Текст книги "Щит и вера"
Автор книги: Галина Пономарева
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
До казарм колонна дошла довольно быстро. В распоряжении у прибывших, как оказалось, были всего лишь сутки. Разместив солдат на ночлег, комендантские службы приступили к выдаче обмундирования. Формировалась 11-я Сибирская стрелковая дивизия Омского военного округа. Получив форму и другое полагающееся стрелку обмундирование, Григорий достал из домашнего мешка начищенные до блеска Георгиевский крест и медаль, прикрепил награды к гимнастёрке.
* * *
Только забрезжил рассвет, раздалась команда: «Подъём!» Сибирские стрелки вновь сформированной дивизии выстроились на плацу возле казарм. Всё тот же полковник обратился к частям дивизии с речью:
– Солдатушки! Государь наш Николай Александрович и матушка наша Россия велят исполнить солдатский долг. Началась большая и тяжёлая война. Не мне вам, побывавшим в боях, говорить о том, что это такое. Кому, как не вам, опытным солдатам, встать в первые ряды защитников православных, славян, братьев наших. Уже через пару часов вы будете отправлены в путь и через пять-шесть суток прибудете на боевые позиции, получив оружие, встанете на защиту Отечества. С Богом, православные!
После этих слов бесконечные колонны стрелков двинулись к железнодорожному вокзалу, а затем в теплушках на запад…
Весь путь от Томска солдаты обсуждали предстоящие военные действия. Как бывалые, многие стрелки отметили слабое обмундирование: летние гимнастёрки, сапоги тонкой кожи, а подошвы так и вовсе из толстого картона, обтянутые всё той же тонкой кожей.
– Да, ребята, в такой обмундировке мы только до первых дождей схорониться сможем. А там, если не переоденут в настоящую обувку да шинели, дадим дуба, – говорили наиболее возрастные солдаты.
– Да уж позаботятся небось, кому положено об ентом. Нечто не знают? Ведь лето ещё, поди! – с уверенностью отвечали другие.
Порой из вагонов неслись песни, звуки гармони и шум подвыпивших сибиряков. Пять-шесть дней езды в душном вагоне создавали нервозность, недовольство людей. Всё надоедало. Во время стоянки на железнодорожных станциях начались грабежи водочных «казёнок». Поуездное размещение стрелков в вагонах способствовало этому разгуляйству. Но староверы (чалдоны) себе такого не позволяли. Крепкие, тяжёлые на подъём, эти бородачи вели себя терпеливо и степенно. Слушая солдатские пересуды, Григорий вспоминал его первый призыв и то, как он ехал вот так же в вагоне-теплушке на Восток, и казалось, что не было тех нескольких мирных лет жизни у домашнего очага в родном селе.
По прибытии в город Ласипка прямо на перроне прибывшим стали выдавать винтовки. Григорий был удивлён: он держал в руках такую же винтовку Мосина, легендарную трёхлинейку, с которой воевал более двадцати лет назад! Оружие выдавалось одно на пятерых! Ему, как опытному воину, на груди которого блестели Георгиевский крест и медаль, вручили винтовку. А тем, кто не получил боевого оружия, предстояло добыть его в бою. Григорий, как и многие солдаты, был неприятно поражён таким положением. Даже тогда, двадцать лет назад, армия была вооружена и обмундирована лучше. И опять внутри у него что-то заныло о степени благополучия Российской империи и её готовности к большой войне.
– Ну что ж, родная, повоюем с тобой опять! – взяв в руки боевое оружие, потихоньку проронил он.
Через несколько дней дивизию Григория, как и главные силы Первой армии под командованием генерала Ренненкампфа, переправили в крепость Осовец и станцию Граево. В последних числах августа Сибирский корпус, сосредоточенный в Восточной Пруссии, получил приказ о наступлении в направлении немецкого города Лык. Первый бой!
