Текст книги "Щит и вера"
Автор книги: Галина Пономарева
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– А если я не хочу и не буду делать так, как вы говорите? – сорвалось у Григория от возмущения.
– Тогда вы погибнете! Но не как герой! А как предатель и изменник! – как приговор произнёс Николай Петрович. – Вы сейчас напишете расписку о неразглашении нашего разговора. Григорий Самсонович, я ваш друг, а не враг! Не думайте, что вы предаёте тем самым своих товарищей. Придёт время, и история всё поставит на свои места. И тогда потребуются такие люди, как вы. В этой войне много непростительных просчётов, если не больше… Я вам сейчас скажу крамольную мысль. Я думаю, что эта война откликнется революцией в России… Но вы не думайте, что я предаю государя, я просто честен перед собой и пред совестью, так же как и вы, любезный Григорий Самсонович. Мы оба служим государю и России, но, поверьте, государство наше накануне великой катастрофы. Если не будет таких, как мы, кто же будет Отечество наше защищать?! Вот так-то, любезный!
Говоря всё это, полковник подтолкнул расписку и ткнул пальцем, указав, где нужно поставить подпись.
Гриша расписался. Потом, через много-много лет, он вспомнит своего спасителя, но сейчас было горько, обидно скрывать правду. Он хотел задать вопрос кому-нибудь из руководства, кого увидит: как же так получилось с полком? Да, видно, не придётся пока!
– Пусть простят меня мои товарищи, – крестясь, промолвил Григорий, – я не предаю вас, други мои, и придёт время, виновные ответят за вашу гибель.
* * *
Героев «Варяга» встречала Одесса, потом Севастополь. Григорий был ещё очень слаб, последние физические силы ушли за длительный морской поход, впервые совершённый им. Раненых и больных по прибытии в Севастополь перевезли в санитарный вагон Курской железной дороги. Григорий, переживший недавние нервные потрясения, был даже рад, что из-за болезни не примет участия в торжественной церемонии встречи варяжцев в Одессе и в Севастополе.
10 апреля 1904 года поезд тронулся, увозя сотни моряков в Санкт-Петербург. Ещё до приезда среди моряков прошел слух, что в столице их будет встречать государь. Интендантская и санитарная службы вели подготовку к этому событию. Слабых, больных и раненых предполагалось оставить в санитарных вагонах. Григорию тоже предложили остаться, но он категорически отказался. В поезде хорошо кормили, и силы действительно к нему быстро возвращались.
16 апреля, в десятом часу утра, они прибыли в Петербург. Началось торжественное шествие моряков по Невскому проспекту к Зимнему дворцу. Впереди шли офицеры, за ними – нижние чины. Герои Чемульпо вышли на площадь возле Зимнего дворца. Григорий смотрел на город – он весь ему казался большим дворцом, – на множество людей, которые приветствовали шествующих, ему не верилось, что он увидит царя. Воспитанный в старой вере и преданности государю, он переживал отчаяние по своим погибшим товарищам, по Степану, по полковнику Лисовскому Николаю Гавриловичу! Безграничная любовь и страшное горе жили в нём воедино. Лицо было мокрым от слёз, да и не только у него одного.
Император Николай Александрович вышел к варяжцам, он обошёл строй, поздоровался с моряками. Гриша увидел небольшого рыжеватого человека в военной форме и с военной выправкой, вовсе не схожего с изображением его на портретах. Государь был скор, решителен и выражал большое почтение к сотням выстроенных моряков. Долго строй на площади не держали. Все последовали в Георгиевский зал, где состоялось богослужение. Гриша, знавший и проводивший немало в родном селе церковных служб, усердно молился и плакал, плакал. Ему хотелось упасть на колени и много-много молиться за своих товарищей. Плакали из присутствующих не только военные всех рангов и чинов, но и гражданские. Лицо у государя дрогнуло, слеза побежала по щеке. Гриша это видел. «Значит, он тоже скорбит о погибших, о героях, которые не дожили до этого события! Он, как его народ, служит России! Да, это так! Не может этот человек думать иначе! Нет у него такого права!» – мысленно заключил Григорий. После завершения богослужения Николай II обратился к героям с речью: «Я счастлив, братцы, видеть вас всех здоровыми и благополучно вернувшимися!» Гриша, как оглушённый, не всё слышал, казалось, он один на один разговаривает с императором, рассказывает ему про своих товарищей, погибших и пропавших, про свою многолетнюю службу, про то, что дома ничего не знают о его судьбе, что он жив, что сейчас видит и слышит самого императора.
