Текст книги "История моей жизни"

Глава четвертая
Украина. Школьные годы чудесные…

И вот наступил день, когда я торжественно пришла во второй класс Киевской женской средней школы № 38. Школа была недалеко от дома. Вначале нужно пойти по Владимирской, а через квартал повернуть влево на Ирининскую улицу. Справа, через несколько домов, – наша школа в многоэтажном здании с двориком. Классы светлые, большие. Учительница стройная, высокая, одета как классная дама. Я не помню, как ее звали, она казалось недоступной, но вместе с тем уважаемой детьми и родителями. Основным языком был русский. Украинский преподавали как дополнительный. На переменах бегать не разрешалось, говорить только вполголоса. Здороваться принято было со старшими независимо от того, знакомые они или нет. У меня в классе появились подруги, с которыми мы вместе делали уроки, гуляли в свободное время на улице, заходили в магазины посмотреть на всевозможные книги, письменные принадлежности, игрушки. В школе нас ежедневно кормили обедом. Я только начала привыкать к интересной школьной жизни, как мне сказали, что скоро мы переедем на новое место, и у меня будет другая школа. Однажды к нам приехал пожилой мужчина с усами и кожаным портфелем. Фамилию его теперь не помню, только помню, что польская. Он достал из портфеля какие-то бумаги, долго разговаривал с дедушкой, затем они любезно пожали друг другу руки, и пожилой мужчина ушел. Оказалось, что дедушка оформлял куплю части дома в Боярке, дачном месте по Юго-Западной железной дороге, недалеко от Киева, в тридцати минутах езды на поезде. Это историческое место, где самоотверженно работали комсомольцы тридцатых годов, строя узкоколейку под руководством Николая Островского, автора романа «Как закалялась сталь». В Боярке и до Октябрьской революции бывало много знаменитостей. И. Я. Франко, М. В. Лысенко жили и творили здесь свои произведения, их фамилии носят улицы Боярки.

И вот в зимние каникулы меня перевезли в Боярку. Нам принадлежала третья часть шестикомнатного дома, жильцам предоставили три равные доли, каждая состояла из двух одинаковых по площади комнат и большой застекленной веранды, с отдельным входом и небольшим участком земли для палисадника. Дом наш был под номером девять по Октябрьской улице. Хозяйка Анна Фоминична рассказывала, что он некогда принадлежал священнику. Окна нашей части выходили на улицу, на противоположной стороне которой был сельсовет. Это нас устраивало, так как после войны в селе было множество грабежей и разбоев, особенно на окраине. Мне очень понравилась Анна Фоминична. Бабушка говорила, что она похожа на персиянку. У нее был горбатый нос, сама чернявая, и на верхней губе усики. Анна Фоминична была на редкость благородная, интеллигентная, просвещенная старушка. Муж ее вскоре после продажи части дома умер, сыновья редко навещали ее, и она подружилась с моей бабушкой. Анна Фоминична давала мне читать старинные детские книги «История маленького лорда», «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, сказки Ганса Христиана Андерсена. У нее было три черных кота, с белыми грудками и лапками: Пуфик, Руфик и Лютик. Она любила сидеть на ступеньках веранды в окружении своих пушистых домочадцев. У Анны Фоминичны была дальняя родственница по мужу, которая работала медсестрой в поездах дальнего следования. Между поездками по работе эта родственница ее навещала, останавливалась пожить. Один сын Анны Фоминичны жил с семьей в Киеве и приезжал в Боярку только на лето, для него была приготовлена свободная часть дома.

