Текст книги "Демон искушения"

Приходилось мириться и терпеть.

Но так было до утра сегодняшнего. До того момента, когда мать подняла на нее руку. И из-за кого?! Из-за Федьки своего! Который доброго слова не стоил! Машу воротило просто от рыхлого овала его лица. А кожа была такая… Такая, как рельеф на Луне, вот! Грузный, огромный, с большими лохматыми ручищами. Даже на спине у него росли волосы, и торчали пучками из-под майки в потных разводах. Копна черных кудрей, может, и могла выглядеть шикарной, мой Фенечка голову, когда полагалось. А так ведь от его башки овином несло за версту. Тьфу, одним словом, а не мужчина! И чего мать могла в нем найти, непонятно?

– Я тебе покажу жлоба, мерзавка, – уже много тише пробормотала мать, подхватила сумки и поволокла их в кухню, сильно сгорбившись. – Дармоедка… Правду Федя на тебя говорит. Давно пора к делу приставлять. Тем более что каникулы. Я все жалею ее, все жалею… Пусть, говорю, поспит в каникулы, а она все равно свет по двору скачет. И с кем?! Ладно бы путевый кто! А то с Максом-уголовником!

– Он не уголовник, – прошептала Маша сквозь слезы, прячась в своей комнате, успев подхватить телефон с тумбочки в прихожей. – Сами вы… Алле, Макс, это я!

– Что случилось?! – Он сразу почувствовал в ее голосе слезы. – Ты чего это опять ревешь с утра?! Че мамаша что-нибудь, да?

– Она меня… Она меня пощечинами, Макс… – И Маша заревела в полную силу, еле выговаривая: – Из-за Федьки своего, представляешь?! Я… Я же не виновата ни в чем! Я же… Это не я ее заставляю сумки таскать из столовой! И горбатиться потом весь день после ночной смены на него! Это не я, Макс…

– Слышь, Машка, ты это, того, давай успокаивайся.

Макс отчаянно засопел в трубку, боясь разреветься с ней на пару. Не хватало еще! Но жалость к подружке до того саднила горло, задохнуться было можно.

– Слышь, Машка! Хорош орать!

– Что мне делать, Макс?! Что делать?! Я не могу с ними больше! Я к отцу хочу! – Слезы заливали лицо, пощипывая на губах, по которым нащелкала мать. – Что мне делать?!

Макс сопел и молчал минут пять. Потом прокашлялся и заговорил:

– Маш, я тут подумал… Короче, не поеду я со своими на юг…

– Ты на юг собрался?! – ахнула Маша, перебивая друга. – А я и не знала. Ты не говорил ничего.

Представить себе теперь существование без надежного плеча рядом было невозможно. Это же совсем-совсем с ним не говорить. Мобильник ей никто не подарил. А другой связи, когда он будет очень далеко, быть не могло. С домашнего ей Максу звонить было очень дорого.

– Надолго?

– Да не поеду я! – взорвался Макс от ее непонятливости. – Некогда!

– А чем станешь заниматься?

– Для начала тебя к себе перевезу.

– Как это?

– А так! Мои все уедут если, то хата будет свободная. Вот у меня и поживешь.

– Они меня найдут!

Маша покосилась на дверь. Мать, до того момента громко звенящая банками в кухне, вдруг подозрительно притихла. Не иначе снова подслушивает.

– Не найдут, – заверил Макс. – Если дома не захочешь у меня пожить, поселю на даче.

– Я одна там боюсь, – шепнула Маша, заметив под дверью две характерные тени от материных тапок.

– А я на что? Я тебя, Машка, никогда не брошу. Согласна?

– Согласна, – она улыбнулась сквозь слезы, возблагодарив судьбу за такого верного, надежного друга, которым был Макс. – А когда твои приедут, что делать станем?

– Поглядим, посмотрим, что там будет дальше, – философски крякнул Макс.

Об этом он пока не подумал, конечно, не до того было. Первостатейной задачей было – высушить Машкины слезы. Ревет и ревет второй день, беда просто. Вчера потому, что день рождения ей мать с отчимом испоганили. Сегодня из-за того, что мать поколотила.

