Текст книги "Травма свидетеля. Почему мне плохо от того, что я вижу, и как с этим справиться"

Галина Петракова
Травма свидетеля. Почему мне плохо от того, что я вижу, и как с этим справиться

© Петракова Г., текст, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Введение

«Сейчас ты находишься здесь»

Было написано рядом с точкой в середине неровно проведенной линии. Один из моих клиентов, переживающий потерю, показал мне сложенный в несколько раз рисунок, который он носил в чехле телефона. Этот образ раз за разом помогал ему осознать, что болезненный опыт, который он проживает, не будет длиться вечно. «То, где я сейчас, – точка на линии. Быть в этой точке – иногда очень больно. Но меня поддерживает мысль: я двигаюсь по линии, а значит, все рано или поздно изменится…»

Термин «травма свидетеля» изначально использовали по отношению к узкому кругу людей – профессионалам и волонтерам, работающим с жертвами насилия и катастроф. Так называемая «первая линия помощи» – медики, социальные работники, пожарные и полицейские, сотрудники фондов и благотворительных организаций, психотерапевты. Эти профессии связаны с высочайшим уровнем стресса. Специалисты сталкиваются с необходимостью просматривать видео, фотографии или материалы о насильственных действиях или травматичных событиях. Они выслушивают, помогают, поддерживают. Многие из них изо дня в день сталкиваются с последствиями насилия, в том числе массового, и должны немедленно на них реагировать.

Не удивляйтесь, если написанное выше звучит знакомо. Многие из нас, не будучи ни специалистами первой линии, ни представителями помогающих профессий, оказываются вовлечены в эмоционально изматывающий круговорот событий. Получается, мы все так или иначе на «первой линии».

Мы все – свидетели.

Говорят, китайское происхождение часто цитируемой мудрости «Не дай вам бог жить в эпоху перемен» сомнительно. Зато у англичан есть более точное саркастичное пожелание: «Чтоб вам жить в интересное время» (may you live in interesting times). Кажется, мы с вами живем в то самое интересное время. У нас практически неограниченный доступ к любой информации. Значит, свидетельства катастрофы или насилия так или иначе оказываются доступны очень многим – по сути, каждому, у кого есть телефон со всеми современными функциями. Рано или поздно в сети появляются фотографии и видео ужасных событий. Жертвы больше не молчат, а значит, и мы не можем оставаться равнодушными при столкновении с их опытом. Чем ценнее человеческая жизнь, свобода, самовыражение, тем травматичнее боль от их утраты. Или наблюдения за утратой.

Выходит, что все мы свидетели. И хотя феномен «травмы свидетеля» еще до конца не изучен, не признается некоторыми специалистами и, будем честны, не до конца определен – он необходим для описания нашего опыта жизни в мире тотальной неопределенности и турбулентности, невозможности долгосрочного планирования, постоянного столкновения с собственным и чужим непростым эмоциональным бэкграундом.

Я часто говорю клиентам: первый шаг к тому, чтобы с чем-то справиться, – дать этому название.

В книге мы определим, что с нами происходит, и попытаемся разобраться, что с этим делать, как взаимодействовать, какими инструментами регулировать.

Может показаться, что происходящее с нами – слишком уникально. Мы оказываемся в разных ситуациях с индивидуальными возможностями, опытом и представлениями о прекрасном. Это не совсем так. Весь мой профессиональный путь – пять лет работы в психиатрической больнице, ведение программ снижения стресса и самопринятия, годы частной практики, взаимодействие с людьми со всего земного шара с самыми разнообразными диагнозами и без них, оказавшимися в непохожих жизненных ситуациях, – говорит мне о том, что наши способы проживания непростого и даже травматичного эмоционального опыта очень похожи. Мы не одиноки в печалях, тревогах, сомнениях, катастрофических мыслях и самокритичных суждениях. А раз мы проживаем сложные эмоции очень похоже, то и механизмы их регуляции могут быть вполне универсальными. И это не магические способы привлечения правильной энергии, не марафон счастья и удачи. Это навыки, которым можно научиться. Как можно научиться танцевать сальсу или освоить новый стиль плавания.