– Слушает, слушает… – вслух проговорил Григорий.
И тут он очнулся. Император завершал речь. Он благодарил всех за подвиг во имя великой Святой Руси, за подвиг, достойный предков, отцов и дедов. Да это уже было и неважно. Важным было то, что это единение царя и его народа питало всех чувством неиссякаемой любви к своему Отечеству, к чему-то большому, что и выразить даже словами невозможно, да и не нужно! Это надо только чувствовать! Это единение душ придавало столько сил, гордости и любви, которой должно было хватить на всю их жизнь, отпущенную Богом.
Вечером в Народном доме императором Николаем Александровичем нижним чинам были вручены Георгиевские кресты.
* * *
Всех матросов и оказавшихся в небольшом количестве казаков из санитарного вагона перевезли в Царское Село в лазарет для продолжения лечения. Григорий был среди них. Пережитое эмоциональное потрясение вновь ухудшило его состояние здоровья. Поднялся жар, он почти бредил, сказался плен, голод последних лет, у него начиналась лихорадка. Он многого потом не помнил о раннем пребывании его в царском госпитале. Организм, перенёсший лишения и испытания, чувством воли и стремлением жить стоически держался. Но как только все испытания оказались пройденными, рухнул, как срубленное дерево. Иногда сознание возвращалось, ему даже казалось, что лицо государя проплывает где-то над ним, что лекари говорят ему о состоянии здоровья больного, и солнечный тёплый и ласковый свет разливается повсюду. То вновь он оказывался на корабле, вновь его в чём-то убеждает полковник жандармерии, и неимоверное физическое страдание наполняло всё тело. Около двух месяцев его жизнь боролась со смертью и всё-таки победила последнюю.
Летним июльским утром он очнулся. Сразу почувствовал, что это не полусознание, которое его не покидало последнее время, а что именно он проснулся от долгого сна. Слабость ощущалась во всём теле, но восприятие окружающего было чётким и понятным. Изменение его состояния было замечено рядом лежащими больными. Григорий был еще настолько слаб, что даже не мог позвать кого-нибудь. Подошедшая сестра милосердия, нагнувшись, перекрестила его и напоила водой.
– Ну вот, милый, теперь всё будет хорошо. Уж и напугал ты нас всех, – произнесла она ласковым, убаюкивающим голосом, – лежи, лежи, попил водички, а теперь отдыхай.
Растрогавшись этим тёплым голосом, Гриша закрыл глаза.
– Ну что ты, родной, что ты! Всё позади. Завтра продиктуешь письмо домой, а то ведь дома-то про тебя, поди, и не знают. Я поспрашивала тут больных в палате, никто ничего не смог сказать: говорят недавно ты на службе, – то бы письмецо отписали. А сейчас отдыхай, поспи, родной, поспи, – продолжала сестра.
Это была немолодая женщина в одежде монахини, только красный крест на головном уборе говорил о её принадлежности к сестринскому делу. Погладив его по голове, поправив сбившееся одеяло, она перешла к соседней койке. Гриша почувствовал на лице солнечный луч, от него разлилось по всему телу тепло, так стало хорошо, что он и впрямь уснул.
* * *
Лечился Григорий долго. Палата была небольшой, в ней лежали всего четыре человека. Все они были почтенного возраста моряками с «Варяга». Лечение их завершалось, и они готовились к выписке. В этот день с утра началась большая суета, всё натиралось до блеска, менялось постельное бельё, занавески на окнах, стелились на тумбочки скатёрки. Гриша был очень удивлён этому движению. Пришёл в палату врач.