Вообще уже с ума сошли! Наезд за наездом на бедную Машку. Нужно что-то думать…

– Куда глядеть, Макс, куда? Если я недели на две из дома сбегу, а потом вернусь, меня вообще уроют! – Раскаяние, за еще не содеянное, нахлынуло как-то вдруг и сразу, и Маша испугалась. – Может, идея твоя не очень… В том смысле, что не очень удачная?

– Идея моя что надо, поняла? – Критики Макс, как всякий мужчина, не переносил. – Пока моих не будет, станешь жить у меня, мы с тобой должны будем нарыть на твоего отчима криминал. Помнишь, как договаривались?

– Ну!

– Если нароем, то к отцу тебя отпустят жить, как не фиг делать. Кто оставит ребенка с криминальным авторитетом? – весело заявил Макс.

– С чего ты решил, что он криминальный авторитет, Макс? – Она растерянно заморгала. – По-моему, он из простых. Вкалывает и все такое. А если мы ничего на него не нароем?

– Да ладно тебе париться! Где бизнес есть, там всегда криминал присутствует. По-другому не бывает. Я, во всяком случае, не слыхал. Ты слыхала?

– Не знаю. – Она никогда об этом не думала особо. – А вдруг Федька честно работает?

– Федька?! Честно?! Ты чего несешь, Машка, не пойму?! Ты рожу его видала?

– На день по сто раз!

– Вот и я о том же. Чтобы с такой-то рожей, да быть честным… Не верю!

Макс протяжно вздохнул в трубку, с испугом запоздало осознав вдруг, что именно пообещал подруге.

Ох, и тяжело ему придется. Тяжело во всех отношениях.

На юг ехать не придется, а хотелось до рези в животе, – раз.

На отчима ее надо информации надыбать попоганее, а есть ли она – еще вопрос, – два.

И Машку к себе придется переселить, раз обещал, – три. С последним, как ему казалось, головняка будет больше всего.

Он же не раз представлял себе тайком… Ну… это самое… Как они с ней одни, там, дома. Музыка, там, свечи. Они целоваться начинают и все такое.

Так до этого момента у них возможности побыть одним не было вообще никогда. То брат дома, то родители. То бабка припрется. А теперь! Теперь они вообще одни дома будут целых две недели. В одно время станут просыпаться, в одно время засыпать, в одной ванной купаться и зубы чистить. И в кухне ужинать и завтракать станут в одной, за одним столом! Вот, блин…

О чем он вообще думал, когда предлагал ей все это? Идиот, блин! Он же может не выдержать, он ведь уже знает про себя как про мужчину все, хотя родичи и считают его желтоперым.

– Макс? Ты чего замолчал? – шепнула Маша.

И от ее шепота у него по животу неожиданно побежали мурашки. И прямо вниз, прямо туда, где все его еще считают несозревшим. Знали бы!..

– Я не молчу, я думаю, – пробормотал он.

– О чем?

– Да так… С чего начинать компромат собирать на Федьку? Он вообще чем занимается?

– Кто бы знал!

– Вот тебе первое задание, Машка! Узнай во всех подробностях: как Федька деньги зарабатывает? Чем торгует, где ворует?.. Шучу. Нет, но у матери осторожно спроси. Типа, там помогать собралась, и все такое. Знать ты должна, что у него за бизнес! Сделаешь?

– На раз-два!

Проблемы в этом Маша не видела никакой. Помогать ее просили? Просили! Она отказывалась, правда, всегда. Но теперь ведь могла и передумать. А прежде чем начинать помогать, имеет она право узнать, где и как конкретно должна быть применена ее помощь? Имеет.

С матерью, конечно, собиралась дней десять не разговаривать за ее выходку, но теперь придется гордостью поступиться. Придется сделать вид, что ничего страшного не произошло. И что она не обижается. Ради такого дела она готова на многое. Смущало только одно…

Ну, вот узнают они что-нибудь плохое о Федоре, сообщат об этом в милицию, заставят суд пересмотреть решение, с кем должна она – Машка – жить. А вдруг отец не захочет, чтобы она с ним жила?! Вдруг мать права и ему так даже удобнее?!

– А вот пропадешь ты на две недели из дома, там и посмотрим, кому из них ты дороже и нужнее, – снова нашелся предприимчивый закадычный друг. – Все ведь просто, Машка!

