Текст книги "Щит и вера"

– Да то и скажу, что ему уже не двадцать годочков! Не маленький, и другую красоту в человеке должон видеть! – наседала Прасковья.

– Это ты верно подметила! Но всё едино мужик на лицо бабы смотрит, уж потом душу видит. Но ежели селяне об Гришке балакають, надо приступать к разговору. А ты больше к нему со своими мозгами не лезь! Не бабье это дело – мужиков учить! Поняла, что ли?

– Да поняла, поняла! Дождётесь, что Марью сосватают, и всё! – не уступала Прасковья отцу.

– Брысь с глаз моих долой! Иди матери помоги стол накрыть, вечерять будем.

Он удивился проворности дочери. «Ох, кабы не горб, вот горячая девка была бы, ох, горячая!» – с гордостью за младшую дочь подумал Самсон Дмитриевич.

* * *

С началом Столыпинских реформ в Сибирь потянулись переселенцы из Центральной России. Бесконечными обозами в сопровождении конной охраны они двигались в неизведанный край. Мысли были разные, но все они мечтали о хорошей жизни в новом незнакомом краю. Немало переселенцев осело и на Алтае. В Луговом определились на поселение десяток семей. Не сразу и нелегко складывалась их жизнь на новом месте.

Не раз уже к Самсону Дмитриевичу подступали общинники.

– Не надо пущать расейских в село, – возмущались они.

– У нас и так их достаточно! Начнут вероотступники, еретики строить свои церкви! Супротив веры нашей пойдут! Анчихристы! Щепотники! – вторили многие.

– Послушайте, вот что я вам скажу, – решительно начал свою речь Самсон Дмитриевич, – давайте вспомним отцов и дедов наших, ревнителей старой веры. Пришли они в этот край и в это село, где жили православные. Многие из них были сторонниками вероотступника Никона. Тогда они тоже могли возмутиться нашим поселением в этих краях. Ваши прадеды заложили много новых сёл, освоили землю Сибирскую, это так, но никто из местных не взялся за оружие и не направил его против пришельцев. Общинники, будем милосердны, как завещал нам Господь! Никто нашу веру не искоренит, она была и остаётся истинной. Пусть селятся православные, земли для всех хватит. Не копите злобу, не делайте чёрных дел, все мы люди, хоть и живём по своей планиде.

После этих слов, немного поуспокоившись, общинники стали расходиться. Для староверов слово общинного старосты было окончательным решением любого вопроса.

Переселенцы обживались имуществом, засевали поля на выделенных общиной землях. Правда, не везде это проходило гладко. Были случаи, когда нарезали для «расейских» плохие, не пригодные для пашни угодья. Но Самсон Дмитриевич этого не допускал. Десяток семей переселенцев получили наделы для запашки, сенокосные и пастбищные земли, как и у других крестьян. Но и в Луговом не всё шло гладко. Среди прибывших были люди городские. Своим жизненным укладом они во многом удивляли местных. Вот семья Лукьянченко из Харькова отстроила себе дом. Не дом, а чудо! Таких изб сибирский крестьянин не видел. Вся деревня сбежалась смотреть на чудо-дом, на обустроенность его, на столярное мастерство, которое проявил хозяин. Большой, высокий чердак был превращён в хранилище. По стенам были сделаны специальные сусеки для круп и муки, для грибов, ягод и трав устроена сушилка. Иными были и хозяйственные постройки, баня, топившаяся по-белому. Многие завидовали такому умению и мастерству. Самсон Дмитриевич вместе с Григорием тоже ходил смотреть строение. Григорий, несмотря на то, что многое повидал из того, как живут люди в других странах и городах, однако тоже отметил мастерство хозяина дома. Оценил, чему можно поучиться у мастера. Однажды после осмотра чудо-дома ночью его кто-то поджёг. Деревянные просмолённые постройки вспыхнули, как факел. Языки огня осветили почти всё село. Искры летели на соседние строения. Дом не удалось спасти, лишь сарай да баню отстояли. Но семья из обгоревшего материала вновь отстроилась и вновь удивила селян новым домом, который был чуть меньше прежнего, но обустроенностью не уступал первому.