– Господа, как заведено, накануне вашей выписки из госпиталя к вам придёт государь со своей семьёй. Надеюсь, что вы достойным поведением примете гостей, поблагодарите за лечение. Помните, что этот госпиталь основан царствующей семьёй и содержится царской казной. По пришествии императора прошу вас встать, затем исполнять всё, что скажет государь, – обратился он к больным. – А вы, Григорий Самсонович, лежите, к вам это не относится, я поясню его величеству о вашем состоянии здоровья, да он и так каждый раз, как бывал здесь, о вас спрашивал, интересовался, откуда вы, какого сословия, да мы толком ничего и не могли сказать. Если государь задаст вам вопрос, постарайтесь ответить, если не сможете, так и не говорите, вы ещё очень слабы, – завершил он.
Так Григорий узнал о регулярном посещении лазарета императором Николаем Александровичем. В послеполуденное время в палату спешно зашла сестра и сказала, что к ним подходят гости. Через несколько минут дверь широко открылась. В палату вошло много людей, среди которых был государь с императрицей Александрой Фёдоровной в окружении своих детей, врачей, а также еще нескольких военных в полном обмундировании. Матросы встали и вытянулись, как должно по уставу. Гриша же, разволновавшись, не смог даже привстать. Государь заметил эту попытку, подошёл к нему и сказал:
– Да ты лежи, лежи, мужичок-сибирячок! Рад, рад, что на поправку пошёл. Ты, брат, давай лечись, мы с тобой ещё не раз поговорим. – Сказав всё это Григорию, он вернулся в центр, поприветствовал выздоравливающих, пожелал им благополучия и выразил надежду на продолжение службы. Императрица стояла на некотором расстоянии от государя, держа за руки маленьких девочек. Ах, что это были за дети! Гриша сразу назвал их ангелочками. Они были в воздушных нарядных платьицах, их волосы были красиво убраны, маленькие принцессы! Действие так взволновало его, что Гриша вновь от увиденного чуть не потерял сознание.
Эту свою первую встречу с государем и его семьёй он помнил всю свою жизнь. После выписки его товарищей по палате к нему положили новых больных. Это были раненые матросы, но ходячие и уже шли на поправку. От них Григорий узнал, что еженедельно государь бывает с обходом в лазарете, обязательно заходит к тяжёлым больным и выписывающимся. Императрица Александра Фёдоровна бывает не всегда, а вот великие княжны приходят вместе с императором. Государь держался очень просто, он был понятен и доступен каждому солдату. Григория он и впрямь запомнил и всякий раз, делая обход, непременно заходил к нему. Николая Александровича все любили, императрицу же побаивались. Она держалась в стороне, не позволяя княжнам подходить к больным близко. Когда государь был без императрицы, то девочки беспрепятственно бегали по палате, разговаривали с больными, весело щебетали и смеялись над прибаутками, которыми часто изъяснялись матросы. К Григорию сердечно привязалась княжна Ольга, каждый день она, ангел, прибегала к нему, спрашивала его про Сибирь, про то, как он жил, кто его родители. Гриша ей рассказывал, как мог. Моряки из лазарета говорили, что рассказчик он хороший, даже им интересно слушать. Девочка была старше своих сестёр, детская непосредственность в сочетании с взрослеющей серьёзностью делала её благодарным слушателем.
– К тебе, Гриша, принцесса опять бежит, встречай гостью! – говорил кто-нибудь из ходячих, завидев свиту в коридорах лазарета.
Перед выпиской из госпиталя государь подарил Григорию ладанку, которую на шею ему и повесила княжна Ольга, сказав, что это обозначает близость к царской семье. Всем, кто был на излечении в царском лазарете, пожаловал государь дар: российским – земли, сибирским – денежный капиталец. Получил его и Григорий.
– Ну что ж, Григорий Самсонович, благодарю тебя за службу, поступаешь ты теперь в резерв, может, повоевать ещё придётся. Думаю, что подвиг твой оценён мною высоко, и полученные от меня награды об этом свидетельствуют, – сказав это, император перекрестил Григория и вышел из палаты.