Неведомый, мирный город, почти весёлый. Он ещё не успел поверить в кровавый ужас начавшейся войны. Надвигающиеся на него сибирские полки идут мерным шагом вперёд, к своей цели. Поступь их тверда, лица сосредоточены. Взрыв громового «Ура!», и они клином врезаются в густые ряды германцев. Стреляют и колют штыком, они гонят перед собой обезумевшего врага, упорство которого было сломлено. Солдаты бежали вперед, занимая одну за другой оборонительные траншеи, усеивая свой путь вражескими трупами, не зная точно, где и когда закончится их атака. Германцы отступили, битва выиграна… Впоследствии за этот бой многие были награждены. Григорий Самсонович Зыков был представлен к награждению вторым Георгиевским крестом.
Все сибирские стрелковые части еще не раз будут подтверждать свою блестящую репутацию, заслуженную ими ещё в Русско-японской войне. Сибиряки, чалдоны, остроглазые и гордые бородачи, ходили в атаку с почерневшими дедовскими иконами поверх шинелей. Безудержные в порыве, они часто вступали в штыковые атаки, чем наводили ужас на противника. Многие войсковые части сибирских полков дали блестящие образцы доблести, стойкости в бою и героизма. Среди стрелков ходила шутка, что, когда российский полк стоит, германцы выставляют два человека часовых, а как только разведают, что подошёл сибирский, то двадцать человек часовых выставят. Боевая слава обреталась на полях сражений. В 1914 – начале 1915 года многие из воевавших в составе сибирских дивизий остались лежать на полях сражений. В боевых потерях октября 1914 – января 1915 года из числа сибирских частей и подразделений преобладали уроженцы Томской губернии.
В сентябре 1914 года в составе 14-й Сибирской дивизии на фронт попал Анисим Самсонович Зыков, который за участие в боях на Варшавском направлении получил свой первый Георгиевский крест.
Российская армия испытывала нехватку современной боевой техники, оружия, боеприпасов. Начавшиеся осенние дожди привели в негодность «бумажную» обувь солдат. Холодными ночами они, одетые в летние лёгкие гимнастёрки, мёрзли в окопах. Офицеры закрывали глаза на прикреплённые, благодаря крестьянской смекалке, поверх таких сапог лыковых лаптей, обмоток. Участились случаи мародёрства. Немцы и австрийцы были обуты в ботинки из натуральной кожи с толстыми подошвами и удобной высокой шнуровкой. Эта обутка становилась знатной добычей для русского солдата. На зимние шинели русская армия перешла только к ноябрю.
* * *
Домой Григорий писал редко. Из писем брата Калины Самсоновича он узнал, что Анисим с сентября воюет на этом же направлении Восточного фронта в 14-й Сибирской стрелковой дивизии, что получил он в награду Георгиевский крест.
«Наверняка Анисим тоже знает, что я рядом, – рассуждал Григорий, – надо как-то постараться поговорить с начальством, чтобы перевели брата в нашу дивизию. Повоевали бы вместе. Надо же, тихоня Аниська Георгия получил!» – с некоторым удивлением подумал он о брате.
Григорий сомневался, что его брат будет хорошим солдатом. Он всегда казался ему мягким, уступчивым во всём. Понимая, что на фронте не так просто дают такую высокую награду, он в душе гордился Анисимом.
Прасковья писала часто. Мария не была обучена грамоте. Сестра подробно сообщала о том, как растёт Савушка, что много мужиков ушло на войну и как трудно прибирать урожай, потому что работников совсем мало осталось. Калина обратился за помощью к дядьям и сродным братьям в соседние сёла. Подмога пришла, и урожай был убран. Из писем сестры Григорий узнал, что и Фёдор, и братья Марии тоже призваны в армию и воюют где-то на западном направлении, что призвали их в один день и воюют они все вместе. Письма от Калины были скупы, писал, что урожай подходит хороший, что со всем хозяйством он управляется.