Эта книга не заменит психотерапию и не даст волшебную таблетку от «всего плохого». Но она может стать неплохим помощником в турбулентный период, свидетелями и участниками которого мы оказались.

Итак, вы находитесь здесь…

Часть I
Что со мной происходит?

Глава 1
Основное определение

Найти верные слова для описания собственного опыта – значит понять, что с нами происходит, позволить мозгу осознать и осмыслить происходящее. Это базовый уровень, без которого не обходится никакая психотерапия. Поэтому мы с вами временно побудем занудами – разберемся в понятиях и терминах.

Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам DSM-5[1]1
  Использующаяся в США с 2013 года нозологическая система, «номенклатура» психических расстройств.


[Закрыть] дает весьма узкое определение травмы. Чтобы мы могли так назвать событие, оно должно быть связано со смертью или угрозой смерти, серьезными телесными повреждениями, сексуальным насилием. В рамках этого определения даже очень стрессовые события, которые не повлекли угрозу жизни или физической целостности, не считаются травмой. Тяжелый развод не считается травмой. Внезапное увольнение с работы, переезд в другую страну, разрыв с любовью всей жизни – все эти безусловно стрессовые события не попадают под критерии травмы по DSM-5. Более того, чтобы нас окончательно добить, даже постепенно развивающиеся хронические смертельные заболевания вроде онкологии в терминальной стадии больше не квалифицируются как травма. Такие дела. Это очень отличается от того, как мы используем термин в повседневной жизни, правда?

Погодите, не спешите обвинять меня и DSM в обесценивании страданий, с которыми вы сталкиваетесь. Смысл столь узкого определения травмы прост и понятен. Этот термин напрямую связан с ПТСР – посттравматическим стрессовым расстройством (PTSD). Столь узкое понятие травмы используется, чтобы диагностировать именно его.

Человек может чувствовать себя невероятно плохо, переживая сложную ситуацию, но у него не сформируется расстройство с определенными симптомами.

Давайте пару слов о нем.

Итак, как мы поняли, одним из главных критериев ПТСР является проживание травматичного опыта: смерти или смертельной опасности, сексуального насилия, получения физических увечий. В каких обстоятельствах это может произойти? При прямом проживании события: это случилось непосредственно с вами. При непосредственном личном наблюдении за событием: это случилось с кем-то рядом. При известии о том, что событие произошло с вашим близким человеком: это единственный вариант, не включающий прямого наблюдения.

Есть еще четвертое обстоятельство. Риску возникновения ПТСР подвержены работники, в чьи профессиональные обязанности входит постоянное возвращение к деталям травмирующего события: люди, собирающие останки жертв катастроф и военных действий, специалисты, работающие с детьми, пережившими сексуальное насилие. В DSM-5 отдельно подчеркивают: в этот четвертый критерий не входит взаимодействие с травмирующими событиями через медиа, телевидение, фотографии, фильмы, если оно не регулярно и не связано с профессиональными обязанностями.

Наиболее подвержены риску развития ПТСР те, кто пережил сексуальное (49 %) и физическое насилие (31,9 %). На основании этих данных напрашивается вывод, что женщины статистически более вероятно столкнутся с ПТСР в течение жизни, чем мужчины[2]2
  Подробнее можно почитать здесь: https://www.sidran.org/wp-content/uploads/2018/11/Post-Traumatic-Stress-Disorder-Fact-Sheet-.pdf.


[Закрыть].

Для того чтобы поставить диагноз ПТСР, помимо столкновения с травматичным событием, необходимо наличие следующих симптомов.

Хотя бы один из этих:

• Повторяющиеся, неконтролируемые, навязчивые тревожные воспоминания о событии.

• Повторяющиеся тревожные сны (например, ночные кошмары) о событии.

• Диссоциативные реакции вроде флешбэков, когда человек действует или ощущает себя так, будто событие происходит снова.

• Интенсивный психологический или физиологический дискомфорт при напоминании о событии.

