Текст книги "Заклятие счастья"

– После нее у нас паренек один был. Мы ему это место выделили. Но он что-то замудрил. Попросился в другой отдел. Будто не выходит у него и все такое. А Огнев мне докладывал, что суеверным парнишка оказался. За бутылкой ребятам рассказывал, что не может за Надиным столом работать. Давит на него что-то, говорит. Аж руки трясутся, во как!

– Смешно, – негромко фыркнул Назаров, входя в тесную комнату с одним столом, тумбочкой с вентилятором, плотным рядом разномастных стульев у противоположной стены, книжным шкафом, вешалкой и сейфом. – Суеверие – это смешно.

– Согласен. – Хмелев почти ласково подхватил его под локоток, подвел к пустому столу без единого следа пыли. – Вот, капитан. Теперь это твое рабочее место. Действуй! Может…

– Что?

Назаров обернулся на умолкнувшего Хмелева. Тот с печалью рассматривал рамку с фотографией, которую никто так и не решился убрать со стола.

– Может, и выйдет у тебя на ее месте, капитан. Может, все у тебя здесь получится?..

Глава 6

Было жарко и тяжело. Невыносимо жарко. Пот стекал по лицу, шее, телу, чавкал в летних ботинках, надетых на босу ногу. Он будто стоял под душем, таким казался себе мокрым. И еще грязным. Потому что тащил на спине жирную тетку. Мертвую жирную тетку. Он всегда поражался тому, насколько мертвое тело тяжелее живого. Почему, интересно? Должно же быть наоборот. Из тела уходит душа, она покидает его навсегда. Насколько легче должно быть тело! Эта толстая тетка должна быть просто невесомой. Ее тело покинула черная душа. Черная, смрадная душа. Эта душа заставляла тетку творить мерзкие вещи. Мерзкие! И за это он ее и убил. И не только за это. А еще за то, что она ему надоела. Надоело видеть ее, слышать, надоело думать, что после сотворения всяких мерзостей тетка сядет снова за стол и станет жрать, чавкая и пачкая рот едой.

Гадкая! И тяжелая!

Он, конечно, рисковал. Понимал, что рисковал, вытаскивая ее белым днем из ее дома. Мог кто-то к ней прийти или приехать. Мог просто окликнуть из-за соседнего забора. Но…

Но он, кажется, все продумал. Сам себе поражался, как умно и тонко все продумал.

Для начала он отключил все видеокамеры, которыми старая ведьма наводнила дом.

Потом соседи…

Соседей нет – раз. Не в том смысле, что соседей нет как таковых, просто никого сейчас нет дома. Слева соседи почти не жили, наведываясь лишь изредка, пару раз в месяц. Справа жили люди работающие. Они появлялись вечером. Поздно вечером. Когда уже надо было включать свет. Тут промаха не могло случиться. Никто не выглянет в окна. Никто не окликнет из-за соседнего забора. С улицы от калитки его тоже не могли увидеть, потому что он вытащил тетку на спине через заднюю дверь. Там росло много цветущих кустарников, ими была обсажена красивая дорожка до задней калитки, выходящей к обрыву. Зачем тетке нужна была эта калитка, он не мог понять. За забором же ничего! Овраг, поросший бурьяном. Овраг, где обитало множество мерзких тварей. Он лазил там не раз, даже опускался на самое дно и видел ящериц, змей, каких-то неказистых грызунов, очень трусливых и смешных.

Так зачем ей нужна была эта калитка? Калитка, которая вела в никуда?!