* * *
Шёл июнь 1915 года. Сибирские дивизии несли большие потери. Они пополнялись частями из других губерний Российской империи, объединялись. Григорий чувствовал, что настроение в частях стрелков меняется. В солдатских окопах стали появляться разные агитаторы, которые говорили о ненужности войны для простого народа, как российского, так и германского. Особенно активничали большевики. Чаще всего это были храбрые солдаты, уважаемые в воинских частях, имеющие награды, смельчаки, которые в первых рядах шли в атаку. Были и другие. Все они призывали к свержению царя. Григорий не раз вспоминал при этом полковника жандармерии, который ещё тогда, в 1905 году, говорил о великой трагедии, ожидавшей Россию.
Ранним июньским утром, ещё прохладным и свежим, продремав ночную передышку в солдатских окопах, бойцы, просыпаясь и всматриваясь сквозь утренний туман на позиции противника, увидели необычное явление.
– Ребята, гляньте, какая красота над полем стоит и движется в нашу сторону! – раздался возглас одного солдата.
Григорий, как и многие другие, высунулся из окопа и увидел густое зелёное облако. Оно, переливаясь и сверкая, подталкиваемое ветром, растекалось по боевым позициям.
– Ребята, гляньте-ка, а немчина-то оставила свои окопы! – раздался удивлённый возглас.
Солдаты, увидев пустые позиции противника, повыскакивали из траншей и с удивлением смотрели на причудливый туман, который двигался прямо на них. Зелёное, изумрудное облако становилось всё ближе, оно разрасталось и уже походило на большое покрывало. От увиденного совершенно непонятного зрелища становилось жутко.
– Ребята, а оно воняет! Давайте все в траншеи, назад!
Многие из тех, кто вышел на открытые позиции, бросились бегом назад к окопам.
– Да это яд! Нас травят, ребята! Вот почему германец ушёл!
– Все в окопы! Назад! Быстрее!
– Надо укрыть голову! Братцы, не дышите этой вонью!
Крики начались со всех сторон. Те, кто остался сидеть в траншее, видели, как зелёное одеяло накрыло бегущих солдат и они попадали на землю.
– Сюда! Сюда! Братушки! Назад! Скорее!
Бегущие в траншеи растворялись в зелёном тумане. Оставшиеся в окопах солдаты старались прикрыть головы, защитить дыхание, прикрывая рот чем-нибудь, закрывали лицо. Вот облако подошло к траншеям и медленно заполнило их. Наступила мгла.
Да, сибирские дивизии в июне 1915 года подверглись первой газовой атаке немцев. Потом их было много. От них пострадали около шести тысяч русских солдат, около тысячи из них умерли сразу, отравившись хлором. А те, кто выжил, навсегда остались инвалидами.
* * *
Григорий оставался в траншее. Неизвестное облако его тоже насторожило. Всё произошло в считаные минуты. Как и все, кто был в окопе, он закрыл голову, накинув на себя шинель, стараясь закрыть все щели. Свернувшись на земле, закрыв глаза, он ждал с замиранием сердца завершения действия. Мысленно, как часто это он делал, простился с женой, сыном, братьями. Было обидно умереть вот так, скорчившись беспомощно, ожидая своей участи. Последняя его мысль была о том, что он теряет сознание. И ночь застелила глаза…
* * *
Он не знал, сколько времени прошло. Но когда пришёл в себя, лицо его было открыто и солнце било в глаза. Григорий приподнялся и посмотрел вокруг. Рядом с ним лежали мёртвые однополчане. У многих окровавлены глаза, в какой-то страшной гримасе открыт рот. Вокруг одни мёртвые тела. Он встал во весь рост.
– Hende hoch! Halt! – раздалось рядом.
Григорий увидел, что окопы осматривают немцы. Взвод германцев искал оставшихся в живых. Их оказалось немного. Они стояли в окружении германских солдат, которые о чём-то весело галдели и приходили в восторг от каждого найденного живого русского солдата. Обнаруживший Григория германский фельдфебель подтолкнул его винтовкой к стоящим русским. Григорий стоял молча, смотрел на то, чем закончилась для стрелков газовая атака немцев.