Хотя бы один из этих:

• Избегание мыслей, чувств или воспоминаний, связанных с событием.

• Избегание действий, мест, разговоров или людей, которые вызывают воспоминания о событии.

Хотя бы два из этих:

• Неспособность вспомнить важные аспекты произошедшего.

• Постоянные преувеличенные негативные убеждения или ожидание чего-то плохого от самого себя, других или мира вообще.

• Постоянное обвинение себя или других в том, что случилось.

• Хроническое негативное эмоциональное состояние.

• Значительное снижение интереса к событиям, происходящим вокруг.

• Чувство изоляции и отчуждения. Неспособность испытывать положительные эмоции.

И хотя бы два из этих:

• Нарушения сна.

• Раздражительность и вспышки гнева.

• Опасное поведение или агрессия по отношению к себе.

• Проблемы с концентрацией внимания.

• Постоянная повышенная бдительность, реакция испуга на незначительные стимулы.

Чтобы была возможность поставить диагноз ПТСР, эти симптомы должны сохраняться более месяца, вызывать существенный дискомфорт, затруднять социальную или профессиональную деятельность. Иными словами, от происходящего вам должно быть плохо.

Моя клиентка М. (в этом и всех последующих кейсах имя и детали событий изменены) столкнулась с бывшим мужем на парковке около своей работы поздним вечером. Вероятно, он специально поджидал ее там. Он был пьян, крайне агрессивен и напал на нее с ножом. К счастью, проходившие люди пришли М. на помощь и она физически почти не пострадала. Однако через несколько месяцев М. стала просыпаться от регулярных кошмаров про нападение. Моей клиентке стало невыносимо тяжело находиться на парковке около работы: она немедленно проваливалась в воспоминания о произошедшем. Сама мысль о том, что утром надо будет ехать на работу и проходить через это место, приводила ее в ужас. М. перестала водить машину и начала добираться до офиса на общественном транспорте. Этот долгий путь лишал ее сил. Начавшиеся проблемы на работе ухудшили эмоциональное состояние: иногда она просто не могла встать с постели из-за апатии, тратила часы, пытаясь справиться с тревогой. В итоге М. была вынуждена взять отпуск по состоянию здоровья и, посетив нескольких специалистов, оказалась у психиатра, а затем и у меня на приеме.

В комплекте с ПТСР часто идет депрессия, тревога (раньше ПТСР входил в категорию тревожных расстройств, сейчас – нет), повышенные суицидальные риски, различные зависимости, агрессивное поведение. Более того, иногда сам этот «комплект» доставляет гораздо большие неудобства человеку и окружающим, чем основное заболевание.

Если вы, дочитав до этого места, обнаружили у себя вышеперечисленные симптомы, предлагаю вам прямо сейчас отложить книгу и записаться к хорошему психиатру. Именно он сможет подтвердить или опровергнуть ваши подозрения, а также назначить терапию. Таблеток, на которых написано «от ПТСР», не существует. Препараты назначаются в зависимости от преобладающих симптомов и обычно значительно облегчают страдания человека.

Но основное в терапии ПТСР – это даже не медикаментозная поддержка, а психотерапия.

Доказанно эффективные методы – когнитивно-поведенческая терапия и ее ответвления, десенсибилизация и переработка движением глаз, обучение навыкам осознанности, нервно-мышечной релаксации, регуляции с помощью дыхания. По всем остальным подходам исследований значительно меньше или нет вовсе. Choose wisely[3]3
  Choose wisely. – Выбирайте с умом.


[Закрыть].

В завершение разговора про ПТСР важно отметить: даже если вы столкнетесь с травматичным событием, это не гарантия того, что у вас обязательно возникнет ПТСР. По данным Института Сидран, международной организации, которая занимается исследованием травмирующих событий и реакции на них, примерно 70 % жителей США так или иначе сталкивались с шокирующим событием, и симптомы ПТСР появились менее чем у 20 %. Реакция на травму очень индивидуальна: она зависит от генетики и факторов психологической уязвимости. И навыки эмоциональной регуляции, судя по всему, играют тут не последнюю роль. Можете считать, что в рамках этой книги мы с вами в некотором роде занимаемся профилактикой ПТСР.