Глава 5

Трехдневный кошмар после скоропалительных похорон и не думал заканчиваться. Иногда Юле даже казалось, что она попала в чудовищное зазеркалье, где все над ней потешаются, скалятся и норовят выставить душевнобольной.

Тамара сновала вокруг нее огромным челноком. Заботливо вливала ей в рот лекарства, обтирала лицо и шею влажным носовым платком, укрывала голову от солнца широкополой соломенной шляпой. И все время пыталась ее накормить.

– Да не хочу я!

Юля злилась, отворачивалась от ложки, нацеленной ей в рот. С ложки этой что-то с мягким шлепком падало на стол, растекаясь вязкой кляксой. Тамара сноровисто вытирала кляксу столовой тряпкой. Черпала новую порцию серой бурды и снова тыкала ложкой Юле в лицо.

– Тебе надо есть! – с чего-то решила она. – Обязательно нужно есть! Ты же не хочешь уйти за ним следом именно так!

Это был не вопрос даже, а утверждение. И Тамара, и Юля знали прекрасно, что так, как ушел из жизни Степан, уйти никто не захочет.

Только вот связи ею не прослеживалось никакой.

При чем тут вязкая каша, липнувшая к деснам, – Тамаре все же удалось втиснуть ей в рот одну ложку… Почему вдруг, если она не будет есть, с ней случится все именно так страшно, как со Степаном? Она ведь может умереть как-то иначе, к примеру от голода. Или попав в автокатастрофу, машину-то теперь придется гнать домой именно ей. Почему, если она не съест тарелку каши, то непременно попадет под винт катера, в неурочное время решившего пришвартоваться у пристани? Почему?!

– Да чего ты пристала? Просто так я сказала, просто так, – сдавалась мгновенно Тамара, когда Юля начинала доставать ее вопросами, глядя на соседку по комнате так, как смотрят несмышленые дети. – Поесть тебе нужно непременно.

– А почему непременно эту кашу? – ее передергивало, стоило представить, что придется проглотить еще одну ложку.

– Да потому, что ты не кушала ничего почти неделю! Желудок моментально скрутит, если проглотишь что-нибудь острое.

И Тамара возобновляла свои попытки накормить ее вязкой невкусной овсянкой.

Почему-то Юля не могла плакать все эти дни. Почему, интересно?

Когда бежали с Тамарой к голубой бухте, в груди все клокотало и рвалось наружу, хотя слез и причитаний не было. Не вырывалось через крепко стиснутые зубы. Тамара охала и ахала всю дорогу, собрав целую коллекцию самых разных версий. Юля бежала молча. Необъяснимый животный страх подгонял ее вперед, хотя ноги и подкашивались, сделавшись ватными.

Почему-то ей сразу показалось, что именно ее коснется беда, собравшая на набережной все спасательные службы небольшого поселка. Почему-то сразу показалось, что не обойдет ее она, не промчится мимо и не пощадит. И никогда ведь прежде не была мучима она предчувствиями. Не досаждали они ей прежде в ее безоблачном бархатном счастье, в котором она без маеты и сомнений прожила все эти годы. Утром вставала в хорошем настроении. Ночью засыпала в таком же.

Не казалось ведь, когда Степана лишили прав за управление в состоянии легкого алкогольного опьянения. И он бесился и метался потом в течение месяца, пытаясь выкупить их обратно. Нигде не кольнуло, когда он вывихнул ногу и пришел домой под руку с сослуживцем в самом скверном своем настроении. Да и собственные неприятности, как то серьезная поломка у нее мобильного, купленного накануне, сильнейшая простуда в прошлом феврале, никак подсознанием не была предначертана.

А тут вдруг до того проняло, что затошнило. И когда навстречу из толпы им выскочил незнакомый молодой человек, почему-то сразу угадалось, что это именно тот самый Серж из Пензы, таскающий котлеты с картошкой из чужих кастрюль и сковородок.

Неудивительно, что пожилой Кочетовой Серж приглянулся. Он был очень хорош собой. Даже страх не помешал Юле разглядеть в нем красавца.

– Вы Юля?! – закричал он, больно ухватив ее за руки. – Вы – Юля?!

– Да, да, Юля я! Что случилось?! Почему вы кричите?!