Прошло около часа после того, как он очнулся. В течение этого времени стали приходить в сознание другие солдаты. Многие из них были покалечены, у большинства вытекли глаза, некоторые получили внутренние ожоги. Изувеченные громко стонали и призывали на помощь. Немцы перешагивали через них либо отталкивали оружием тела стонущих людей, расчищая себе дорогу. Раненые не интересовали германцев. Они оставляли их, видимо, для устрашения русских. Небольшое число оставшихся в живых и непокалеченных людей немцы забрали в плен, конвоируя их в тыл своих позиций.
«Вот так, без единого выстрела, оказывается, можно выиграть сражение, – размышлял Григорий, – а мы к такой войне не готовы. Здесь мало ходить в штыковую атаку и проявлять чудеса героизма!» – рассуждал он. И опять внутри с большей настойчивостью завозилось сомнение в благополучии империи.
Пленных стрелков объединили с другими русскими солдатами, и длинная колонна военнопленных из местечка Брезин пошла под вооружённым конвоем по серой и пыльной дороге на запад в далёкую и неизвестную Германию.
Колонна шла шесть дней. Пленных не кормили. Многие были ранены. Истекая кровью, поддерживая друг друга, они молча брели, минуя мелкие селения, вглубь вражеской территории. Те, кто выбивался из сил, падали. Немцы их тут же пристреливали. Затем всех русских военнопленных погрузили в грязные железнодорожные вагоны по 80–90 человек в каждый, крепко заперев двери, повезли далее на запад. Окошек не было. От истощения и тесноты люди стонали, умирали. Умерших укладывали в угол вагона. Крики отчаяния, стон раненых и больных, голодных людей наводили ужас. При виде всех этих страданий у некоторых происходило помутнение сознания, близкое к сумасшествию. И так до самого Берлина. По прибытии в Берлин ворота открыли, вынесли мёртвых из вагонов, живым дали похлёбку и по небольшому куску хлеба. Хлеб был плохой, с соломой, но люди были готовы даже грызть камни.
Григория, как и всех оставшихся в живых, погнали в лагерь. Он шёл по незнакомому чужому городу. Чужие люди удивлялись виду измученных пленников. Никогда Берлин не видел такого количества жалких, беспомощных и измождённых людей. Некоторые женщины и дети бросали что-нибудь съестное в колонну. Конвой на это не обращал никакого внимания. Дорога была неблизкой, специально выстроенный лагерь находился в другом конце Берлина. Город казался чистым и свежим! Каменные высокие здания стояли вдоль проезжей части мостовой. Мысли у Григория были тяжёлыми и мрачными. Он вновь и вновь раздумывал о своём пленении, ища в этом своей вины.
«Опять плен! Да что же это за участь такая?» – раздумывал он.
В колонне никто не разговаривал. Пленные, обессиленные долгой дорогой, с серыми лицами шли по чужой земле. Наверняка многие из них предпочли бы смерть в бою, чем этот плен. Плен в русской армии воспринимался как позор, а пленные – как предатели, изменники долгу и присяге. С осени 1914 года командование издавало многочисленные приказы, в которых говорилось, что все добровольно сдавшиеся в плен по окончании войны будут преданы суду и расстреляны. О сдавшихся врагу будет немедленно сообщено по месту жительства, чтобы знали родные о позорном их поступке.