Ответ родился в голове сам собой. Калитка была нужна ему! Ему, а не тетке! Это для него кто-то постарался, потому что заранее знал, что он потащит тяжелый труп именно этим маршрутом. Через заднюю дверь дома, потом красивой дорожкой, засаженной красивыми цветущими кустами, потом через заднюю калитку на самое дно оврага, а потом…

Потом надо будет сделать так, чтобы ее никогда не нашли. Никогда! Это надо будет сделать уже сегодня поздним вечером. Иначе завтра к утру труп завоняет. И его найдут. А нельзя, чтобы нашли. Нельзя! Он должен сработать чисто. Он всегда так работает. Никогда не оставляет следов. Он и в спальне теткиной все прибрал. Не оставил ни единого следа. Свернул все наволочки и простыни, загрузил в стиралку, поставил режим «бережное кипячение». Потом постелил чистое белье, вымыл пол в спальне, протер мебель и в спальне, и в кухне. И перила лестницы протер. Помыл чашки из-под кофе. Взялась каждое утро после ухода дочери кофе жрать ведрами, шлюха! Поставил их на обычное место.

Никаких следов не должно было остаться. Никаких! Следов пребывания этой жирной курвы на земле!

Интересно, кто-нибудь станет о ней горевать? Дочка. Да, дочка, наверное, будет плакать и искать свою мамочку. Будет бояться оставаться одна в этом большом богатом доме, наводненном развратом.

Он передернулся, вспомнив, что вытворяла эта гадина два дня назад на широченной кровати. Он даже не думал, не знал, что такое можно вытворять! И передернулся еще раз, ощущая мокрой спиной тяжелую мерзкую тушу. Когда же наконец он от нее отделается! Метра три осталось, не больше. Сейчас, вот сейчас, он выволочет труп за калитку, и в усадьбе станет чище. И легче дышать. И ему станет легче дышать, потому что он отделается от тяжелой ноши.

Калитка открылась легко и без скрипа. Он ведь заранее все подготовил, отпер замок и смазал петли. Он вышел за участок, толкнул ногой калитку, шагнул вниз по склону пару раз и, брезгливо передернувшись, сбросил труп со спины. Стоял минут десять, пытаясь отдышаться и просохнуть. В груди сильно стучало, не хватало дыхания, пот все так же лил ручьем по телу, лицу, шее, заливал ботинки. Пришлось присесть на землю, разуваться и обтирать ноги о траву. Потом, чуть просохнув и обувшись, он натянул матерчатые перчатки на руки, запер калитку на замок. Снова взвалил мертвое тело тетки на спину и потащил его на самое дно оврага, где ему надлежало пролежать до темноты.

Он справился. Он спрятал труп так, что его не мог найти никто никогда. Если бы не южная жара и не лето, он бы оставил ее тут гнить. Но нет, нельзя. Вонь поднимется такая, что ее быстро найдут. Этого допустить никак нельзя.

Он забросил ее в самые глухие заросли, на самом дне, распугав пищащих смешных тварей. Потом поднялся и осторожно расправил все ветки, которые неосторожно повредил на пути от калитки до дна оврага. Даже траву взъерошил, по которой шел, уничтожая все, все, все следы. Затем внизу, в зарослях, нашел свой пакет с вещами, в которые ему надлежало переодеться. Разделся догола. Минут пять стоял, обсыхая. Надел все чистое и сухое, а мокрые тряпки сунул в пакет, забрал с собой. Поднялся по другому склону метрах в десяти от того места, где спрятал труп. Отряхнулся. Огляделся. Никто не торчал в окнах. Никого не было видно на тропинке, петляющей по самому краю глубокой ямы. Вдохнул глубоко, со свистом выдохнул и медленным шагом пошел к своей машине…

Глава 7

Сережа уже в который раз перечитывал показания свидетелей. Листал, читал, возвращался к первым страницам дела. Место происшествия отсутствовало. Свидетелей, видевших пропавших парней теми злополучными вечерами, не нашлось. Никто не видел, как они выходили из дома. Никто не видел их в день исчезновения бредущими по улице. Удивляться не приходилось. Зима. Время позднее. Погода в те дни не жаловала. Валил снег, с моря дул обжигающе ледяной ветер, и морозило не слабо.

И куда вот можно было отправиться в такую погоду в куртке почти на голое тело?! Куда?! Куда-то по соседству? Так парни жили друг от друга на расстоянии почти в два километра. И даже если принять за версию то, что место их исчезновения находилось где-то посередине, то это пешком километр! Пешком…

А что, если они уезжали от дома на такси? В деле об этом ни слова. Проверяли, нет?