Самсону Дмитриевичу крепко тогда досталось от уездной власти! Ему пришлось проявить немало усилий, чтобы не дошло до крутых мер от властей против селян. Больше подобных случаев не было, это и понятно, что злодейством не правят дело. Луговое за счёт переселенцев приросло новыми крестьянскими дворами, к 1910 году их стало порядка тысячи.

* * *

Завершилась уборочная страда. Весь урожай помещён в закрома. Наступила новая пора в алтайских селениях. Начались свадьбы. Каждая из них становилась событием для всех жителей села, которые ждали праздничных, шумных и сытных событий, радуясь и за молодых, да и за себя, что закончен полевой сезон, что пришло время для приятных гулеваний.

Самсоний, понимая неизбежность разговора с Григорием о женитьбе, ждал подходящего момента. Его наблюдательный глаз заметил изменения в поведении сына. Тот как будто ждал чего-то от Самсона Дмитриевича, был насторожен по отношению к отцу. Случай представился. На первой же сельской свадьбе Зыковы и Носковы оказались за одним столом. Марья вся полыхала алым румянцем, не смогла долго высидеть и под каким-то предлогом покинула свадебный стол. Самсон Дмитриевич уважал Носковых. Глава семьи Назар Яковлевич со своими сыновьями Прокопием и Куприяном, помимо земледелия, занимались сплавом и торговлей лесом. Имели один из лучших на селе дом. Кроме зерновых полей, они выращивали лён, имели свою особую ремёслу по выделке холстов. Такого качества холста, как у Носковых, больше не было во всей округе ни у кого. Говорили, что в качестве приданого за Марией отдадут ремёслу, поскольку сама она ею и занималась. Это была работящая семья из староверов, строго соблюдавшая устои и традиции. Всё это было очень по душе Самсонию, тянуло к родству с Носковыми. Вот здесь, на свадьбе, и решил он завести разговор с Назаром Носковым, главой семьи, о Марии и Григории.

За столами было шумно, обильное угощение расставлено щедро. Шутки, песни, пляски шли нескончаемым потоком. Самсоний предложил рядом сидящему Назару выйти из избы на воздух подышать.

– Назар Яковлевич, ты знаешь моё уважение к твоей семье. Как ты смотришь на то, чтобы породниться с нами? У вас товар – у нас купец. Я говорю о вашей Марии и о нашем Григории. Так что скажешь? – начал разговор Самсон Дмитриевич.

– Хорошее дело, Самсоний Дмитриевич, мне лестно такое родство! А Григорий твой согласен на женитьбу? Чай, не юноша уже, одного отцовского слова тут мало? – с явным удовольствием поддержал его Назар. – Наша-то девка давно сохнет по Григорию. Здесь вопросов и отказу не будет. А жених ваш, не знаю, как себя поведёт. Приданое за Марьей будет хорошее, единственную дочь замуж выдаю: тряпки, какие положено, домашнюю утварь и посуду, а ещё ткаческую ремёслу отдам, ну и деньжатами не обижу.

– С сыном говорить буду. Сначала хотел с тобой об этом перетолковать. На днях зайду к вам с решением нашим. Пойдём в дом, а то по селу и так уже говорят об наших детях.

Они вернулись за свадебные столы. Но от взглядов братьев Носковых и семейства Зыковых не утаилось отсутствие за столом глав семей.

Вернувшись домой после гулянья, Самсон Дмитриевич сразу приступил к разговору с сыном.

– Григорий, не задувай лампу, поговорить надо, сядем за стол, – начал он нелёгкую тему. Женщины прислушались к его словам и незаметно удалились в другую комнату. – Сын, я думаю, что ты догадался уже, об чём речь пойдёт? Или сказывать?

– Да, тятя, я ведаю, про что ты говорить хочешь. О Марии Носковой. Но ты же знаешь, что в моём сердце только Дашутка живёт! Я, наверное, однолюб, тятя. Не выйдет тут ничего. Не хочу я несчастной Марью делать.