Задавать глупые вопросы в страшной ситуации, что может быть нелепее?! Гомонящая толпа, машины с включенными проблесковыми маячками, суета внутри плотного человеческого круга – все указывало на то, что что-то стряслось. Даже дико орущие чайки орали как будто об этом же. Зачем было спрашивать? Все равно спросила.

– Степан, он… – Красивое лицо Сержа из Пензы сморщилось, и он неожиданно прохныкал. – Он погиб, Юля! Степан погиб!!!

– Неправда, – сказала она абсолютно спокойно и ровно и даже улыбнулась ему.

Чудовищно, правда, было так себя вести? Но по-другому как-то не выходило. То ли успела отбояться свое, пока бежала. Пока острые колючки кустов цеплялись за голые икры, подстегивая. Пока Тамара причитала. Пока задыхалась…

То ли стресс ее накрыл именно таким вот опустошающим спокойствием.

– Это не может быть правдой, Сережа, – произнесла она голосом внеклассного преподавателя, так говорила она всегда со своими ребятами. – Степа ушел на пляж и он…

– Его перемолотило всего винтами, Юля, как вы не понимаете!!! – заорал парень из Пензы не своим голосом.

От его крика задние ряды плотного человеческого круга дрогнули и заколыхались. Несколько голов повернулось в их сторону. Юле сделалось неловко.

Зачем было так орать? Зачем привлекать к себе внимание?

– Он заплыл за тот вон камень. – Серж метнул взгляд в сторону серой глыбы в остаточных голубых разводах. – И в это время катер возвращался. Он не должен был…

– Кто? – задала она очередной глупый вопрос и тут же поправилась: – Что? Что, кто не должен был?

– Катер! Катер не должен был вернуться так рано! Степан… Он же не знал! При чем тут техника безопасности?! – задыхался от хрипа пензенский парень, без конца вздрагивая всем телом и косясь в сторону машины «Скорой помощи».

– Да? А при чем тут техника безопасности, кстати?

Юля снова улыбнулась, совсем не понимая, почему это ее рот ведет себя так странно, чего это он растягивается в улыбке, тогда как лица всех присутствующих серьезны и скорбны.

– Да они все! – Он развернул загорелые плечи к толпе. – Приехали, сразу начали орать, ругаться. Говорят, он не должен был…

– Кто? – как заведенная повторила она свой вопрос, и тут же снова поспешила поправиться: – Что?

Она и правда не понимала, кто или что не должен был. Степан ли не должен был заплывать за скалы. Катер ли не должен был возвратиться так рано. Или не должно было случиться ни того, ни другого. Этот Сережа из города Пензы и впрямь оказался не очень толковым парнем. Не так уж оказался не прав Кочетов в своем сарказме.

– Вы можете толком мне объяснить, Сережа, что конкретно случилось? – чуть более строгим голосом спросила Юля и повернулась к гомонящей толпе спиной.

Стало очень неприятно наблюдать человеческое любопытство, сконцентрировавшееся вокруг нее так густо.

Солнце тут же нацелилось ей в макушку, принявшись жарить, давить. В глазах помутнело, и затошнило еще сильнее. Очень хотелось ледяной воды. Хотелось вцепиться обеими руками в огромный запотевший стакан и хлестать из него обжигающую горло холодом воду. И чувствовать, как отпускает и шипит все внутри, переставая быть спекшимся.

Воды никто не дал. Спасибо Тамаре, сорвала с чьей-то головы широкополую шляпу и нахлобучила Юле на самые брови. О чем-то пошепталась с Сержем, и они, подхватив ее под руки, поволокли к ближайшей скамейке.

Юля снова оказалась лицом к толпе. Так не хотелось, так не хотелось. Потому что народ, быстренько смекнув, что к чему, тут же переключил все свое внимание на нового участника трагедии.

– Жена, жена, наверное… – тут же роем пронеслось над пляжем человеческое жужжание. – Ох, горе какое! Горе какое!

Юля слышала и не слышала. Ей было жарко, душно, хотелось пить и укрыться где-нибудь, и почему-то совсем не было страшно.