Школа, в которой я стала учиться, была за железнодорожным переездом, она и называлась железнодорожной школой. Здание старинное, до революции в нем размещался детский приют, а потом находился комсомольский штаб Павки Корчагина, который строил железнодорожное полотно через бор, чтобы подвозить зимой дрова в разрушенный революционными действиями и гражданской войной, неотапливаемый Киев. Внутри здания школы было уютно и тепло. Классы в основном расположены на первом этаже, второй этаж представляет собой большую мансарду с физкультурным залом. Вокруг школы большой двор, на территории которого растут реликтовые деревья. Большими окнами здание смотрит на улицу, ведущую к железной дороге. У дверей огромные многовековые дубы и сосны. Они стоят и сейчас, хотя с тех пор прошло более пятидесяти лет. С задней стороны школы – также многовековой лиственный лес. Со временем на территории построили музей Николая Островского, установили памятник, а школу назвали его именем.

Меня посадили за первую парту. Я отличалась от остальных учеников опрятным видом, была причесана и с бантом на голове. На мне были американские вещи, которые дедушка получал для своей семьи в качестве гуманитарной помощи, как персональный пенсионер. Несколько девочек и мальчиков также были аккуратно одеты, чистые и причесанные. Большинство же детей носило старую одежду с чужого плеча, девочки повязывали на головы платки, а на ногах – самодельные чуни, напоминающие калоши, с бурками или валенками. У большинства детей отцы погибли на фронте, матери одни воспитывали по несколько ребятишек. Ученики рассматривали меня с любопытством, но быстро привыкли и стали относиться весьма доброжелательно. Обучение в школе было на украинском языке. Я понимала по-украински, но разговаривать и отвечать уроки, тем более писать изложения, мне было трудно. Дети разговаривали на украинском наречии, русский язык резал им слух. Поэтому меня стали дразнить кацапкой, тем более украинцы, особенно в селах, с детства воспитывались в духе национализма. Приходилось терпеть и преодолевать трудности. Бабушка нашла мне репетитора, пожилую учительницу, которая занималась со мной на дому по программе второго класса на украинском языке. Мою учительницу в школе звали Анастасия Петровна. Ей было лет двадцать пять. Красивая, стройная, с высоко зачесаными волосами. Анастасия Петровна относилась к детям ласково, спокойно, по-доброму, за что мы ее любили. Она старалась понять каждого ученика, войти в его положение. Большинство детей голодало, хлеб продолжали давать по карточкам. У нас в доме было как-то еще терпимо. Бабушка старалась изо всех сил экономно приготовить еду. Дедушка получал персональную пенсию, подрабатывал дома в мастерской, получал кое-какие льготы. Как персональному пенсионеру, ему давали несколько раз американскую гумманитарную помощь, продовольственную и вещевую. Я тогда уже знала, что такое жевательная резинка, которая присутствовала в каждой упаковке с продуктами, куда входили консервированная колбаса, тушенка, сгущенное молоко, галеты, сахар и прочее питание. Кое-чем нам помогал дядя Толя. Все это нас спасло от голода.

Из-за отсутствия мыла, элементарных бытовых условий население страдало от вшей. У всех учеников поголовно были вши в волосах и белье. Даже у Анастасии Петровны волосы белели от множества гнид, которые обильно усеивали ее виски. Это была норма жизни. Бабушка постоянно боролась с моей вшивостью с помощью раскаленного утюга, проглаживая белье после кипячения, намазывала керосином или политанью волосы, отчего на коже головы оставались ожоги. Я плакала, но других средств борьбы с педикулезом не было. Однако все усилия борьбы с насекомыми оказывались тщетными. При контакте с учениками в школе я приносила домой все те же проблемы. У меня была подруга Неля Марьянская – полячка. Когда она приходила ко мне, чтобы делать вместе уроки, то свое пальтишко оставляла на пороге. Мы с бабушкой не могли понять, почему она так делает? Оказалось, что у Нели в этом пальтишке было очень много вшей, которых невозможно вывести, только оставалось его сжечь вместе с насекомыми. Чтобы вши не переползли на наши вещи, Неля не хотела вешать свое пальто на вешалку, а оставляла его на пороге. Однажды Неля попросила мою бабушку, чтобы она разрешила мне переночевать у них дома, так как мать и брат уехали к родственникам в другой город и вернутся только на следующий день. Неля жила недалеко от нас, и я согласилась с разрешения бабушки выполнить просьбу подруги. Неля с мамой и братом жили в небольшой комнатке. Над кроватью висела большая икона Матки Боски в красивой раме. Я долго не могла уснуть, вертелась с боку на бок, а сон не приходил. Меня кусали насекомые, и я, посмотрев на икону, стала еще больше бояться. Когда мне стало совсем жутко в чужом месте, я встала и побежала домой. На улице никого не было, ярко светили луна и звезды. Открыв калитку, я вбежала в дом и только тогда успокоилась и крепко уснула.