Глава 2
Непрямое воздействие

У меня точно нет ПТСР, но мне плохо от того, что творится вокруг, от новостей, от страданий близких. Что со мной? Я – симулянт?

То, что происходящее с вами не подпадает под строгие критерии одного расстройства (или определения травмы), совершенно не значит, что собственный опыт, переживания и трудности надо обесценивать. Давайте разберемся, какими терминами описывают симптомы, с которыми сталкиваются люди, переживающие травматичные события не напрямую.

Одно из важных понятий, которым пользуются специалисты – вторичная травма (Secondary Traumatic Stress STS). Вторичный травматический стресс (STS) – это термин, используемый для описания определенного явления: люди получают травму не в результате непосредственного переживания травматического события, а из-за того, что услышали о травмирующем событии, случившемся с кем-то. Такое косвенное воздействие травмы может происходить в семейных, социальных или профессиональных отношениях. Проще можно сказать словами автора и популяризатора этого термина, профессора Чарльза Фигли: «Это стресс, возникающий в результате помощи или желания оказать помощь страдающему человеку». В одной из своих ранних работ он писал: «Достаточно быть членом семьи и заботиться о своих близких, чтобы переживать травматичные события, происходящие с ними. Таким образом, мы тоже становимся жертвами из-за нашей эмоциональной связи».

Негативные последствия такого опосредованного воздействия травматических событий могут проявляться по-разному: тревога, различные функциональные нарушения, навязчивые образы, избегающее поведение. В наиболее тяжелых случаях симптомы могут быть такими же, как при ПТСР, и привести к серьезной дезадаптации и снижению качества жизни. Более того, как мы с вами знаем из первой главы, диагноз ПТСР можно поставить, если травматическое событие произошло с близким человека или он, в силу своей профессии, напрямую столкнулся со свидетельствами жертв. В этом случае и при наличии других симптомов заболевания вторичная травма может служить основанием для постановки диагноза посттравматического стрессового расстройства.

Однако очевидно, что людей, переживающих вторичный стресс, гораздо больше, чем тех, кто в итоге подходит под критерии ПТСР.

Так что этот термин, не вошедший в руководство по психическим расстройствам, достаточно активно используется для описания опыта, который переживают представители помогающих профессий. Была разработана даже специальная шкала вторичного травматического стресса (Secondary Traumatic Stress Scale STSS), предназначенная для измерения уровня вторичного стресса на работе. Различные статистические исследования доказывают, что наибольший вторичный стресс испытывают работники здравоохранения (особенно медсестры и медбратья, работники скорой помощи и персонал онкологических отделений), социальные работники (особенно связанные со службами защиты детей), специалисты в сфере психического здоровья и те, кто оказывают первую помощь пострадавшим (полицейские, пожарные). Также есть исследования о вторичной травматизации детей, чьи родители были жертвами Холокоста или беженцами.

Возможно, вам все еще кажется, что это к вам не относится. На это я скажу, что взгляд на вторичную травму расширяется. Последние определения, которые я встречала в зарубежных источниках, указывают на то, что вторичная травма может «возникнуть, если человек услышит о травмах другого человека из первых уст или подвергнется воздействию травмирующих свидетельств посредством изображений или видео». И под это определение может попасть практически любой (кроме тех, кто специально избегает подобного контента).

Пожалуй, если мы начнем искать термин, который будет ближе всего к написанному на обложке, то им станет Vicarious trauma – травма викария или свидетеля.

«Травма викария» – термин, который ввели клинические психологи Лиза Макканн и Анна Перлман, специализирующиеся на работе с травмой. Термин описывает, как работа с травмированными клиентами влияет на психотерапевта. По сути, они сужают понятие вторичной травмы и относят его к представителям конкретной профессии.