Она не знала, что можно было поделать сейчас с собственным равнодушием. Нужно же было как-то реагировать, ведь все вокруг шепчутся, охают. По обрывкам сгустившихся вокруг нее фраз, да и потому, что рассказал Серж из Пензы, понятно было, что со Степаном беда. Страшная неотвратимая беда! Ей надо было хоть как-то…

Но она не могла! Не могла плакать, рыдать, биться о чьи-то плечи и грудь. Как-то так всегда в ее представлении люди реагировали на самое страшное свое горе. А у нее и слез не было. И слов никаких не находилось. Сказать что-то нужно было, наверное.

– Тамара, – позвала она едва слышно, во рту все спеклось так, что каждое слово, будто крупной теркой, чиркало по деснам. – Тамара.

– Да, детка? Я здесь!

Полное лицо соседки склонилось к ней и почему-то показалось еще более округлым, чем прежде. Округлым, лоснящимся и неестественно-бледным. Странно, Тамара загорала, почему лицо белое?

Да и сама Тамара внезапно сделалась чрезвычайно громоздкой, заслонив собой все вокруг: людей, море, скалы в разводах голубой краски.

Громадное темное пятно, заслонившее собой весь мир.

– Тамара… Степа, он… А он где?

Юля подняла голову, тут же уколовшись взглядом о широкополый край огромной шляпы. Именно укололась, потому что глазам сделалось так больно, что она зажмурилась.

– Он там, детка. – Тамара неестественно-громко забормотала. – Он там… Там спасатели, милиция, врачи.

– Врачи? – Юля удивленно распахнула глаза, хотя они по-прежнему болели. – Зачем врачи? Он же…

Вот обозвать Степана мертвым она все же не смогла. Вроде и не резало болью по сердцу, не заходилось внутри холодом, как раз наоборот – жгло и пекло так, будто в живот кто воткнул огненный штырь. Так это же не от страха, верно? Это от жары, напряжения и пристального внимания.

А вот причислить мужа к мертвецам язык не повернулся. Не смог.

– Врачи констатируют смерть, – перемежая сдавленный шепот икотой, произнес Сергей. – Хотя там и без них все понятно.

– Понятно, – кивнула она согласно.

Понятно было, что врачи не нужны. Понятно было, что Степана нет в живых и что его уже никогда не будет в ее жизни. Непонятно было одно: как ей теперь жить со всем этим?! Что делать теперь?

– Юленька, детка, сейчас к нам подойдет милиционер, – погладила ее по плечу Тамара, когда она высказала свой последний вопрос вслух, надо же, а даже и не заметила. – Он все нам расскажет, что надо делать.

Ничего особенного милиционер предложить не сумел. Тонкие волосатые руки, болтавшиеся в коротких рукавах форменной белой рубашки, помахали зачем-то у Юли перед лицом. Пощелкали пальцами. Потом уперлись в худосочные бока.

– Она что, в шоке? – спросил над ее головой незнакомый мужской голос.

– А вы как думаете?! – воскликнула Тамара и полезла в карман халата за платком.

У нее всегда с собой было по два-три носовых платка. Она ими вытирала лицо и шею в жару. Вытрет, аккуратно свернет и сунет обратно в карман. Теперь ей было не до аккуратности. Платки она не сворачивала, а совала комом, и карманы халата смешно теперь пузырились. Юля даже хихикнула.

– Она смеется! – удивился вроде все тот же голос, а тонкие волосатые руки всплеснули, и широкие рукава рубашки вспорхнули, будто крылья. – Вы уверены, что ей не по барабану?

– Знаете что… – возмутилась Тамара и тут же добавила пару выражений, за которые милиционер тут же пообещал ее привлечь. – Чего вы тогда?! У нее шок! Самый настоящий шок! Ей врач нужен!

– Ладно, щ-щас.

Мужчина в белой форменной рубашке с непотребно широкими для его тонких рук рукавами куда-то ушел. Но вскоре вернулся, ведя, будто на привязи, высоченную деваху в белом халате, застегнутом пуговицы на три, не более.

Ляжки у девахи в белом халате были толстыми и дряблыми. Юля еще удивилась, неужели не стыдно выставлять такое некрасивое тело на всеобщее обозрение. Народу-то здесь собралось сколько!

Той было ничуть не стыдно. Мало того, она присела перед Юлей на корточки, так широко разведя в стороны толстые ноги, что ее трусы, наверное, удалось рассмотреть всем присутствующим в бухте.