* * *
Шёл 1905 год. После того, как Гриша пришёл в сознание и появились силы, он продиктовал сестре письмо домой. Про Степана он смолчал. Григорий помнил о разговоре с полковником жандармерии и решил сам писать, как только сможет. Через месяц в очередном письме, которое уже писал собственноручно, он сообщил о том, как умер Степан. После этого письма неделю пролежал с ухудшением состояния здоровья.
В Луговом уже и не надеялись на известие о сыне. Самсон Дмитриевич изрядно постарел, стал вроде меньше ростом, усох как-то, но суровость нрава осталась прежней. Душа его радовалась, однако чувство вины перед сыном за изломанную судьбу заполняло её одновременно и тревогой. Как встретить сына? О Дарье ничего так и не известно, канула десять лет назад. Уже, наверное, жизнь как-то у неё сложилась? Самсоний гордился младшим сыном за знакомство с государем, о котором он писал в письмах, за боевые награды, полученные сыном, за капиталец, жалованный императором. Не было в их большой семье ещё такого сроду. «Вот тебе и непутёвый!» – думал Самсон Дмитриевич, давая распоряжения по дому, где шла подготовка к желанной встрече с Григорием.
* * *
Бесславно для России закончилась война с Японией. В ноябре 1905 года Зыков Григорий Самсонович окончил свою долгую солдатскую службу. Незаметно, в раздумьях о судьбах людей, которых он встретил за эти пятнадцать лет, он доехал на поезде до Новониколаевска. Возле вокзала на лошадях его должен был встречать отец. Григорий боялся этой встречи. Внешне он изменился. Это был статный, с небольшой ухоженной бородкой и усами черноволосый зрелый мужчина, совершенно не похожий на восемнадцатилетнего юнца, каким его запомнили сородичи и селяне. Из полученных в лазарете писем от отца Григорий узнал об исчезновении Даши. Не мог он простить отцу своей судьбы. Не судил брата Анисима, да и Самсона Дмитриевича не осуждал, но всё-таки как Богом обозначено, так и должно быть, в этом он не сомневался. А пуще того за Дашеньку, Дашутку не мог простить…
Вот и вокзал. Взяв вещмешок, пригладив отросшие усы и надев шинель, он вышел из вагона. На Григория пахнуло настоящей забытой сибирской зимой. После слякотного Петербурга первый зимний морозец был очень приятен. Снежок поскрипывал под сапогами. Шёл и сам себя успокаивал. Но когда увидел возле лёгкой кошёвки отца, как он, постаревший, вытянулся перед ним, всё разом простил и кинулся ему в объятия.
– Тятя, тятя! – только и мог на выдохе сказать он.
Самсон Дмитриевич рухнул перед сыном на колени и заплакал.
– Сынок, дорогой, прости ты меня ради Христа. Жить не смогу без твоего прощения! Везде, везде перед тобою виноват я! Прости меня, Григорий Самсонович! – громко запричитал старик, не обращая внимания на собравшихся возле них любопытствующих.
– Тятя, тятя, судьбу заново не напишешь и не поправишь. Дорогой ты мой, поехали домой, – с большой горечью и болью ответил Григорий, поднимая с колен старика.
Он сел в кошёвку, отец потянул поводья, и Рыжий (но уже другой) неспешно потрусил по тракту. Оба молчали, каждый думал свою думу. Григорий вдруг вспомнил полковника жандармерии Николая Петровича, его слова о неминуемой катастрофе, к которой приближалась Россия. Гриша раздумывал о своей жизни, в свои годы, он теперь и не знал, сколько же ему: по бумагам – тридцать шесть, а на деле – тридцать три, всё равно сам себе казался долго пожившим, много видевшим старцем. А Самсон Дмитриевич раздумывал, как же с толком пристроить царский капиталец. Вот теперь будет век доживать с младшим сыном как положено, невесту уж присмотрел, тоже небедную… Всё сладится у Гришки… Всё сладится…
Дороги в огнеЯнварские события 1905 года, произошедшие в Петербурге и Москве, как раскатное эхо докатились до российских окраин. Сполохи недовольства прокатились по наиболее крупным городам Сибири, между тем не затронув размеренной привычной жизни сибирской деревни. Казалось, её ничто не сможет поколебать, изменить. Как нельзя заставить реку течь в обратную сторону, так и сибирского крестьянина никакими силами невозможно отлучить от веры в Бога и царя. Григорий Самсонович, вспоминая встречу с полковником царской жандармерии на корабле «Святой Николай», был тогда поражён его рассуждениями о «неминуемой трагедии государства Российского», которые тот довольно смело высказал ему, солдату, прошедшему испытания войной и пленом во имя царя и Отечества. Григорий ни с кем не делился своими раздумьями, но себя не обманешь. В душе у него постоянно шло раздвоение: с одной стороны, понимал, что бунт против императора, которого он встречал лично, которого любил и чтил, есть преступление, а с другой – жило сомнение в полном благополучии империи.