– А кто тебе сказал, что она будет несчастлива с тобой? Подумай, ей двадцать седьмой год уже идёт, а сватов не было! Об тебе сохнет! Какое ей счастье в такой жизни… Некрасива лицом она, да ведь не уродка же, в самом деле! Строга нравом, воспитана по-нашему в старой вере, будет тебе верной женой, хозяйкой в доме, детишек нарожает! Семья, сын, у тебя будет! Капиталец за ней хороший, тоже важный элемент. Ты её осчастливишь, Григорий!

– Не знаю я, тятя! Разве можно так, без любви? – с отчаянием выдохнул Григорий.

– Гриша, ты уже не юнец. Понимать должон, что любовь-то всякая бывает. Вот я твою мать, мою жену Матрёну Никитичну, очень уважаю. А спроси меня, люблю ли я её, дак и ответить что, не знаю! Вот оно как бывает! Ну что, Григорий, засылаем сватов через недельку? – с надеждой и волнением повернулся он к сыну.

– Тятя, прямо напором своим ты, как всегда, давишь. Очухаться не дашь! – пытался отбиться от отца Григорий.

– Пошто медлить, время и так уже много убежало. Решено. Вот и ладно. Два месяца готовиться будем, а на Покров сыграем свадьбу! – решительно заключил Самсон Дмитриевич.

* * *

Утром Самсоний за завтраком объявил о своём решении женить Григория на Носковой Марии. Женщины прослезились от долгожданной новости. Началась подготовка к свадьбе.

Григорий вроде и не дал согласия, но и не противился решению отца. Запали ему в душу слова Самсония о том, что может он сделать счастливым хотя бы одного человека. Через неделю, как положено, поехали на двух тройках сватать невесту. На одной тройке тётка Пелагея, луговская сваха, и Григорий с родителями, а на другой – братья со своими нарядными жёнками. Всё село высыпало смотреть на свадебные тройки с бубенцами. Торжественно приодетые сваты и братья Марии с почтением встречали гостей на высоком крыльце. Всё семейство Носковых не чаяло такого счастья. Посидев за столом, побалагурив, произнеся положенные восхваления жениху и невесте, выпив как следует крепкой домашней наливочки, пригласили за стол невесту.

– Что, Маша, пойдёшь ли ты замуж за Григория Самсоновича? – согласно традиции задал вопрос Назар Яковлевич, глядя на свою дочь.

– Да, тятя, я согласная. – Невеста вся пылала и от смущения не могла поднять глаза на гостей и желанного жениха.

– Ну что ж, – продолжил Назар, – совет вам да любовь! На Покров будем свадьбу играть, так тому и быть! А теперь иди, Маша, в свою комнату, мы здесь без тебя обо всём договоримся.

Долго ещё стол гудел радостными здравицами и взаимными приветствиями. Каждая из сторон нахваливала молодых. Церемонию завершила сваха тётка Пелагея:

– Ну что, сватовья, оговорите, сколь дней и у кого будет свадьба идти. Слово Самсонию Дмитриевичу Зыкову, – приступила она к самой важной части церемонии сватовства.

– Как положено, недельку погуляем! Три денька в нашем доме, в доме жениха, по денёчку в домах сыновей моих Калины Самсоновича и Анисима Самсоновича, а потом и к сватам перейдём. Так ведь, Назар Яковлевич? – обратился он к Носковым.

– Конечно, два дня будем гулять в доме невесты Марии Назаровны. Должна она попрощаться с домом своим девичьим, с родителями, братовьями.

– Славная, славная свадебка предстоит, – вступила в переговоры вновь сваха, – а что родители положат молодым в приданое? Назар Яковлевич, чем одарите свою ненаглядную единственную дочку? – вновь обратилась она к Назару.

– Не обидим свою доченьку. Даём за ней текстиля кусков десять, постельное полное, посуду и домашнюю утварь, одежды три сундука, ну и капиталец денежный в размере тысячи рублёв, да ремёслу по изготовлению холстов льняных. Мария Назаровна великая мастерица тонкие ткани и холсты изо льна ткать.