– Что болит? – деловито осведомилась она, подергав Юлю за подбородок. – Сердце, голова?

– Пить хочу, – попросила Юля, стыдливо отводя глаза от хлопчатобумажного белья врачихи в крупных синих цветах. – Воды… Холодной…

– Принесите ей воды немедленно! – прикрикнула она непонятно на кого, потому что смотрела в упор на Юлю. – Как вы себя чувствуете?

– Я? – Она пожала плечами, начавшими саднить на солнце. – Я не знаю.

– У вас что-нибудь болит?

– У меня? Я не знаю… Вроде нет… Пить хочу, очень.

Тут врачиха отвела, наконец, от нее въедливый взгляд и заорала на бедного Сергея, который стоял, обхватив себя руками, с самым разнесчастным видом возле скамейки.

– Чего стоишь, как пень?! – Деваха ткнула его кулаком в мосластое колено. – Бегом за водой девушке! Или тебя тоже нашатырем пичкать!

Нашатыря Сергею не хотелось, и, далеко вперед выбрасывая длинные ноги, он побежал к торговым палаткам, взявшим голубую бухту в кольцо.

Юля проследила за его бегом. Потом перевела взгляд на толпу, начавшую понемногу редеть. Снова посмотрела на врачиху.

Та уже вовсю ковырялась в своем больничном чемоданчике. Сноровисто отламывала какие-то ампулы, предварительно пощелкав по ним длинным ногтем указательного пальца. Накачивала их содержимым пластмассовый шприц. Нанизывала на него иглу, прыскала в воздух пунктирной струей и тут же без лишних уговоров вонзала иглу Юле в вену.

– Не больно? – удивилась она, вдавливая комок ватки в уколотое место.

– Не знаю. – пожала Юля плечами. – Я ничего не чувствую.

– Это неплохо. Это даже лучше, чем истерика. Этот тормоз потом отпустит. А сейчас… Сейчас вам нужно быть сильной, держать себя в руках. Предстоит пройти много обязательных процедур, к которым нужно быть готовой.

Юля склонила голову к левому плечу, украдкой поглядывая по сторонам.

Там за спинами грузной Тамары и пересевшей к ней на скамейку врачихи наметилось какое-то движение. Сначала в образовавшийся коридор раздавшихся в разные стороны человеческих тел протиснулась машина спасательной службы. Осторожно прошуршала шинами мимо скамейки и укатила на базу, видимо. Потом, не особо церемонясь, взвизгнула сиреной «Скорая». Тоже уехала.

– Вас не взяли, – кивнула Юля докторше.

– Ничего, меня милиция подберет. – Она вздохнула и принялась поправлять в своем чемоданчике пузырьки и упаковки с лекарствами. – Не так-то уж и далеко, пешком пять минут ходьбы. Вы как?

– Не знаю. – Юля снова выглянула из-за ее плеча. – Мне никак. Я ничего не осознаю.

– Понятно.

Девица подхватила Юлину руку с ее колена, вцепилась в запястье, нащупала пульс, удовлетворенно крякнув, что все вроде в порядке. Для верности померила и давление. Осмотрела зрачки, раздирая Юле веко. Пошлепала по плечу одобрительно и обратилась к милиционеру, застывшему чуть поодаль:

– Слышь, Сергей Петрович, что с ней делать?

– Как она? – Его волосатые руки снова уперлись в тощие бока.

– Да ничего вроде. Давление, пульс, все в норме. То ли шок у нее, то ли в самом деле не особо большая потеря. Я не психиатр и даже не врач, я всего лишь фельдшер. На всякий случай успокоительное ей вколола. Уснуть должна минут через двадцать-тридцать.

– Нормально, нет! А в больницу со мной кто поедет? А опознание мне кто проводить должен, пингвины, что ли?! – Милиционер, хоть и поставил Тамаре на вид за ее бранные слова, сам изругался. – Пацан, что с погибшим был, опознал погибшего. Но этого мало.

– А че так?

Фельдшерица приставила к глазам руку козырьком, глянув на милиционера.

– А то! Ты видала, что там осталось?

– Видала.

– Ну!

– Чего ну? Плавки его, маска с трубкой и шапочка резиновая тоже его. Чего еще-то надо, не пойму!