* * *
Лагерь представлял собой целое поселение из дощатых бараков, сбитых на скорую руку. Такое строение не спасало от дождей, а зимой не могло держать тепла. Вместо постели – солома на полу. Среди пленных свирепствовали болезни. Русские солдаты выполняли тяжёлые и изнурительные работы на строительных работах в Берлине: строили дороги, работали в каменных карьерах. Рабочий день составлял двенадцать часов в сутки для всех без исключения, без учета состояния здоровья и воинского звания. В некоторых бараках были устроены небольшие комнаты, в которых жили по 15–17 человек. В них имелись двухъярусные нары. Вот в такую казарму попал Григорий. Своих соплеменников по определённому немцами жилью он не знал. В пищу русским военнопленным отпускалось по полфунта чечевичного хлеба в день, два раза в неделю – небольшой кусочек мяса, а в остальные дни только болтанка. Получали ровно столько, чтобы не умереть с голоду. У многих начался кровавый понос. Так шли дни, месяцы. Почти каждый день умирали несколько человек. Всё это рождало в людях тяжесть и состояние безысходности. Маленькие человеческие глаза, сколько умещается в них скорби и невыносимой тоски! За малейшую провинность или маломощную работу пленных били палками, нагайками, прикладами.
Были случаи отправки пленных на строительство боевых укреплений германцев. Многие отказывались от такой работы, воспринимая это как предательство, измену Родине. Их расстреливали и привозили новых. Так произошло с десятком человек, с которыми жил в одном бараке Григорий. Набрали вновь партию новых пленных, среди которых был Григорий, и повезли к линии фронта. Когда его вместе со всеми, вручив лопаты, вывели к строящимся немецким укрепсооружениям, все ощутили близость русских позиций. Хотелось крикнуть: «Братцы, мы с вами!» После прозвучавшей команды «Всем работать!» солдаты побросали лопаты и отказались её выполнять даже под угрозой расстрела.
– Ну что, православные, – громко выкрикнул молоденький прапорщик, которого Григорий, как и многих находящихся с ним людей, видел впервые. – Примем смерть, как подобает православным!
Он снял грязную, истёртую верхнюю одежду, оставшись в чистом нижнем белье, которое, осознав, что с ним произойдёт на позициях, надел заблаговременно, сбросил разлезшиеся сапоги и, выпрямившись, встал прямо напротив направленных немецких штыков.
– Братцы! Раздевайсь! Умрём по-православному! – выкрикнул кто-то из русских пленных.
И тотчас, как по команде, вся сотня стала скидывать верхнюю одежду. Они осеняли себя крестом, целовали нательники и переходили на сторону молодого прапорщика. Немецкий офицер при виде спокойно стоявших и бесстрашно ждавших смерти сотни человек был настолько поражён, что не решился привести приказ в исполнение, а отправил всех пленных назад. В очередной раз смерть прошла совсем рядом с Григорием. Он почувствовал её холодное дыхание. Только вернувшись в лагерь, осознал, что проклятая опять отступила.
* * *
За год плена Григорий Самсонович неплохо выучил немецкий язык. Письмо он не мог освоить, учиться было не у кого, но разговорник поддался довольно быстро. Среди нёсших охранную службу немецких солдат были люди разные. Были и сочувствовавшие русским пленным, были и социал-демократы. Именно они иногда поддерживали заключённых продуктами питания, подкупая охрану. Общаясь с немецкими социал-демократами, Григорий узнал о том, что в Германской империи назревает, как и в России, революция. Их слова были похожи на агитацию большевиков. Они тоже говорили о ненужности и бессмысленности войны для народа, о необходимости свержения монархий и о мировой революции.
«Что же это назревает в мире? Неужто конец царской власти приходит?» – размышлял он. В то же время Григорий понимал, что с падением царской власти закончится спокойная жизнь в России и в Сибири. Он достал царский подарок и Георгиевские кресты, которые сумел утаить от немцев. Долго смотрел на них, как на частицу Отечества, перекрестившись, принял для себя твердое решение.
«Нет, революция не для России. Стояла она на вере в Бога и царя и стоять будет. Российская империя незыблема! Воевал за царя и веру православную и дальше, Бог даст, ещё повоюю!» – От этого решения на душе стало спокойно. Прибрав дорогие ему ладанку и Георгии, окончательно утвердившись в своём решении, он заснул.
Больше беседы с немецкими революционерами его особо не трогали, лишь волновали новости из России.