Раз в неделю по субботам Анастасия Петровна приносила коробку с пряниками и карамелью без оберток. Она выдавала каждому ученику по два пряника и по две конфеты, это было поддержкой для голодных детей, которые не видели сладостей и едва ли по утрам имели возможность что-то покушать дома. Некоторые дети бережно заворачивали в бумажку гостинцы, чтобы отнести домой для своих младших братишек или сестричек. Иногда дети подолгу не ходили в школу, особенно те, кто жил далеко, на окраине Боярки, которая называлась Будаивкой. Многим детям зимой или в половодье нечего было надеть и обуть, поэтому они не выходили из дома. Нередко иные родители заставляли своих детей зарабатывать на пропитание семьи.

Так Галя Дударь часто пропускала уроки, вместо них она торговала семечками на вокзале. Алена Крамныця просила милостыню с мамой по вагонам. Саша Деркач уезжал с отцом за дровами и помогал ему пилить деревья и грузить их на подводу. Население на Украине очень верующее, и никакие убеждения советских атеистов на них не действовали. Дети постоянно ходили в церковь вместе со взрослыми и почитали все церковные праздники. Я тоже ходила с девочками из нашего класса в церковь по праздникам. Она была в Боярке деревянная, большая, стояла на пригорке у пруда. Вокруг церкви старинное кладбище девятнадцатого века, о чем свидетельствуют гранитные надгробия. Похоронены на этом кладбище известные люди того времени: духовного сана, писатели и государственные чиновники. В то время рядом с церковью стоял полуразрушенный польский костел. Его восстанавливать не стали, а убрали совсем. В этой церкви позже я крестилась сама в возрасте 29 лет и крестила своих сыновей 6-ти и 3-х лет, Дмитрия и Андрея. Когда я училась во втором классе, мы с девочками-одноклассницами пошли в Вербное воскресение в церковь. Отстояли службу. Батюшка освятил вербу, причастил нас, и мы пошли домой. По дороге нас встретили мальчишки, исхлестали до слез по ногам и рукам прутьями вербы, и мы в синяках еле убежали от них. Бабушка сказала, что это нам устроили вербное крещение, чтобы мы надолго запомнили, как ходить одним.

В нашем классе была ученица Валя Ермоленко. Жили они в одном доме с Нелей Марьянской. Валя жила с мамой и младшей сестрой Раей очень бедно. Порой у них не было ни хлеба, ни картошки. С ними по соседству проживала одинокая старушка баба Хрестя, которая любила рассказывать детям всякие страшные истории. Валя, бывало, наслушается бабушкиных сказок о привидениях и мертвецах и рассказывает на уроке у доски, клянясь, что она сама все это видела и слышала. Учительница слушала ее с расширенными глазами, то ли удивлялась артистическим способностям своей ученицы, то ли и впрямь верила. А мы со страху дрожали и не могли оторваться от страшных историй. Иногда мы собирались с подругами и устраивали театр во дворе. В ход шли платья мам, тюлевые занавески, покрывала. Мы наряжались в длинные платья, делали пышные прически, мастерили вееры, использовали что придется для косметики и все хотели быть взрослыми красавицами, барышнями или сказочными феями. Зимой бегали на пруд кататься на коньках, которые привязывали к валенкам. Катаешься по льду, вокруг стоят украинские хатки со светящимися огоньками окон, отражающихся в зеркале льда. У многих хаток соломенные крыши, из трубы дым идет. Кругом белым-бело от пушистого снега, тишина. Иногда слышны скрип двери или лай собак. На горке темнеет высокий силуэт церкви. На звездном небе блестит молодой месяц. Чем не гоголевская «Ночь перед Рождеством»!