Домашние дела шли в гору. Братья Калина и Анисим вели крупные хозяйства. Торговое дело Калины Самсоновича окрепло. Он уже и не крестьянствовал. Торговый дом в Барнауле, лавка в ближайшем городе Камне и в родном селе Луговом приносили хороший капитал. Анисим, как будто в чём-то виноватый перед Григорием, робел перед ним. Заметив это, Григорий решил при первой же возможности переговорить с братом. Анисим с Евдокией жили в достатке и в любви. Это было видно и по лучистым глазам золовки, и по ласковому прикосновению к ней мужа. Глядя на них, у Григория начинало ныть сердце и душевная боль с новой силой захватывала его. По возвращении домой он хотел было разыскать Дашутку, но отец его отговорил.
– Гришенька, – обратился он к младшему сыну, – виноват я перед тобой, уж не знаю, как и покаяться тебе в этом. Сынок, прошло столько лет, ведь уж точно жизнь Дарьи как-то сложилась за эти годы. Не тревожь ты её, да и себя тоже не терзай понапрасну. В селе никто не знает о ней ничего.
– Да, тятя, ты прав. Но сердцу не прикажешь. Не могу найти я ей замену. Что делать-то мне? Как жить с этой тоской в душе? Как приехал в Луговое, так и живу с этой болью. Может уехать мне куда? Как думаешь, тятя? – с грустью продолжил разговор Григорий.
– Да что ты, что ты, Гриша! А дом, а хозяйство как? А мы с бабкой как же жить будем? Ты займись делом, вот и сбросишь тоску. Царские деньги как потратить надумал? – перешёл к более волнительной для себя теме Самсон Дмитриевич.
– Да не думал я об этом пока.
– А зря. На братьев посмотри. Вон Анисим какое хозяйство поднял! Знатно! Хорошо хлеборобствует! Ты бы тоже расширил земельную запашку, благо своя мельница у Анисима. Сегодня мука наша алтайская в цене! Как, Гриша? – в нерешительности обратился отец к сыну.
Уже давно Самсон Дмитриевич не знал покоя. Он видел, как закончившаяся Русско-японская война подняла цены на хлеб, всё продумал, прежде чем приступить к сыну с этим разговором. Григорий внимательным и долгим взглядом посмотрел на отца.
– Тятя, а ты не меняешься с годами, – с некоторым восхищением, глядя на Самсония, сказал он. – Ты прав, надо браться за дело!
– Вот и ладно, сынок! Вот и ладно! – радостно ответил тот.
Самсон Дмитриевич приготовил сыну две подсказки о дальнейшей его жизни: дело расширить и жениться. Он очень обрадовался, что первая уже тронулась с места.