– Может, и пора вашего Вильгельма снимать, а наш царь-батюшка пусть здравствует, – говорил он при встрече с Kamerade.
«Россия никогда не жила легко, и много врагов пытались её завоевать. Однако ничего не получилось. И сейчас выстоит Россия!» – размышлял он.
Всё можно стерпеть. Одно мучило его: что сообщили о нём домой? Ведь, если решат, что попал в плен, что будет с семьёй? Среди пленных распространялась брошюра, изданная в Санкт-Петербурге в 1916 году. Называлась она «Что ожидает добровольно сдавшегося в плен солдата и его семью». В ней в форме беседы с нижними чинами разъяснялись те карательные меры, которые будут применены к «предателям веры, царя и Отечества».
* * *
Осенью 1915 года Мария Назаровна Зыкова получила известие о своём муже Зыкове Григории Самсоновиче. В коротком извещении сообщалось, что он героически погиб в боях на Восточном фронте под городом Брезин. На указанных рубежах враг применил химическое оружие против Сибирского полка, который понёс большие потери в живой силе.
Получив эту скорбную весть, Мария вместе с делившей её судьбу Прасковьей Самсоновной отвели заупокойную службу в церкви и погрузились в траур. Мария Назаровна почернела и осунулась от горя. Если бы не золовка с её неиссякаемой энергией, неизвестно, чем бы это закончилось для Марии.
– Маша, Маша, у тебя же сынок! Тебе есть для кого жить! Очнись, Маша! – уговаривала её Прасковья.
Мария всё делала по привычке, жизнь для неё пошла мимо. Она, так долго ждавшая своего Гришеньку, теперь понимала, что всё будет без него не так. Не будет радовать солнце, не будет тепла в душе. Но жить для сына надо. Савушка подрастал. Малыш рос крепким, никакие болезни его не брали.
Калина Самсонович очень горевал о младшем брате. Война так несправедливо развернула его судьбу, лишила брата всех радостей жизни. Ничего-то он не успел увидеть и ничему не успел порадоваться. Только начал жить, а смерть уже рядом была! Как несправедливо! Управляться с хозяйством было всё тяжелее. В сёлах мужиков осталось совсем мало. Пришлось оставить льняные поля. Марья прекратила свои ремёсла. Бабы были заняты полевыми работами вместо мужиков. Заниматься ткачеством было не с кем. Калина кое-как успевал обихаживать зерновые поля Анисима и Григория. Поголовье скота тоже пришлось сократить. Зимой 1915 года с фронта вернулся Фёдор, муж сестры Анны. Он отлежал в госпитале два месяца, получив тяжёлое ранение в грудь, и был комиссован подчистую. Осколок так и остался в нём. Война несла большой разор. Но в Сибири, по сравнению с Центральной Россией, было легче, крестьянские хозяйства поставляли основную часть продовольственного ресурса страны, особенно хлеба. Цены на зерно оставались выгодными, поэтому крестьяне не бедствовали. Калина Самсонович, став общинным старостой старообрядцев, открыл в 1915 году для детей церковно-приходскую школу.
От Анисима письма приходили регулярно. Он писал о том, что в войсках поговаривают о скором завершении войны, что немцы тоже не хотят её продолжения. С его слов, русская армия стала получать новое вооружение, воевать стало проще, погибает меньше людей. Евдокия безмерно радовалась каждому известию от мужа. С этими вестями она обегала всю родню! Женщина сама писала ответы мужу, потому что Анисим Самсонович научил её грамоте.
* * *
Находясь на строительных работах в Берлине, Григорий видел разорительный характер войны и для немецкого народа. Казалось, что мужского гражданского населения вовсе не осталось. Всё оно было в военной форме.
– Ну, Вильгельм всех германцев поставил под ружьё, – поговаривали пленные.