Боярка довольно большое село, имеющее две части – центральную, с тем же названием, и окраинную, которая более холмистая, с названием Будаивка. Центр Боярки ближе к железнодорожному вокзалу, построенному в 1903 году. На вокзальной площади магазины, ларьки и палатки. Через железнодорожное полотно перекинут высокий мост. От привокзальной площади улицы расходятся в разные стороны. Главная – Карла Маркса, но ее принято называть Крещатиком. На этой улице много старинных домов с красивой архитектурой. Здесь проживала интеллегенция села, находились поликлиника, аптека, детские оздоровительные лагеря и санатории. Природно-климатические условия местности позволяли создавать лечебную и оздоровительную базу для людей, страдающих заболеваниями легких, сердечно-сосудистой системы, кожи, поэтому вокруг Боярки в сосновых и лиственных лесах много санаториев и домов отдыха. Вдоль железной дороги улица идет на Тарасовку – развивающийся промышленный центр – и далее до Киева. А если поехать в противоположную сторону, то попадешь на переезд, за которым наша улица Октябрьская, слева от нее базар, а если возьмешь правее, то попадешь на центральную улицу Будаивки, носящую имя Тараса Шевченко. На этой улице сельский клуб и памятник великому украинскому поэту и писателю. От главных улиц в разные стороны ответвляется множество более узких улочек, переулков и тупиков. Дома в Боярке белые, стены мазаные. На окнах наличники и ставни покрашены в голубой цвет, двери и веранды – в зеленый, а косяки дверей также обведены голубой краской. После войны крыши на многих домах были соломеные, у некоторых на окнах не было ставней, полы земляные, да и заборами не все дворы были огорожены.

Постепенно село стало преображаться после войны. Почва в Боярке песчаная, поэтому на некоторых улицах приходится просто «плавать» по песку. Он попадает в обувь, тем самым вызывая неприятное ощущение. Зато после дождей грязи не бывает, так как влага моментально уходит в песок, как через сито. С западной стороны Боярки и Будаивки проходит каскад старинных прудов, которые за железной дорогой уходят в низину и прячутся в лесах. На окраине в реликтовом лесу – Государственная станция по выращиванию лесных пород деревьев, единственная во всей Украине, поставляющая саженцы и семена в различные местности нашей страны и за ее пределы. Напротив, через железную дорогу, с довоенных лет расположен детский дом, который после войны был переполнен сиротами. Жители села ходили в национальных костюмах. Женщины в спидницах, кофтах и хустках утром несли сулеи с молоком или корзины с фруктами и овощами на базар продавать. Мужчины в жупанах или кафтанах, шароварах, сапогах и шляпах везли товар на телегах издалека. На Рождественские праздники местные ребятишки колядовали. На Масленицу ходили ряженые, женщины в мужской одежде, а мужчины в женской, с ярко намалеванными щеками. Что меня удивило, в некоторых дворах были захоронения и стояли высокие деревянные кресты. Видимо, эти захоронения были сделаны во время войны. Свадьбы справляли по национальным обычаям, в праздничных украинских костюмах, с венками на голове и яркими лентами. Гуляли несколько дней, очень много народу. Столы накрывали в саду. Сады на Украине изобилуют разными фруктовыми деревьями и ягодными кустарниками. В период созревания клубники аромат распространяется по всем улицам. Там клубнику называют «виктория». Самая крупная ягода бывает с куриное яйцо. В июне ею завален весь базар, в это время она дешевая и свежая, можно покупать на варенье и поесть. В июле рдеет на деревьях вишня. Ценится сорт вишни «шпанка». Она крупная, с маленькой косточкой, темно-бордового цвета, как раз на варенье. В августе сады распространяют аромат слив, груш, яблок. Запах фруктового ассорти в сочетании с теплом и тишиной создает впечатление пребывания на земле обетованной. В садах и полисадниках яркие цветы, здесь особенно любимы астры, георгины, мальвы и особенно бархатцы – по-украински чернобривцы. Во многих садах растут грецкие орехи, которые нередко дают хороший урожай.