* * *
Пришла весна. Пашня, строительство нового сарая с пригоном для скота забирали всё время Григория Самсоновича. Под значительно увеличенный земельный надел пришлось закупить плуг, сеялку, бороны, две сенокосилки, мелкий сельскохозяйственный инвентарь. Новую технику вёз из Барнаула на пароме по Оби до Камня, а там Луговое – рукой подать, справился своим ходом. Возле большой зыковской земли в березняке Григорий поставил заимку с домом, баней, летником для лошадей и крытым загоном для скота. Лето на заимке хозяйствовала сестра Прасковья Самсоновна. Всё она успевала: и приготовить съестное для работников, настоять травяного чая, истопить к вечеру баньку. Везде было выметено, вымыто, вкусно пахло свежеиспеченным хлебом, запасена холодная колодезная водица. Вечеряли за столом все – и работники, и хозяева. Труд землепашца одинаков для всех. Григорию нравились эти вечерние застолья, простая домашняя пища, нехитрые разговоры о жизни, о нравах и народных приметах. Паша только успевала метать на столы. После жаркого дня прохладная окрошка на ядрёном кваску приятно утоляла жажду, курники с грибами, кисели ягодные, свежеиспечённые хлеба съедались с аппетитом, с хвалебными приговорками в адрес хозяйки. Для увеличения поголовья скота Григорий позаимствовал у Анисима нескольких молодых тёлок. Его первым шагам хозяйственности не могли нарадоваться старики. Калина и Анисим также, чем могли, помогали младшему брату в новом для него деле. Григорий по-доброму поговорил с Анисимом о своей армейской службе, и тот очень обрадовался, что он его не винит за прошлое.
– Ну что ж, брат, – сказал Григорий, – не вини себя за решение тяти. Может, и я поступил бы так же, как он. Теперь, верно, больше не придётся метриками меняться. У каждого в этой жизни своя дорога, а вам с Евдокией счастья желаю, да и за помощь по хозяйству спасибо.
В ответ Анисим крепко обнял брата.
– Аниська, Аниська, ты всё-таки с матерью схож! Тятя, да вон Калина, да и я тоже не такие. А ты всегда ко всем с ласкою да с чувствами! Ну, будет, будет переживать! – помог он брату преодолеть смущение.
Весна быстро пролетела в работе. Зыковские земли, по всему виделось, сулили дать хороший урожай. Самсоний к началу уборочных работ нанял двоих новых работников. Старик, всё ещё крепкий и сильный, не оставлял Григория без внимания. Казалось, возвращение сына домой распрямило ему спину, расправило плечи, и он, как в молодости, работал в полную силушку, почти не уступая младшему сыну. А Гриша всё удивлялся отцовской сноровке:
– Ну, тятя, ты даёшь! Прёшь, прям как молодой! Да сколько ж в тебе этой силушки да проворства! – восхищался он отцом на сенокосе. Забравшись на только что смётанный стог, они вдыхали его густой аромат.
– Всё, Гришенька, от любви делается! – не торопясь, наслаждаясь передышкой, лёжа рядом с сыном, рассуждал Самсоний Дмитриевич.
– О какой любви ты говоришь, тятя? – удивился Григорий.
– От любви к земле, к полю нашему, к хлебушку крестьянскому! Без этого нельзя, сынок! Земелька-то, она чувствует любовь эту и рожает пшеничку, как баба дитё! Любо смотреть, как народ возделывает её, матушку! – Говоря всё это, Самсоний поднял глаза и, прикрыв их ладонью, смотрел на чистое лазурное небо, в котором высоко-высоко трепетал жаворонок и всюду растекалась его трель. – Гляди, в какую высь поднялась птаха! Будет жарко! Парит. К хорошему урожаю!
Григорий во многом открывал для себя новое в отце. Ранее он казался ему суровым, неразговорчивым, и это их сближение удивляло и одновременно радовало. Григорий не заметил, как сам по-иному стал смотреть на своё хозяйство, нелёгкий крестьянский труд. Ему нравилось работать в поле, вдыхать запах свежей пашни и свежего сена. В далёкой юности вся эта знакомая работа не вызывала в нём сильных чувств, он не замечал всей красоты заливных лугов, не внимал аромат трав, не радовался налившемуся колосу. Теперь, начиная жить заново, он стал часто бывать в поле, наблюдать бегущие, раздуваемые ветром волны колосящейся пшеницы, золотистую желтизну убранного поля, сливающегося с бездонной лазурью неба, любил слушать, как поют вечерами после дневных работ женщины и девушки, сыпят остротами мужики. Как красив человеческий труд! И каким благом человека награждает земля! Эти открытия волновали сердце, наполняли душу Григория божественным смыслом человеческого бытия. Всё радовало своим великолепием и гармонией!