Рабочий день сравнялся световому дню. Последний год военнопленные больше строили дороги, которые соединяли маленькие города с Берлином. В казарменной комнате вместе с Гришей жили семь человек. Пополнение новыми пленными не проводилось. Говорили, что их чаще стали отправлять в Австрию. Григорий не единожды видел, как социал-демократы проводят агитационные митинги. Как правило, они приезжали на открытых машинах, увешанных красными флагами. Кто-нибудь из них вставал и в громкоговоритель начинал своё выступление. Говорили о ненужности войны и провозглашении Германии демократической республикой. Особого интереса эти выступления у населения не вызывали. Покричат-покричат и уезжают в другое место. Григорию казалось, что сами жители доносили властям об агитаторах. Через несколько минут после их митинговых выступлений приезжала полиция. Революционеры знали об этом, поэтому не задерживались на одном месте. Даже им, пленным, было видно, что в стране назревает переворот. Столкнувшись с экономическими трудностями, Германия в 1916 году передала часть русских военнопленных союзникам, в том числе большую часть в Австрию.
Мартовским днём 1916 года часть военнопленных, размещённых в берлинском лагере, передали в Австрию. Григорий вместе со всеми заключёнными его барака попал в эту группу пленных. Их погрузили в вагоны, и поезд повёз их опять в незнакомую страну. Григорий, освоивший немецкий язык, знал, что в Австрии государственным языком являлся немецкий. В Вене прибывших пленных разделили на две части: тех, кто обладал заводскими специальностями, и тех, кто занимался крестьянским трудом. Григория Самсоновича отнесли к аграриям. Австрийский офицер, который руководил этим странным формированием, объяснил, что крестьяне будут отобраны австрийскими земледельцами для возделывания полей. Заводские останутся в Вене и будут работать на заводах.
Временно размещённых в казармах пленных австрийцы кормили лучше немцев. Это было следствием посещения русских военнопленных международной миссией Красного Креста. Через несколько дней всех, кто был определён для сельскохозяйственного труда, построили на плацу. Австрийский офицер объявил, что сейчас австрийские землевладельцы сделают отбор работников для себя. После сказанного вдоль рядов выстроенных русских пленных пошли австрийские господа отбирать себе рабочую силу.
Григорий стоял и смотрел, как они выбирают пленных, прямо как тягловых лошадей. Напротив него остановился немолодой господин со своей дочерью.
– Матильда, – обратился он к ней, – посмотри внимательно на этого великана. Прямо красавец! Крепкий какой! Этот работник тебе явно подойдёт. Надо попросить переводчика, чтобы тот поспрашивал его об умении работать на земле.
– Не надо переводчика, – на немецком заговорил Григорий. – Я сам могу ответить на интересующие вас вопросы.
– O? Gut! – восторженно воскликнул тот.
Григорий рассказал, что в России имеет большое хозяйство, поэтому со всеми необходимыми сельскими работами знаком. Пожилой господин сделал Григорию знак, чтобы тот вышел из строя, и продолжил осмотр рядов. Взгляд Григория упал на его дочь.
Перед ним стояла стройная, красиво одетая молодая женщина с прибранными чёрными волосами и большими, как родники, серыми глазами. Что это были за глаза! Зачем только он посмотрел в них! В какую-то секунду их взгляды встретились. Она смотрела на него с удивлением и одновременно с восхищением. Григорий смутился, он это почувствовал, сердце задохнулось от нахлынувшего на него волнения. Матильда это поняла. Щёки её вспыхнули, она быстро опустила глаза и заспешила вслед за отцом.
Были быстро отобраны ещё десяток пленных, стоящих рядом с Григорием. Им разрешили взять свои вещи, погрузили в машину и повезли. Григорий не помнил, как долго их везли. Он был оглушён своим волнением.
«Что же со мной произошло? Не заметил ли кто моего смущения?» – пульсировало у него в висках.
Посмотрев на сидящих рядом людей, на их сосредоточенные лица, он понял, что его соратникам не до него. Чужбина, везде чужбина. Вот и другая страна стала их «надзирателем».