– И мы не обидим молодых, – вступил Самсоний Дмитриевич, – как положено, всё имущество моё перейдёт к Григорию Самсоновичу, как младшему сыну, с которым и будем с женой свой век доживать, да ещё с нами дочка младшая Прасковья Самсоновна, которая в силу её физического недуга проживать будет в родительском доме.

– При таких родителях, – вновь вступила сваха, – дети непременно счастливы будут. Шкалик поднимаю за молодых!

Все дружно поддержали сваху. После чего, оставшись довольными друг другом, Самсон Дмитриевич со своей семьёй откланялись в пояс будущим сватам и сели в пролётку. Лошади резво чеканили копытами, оглашая улицу звонкими переливами свадебных колокольцев, демонстрируя всему селу важность произошедшего события. Сдерживая ход, они повернули к дому Зыковых.

Григорий во всей этой церемонии, как и полагается, был почти безучастен. Внутри у него всё как-то успокоилось, душа оттаяла, будто согрелась. Он понимал, что любви у него к Марии нет, но какое-то новое, неведомое, тёплое чувство зарождалось в душе.

На Покров отыграли свадьбу, как и было оговорено на сватовстве. Похорошевшая невеста была в новых красивых нарядах. Венчались в общинной церкви. Маша всё время боялась смотреть на Григория. Она так мечтала о нём, но до последней секундочки до венчания всё боялась, что Гриша изменит своё решение о женитьбе. Молодые не виделись друг с другом с самого сватовства. Они исполнили всё, что им полагалось делать за свадебными столами. Свадьба получилась славная, шумная и сытная. Целую неделю ело и пило всё село да и гости из соседних мест.

* * *

Выпал снег. Выйдя на крыльцо, Григорий вдохнул свежий морозный воздух. Крупные снежинки быстро застилали двор белым, пушистым покрывалом. Над селом в ещё розовеющем под первыми лучами солнца небе струились многочисленные дымы. Наступившая зима радовала душу и молодила свежим румянцем щёки, бодрила и наполняла неиссякаемой энергией тело. Скоро Рождество и Святки! Женщины уже начали подготовку. Закончится пост, попируем на славу. Обязательно снарядим тройки до дядьёв и братьев в соседние Мыски и Гонохово.

Григорий был счастлив. Душа его нашла утешение. Мария была ласкова и нежна с ним, ни о чём не расспрашивала, испытывая счастье, она одаривала теплом и его.

Гриша ещё в церкви во время венчания дал себе клятву, что будет всю жизнь благодарен своей жене за то, что она не побоялась его, подранка, пустить в своё сердце, что будет ей хорошим мужем и защитником. Сидя за свадебными столами, он мысленно прощался со своей Дашуткой, образ которой носил в своём сердце много лет, просил у неё прощения за несложившуюся судьбу.

Тихий и уступчивый характер Марии сблизил её с Прасковьей и с Матрёной Никитичной, которая не могла нарадоваться на сноху. Её мечта о появлении в доме молодой помощницы исполнилась. Маша и Прасковья Самсоновна стали хорошими подругами. Особенно их сблизила любовь к рукоделию. Мария изготавливала на своих кроснах прекрасные тонкие и хорошо отбелённые ткани, которые они вместе с Прасковьей расшивали затейливым орнаментом, отделывали шитьём. Григорий оценил труд жены и сестры, дал им поручение изготавливать побольше скатертей, салфеток из тонкого батиста, вышитого шёлковой нитью, постельного белья. Он решил наладить новый приработок – продавать в зимнее время Марьины изделия в Новониколаевске. Наведавшись в город, он показал образцы товара в нескольких лавках и заключил с купцами сговор о поставках тонких и полотняных тканей, всего текстиля, который изготавливали женщины изо льна. Григорий открыл счёт в банке и ожидал доходов от нового промысла.