– Наверное, Сережа, – хмуро глянул на него исподлобья Хмелев. – Думаю, Надя разрабатывала эту версию.

– В деле об этом ни слова, – с легким упреком сказал Назаров.

– Но хочешь, проверь. Может, и было такси.

Проверил. Не было вызова такси. И вообще ни одного такси в те вечера не было в том районе. Все до единого диспетчера, все до единого водителя отреклись. Вызова не было. Никто случайно парней не подвозил.

– Возможно, частник? – предположил один из водителей. – Мало их, что ли, «бомбил»-то?

Это искать иголку в стоге сена. И не найдешь. В конце концов, тем самым частником мог быть и убийца.

Сережа еще раз прошелся по их друзьям. Поговорил с бывшими подружками. Ни следа, ни намека на какую-то тайную зависть, месть, ненависть.

– Валерка хорошим мужиком был, – сказал его бывший коллега, слесарь автосервиса. – Спокойным, тихим, неконфликтным. До сих пор не верю, чтобы он кому-то дорогу перешел.

– Тут у вас ничего такого не случалось? Может, тачку кому вовремя не сделал или еще чего? Может, неосторожно глянул на какую-нибудь заказчицу, а муж заревновал?

– Командир, я тя умоляю! – фыркнул слесарь. – Валерка из смотровой ямы не вылезал. Хамить никому не мог в принципе. Коситься на баб было не в его привычке. А что касается ремонтов… Так он мастером был от бога! За что не возьмется, все в руках горело. Никакой работы не боялся!

– А какой конкретно? Что еще он тут мог делать, кроме машин?

Назаров пробежался глазами по мастерской. Три полуразобранных автомобиля. Возле них суетится по два человека.

– Так он к нам пришел уже после того, как поработать везде успел. Везде себя попробовал. Он и плотник, и пекарь, и танцор, и аптекарь, как говорится, – с улыбкой заявил слесарь. И тут же добавил с грустью: – Был…

– Считаете, что его нет в живых?

– А вы не считаете? – Он покачал головой в промасленной беретке. – Без документов, без денег, в майке и куртке ушел из дома ненадолго. И что?

– Что?

– Гостит уже восемь месяцев? Нету его, думаю. И мать его так же думает. Хоть и надеется. Но на то она и мать…

С родителями Назаров пока не говорил. Оставил напоследок. Знал, что услышит.

– Ну а с женщинами у него как было? Вы вот сказали, что он на женщин не обращал никакого внимания. Может, он того, нетрадиционной сексуальной ориентации был? – предположил Назаров.

– Да ладно те, командир! Чего говоришь-то! Валерка голубой?! Не-е-е, он нормальный был в этом смысле. И девчонки у него были раньше. Он рассказывал. Ни разу, правда, плохого слова о них не сказал. Но вот что характерно… – слесарь задумался, приложив грязный палец к обветренным губам. – Он всегда говорил, что не находится ему девчонки для души. Такой, знаете, чтобы понимала с полуслова. Говорю, таких нету. Это только мать всегда поймет. А он улыбается так…

– Как?

– Как-то странно, между прочим, он улыбался, – вдруг вспомнил слесарь-коллега. – Будто и нашел уже такую.

– А рассказывать ничего не рассказывал?

– Никогда!

– Может, эта его тайная любовь была замужем?

– Сомневаюсь, командир. Он в этом смысле был очень принципиальным. Институт, как говорится, брака был для него святым. Презирал изменщиц. Стал бы он влюбляться в замужнюю?

Стал бы и еще как стал бы, размышлял Назаров, резво нарезая круги по городу, опрашивая, приставая, докапываясь. Ему ведь – сердцу – хрен прикажешь, в кого влюбляться, кого ненавидеть, кого презирать. Он вот лично сам с какой блажи с первого взгляда к господину Усову воспылал негативными чувствами, а? Шепнуло что-то, что тот к Саше клеится? Так какое дело тебе до Саши? Ты же женатый человек! Что для тебя институт брака и семьи, а?