Почему коллеги выделили именно эту категорию? Главный фактор, который отличает терапевтов, работающих с травмой, – постоянное эмпатическое взаимодействие с клиентом, в теории более глубокое, чем у представителей других профессий. Кроме того, терапевт постоянно сталкивается с деталями травмы клиента в процессе терапии. Все это вместе со стрессом, который может испытывать терапевт в своей личной жизни, создает предпосылки для возникновения определенных симптомов. Они, скорее всего, будут повторять симптомы первичной, фактической травмы, но их интенсивность будет менее выражена. Наиболее универсальные – стойкие негативные эмоции, раздражительность, перепады настроения, повышенная реактивность. Также это может быть и социальная изоляция, агрессия, высокая восприимчивость к насилию, соматические симптомы, трудности со сном, навязчивые образы, цинизм, проблемы в сексуальной жизни, сложности в установлении границ с клиентами, проблемы с безопасностью, доверием, уважением, близостью и контролем.

Травма викария не является диагнозом. Более того, многие специалисты сомневаются в том, что ее необходимо выделять в уникальный синдром, указывая на сходство с выгоранием и усталостью от сострадания.

Последние годы термин «травма викария» стали использовать более широко. Сначала по отношению ко всем людям, оказывающим помощь жертвам травматичных событий в рамках профессиональной или волонтерской деятельности. Сейчас все активнее эксперты по травмам говорят о свидетельском опыте в результате прямого или косвенного соприкосновения с любыми травматичными материалами (прямые свидетельства, фото, видео, интервью, описания) в личной или профессиональной жизни.

По сути, мы видим, что в современном мире вторичная травма, травма викария или свидетеля становятся синонимами и расширяются, захватывая различные социальные группы. Это легко объяснить. Если раньше регулярное столкновение с материалами ужасных, травматичных событий было привилегией (или проклятьем) представителей конкретных профессий, то

Сейчас достаточно открыть любую из социальных сетей и немного полистать ленту, чтобы заработать вторичную травму.

Свидетельства жертв звучат все громче. Даже самые ужасные события кто-то снимает на телефон. А если нет, то находятся фото со спутника. Один клик – и мы становимся свидетелями.

Симптомы свидетельского опыта, столкновения с вторичной травмой в широком смысле не аналогичны симптомам ПТСР (точно не всему набору). Маловероятно, что вы столкнетесь с флешбэками или диссоциацией. Скорее это будут симптомы общего стресса, причем в том виде, в котором они характерны именно для вас. Подумайте, что с вами происходит, когда вы сталкиваетесь с чем-то крайне эмоционально тяжелым. Опять же, мы понимаем, что для каждого набор эмоционально непереносимых вещей свой. Разрыв отношений, неудачи на работе, финансовые трудности, проблемы в семье. Что с вами происходит в эти моменты? Вы тревожитесь или впадаете в апатию? Перестаете есть или спать? Уходите в мысли или сталкиваетесь с неприятными физическими ощущениями? Курите больше или выпиваете алкоголь? Перестаете видеться с друзьями? Становитесь раздражительным? Ваш вариант____________?

Вот что начнет с вами происходить при столкновении со свидетельским опытом. В этом плане он будет мало отличаться от любого другого интенсивного стресс-фактора. Механизмы реагирования и борьбы, а значит, и симптомы, будут очень похожи. Важно их отследить. А что с ними делать, мы разберемся дальше.

В книге я постоянно упоминаю интернет, новостную ленту и соцсети как основной источник вторичной травмы. Поэтому невозможно не рассказать про феномен думскроллинга. Давайте попробуем разобраться, что это, и проанализировать механизмы этого явления.

Думскроллинг (от английских слов «doom» – «гибель» и «scroll» – «прокручивать») – процесс навязчивого поиска и чтения больших объемов негативной информации в интернете, по сути, бесконечный просмотр «плохих новостей». Знакомая стратегия? Зачем мы это делаем и полезно ли это?