В 1910 году торговые дела в Новониколаевске шли успешно. Молодой город предложил хорошую цену за муку, масло, мясо. Хорошо шли и изделия Марьиной ремёслы. До зимы шёл товар крестьянский, а зимой и до самой весны товар текстильный. Новониколаевские барышни засыпали заказами на изготовление тонкого батиста, занавесок, покрывал, скатертей, салфеток и других изделий, приятных для женского глазу. Товар шёл бойко. За зиму Григорий наторговал целый мешок денег, который решил положить на счёт в Ельцовский банк. Дорога до банка пролегала через сосновый бор, в котором частенько хозяйничали шайки разбойников. Всякий раз, когда нужно было ехать в банк, Григорий на случай нападения грабителей брал с собой ружьё. Ходило много историй про убийства проезжавших по Ельцовскому бору путников. Назывался он так потому, что дорога шла вдоль берега извилистой речки Ельцовки. Капиталец накопился кругленький, и Григорий Самсонович разместил его в банке под выгодный процент. Что-либо покупать и увеличивать своё домашнее хозяйство он пока не собирался, поэтому радовался выгодному решению.

Григорий, думая о жене, часто поражался своей мысли: ведь она ни разу не спросила его, любит ли он её. Ни упрёков, ни резкого слова не слышал от Марии. В первые же дни их совместной жизни Григорий рассказал ей о своей любви к Дашутке. Он поклялся Маше быть ей хорошим и благодарным мужем. Теперь Гриша осознавал своё отношение к жене – это было глубокое и искреннее уважение. Он понимал, что это тоже не мало, а может быть, и вовсе достаточно для благополучной семейной жизни. Годы шли, и всё бы ничего, но детки у них с Марией никак не заводились. Надежда на рождение ребёнка не покидала всю семью Зыковых.

Весной 1910 года не стало Самсона Дмитриевича. Умер он как-то вдруг, за несколько дней, даже и не болел вовсе. Накануне ездили с Григорием за сеном. Он разогрелся в работе, скинул шубейку, и весенний непрогретый ветерок сделал своё дело. Старик сильно заболел, впал в забытьё, так в бессознательном состоянии и умер. Приглашённый из Камня лекарь сказал, что это двустороннее воспаление лёгких. Никакие лекарства и отчаянные молитвы Матрёны Никитичны не помогли. Самсония Дмитриевича отпели в луговской старообрядческой церкви и схоронили на луговском кладбище. Как и полагалось у общинников, на могиле не поставили оградки, лишь большой безымянный деревянный крест говорил о последнем пристанище общинного старосты старообрядцев, главы большого семейства Зыковых. Утрату почувствовала вся семья. Григорий только после смерти отца смог в полной мере оценить силу его характера, волю и пытливый ум. Несмотря на не совсем солидный возраст Григория, старообрядческая община возложила руководство на него. Он стал старостой беспоповцев-староверов. Исполнилось желание любимого Григорием деда Матвея. Матрёна Никитична со смертью Самсония замкнулась, все дела по дому полностью перешли к снохе и дочери. Домашние волновались за неё, и не зря. Мать не намного пережила своего суженого. Осенью тёплым сентябрьским днём она ушла, так же тихо и незаметно, как и прожила всю свою жизнь. Григорий стал главой семьи.

На следующий год Марья, ко всеобщей радости, понесла. Григорий уже и перестал было надеяться на появление в семье ребёнка. Он родился в мае 1912 года. Это был здоровый крепыш, сын! Григорий назвал его Савелием, Савушкой!

Роды у Марии прошли тяжело, она долго лежала в постели. Все домашние хлопоты легли на быструю и ловкую Прасковью. Она и ребёнка нянчила, к этому ей было не привыкать, и по дому хозяйничала, и за больной золовкой ухаживала. За окном стояло благодатное лето, которое давало тепло, а с ним и силы для выздоравливающей Марии. К осени она совсем поправилась, и жизнь вновь пошла обычной чередой событий и хлопот.