По ходу их с Таней институт перешел на дистанционную форму обучения. Они почти не виделись! Почти не общались. Он поздно возвращался, когда она уже почти спала. Могла лениво шевельнуться, когда он валился на постель. Но тут же отключалась, видимо, сильно уставала. Или морской воздух так на нее действовал после столицы. Утром он вставал раньше ее и старался не беспокоить, потому что не вовремя разбуженная супруга всегда нервничала. И говорила с ним резким тонким голоском, который он едва терпел.

Конечно, он не стал бы утверждать, что их брак катится ко всем чертям. Что он вот сразу после завтрака сегодня будет готов с ней расстаться. Но…

Но одна мысль о Саше, о том, что она где-то здесь, рядом, делала его отношения с Таней менее ценными, что ли. Не так он уже ими дорожил, стоило подумать о Саше и о том, что она одна. Хотя нет. Она не одна. Она охраняема страшной медузой – Аллой Геннадьевной. Эта баба стережет подступы к башне, куда заточила от него свою дочь.

Почему же Саша не вышла из машины, когда увидела его утром на крыльце отдела полиции? Почему? Не узнала? Не захотела узнавать? Или мама не велела водить с ним знакомство?

– …Мы никогда Валерочке не запрещали никаких знакомств, – вспоминала часом позже мать пропавшего без вести Валерия Листова.

Они сидели друг против друга в крохотной гостиной Листовых, сплошь выстеленной самодельным белоснежным кружевом. Кружевные накидки были на диване, на креслах, на спинках стульев, на телевизоре. Может, это было красиво, Назаров не знал. Он предпочитал аскетизм в убранстве комнат. Стол, стул, кровать. Главное, чтобы чисто было, не пыльно. И чтобы окно открывалось, черт побери.

– Понимаете, многие родители выбирают своим детям половинку, буквально навязывают, – проговорила мать Валерия с печалью. – Та плохая, этот нехорош, советуют, скандалят. У нас так не было. Мы не лезли в его отношения с женщинами. Он сам их выбирал, сам с ними расставался. Однажды собрался жениться, но вдруг передумал.

– Когда это было?

Назаров тут же развернул блокнот, собравшись записывать. В деле об этом не было ни слова.

– Года за полтора, может, чуть меньше до его исчезновения. Да-да, где-то тоже незадолго до Нового года. Не этого, а того, – седая морщинистая женщина махнула ладонью куда-то себе за спину. – Прилетел домой с цветами, с тортом. Веселый. Женюсь, говорит, мать.

– А на ком жениться собирался? – Назаров тут же пролистал в голове имена бывших девушек Валерия Листова. – Знакомил вас?

– В том-то и дело, что мы ее даже не знали. Он ведь собирался тем вечером, когда с цветами прибежал, ее к нам привести, знакомиться. Я и стол накрыла, прождали с отцом часа три. А он так и не привел ее.

– Один пришел?

– Да. И пришел-то через два дня, – вспомнила она вдруг, хватаясь за сердце и испуганно глядя на Назарова. – Представляете, только ведь сейчас вспомнилось! Только сейчас! Он ведь тогда тоже без документов из дома ушел. И денег почти не брал. С цветами, с тортом. Правда, нарядным ушел. И через два дня лишь пришел.

– А звонил? Звонил вам в эти два дня?

– Нет, не звонил.

– А как же вы? Спокойно отнеслись к его отсутствию? Два дня нет парня. Собирался привести невесту, и вдруг нет его?

– Волновались, конечно. Только сосед наш – Степка Горелов его видел в магазине, Валеру-то. Пьяным видел. Водку покупал, говорит. Мы и успокоились немного. Живой, и слава богу.