Осень, как ожидалось, принесла богатый урожай. За вырученную от продажи муку Зыковы получили хорошие деньги.
– А что, тятя, надо бы открыть счёт в банке в Новониколаевске. Будем и туда свою пшеничку возить! Город этот молодой. Думаю, что товар наш там хорошо пойдёт, – поделился своими планами на будущее с отцом Григорий.
– Ну что ж, Григорий Самсонович, ты прав! Хороший поворот в деле нашем задумал! С Богом! – с гордостью за своего сына вторил Самсон Дмитриевич.
Всё Самсонию в младшем сыне нравилось и радовало. Первое задуманное им решение свершилось. Заиграла семейная хлеборобная жилка в Гришке! Даже от дел общинных отказался, а ведь дед Матвей ему пророчил свои святые книги и общину староверов, которой по-прежнему занимался Самсоний. Ну как приступить к решению о женитьбе Григория? Вот вопрос так вопрос! Все девки Гришкиных лет давно уже бабами замужними стали. Где невесту искать? Самсоний Дмитриевич уже давненько присмотрел жену для сына, но как сказать ему о ней? Решил подключить к этому жену.
* * *
Матрёна Никитична после возвращения младшего сына домой зажила тихой и спокойной жизнью. Она благодарила Всевышнего за милость, за то, что Гришенька вернулся здоровым и невредимым. У сыновей и у дочери Анны всё складывалось, подрастали внуки, и это радовало сердце матери. Только вот Прасковья, самая младшая из детей, не удалась. Девчонкой была – вроде бы ничем не отличалась от сверстников, а как в годы вошла, стала очевидной её неполноценность – начал расти горб. Как материнское сердце болело от этой несправедливости! Но верно говорят, что где-то Бог взял, а где-то дал. Уж такой золотой характер у дочери оказался! В семьях сыновей и дочери Прасковья стала незаменимой. Деток всем помогала растить, обед приготовит, нашьёт одежды, навяжет чулочков, кофточек всяких. Дети её любили, и она их тоже. Большое сердце у дочери! И люди к ней с добром да с уваженьем! Никакая свадьба или другое какое событие не обходилось без нарядов, пошитых Прасковьей. Люди приходили с просьбами, с поклонами, приглашали пожить у них в доме да пошить одежды. И она не отказывала. Сначала домашние ребятишки её Лёлькой звали, а потом почитай, всё село так величать стало. И заработки хорошие у неё. И в доме хозяйка! А вот когда Гришенька женится? Приведёт ли он в дом хозяйку? Как к разговору о женитьбе приступить?
Жизнь текла своим чередом, повседневными заботами и чаяниями.
– Мамань, ты заметила, что Гриша часто в дом Анисима ходит? – как-то сидя за вязаньем, спросила Прасковья Матрёну Никитичну.
– И что же, пусть себе ходит, – не придавая значения вопросу дочери, ответила она.
– Мамань, а я знаю, почто он там бывает! Он с сыновьями его забавляется. Им всякий детский инструмент понаделал, деревянные винтовки и всякую всячину. Всё им про Китай рассказывает, про императора, грамоте учит, а ещё китайскому иероглифу! И мальцы за ним всюду гоняются. Женить его надо, маманя! – самым неожиданным образом закончила свою речь дочь.
– Паша, Паша, а как к этому подступиться? Вот и отец говорит тоже да всё меня на разговор с Григорием об ентом назюкивает. А как начать, я не знаю, боюсь! – со вздохом ответила Матрёна Никитична.
– Маманя, а давай я об этом с ним потолкую? Я уже знаю, какую невесту тятя ему присмотрел, – продолжила разговор Прасковья.
– Ох, всё-то ты знаешь! Ну что ж ты ему скажешь?
– А скажу, что невеста хоть лицом и некрасива, зато его любит, зато женой хорошей и хозяйкой в доме будет. Знаю ещё, чего сказать. Вы с тятей всё боитеся! А ну как сосватают Марью?