* * *

Хорошие урожаи последних лет позволили луговским старообрядцам вернуться к вопросу о строительстве церковно-приходской школы, которое было приостановлено из-за Русско-японской войны. Усилиями общины удалось собрать деньги и завершить строительство к 1914 году. Для открытия школы необходимо было приобрести столы, сделать заказ в типографию об издании духовных книг для библиотеки школы. Община выделила средства и положила школоведение общиннику Борису из соседнего Гоноховского прихода, которого определила в учителя. В последних числах июля Григорий Самсонович по всем этим вопросам, а также по своим делам на быстрой двуколке приехал в Новониколаевск. Последние годы дела у него в новом городе пошли хорошо, хотя и в Барнауле он продолжал успешную торговлю. Луговое оказалось равноудалённым от Новониколаевска и Барнаула, что позволяло развивать дела в обоих городах Томской губернии. Потолкавшись в торговых лавках, в банке и в типографии, Григорий собрался уже в обратный путь, радостно отмечая, что личные и общинные дела удались на славу, как вдруг увидел, что на площади возле главного храма Александра Невского стал быстро собираться народ. Это многоголосое оживление привлекло внимание Григория. Он сошёл с повозки, привязал лошадей и заспешил на площадь. Люди возмущались, кричали, особенно громко голосили женщины.

– Что случилось? – задал вопрос Григорий стоявшему рядом почтенному, что было видно по его костюму, мещанину.

– Война, брат! Война с германцами! Вот так-то! – с горечью ответил мужчина.

– Эка! А откуда известно? – ещё сомневаясь в услышанном, продолжил спрашивать Григорий Самсонович.

– А ты побудь тут малость, сейчас выйдет кто-нибудь из уездных властей и обскажут всё, – растерянным голосом продолжил собеседник.

Григорий немного постоял, толпа людей быстро увеличивалась. Нарастал шум, слышались выкрики самых разных предположений. Через несколько минут к храму подъехала лёгкая коляска, из неё вышел человек в мундире и направился к собравшимся людям. Он встал на ступеньки храма и громко стал зачитывать царский манифест.

Да, это была война! Опять война! На этот раз на западе России. Григорий отлично понимал, что его, как резервиста, завтра же призовут на службу. Надо было спешить домой, всех упредить, всё подготовить.

* * *

Григорий непрестанно погонял лошадей, которые и так чувствовали нетерпение хозяина, быстро мчались по пыльной дороге. Подъезжая к селу, он услышал набатный звон колокола. «Видно, дошла весть о войне!» – с волнением подумал он, направив повозку сразу к церкви. Он увидел, что возле церковной ограды собралось много людей. Среди селян он нашёл братьев.

– Что случилось? – обратился он к Калине.

– Германия развязала войну. Сейчас всех мужиков гребанут, кто будет урожай убирать? Одни бабы останутся! Что делает германец! – повернувшись к брату, больше рассуждая сам с собой, чем отвечая на вопрос Григория, промолвил он.

К собравшимся обратился какой-то чиновник, прибывший из Камня.

– Селяне, 1 августа Германия объявила России войну! По всей империи объявлена мобилизация в армию. На военную службу мобилизуются все резервисты, а также рождённые с 1869 года по 1894 год. Резервистам надлежит явиться третьего числа августа месяца 1914 года в Каменскую канцелярию. Остальным будут разосланы повестки, в коих будет указана дата прибытия на призывной пункт. Получив оную, мобилизованный должен явиться обязательно, – выдохнул выступавший. – Повоюем за нашу державу и царя-батюшку, веру православную! Не посрамим земли Русской! – закончил он своё выступление.

Среди собравшихся вновь поднялся шум. Опоздавшие к началу люди многократно переспрашивали о том, что было в словах выступавшего. Женщины плакали. Мужики пытались просчитать, как долго продлится война, успеют ли они вернуться к уборочной! Окружной чиновник, видимо, предполагавший такие вопросы, поднял руку и стал повторять ещё раз только что им сказанное.

– Ну что, Анисим, пойдём воевать! – произнёс Григорий, обратившись к брату. – Теперь никакие метрики не имеют значения, наш возраст призывной, а кто старший, кто младший, всё едино!

– Да, братушки, придётся вам повоевать! – продолжил Калина Самсонович, год рождения которого не попадал под призыв. – Трудненько мне будет без вас управиться со всем семейным хозяйством. Но хорошо, что я дома буду, справимся, братцы!