– Значит, он все же выпивал время от времени? – зацепился Назаров за единственное темное пятно в биографии пропавшего Листова. – А в деле об этом ни слова. Все друзья и подруги в один голос утверждали, что он и пробки не нюхал. Да и вы тоже так говорили. Как же так?

– Понимаете… В полиции сразу пристали: пьет, не пьет?! А как он пил-то! В праздники только. Да вот еще тогда, когда свататься ушел.

– А чего так на сватовстве напился? Поэтому невесту не привел?

– Нет. Думаю, отказала она ему. Потому и не привел, и пил два дня. Может, с горя.

– А где пил?

– Не сказал.

– И что с девушкой случилось, тоже не рассказал?

– Нет. Просто обронил: мать, забудь, и все. Мы и забыли! – Женщина всхлипнула, закрыла глаза ладонью. – Время-то прошло… Он уже после этого с Наташей гулял.

Про Наташу Назаров знал.

– И Лену к нам приводил. Хорошая девочка.

И про Лену тоже было известно Назарову.

– Лена вон замуж вышла уже. А у него не сложилось ничего. Теперь уж… – Из-под ладони на лицо выползли слезы. Женщина их тут же смахнула кружевной салфеткой со стола. – Мы и не вспоминали про этот случай со сватовством. Времени-то сколько прошло! Разве это имеет значение? Но раз в полиции сказали, что все может быть важным… Что любая мелочь… Мы с отцом и решили рассказать. Только некому оказалось рассказывать. Девочка та славная в аварии погибла под праздник. А после нее там парнишка был и слушать особо не захотел. Все больше зевал. Ясно, что искать нашего мальчика не собирался.

Назаров еще раз в деталях расспросил несчастную мать про день несостоявшегося сватовства. В чем был одет, как и что говорил, на что намекал, сколько денег с собой брал, собирался ли ехать на такси или пешком хотел идти. И наконец, в каком магазине видел его сосед пьяным.

– Я не знаю. Не уточняла, – сморщила женщина лицо, будто вопрос Назарова был никчемным и пустым. – Разве это важно теперь?

– И пил где эти два дня, не знаете тоже?

– Нет. Не знаем. А зачем было спрашивать. Мальчик вернулся, жив-здоров. Приказал забыть. Мы и забыли…

Ну хоть что-то! Хоть какая-то зацепка! Хоть какая-то ниточка! А то все сладко да гладко было в его жизни, а куда ушел и с чего вдруг пропал, непонятно. А оказывается, что и любовь какая-то несчастная была. И отношения порванными оказались, после чего он пил два дня беспробудно.

Уже хоть что-то.

– А где ваш сосед проживает? Горелов, вы сказали?

– Ой, так переехал он. Полгода как переехал. Купил квартиру где-то на набережной. А дом продал. Слева от нас жил. Хороший человек. Спокойный, отзывчивый.

– Его нового адреса у вас нет?

– Нет. Извините…

Адрес, конечно, нашелся в паспортном столе. Не тайна за семью печатями. Выяснилось, что Степан Горелов проживает теперь в доме с окнами на море. В двухкомнатной квартире на втором этаже. Мимо этого дома, к слову, в день своей гибели, проезжала Надежда Головкова. Но тогда Горелов там еще не жил. Переехал через несколько месяцев. И еще кое-что выяснилось. И это кое-что показалось Назарову весьма любопытным.

Оказалось, что именно Горелову накануне своей гибели звонила Надежда поздним вечером. Именно Степана Горелова побеспокоила почти в полночь. И о чем-то говорила с ним. Только он вспоминать не захотел, о чем именно. Открестился тем, что ничего важного в их разговоре со следователем не прозвучало. Ничего.

В деле сохранился его мобильный телефон, Назаров позвонил. Надо же, не поменял телефона Горелов. Ответил быстро и даже представился:

– Да. Слушаю. Горелов.

– Степан Сергеевич?

– Совершенно верно. С кем имею честь говорить?