Итак, представим себе, что в нашей жизни появился мощный внешний стресс-фактор, который мы практически не можем контролировать. При этом ощущение отсутствия контроля крайне травматично для человеческой психики и вызывает сильную тревогу. Что же делать? Наш мозг будет искать какой-то выход. Например, бесконечно проверять и отслеживать новости из разных источников. Заполняя реальные или воображаемые «информационные пробелы» и пытаясь анализировать полученную информацию, мы создаем иллюзию хоть какого-то контроля.

Может ли это нам помочь? Привести к удовлетворению или хотя бы снизить тревогу? Неосознанно мы очень на это рассчитываем. Но, скорее всего, эффект будет обратным за счет следующих факторов:

• В целом использование интернета для регуляции эмоций (когда мы сталкиваемся со сложными, негативными чувствами и уходим с головой в онлайн, чтобы отвлечься от переживаний) является неэффективной стратегией борьбы со стрессом. Все существующие исследования[4]4
  https://pubmed.ncbi.nlm.nih.gov/31749729/ и https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC6149312/.


[Закрыть] показывают связь психологического стресса, тревожной и депрессивной симптоматики с проблемным или чрезмерным использованием интернета, к которому, безусловно, относится думскроллинг.

• Как мы уже поняли, наше внимание и мышление крайне избирательны: мы склонны больше концентрироваться на негативной и неприятной нам информации, придавать ей большое значение. Когда-то это было необходимо для нашего выживания (эволюционно гораздо важнее было заметить признаки появления дикого зверя и избежать встречи с ним, чем насладиться вкусом сочного фрукта), но сейчас мы легко попадаем в ловушки мышления. Мы видим, что вокруг только боль и страдание, считаем, что ничего хорошего не может произойти и в нашей жизни, верим в самые катастрофичные сценарии событий.

• Думскроллинг – ненадежный источник информации. Исследования[5]5
  Например, см.: https://blogs.bmj.com/bmj/2020/06/09/covid-19-and-cognitive-bias/.


[Закрыть] доказывают, что мы анализируем полученную информацию необъективно. Например, люди придают большее значение фактам, подтверждающим их изначальную точку зрения, и не учитывают данные, опровергающие ее. А еще мы больше доверяем информации, которая встретилась нам первой, и в дальнейшем поиске склонны находить ей подтверждение, игнорируя альтернативные данные.

Вышеописанные факторы и их сочетание формируют бесконечный цикл думскроллинга.

Мы ищем информацию, чтобы снизить тревогу и депрессию, но выделяем лишь то, что вместо контроля подтверждает наши страхи.

Невозможность регулировать собственное эмоциональное состояние при помощи интернета усиливает симптомы стресса. Наше психическое состояние ухудшается, и, чтобы его облегчить, мы снова прибегаем к знакомой (но не работающей) стратегии думскроллинга. Порочный круг замыкается.

Навязчивое постоянное чтение новостей и пролистывание ленты в долгосрочной перспективе приводят к общему стрессу, сильной тревоге, депрессивной симптоматике, неуверенности в будущем. Оно же снижает качество сна, аппетит, интерес к рабочей и любой другой деятельности. Это подтверждается как опытом специалистов в сфере психического здоровья, так и имеющимися исследованиями[6]6
  См.: https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC8250995/.


[Закрыть]. Многие исследования посвящены думскроллингу во время пандемии коронавируса. Однако выявленные данные и механизмы можно применить и к другим ситуациям. Человек, регулярно читающий и эмоционально вовлекающийся в плохие новости, постоянно сталкивается с ощущением бессилия, тревогой, унынием и отсутствием чувства контроля над собственной жизнью, которое согласно всем исследованиям[7]7
  См.: https://www.nytimes.com/1986/10/07/science/feeling-of-control-viewed-as-central-in-mental-health.html.


[Закрыть] критически важно для ментального здоровья. Потеряв чувство контроля хотя бы в одной жизненной сфере, мы начинаем чувствовать беспомощность, которая распространяется на все, что для нас важно, и влияет даже на мелкие бытовые вещи: вы можете столкнуться с тем, что у вас нет сил заполнить квитанцию или сходить в магазин. Это состояние может сопровождаться мыслями «все бессмысленно», «никогда ничего не изменится», «от меня ничего не зависит», «все пропало». Оно крайне изматывает и является сильным стрессом для человека.