* * *
Поместье, куда их привезли, находилось недалеко от венгерской территории Австро-Венгерской империи. Наступала весна, начинались полевые работы. Григория, как знающего язык, определили старшим над русскими пленными. Их разместили в двухэтажном здании, специально предназначенном для работников и прислуги. Григорию Самсоновичу выделили отдельную комнату. После нечеловеческих условий, в которых приходилось жить в Германии, новое положение казалось чудесным избавлением от страданий. Их даже никто не называл пленными, управляющий обращался ко всем, как к работникам, называя по именам, а тех, кто был постарше – даже по отчеству. Генрих Сигизмундович, так звали управляющего, объяснил Григорию распорядок дня и условия проживания. Работа в поле начиналась с шести утра. Русских, не умеющих обращаться с сельскохозяйственными машинами, использовали в ручном труде при вскопке больших огородных плантаций и строительстве теплиц, для ухода за скотом и поддержания порядка и чистоты в поместье. Работы заканчивались в восемь вечера, предусматривался большой трёхчасовой перерыв после обеда. Кормили три раза в день хорошей крестьянской домашней едой. Положение русских пленных от местных отличалось лишь тем, что они не получали зарплату и в обеденное время приезжал из комендатуры полицейский, отмечал пленных по списку. Конечно, иметь дармовую рабочую силу было выгодно. Такая возможность была предоставлена фрау Гольбах как вдове солдата, погибшего за интересы империи. Однако русским было объявлено, что за побег или попытку к побегу последует расстрел.
Хозяйство было большое и добротное. Григория удивил цветущий сад, в котором росли яблони, были виноградники, слива, вишня и много других деревьев, которых он не знал. Кроме сада в поместье находились плантации огородных культур, немалый зерновой клин и скотный двор. Господский дом был небольшим, но красивым, украшенным лепниной и скульптурами. Дом окружал цветник с чистенькими дорожками, вдоль которых стояли скамейки. Фрау Матильда Гольбах, хозяйка поместья, была женщиной тридцати пяти лет, потерявшей на войне мужа, имела сына, Альфреда, в возрасте девяти лет. Управляться со всем хозяйством ей было нелегко, по всему было видно, что она была дамой городской, весьма далёкой от сельских забот, но со смертью мужа поняла, что надо вникать в дела и заниматься хозяйством. Отец повседневной помощи оказать ей не мог, так как занимался торговлей в Вене, и рассчитывать приходилось на себя. Всех работников, включая прислугу, было человек двадцать. Всё это Григорий узнал, прожив два месяца в поместье.
Фрау Матильда вела довольно замкнутый образ жизни, выезжала раз в месяц в Вену и по нескольку раз в ближайшие небольшие селения. Альфреду были наняты несколько учителей, появление которых как-то оживляло однообразную жизнь фрау Матильды. Очень редко её навещали почтенного возраста чета родителей погибшего мужа.
* * *
Размышляя о перемене жизни, Григорий Самсонович не оставлял мысли о побеге. Говорить об этом со своими соотечественниками он боялся. Все они были едва знакомы. Их свела судьба только в австрийском поместье Гольбах. Григорий старался не встречаться с госпожой. Волнение, пережитое им при первой встрече с ней, переросло в какую-то внутреннюю вину перед женой, Марией. Но, как бы он себя ни корил, часто думал о Матильде. Она представлялась ему не как госпожа, а как равная ему. Он в мыслях своих называл её просто meine Matilda. «Его Матильда» в мечтах Григория была близка, она понимала и любила его. Мысленно он разговаривал с ней и даже просил прощение за стремление к побегу. Потом он прощался с ней, старался мельком увидеть её где-нибудь в саду, куда она часто ходила погулять. Григорий, как бы ни боролся с нахлынувшим на него чувством, понял, что страстно влюблён в Матильду. Он корил себя, называл малодушным, изменником и предателем, но ничего с собой сделать не мог. Он полюбил её с той первой минуты, как только увидел.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?