– Родственники должны опознавать, вот что! – он сунул правую руку в широченный левый рукав и поскреб по коже ногтями. – А ты ей успокоительного впорола. Теперь до завтра. А ну как она завтра снова неспособна будет. Что мне с этим утопленником делать прикажешь?! Мне его даже положить некуда! У нас в морге холодильники потекли! Слыхала небось?

– Слыхала. Там вроде ремонтировать собирались, вот их и отключили.

Юля их почти не слушала. Она с благодарностью приняла из рук пензенского Сергея бутылку минеральной воды и вливала ее теперь в себя маленькими глоточками, испытывая непередаваемое удовольствие.

Схватившаяся тонким ледком вода гремела в бутылке детской погремушкой. Крохотные льдинки похрустывали на зубах, таяли на языке, возвращали к жизни спекшееся нутро. Даже моргать стало не так больно. И чужое присутствие рядом воспринималось с полным безразличием. Хотя эти двое – милиционер и фельдшерица – не очень-то заботились о ее душевном состоянии, наперегонки обсуждая, куда им девать труп погибшего под винтом катера. Считали, видимо, что успокоительное лекарство все способно списать.

– А с ней что делать?

Деваха в белом халате, застегнутом на три пуговицы, сидела на скамейке, широко разведя коленки и обмахивалась бумажным пакетом из-под бинтов. Назойливые взгляды милиционера, нацеленные на самую крайнюю снизу пуговицу, ее ничуть не беспокоили. То ли привыкла к ним давно. То ли милиционер с его запретным интересом был ей безразличен.

– А что с ней делать? – снова заканючила фельдшерица, все еще помнившая о клятвенном обещании не бросать больного.

– А что с ней можно делать? Пускай вот тетенька ее забирает по месту квартирования, а завтра утром мы встретимся. – Милиционер оторвал наконец свой взгляд от распаха белоснежного халата, обращаясь к Тамаре: – Вы мне только адрес сообщите. Надеюсь, с регистрацией у вас все в порядке?

– Да уж, – Тамара вздохнула. – А утром рано прибудете?

– Как можно раньше. И вот еще что, – он подхватил Тамару под локоток и отвел подальше. – Вы там с ней поговорите аккуратненько, что она собирается с покойником делать?

– А что с ним можно делать?! – Тамара в испуге отшатнулась.

– Я не знаю… – он замялся, – понимаете, там от него мало что осталось. Везти за сотни верст… Довезет ли?

– В любом случае ей решать. – Она вздохнула, обернулась, с жалостью глянула на Юлю, с отрешенным видом глотающую ледяную минералку. – Хотя кому там решать?! Сделалась дурочка дурочкой!

– Ладно, до утра, короче.

И совершенно позабыв предложить им добраться до дома, пошел, загребая ногами, к своей машине. Фельдшерица подхватила чемоданчик и побрела за ним следом. Потом все же опомнилась, ухватила милиционера за худой локоток и подергала:

– Слышишь, Петрович, может, давай их подвезем? Нехорошо как-то оставлять тут.

– А? – тот оглянулся и нехотя согласился. – Да давай подвезем. Мне-то что, жалко, что ли? Не уснула бы в машине. На руках я ее точно не потащу.

– Уснет, вон малый крепкий. Дотащит. – Она плотоядно ухмыльнулась в сторону Сереги из Пензы.

Тот маетно слонялся вокруг скамейки, потирал голые плечи руками, и все никак не решался уйти, хотя уйти ему подальше от этого страшного места ой как хотелось.

– Девушка! Девушка! – громко позвала фельдшерица Юлю и помахала рукой. – Идите сюда, мы вас подвезем.

В милицейском «уазике» было тесно и душно. Пахло слежавшейся пылью и забродившим вареньем. Юля все никак не могла понять, откуда этот запах. Сверлила взглядом затылок фельдшерицы, греша на ее нелепый вкус. Может, духами она с таким запахом пользовалась?

Потом досталось милиционеру. Наверняка это запах его дезодоранта или крема после бритья, который тот по утрам выдавливал из дешевого тюбика себе на ладонь и размазывал потом по свежим царапинам.

Косилась и на бедного Серегу из Пензы, совсем позабыв, что после купания в морской воде тот ничего, кроме соли, на своей коже не мог иметь.