Прошли зимние каникулы, новогодний утренник в школе. Дни стали увеличиваться. Дедушка сделал скворечники и прибил на кленах и буках под окном. Посеяли в баночках рассаду. Ранней весной дедушка посадил фруктовые деревья: яблоньки, груши, сливы, вишни. Старую сирень после цветения вырубил. Места было мало, но бабушка посадила и свои любимые цветы: душистый табак, астры, матиолу, петунию, настурцию. Так как приусадебный участок был небольшой, дедушка взял огород под картошку в лесу за школой, где люди еще во время войны выращивали урожай. До огорода идти далеко, но ближе ничего не было. Дедушка и бабушка брали меня с собой. Они копались в земле, а я играла в лесу. Там часто можно было наткнуться на старые фугасные снаряды, каски, котелки, человеческие черепа и кости погибших бойцов. Со времени окончания войны прошло всего лишь два года. Иногда мы ходили в лес за еловыми и сосновыми шишками для разжигания печки и нагревания чугунного утюга. Электрический утюг у бабушки появился позже. Она часто шила для семьи и особенно для меня одежду, поэтому утюг в доме был необходим. Для постельного белья, полотенец и крупных холщовых вещей у бабушки имелись специальные деревянные валики, которыми она разглаживала белье и раскатывала по-деревенски. Весной в лесу стали появляться первые цветы, и мы с девочками ходили за сон-травой, это такие сиреневые цветы с желтыми серединками и пушистыми стебельками и лепестками, с нижней стороны они закрываются на ночь, отсюда и название. Наступили теплые майские дни. В школу мы ходили раздетыми, на переменах во дворе играли в прыгалки и лапту. На краю Боярки был огромный колхозный сад. Он есть и сейчас. В нем росли большие яблони и груши. Весной нас водили в сад убирать мусор, окапывать приствольные круги, собирать гусениц и личинок вредителей садовых насаждений. Учителя готовились к летним каникулам. Мы с классом ходили в лес знакомиться с родной природой. Учебный год закончился школьным концертом, нам выдали табели с оценками и попрощались до осени.