– Назаров моя фамилия. Сергей Иванович Назаров, капитан полиции. Веду дело…

– Хм-мм, – перебил его вдруг странным кашляющим смехом Горелов. – Капитан, значит? Полиции? Не дальнего плавания? Надо же… Дослужился, стало быть! То все с аквалангом с пирса прыгал, а теперь в полицию подался? Молодец, капитан, поздравляю. Извини, что перебил. Так что за дело-то, капитан?

– Расскажу при встрече, – буркнул Назаров неучтиво и тут же назначил время и место – в своем кабинете. – Не опаздывайте.

Он, убей, не помнил никакого Горелова! Что за дядька? Откуда он его мог знать? Ни одного человека с такой фамилией он не тренировал, точно. Ни девочек, ни мальчиков, ни тетей, ни дядей не было в его группе с такой фамилией. Он его не знал.

Но стоило войти в кабинет высокому кряжистому мужику, комкающему в громадных ладонях сатиновую кепку, Назаров вспомнил.

Эта сволочь помогала Сашиному отцу наказывать его! Именно Горелов держал его руки, а потом протыкал его кожу под ключицей большим рыболовным крючком. И хмыкал удовлетворенно, сволочь такая, когда Сережа громко стонал от боли.

Вспомнилось все, будто вчера это было. И даже вкус собственной крови из разбитых губ ощутил во рту. И даже кожа на лице натянулась, это когда морская вода высыхала, которой его обливал Горелов время от времени, чтобы он сознания не терял от боли.

Палач! Вернее, помощник палача сейчас стоял перед ним, рассматривая его без страха или чувства вины. С насмешкой смотрел на него Горелов. Нагло, самоуверенно.

– Присаживайтесь, – кивнул Назаров на стул напротив.

Тот все с той же надменной ухмылкой уселся. И тут же раззявил рот вопросом:

– Старое решил вспомнить, капитан? Решил отомстить мне? Так свидетелей нету. Ни того, как тебя Степа наказывал за то, что дочку его малолетнюю обесчестил, ни того… Кстати, а как тебя в органы-то взяли с таким пятном? Это же, как его… Не помню слово! Интересное кино! Всех подряд, что ли, теперь туда берут, да?

Назаров стиснул зубы и убрал на всякий случай кулаки со стола. А то, чего доброго, даст по лицу этому самоуверенному скоту. И будет еще одна служебная проверка, н-да.

– Ты бы заткнулся, гражданин Горелов, – холодно улыбнулся Сережа. – Я ведь тоже не забыл, как ты и твой тезка надо мной измывались. Не забыл. И шрам остался. Как свидетельство…

Они уставились друг на друга. Горелов настороженно. Назаров зло.

Надо же, думал каждый из них, а он почти не изменился.

Такой же крепкий, загорелый, с красивой рожей, от которой у баб случается залипание мозгов. Это Горелов про Назарова. Только не поможет ему это завоевать Сашу Беликову. Не поможет. Не подпустит его к ней Сима Усов. Ни за что не подпустит.

Такой же сильный, почти не постаревший, седины в волосах почти нет, и морщин на лице не стало больше. Это Назаров про Горелова. Взгляд такой же ядовитый и холодный, как у удава. И мышцы под льняной рубахой перекатываются, как и десять лет назад. Сколько ему теперь? Под полтинник или больше? А здоров, черт! Здоров и крепок.

– Итак, – проговорил Сергей, когда они одновременно отвели друг от друга взгляды. – Вы здесь по делу об исчезновении Листова и Рыкова.

– Опа! А я-то тут с какой стати?! – Горелов внезапно занервничал, сгорбился, наклоняясь в его сторону. – С Листовым соседствовали, ладно. А Рыков… Да я его видал раза три за всю жизнь!

– При каких обстоятельствах?

– Что именно?