Все же рассмотрела минут пять спустя под водительским сиденьем пакет с раздавленными абрикосами. Наверное, про них забыли, взяв на ночное дежурство или на дармовую закуску. Потом пнули, не заметив, ногой. Придавили каблуком. Остальное доделала жара.

Странно, но, кажется, никого не раздражала эта кисло-приторная вонь. Никто не водил носом, не задыхался и не боролся с острыми приступами тошноты. Тамара даже про платки свои позабыть смогла, хотя воротник халата давно уже сделался мокрым от пота.

Всем было ни до чего: ни до духоты, ни до тесноты и уж тем более не до раздавленных дня три назад абрикосов. Одна она изнемогала в узком душном пространстве, потирала ладони друг о друга и косилась по сторонам.

Тамара, сидевшая слева от нее, без конца вздыхала, колыхая, будто студнем, объемной грудью. Понуро смотрела в окно и беззвучно шевелила губами.

Сережа из Пензы очень стеснялся своего голого бока и на каждой кочке настырно отодвигался от Юли к двери. Это, пожалуй, было единственное, что его раздражало.

Милиционер и фельдшерица о чем-то договаривались. Видимо, о чем-то запретном. Так Юле показалось. С чего бы тогда той похохатывать с характерным интимным придыханием и стремительным мельканием языка по губам, а тому пару раз положить ладонь на ее голую коленку?

Всем было ни до чего! И не до нее, так уж точно!..

– Тебе нужно позвонить кому-то и сообщить о случившемся, – сказала Тамара, укладывая Юлю в постель и укрывая толстым пледом.

Совсем с ума сошла! В комнате мармелад, оставшийся от завтрака, расплавился, а она ее пледом укрывает. Считает, наверное, что ее должно знобить после такого страшного потрясения. А ее и не знобило вовсе. Ей, наоборот, жарко было. У нее, наоборот, внутри все огнем горело. Будто черти принялись жарить ее – уже теперь заживо – и начали свое дело изнутри, забыв про сковородку.

– Не надо! – Юля сдернула с себя плед и села на кровати, свесив ноги на пол. – Ничего не надо, Тамара! Спасибо вам!

– Понятно… Извини… – Тамара с шумным выдохом опустилась на кровать с ней рядом. – Юля, ты прости, что я лезу…

– Лезьте, Тамара, ради бога лезьте, потому что я и вовсе не знаю, что нужно и должно делать! – перебила ее Юля.

– Нужно позвонить и сообщить о случившемся, девочка моя. – Тамарина потная ладонь легла ей на предплечье и погладила, оставляя на коже жаркий влажный след.

– Кому? – Юля передернулась от ее прикосновения.

– Ну… Родителям, родственникам.

– У Степы никого нет. Кроме… – Плечи у нее вздрогнули от неожиданно вырвавшегося смешка. – Кроме Викуси! Так он ее называл? Так?

– Не надо об этом, девочка! – Тамара снова облапила ее руку влажными ладонями. – Не сейчас. О покойниках, ты ведь понимать должна, либо хорошо, либо ничего. Его теперь нет. И все, что связывало его с той, другой женщиной, теперь уже не имеет значения и…

– Кстати, Тамара, а где его телефон? – перебила Юля, вспомнив, с чего именно начались ее скитания по пляжам в поисках супруга. – Он же ушел с телефоном. А мне его никто не отдал. И Сережа этот промолчал, ничего не сказал про телефон. И милиционер. Странно как-то.

– Да чего же тут странного! – Тамара жалостливо сморщила полные губы и полезла в карман за комком из носового платка. – Украли небось телефон. Дорогой был?

– Да, дорогой.

– Ну вот. Чего же ты хочешь! Там в такой суматохе кита бы проволокли мимо милиции, никто бы не заметил. Чего говорить о телефоне?! Да она и милиция не побрезгует, иногда грешит. А зачем тебе, Юль, я не пойму?

– Я бы позвонила ей! – Она прыснула в кулак, зажмуриваясь, и просмотрела, как неистово перекрестилась Тамара, посматривая на нее, как на душевнобольную. – И сообщила о несчастье. У него ведь нет родителей, сестер, братьев. И теток нет с дядьками, представляете! Это у меня родни, как конь напахал… Извините… А у Степки никого.