– Я домой! Марья, поди, ничего не знает ещё. А мне уже завтрева надо явиться на призывной пункт. Поехал я, братцы, сбираться надо! Вечером приходите в родительский дом, потолковать обо всём требуется, – немного нервничая, сказал братьям Григорий. Он спешно сел в повозку, и лошади сами по знакомой дороге потрусили к дому.

* * *

Для России начавшаяся Первая мировая война обернётся миллионами жертв, концом монархии и распадом империи. Николай Второй, зная о неготовности России к большой войне, пытался избежать участия в ней. Официальная версия, как известно, объясняет вступление России в войну выполнением союзнических обязательств перед Антантой и Сербией. 1 августа немецкий посол в Петербурге граф Фридрих Пурталес передал российскому министру иностранных дел Сергею Сазонову ноту об объявлении войны. 2 августа император подписал Манифест о начале войны и Указ об объявлении мобилизации. Накануне этих событий жители мест, где позднее пройдут боевые действия, наблюдали редчайшее явление – полное затмение солнца, которое уже на следующий день назвали «предзнаменованием». Окружение государя отмечало, что царь в те дни ощущал такое единение с народом, какого не было со времён приёма «варяжцев». Антигерманские настроения в разных слоях населения России и патриотическая эйфория во многом предопределили вступление России в войну, ставшую мировой.

* * *

Вечером в родительском доме Зыковых собралась вся семья. Мария и Евдокия, зарёванные, с опухшими лицами, накрыли стол, Прасковья поставила самовар и приготовила мелкую снедь для вечернего чая. Так было заведено ещё родителями, что перед тем, как отправиться опочивать, вся семья собиралась за столом у самовара поговорить об уходящем дне, обсудить день грядущий. Вот и сейчас большой семейный стол кое-как вместил все семейства сыновей Самсония Дмитриевича.

Первым на правах старшего заговорил Калина.

– Братья, Анисим и Григорий, вам выпала тяжёлая ноша – воевать за Россию, царя и нашу веру! Знаю, что не посрамите род наш, дедов наших и семьи свои. Воюйте с честью! Мы тут сами без вас управимся. Трудно будет, много мужиков уйдёт воевать, ну что же, поднатужимся, не впервой, сделаем. Семьи ваши не будут забыты и брошены. Об этом даже не думайте! Тятя наш не простил бы мне этого даже на том свете! Тебе, Григорий Самсонович, уже завтрева предстоит начать службу. Ты человек стреляный! Солдат опытный и знающий воинское дело! У тебя благословение самого императора и награда, вручённая царём! Тебе служить да воевать не внове! Ты уже прошёл испытания огнём и показал себя как воин! – обратился он к младшему брату. – Тебе же, Анисим, предстоит ещё освоить военную службу. Воюй, брат, за землю нашу, за Россию, за память о прародителях наших! Не посрами оружия боевого и семью нашу! На днях и тебе повестка призывная придёт. А жёнки – ждите мужиков своих, растите деток, ведите хозяйство, чтобы не было стыдно вам перед мужьями, когда вертаются они домой. Анна Самсоновна, – обратился он к сестре, муж которой тоже попал под призывной возраст, – тебя это тоже касается. Фёдор, служи, а мы сестру не бросим. Всем с Богом!

За столом стояла тишина, женщины не плакали, мужчины внимательно слушали старшего брата, который всегда им был подмогой, а теперь вместо отца. Прасковья поставила на стол водки.

– Выпейте, родимые! Долго тепереча нам не доведётся собраться вместе. Пусть родители наши на нас посмотрят оттудова и благословят! – Она подала домашнюю закуску и поставила стопки.

– Давайте, родные, выпьем за семью, за то, чтобы прошли мы отпущенные нам испытания с честью! – поддержал Григорий. – Война – это, братцы, страшно! Выдержать всё трудно! Говорил мне государь, прощаясь со мной, мол «может, повоевать ещё придётся», вот, видно, и пришлось! А ладанку царскую, что мне княжна Ольга повесила, с тех самых пор и не снимаю с шеи. Она со мной на войне будет. Как же я после всего пережитого по-другому воевать буду, как не за царя, Отечество и веру нашу!