Началось голодное лето 1947 года. Мы все были худые, а взрослые – просто изможденные. Ходило много нищих по улицам и просили хлеба. Но хлеба самим не хватало. К нашей калитке подходил иногда слепой старичок, оборванный и с котомкой за спиной. У него была маленькая деревянная дудочка, по-украински сопилочка, на которой он играл. Заслышав звук дудочки, дедушка выносил нищему что-либо из еды, вареную картошку или кусочек хлеба, за что слепой благодарил, молился и уходил дальше просить подаяния. Я бывала часто у подруг и видела, как большинство из них нуждаются в еде и одежде. Многие ели суп из лебеды и крапивы, заправленный старым салом или постным маслом, кто-то ел мурцовку – черный хлеб с водой и луком. У нас тоже стало голодно. Бабушка варила овсяную кашу, которую я не любила, меня тошнило от нее. Однажды она сказала, что с завтрашнего дня будет варить картофельные очистки и заправлять их отрубями. Такое блюдо делали обычно поросятам. Но бабушка и правда приготовила для нас эту тюрю. Мы бродили по лесам и полям, собирали дары природы и ели калачики, дикий чеснок, стебли осоки, ягоды и тем самым спасались от голода и авитаминоза. Иногда мы с Нелей Марьянской бегали на окраину Будаивки, где ее мама работала на кухне в туберкулезном санатории. Она выносила нам тарелки с едой, и мы в кустах ели с удовольствием борщ, фасоль с мясной подливой, компот, пирожки. Домой возвращались сытые, довольные и веселые. По пути бросали в пруд камешки, бродили по старинному кладбищу, которое на горке у пруда, затем шли по улице Ивана Франко до церкви, а там до наших домов рукой подать. Дружила я еще со Светой Федуловой и Ниной Солнышкиной, что жили у станции, а также с Нелей Сигидой и Нелей Сулемой, дома которых за железной дорогой у самой школы. Недалеко от нас жила большая, очень бедная семья, у них было много детей. С одной из девочек – Нюсей – я дружила. Старшая сестра Нюси, лет пятнадцати, уже работала в Киеве. Остальные дети были маленькие. Хата у них мазаная, с соломеной крышей, полы земляные. Спали они в основном на печке или лавках, которые стояли вдоль окон. Окна были маленькие, без ставней. К ним ходил мальчик из еврейской семьи, звали его Петя. Он был очень болезненный и тихий. Чей он был, не знаю. Дальше по этому же переулку жили Нина Дворянчик и Люба Заика, которые учились в нашем же классе. Однажды, еще перед Новым годом, я клеила из бумаги новогодние игрушки на елку и решила позвать Нину, чтобы вместе делать игрушки. Утром я побежала ближайшей тропинкой к Нине. Вдруг вижу на снегу мертвого, совсем раздетого мужчину. Я в страхе вернулась домой и рассказала дедушке. Он сообщил в сельсовет о происшествии. Оказалось, что мужчина приехал ночью к родственникам из другой местности. На переезде, куда он обратился, его послали в ясли неподалеку, переночевать до утра, а затем найти родственников. Сторож польстился на скудный скарб заночевавшего, убил его и с помощью своего сына отнес тело к чужим домам, чтобы отвести от себя подозрение. Однако преступление было раскрыто.

Хлеб давали по карточкам в хлебной лавке Кучменко, это фамилия директора, которого все знали и уважали. Очередь занимали рано утром задолго до открытия. Хлеб привозили горячий и душистый. Пахло на всю улицу. Когда подходила очередь, продавец брал карточки, отрезал ножницами количество талонов, в зависимости от состава семьи на текущий день, и после этого взвешивал положенную норму покупателю. Хлеб был только черный или серый «кирпичиком». Утерянные карточки восстановлению не подлежали, поэтому их носили завернутыми в носовой платочек или тряпочку на теле, как крестик. Хлебная лавка в Боярке носит имя Кучменко и по сей день, хоть прошло с тех пор более полувека. Многие люди не выдерживали голода и умирали от истощения и болезней. Боярских покойников проносили по нашей улице Октябрьской, так как она была центральная, а кладбище находилось на территории Будаивки. Мы принимали участие почти в каждой похоронной процессии. По пути на кладбище узнавали всякие новости, поминали покойников кутьей, а иногда получали кусочек хлеба или конфету. Домой возвращались не спеша, тихие и умиротворенные. Однако потом я долго боялась темноты. Тогда я удивлялась, почему люди умирают? Мне казалось, что я никогда не умру. Мне почему-то было больше жалко стареньких, чем молодых, смерть которых казалась нелепостью.

Весной 1947 года начали возвращать на Родину немецких военнопленных. Они ехали в товарных вагонах, украшенных березовыми ветками, махали нам своими фуражками, улыбались от радости, что уцелели и скоро вернутся домой к родным. Поезда шли на запад, унося живых свидетелей страшной войны, врагов, оставивших нам голод и разруху. Похоже, что пленных отправляли в Германию не потому, что они восстановили в полной мере то, что разрушили, а потому, что их нечем было кормить, дай Бог самим бы не умереть с голоду.