Насколько быстро человек столкнется с этим состоянием и степень его выраженности будут зависеть от нескольких факторов:

• Как часто человек прибегает к думскроллингу. (Проверяет новости каждый час/полчаса/минуту, засыпает с телефоном в руках, после пробуждения первым делом проверяет новости. Использует ли он хоть какие-то навыки информационной гигиены или совершенно никак не ограничивает информационный поток.)

• Есть ли у человека возможность ощутить контроль над собственной жизнью, благополучие, удовлетворение в значимых для него сферах: семейные отношения, профессия, творчество.

• Может ли человек, несмотря на происходящее, действовать в соответствии с собственными ценностями и особенно поддерживать те ценности, которые в наибольшей степени страдают. Ценности могут быть разными: профессиональное развитие, помощь другим, наставничество, семья, дети, безопасность и т. д.

• Опыт психотерапии, независимо от подхода, обычно очень позитивно сказывается на возможности регулировать свои эмоции при столкновении с плохими новостями.

Почему вообще новости о ком-то, кого мы даже не знаем, могут быть столь травматичными? Видео, фотографии, личные посты с новостями о трагедиях, войнах, катастрофах, человеческих страданиях вызывают интенсивные эмоции: пугают, шокируют, возмущают, вызывают злость и даже ненависть. Как это работает? Например, на фотографиях мы видим людей в определенной ситуации. Мы не просто понимаем, что они чувствуют, – мы будто проживаем события вместе с ними. Нашу возможность и потребность сопереживать, радоваться и страдать вместе с другими на физиологическом уровне обеспечивают зеркальные нейроны, функция которых – переносить то, что переживают другие, на наши собственные эмоциональные и телесные ощущения.

В мозгу есть специальные области, которые оценивают социальные ситуации и резонируют с чужими эмоциями.

Такой эмпатический резонанс происходит неосознанно, на невербальном уровне. Эти физиологические механизмы выгодны с эволюционной точки зрения: они позволяли и позволяют нам сотрудничать с другими, чтобы лучше воспитать детей или защититься от опасности. Мы, по сути, запрограммированы на социальные взаимодействия.

Описанные выше механизмы и есть причина дискомфорта, который мы испытываем в присутствии чьей-то боли, даже если наблюдаем ее через экран компьютера или телефона. Этот дискомфорт иногда называют эмпатической болью, которая, в свою очередь, может вызывать неприятные и травматичные воспоминания уже из нашего собственного опыта. Поэтому эмпатия, которую обычно рассматривают в позитивном ключе, может быть проблемой: резонируя с чужой болью, мы чувствуем ее как свою. Когда мы становимся свидетелями чьей-то боли, у нас в мозге активируются центры боли.

Эмпатическую боль сложно выносить, поэтому вполне естественная реакция – попытаться ее заблокировать. На поведенческом уровне это может выражаться в дистанцировании от ситуаций и испытывающих боль людей разными способами: через обесценивание, цинизм, обвинение их самих в происходящем. То, что мы обычно принимаем в себе за безразличие (избегание трудных эмоций, гнев или раздражение при напоминании о событии, стремление отвлечься и отгородиться, неприятные навязчивые мысли), совершенно не означает отсутствие эмпатии. Чем больше человек способен к эмпатическому резонансу, тем более он склонен уставать от столкновения с эмоциональной болью и страданиями других.

Постоянная борьба с эмпатической болью изнуряет и приводит к усталости и выгоранию.

Это особенно актуально для представителей профессий, которые в своей деятельности постоянно имеют дело с физической и эмоциональной болью других: врачи, медсестры, социальные работники, представители НКО, активисты, журналисты, работающие со сложными темами. Это возвращает нас к изначальному узкому определению вторичной травмы. Но мой опыт и опыт коллег говорит о том, что сейчас огромное количество людей, независимо от профессии, сталкиваются с дискомфортом от эмпатической боли.