Долго ещё велись в этот вечер речи в домах, долго рассуждали селяне об урожае, который в этом году должен быть немалым, о доле жёнок, которые оставались одни на неизвестное время.

На следующий день, ранним утром, Калина Самсонович на двуколке заехал за Григорием. Мария со спящим на её руках Савушкой и Прасковья вышли проводить его. Женщины уже не плакали. Лишь осенив на прощанье Гришу крестом, Марья ещё долго стояла на крыльце и смотрела на клубы дорожной пыли, которые были видны из-под быстро уносящейся в неизвестность коляски.

– Брат, а ты свои награды боевые взял? – спросил Калина Григория.

– Да, Калинушка, взял. Вчера начистил медаль и Георгия, пока в тряпице в вещмешке хоронятся, а как обмундировку получу, так и одену.

– Это ты правильно решил. Как определишься, напиши, брательник. Непременно напиши! – повторил он ещё раз.

Они замолчали. Калина думал, как со всем внезапно увеличившимся хозяйством управиться, а Григорий – о том, что опять жизнь будет поломана войной. Судьба тысяч людей огромной империи пойдёт иначе.

Приехав в Камень, Григорий зашёл в городскую управу. Калина, привязав лошадь, осмотрел небольшую площадь, на которой уже собралось много мужиков. Вскоре вышел Григорий.

– Калина, поезжай домой. Нас сейчас на погрузку поведут на пристань. По Оби до Томска, а там формирование полка – и на фронт.

– Прямо сразу на фронт? – заволновался Калина.

– А чему же нас учить? Все резервисты – вояки! Нас сразу на передовую, в бой. Вот так, брат! Прощай, береги баб, детей, дом!

Братья обнялись и крепко расцеловались. Григорий забросил на плечо мешок со съестным, приготовленным Марией ранним утром, и быстрым шагом пошёл к уже начавшим построение резервистам. Калина смотрел ему вслед. Как только колонны резервистов двинулись строевым порядком к пристани, он отвязал лошадь. Немного погодя увидел, что Григорий, обернувшись назад, помахал рукой стоящему возле лошади брату.

– Прощай, брательник, прощай! – тихо промолвил Калина. Сердце его сжалось от боли за младшего брата, которого опять судьба одевала в солдатскую шинель.

* * *

На обской пристани стояла большая баржа. На неё взошли мобилизованные. Все они были уже не юными, спокойно разговаривали, курили самокрут, кто-то жевал домашнюю снедь. Идти по Оби до Томска – путь немалый, дён пять, не меньше. Среди расположившихся на барже из Лугового Григорий оказался один. Но из ближайшей округи набралась сотня-другая служивых. Каждый из них знал цену тем дням спокойной жизни, которая им была отпущена, и не суетился, не спешил. Потекли, как полагается, разговоры о былых сражениях, об урожае, о супостатах германцах, о судьбе Российской империи.

Солнце дарило летнее тепло. Днём было жарко. На судне был сделан навес, который прикрывал людей от зноя и тёплых дождей. Резервисты, объединяясь небольшими кружками, выкладывая харчи на общий стол, обедали, знакомились, рассказывали разные истории. Так и прибыли в Томск. Григорий никогда не бывал в губернском городе. По прибытии на томскую пристань их встречал полковник с группой офицеров. Построив прибывших, он поприветствовал их, и колонна строевым шагом двинулась к казармам, где проходило формирование воинских частей.

Было раннее утро. Город ещё спал. Редкий прохожий встречался на пути. Томск поразил Григория своими ажурными окнами домов. Высокие здания были отделаны резьбой и стояли в голубых, мастерски выполненных из дерева кружевах и от этого походили на красивые терема. Во многих домах окна были ещё закрыты резными ставнями. Такой чудо-дом Гриша видел в Луговом только у одного российского переселенца.