Самонадеянный взгляд Горелова сделался суетливым и жалким, принялся метаться по тесному кабинету, который раньше занимала Надя Головкова. Начал цепляться за каждый предмет, как за круг спасательный. Как Сергей цеплялся за пенопластовый квадрат, который ему бросили в воду, когда скинули с лодки на большой глубине. Бросят пенопластовый плотик, и только он за него рукой ухватится, выдергивают. Снова бросят и снова выдергивают. Он тогда едва не утонул. Едва…

– При каких обстоятельствах виделись с Рыковым три раза? – заставил себя отвлечься от кошмара десятилетней давности Назаров. – Три раза. Итак, первый?

Он даже руку поднял с загнутым большим пальцем.

– Ну, капитан… Это несерьезно, – жалко улыбнулся ему Горелов и сразу будто постарел, глаза утонули в крупных морщинах. – Что я помнить должен, когда видел его?

– Не должны, но вспомните! Времени у нас предостаточно.

Назаров откинулся на спинку стула, положил локти на стол, сгреб авторучку и принялся щелкать ею по столу. Звук был отвратительным. Напоминал приглушенный щелчок оружейного затвора. Так ему казалось. Наверное, и Горелову это тоже что-то напоминало, потому что он без конца ежился и косился на авторучку. И еще потирал заросшую шею, и воротник льняной сорочки поправлял, будто тот жал ему, хотя и был широко распахнут.

– Ну… Он ремонтом квартир одно время занимался и ко мне обращался с предложением. Я отказался, – тут же поспешил добавить Горелов. – Я и сам мастер на все руки.

– Что да, то да. – Назаров выразительно погладил шрам, который находился под рубашкой. – Это один раз. Когда еще вы с ним виделись? Учтите, гражданин Горелов, я ведь могу вас задержать.

– За что? – ахнул мужчина и начал медленно вставать со стула, встал, прижал скомканную кепку к распахнутой на груди рубахе. – Мстишь, капитан?! Мстишь мне таким вот образом, да?! Это подло! Подло и мелко! Я же… Я же свидетельствовал по делу, потому что соседом был Валеркиным. С какого перепугу ты меня задерживать должен?!

– А хотя бы за неуважение к сотруднику полиции. Тыкаете мне тут, понимаешь. Разве это позволительно? – Он увеличил нажим на авторучку, щелканье сделалось почти оглушительным. – И я могу вас задержать за то, что вы были последним человеком, с кем разговаривала накануне своей гибели Надежда Ивановна Головкова.

И он развернул к Горелову рамку с фотографией, где Надя улыбалась в объятиях своей матери и подруги. Он тоже не решился убрать фото со стола, как и его предшественник, сбежавший из этого кабинета из суеверных соображений.

– И что с того, что я с ней говорил? – Горелов медленно присел, будто садился на пороховую бочку. – Она позвонила, спросила, не вспомнил ли я чего? Я ответил, что ничего нового не вспомнил. Поздравил ее, она меня, и все.

– И все?

– Все… Кажется… – неуверенно проговорил Горелов и снова глянул на Назарова бегающим затравленным взглядом.

– Вы уж перекреститесь, Степан Сергеевич, чтобы вам не казалось! – фыркнул Сергей, на мгновение прерывая щелканье авторучкой и нацеливаясь ею в голову Горелова. – Ведь разговор, о котором говорите вы, не занял бы и двух минут. Так?

Тот кивнул.

– А говорили вы почти пять. Пять минут! О чем? Поздравления заняли так много времени?

Горелов опустил голову. И Назаров, к непонятной радости своей, обнаружил на его макушке приличную плешинку. Ага! Потрепало десятилетие-то, не оставило в покое!

– О чем умолчали, Степан Сергеевич? Что сообщила вам Надежда Ивановна? О чем спрашивала? Что вы ей рассказали?

– А я помню, что ли?! – возмутился он и выбросил руку с кепкой в его сторону, тыча на папку с делом. – Там небось все записано! Сколько времени прошло! Восемь месяцев! Я помню, что ли?!

Назаров швырнул авторучку на стол, поднялся из-за стола, обошел вокруг стула, на котором горбился Горелов, и, чуть склонившись, шепнул ему на ухо:

– Либо ты вспоминаешь все сейчас, либо в камере. А? Идет?..