– Ну что же, попробуй! Может, и вправду получится! – сдалась напору дочери Матрёна.
– Вот и ладно. У меня всё получится! – уверенно заключила Прасковья. – Ему своих деток давно иметь надо.
* * *
Через несколько дней, тихим августовским вечером, когда Григорий вернулся с поля, Прасковья Самсоновна приступила к важному разговору с ним.
– Братка, устал? Намялся в поле? Я баньку подтопила, иди охолынь маленько.
– Спасибо, сестрица, это ты вовремя с банькой, – ответил Григорий, будучи в отличном расположении духа после рабочего дня и выполненной работы.
– А я самовар, медку да пряничков на стол подам. Иди-иди, братец!
За горячим душистым чаем, отослав мать к соседям, Прасковья приступила к делу.
– А что, братец, хороший, верно, урожай нынче будет! Осень, скоро свадьбы на селе будут. Ко мне уж с заказами на наряды свадебные обращались. Давай я тебе тоже свадебный наряд на городской лад сошью? Я умею.
– Стар я для таких обновок, не к чему мне это, – растерявшись от неожиданности, уклончиво ответил Григорий.
– Да какой же ты старый! Ты у нас красавец! Строен, волос черней ночи, а глазищи, что тебе куски неба! Я знаю, что ты многим нашим молодым бабам и девкам нравишься. Идёшь по селу, дак они через заборы на тебя таращатся! А одна так вовсе сохнет по тебе. Даже девка ещё!
– Прасковея, не хочу я об этом говорить, – сник в голосе Григорий, – ну какой я жених?! Какая девка за меня, старика, замуж пойдёт? Все мои невесты давно уже засватаны!
– Зря так думаешь. Есть одна! А уж как любит тебя, прямо страсть! – продолжала, несмотря на смущение брата, Прасковья.
– Это кто же такая? – вырвалось от удивления у Григория.
– Носкова Мария! Ты присмотрись к ней, Гриша! Тебе уже своих детушек надо иметь, а не племянников растить! – рассчитывая на терпение брата, продолжала Паша.
– Слушай, сестра, не твоё это дело. Больше не будем о сём говорить. За чай спасибо, пойду скотину посмотрю, – закончил разговор Григорий.
Он вышел на высокое крыльцо старого, но крепкого дома. В загон идти было ни к чему, всё уже было там сработано, однако захотелось уйти от настойчивости младшей сестры. «Надо же, какая разговорчивая? – размышлял Григорий. – О ком она говорила? О Марье Носковой! Видал я, как краснеет она, когда случается видеться на церковной службе. Уважительная девка, ничего не скажешь. Только правду ли Прасковья говорит насчёт любви?» – размышлял Григорий после взволновавшего его разговора с сестрой. «Нет, любовь теперь уже не про меня», – мрачно закончил он свои раздумья.
Прасковья поняла, что смутила и растревожила брата своим разговором, решила, что теперь Самсона Дмитриевича черёд настал речь о женитьбе вести. С этими словами Паша обратилась к отцу, как только он появился в доме.
– Тятя, ты мамане сказывал, чтобы она с Григорием поговорила о женитьбе его на Марье Носковой. Так я всё ему обсказала уже. Теперь ты давай немного погодя поговори, – обратилась она к Самсонию.
– Ты почём знаешь про Марью? Я ещё только думку об этом думаю, а ты уже знаешь? Откудова, сказывай давай? – был поражён Самсон Дмитриевич.
– Да как же мне не знать дела сердечные! Я ж по людям хожу, в домах ихних живу по приглашениям да по просьбам! Уж полдеревни знает про сердечные томления Марьи Назаровны. Что, тятя, ведь действительно хорошая невеста!
– Да хорошая-то она хорошая для нас с тобой! Ведь нам с лица воды не пить. А вот засиделась в девках, уж двадцать седьмой год пошёл, а сватов всё нет! Почему, думаешь, – в сердцах разошёлся Самсоний, – некрасива лицом она, что тут поделаешь! Дарья Червонная вона какая красавица была! Как же он теперь на Марью смотреть будет? Что скажешь?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?