Текст книги "Длинная тень греха"

Глава 5

Сима Садиков не знал плакать ему или смеяться. Ликовать или горевать. То, что оказалось у него в руках, было по-настоящему взрывоопасным. Он даже не знал, как ему это расценивать. Это было все равно что держать в руках гранату с выдернутой чекой. И граната эта, с одной стороны, гарант твоей безопасности, а с другой – верная погибель. Оставалось в такой ситуации что? Правильно! Верить в удачу и действовать наугад. А вот с удачей как раз у Симы в три последних дня начали случаться полнейшие провалы.

Это совпадение, шептал он себе, покрываясь ледяным потом. Все это стечение обстоятельств и не более.

Подумаешь, Галкин телефон третий день недоступен, что с того?! Такое и раньше случалось. И не по три дня не отвечала она ему, а много больше. Не расстраивался же! Что же теперь запаниковал?

Ну и что с того, что какая-то дрянь продырявила ему все четыре колеса его великолепнейшей машины на стоянке перед домом? И такое случается. С ним, правда, ни разу, но надо же когда-то открывать счет.

Пару заказов перехватили конкуренты? Фи, чепуха какая! Его от него не убежит. Да и заказики-то были так себе, ничего стоящего. Он потому и ломался так долго, не зная, соглашаться ему или нет. Вот они и уплыли. Не так-то уж много он и потерял.

Три дня и три ночи. Семьдесят два часа Садиков не находил себе места, не зная, как расценивать все эти призрачные намеки судьбы. То ли это было сущей ерундой, не заслуживающей его внимания. То ли и в самом деле эта длинноногая стерва в красной шапочке сожрала все, что было отпущено ему фортуной.

Здесь Симу прямо сразу же начинало тошнить. Вот только стоило подумать об этом, как тут же начинались позывы к рвоте. И он летел через всю квартиру, роняя тапки, к унитазу. Падал там на коленки и, обнимая дорогущий фаянс, выворачивал туда раз за разом содержимое своего желудка.

Когда тошнота отступала, он заметно успокаивался и принимался рассуждать здраво.

В конце концов, отвернулась от него фортуна, нет ли, денег у него предостаточно. Не был дураком, не кидался средствами, не спускал на девок и дорогие рестораны. Копил, откладывал, разбрасывал по счетам. На жизнь порой хватало одних процентов. Ну а если совсем припрет, ему всегда есть что продать. Одна квартира и акции чего стоят.

Садиков включил свет в своем холле. Язык никогда не поворачивался обозначить это помещение в собственной квартире прихожей. Все прихожие остались в его прошлой жизни. В тесных хрущевках, куда его приглашали фотографировать сопливых детишек и покойников. В той самой коммуналке, из которой он сбежал десять лет назад.

Длинная кишка этой самой прихожей до сих пор пугала его ночными кошмарами.

Узкие облупившиеся двери, горы хлама по углам возле каждой, стоптанные тапки, в которых выходили на кухню и уборную. Велосипеды какие-то, раскладушки, развешенные по стенам. Они ведь даже никому не нужны были, и их на его памяти даже не снимал оттуда никто и никогда. А ведь все равно висели…

Из огромного зеркала на Садикова смотрело унылое, обрюзгшее лицо землистого цвета, с глубокими морщинами под глазами.

Вот это сдал! Это сдал, что называется. Никакого здорового румянца, о блеске глаз и говорить нечего.

Нет, пора завязывать со всеми страхами и предчувствиями. Пора, давно пора выбираться на улицу. Пройтись пешком до стоянки такси, подышать морозным воздухом. Доехать до студии. Снять какую-нибудь алчную до славы длинноножку и трахнуть ее, как положено. Хотя с этим придется повременить. И здоровье что-то тревожит, и Галка может обидеться. Он же ничего и никогда не делал без ее благословения. Так, может, пару раз невинные шалости себе позволял, да и только.

Осторожно ткнув кончиком пальца в блестящий выключатель, Сима побрел в гостиную. Упал на глубокий белый диван и тут же потянулся к телефону.

Она тут же ответила на его звонок.

– Да! – Галкин голос звучал необычно сухо, или ему это только так показалось. Нет, не показалось, потому как следующим своим вопросом она и вовсе загнала его в тупик. – Чего тебе нужно?

– Поговорить, – промямлил он, забыв поздороваться и совсем пропустив тот факт, что и она не поприветствовала его тоже.

– Некогда мне, Симка! Некогда, отстань!

– Галюня, дело не терпит отлагательства, понимаешь?! – земля медленно и плавно начинала уходить из-под его крепких ног. – Тут такое дело…

– У меня тоже, Садиков, тут такое дело, понял! – вдруг взвизгнула она истерично, потом помолчала и уже менее грубо попросила: – Давай, как освобожусь, я тебе перезвоню сама, идет?

– Идет, – согласился он, а что ему еще оставалось. – Может, приедешь ко мне? Я соскучился.

– Да, видимо, так оно и получится, – пробормотала она озабоченно и отключилась.

Все! Это и есть как раз та самая первая ласточка, подумал он отстраненно, будто не о себе. Первая ласточка с крыльями ворона, падкого до мертвечины. Что-что, а этот мерзкий запах падали навсегда вжился в сознание Садикова, еще когда он жил там, в своем прошлом.

Десять лет… Десять лет, твою мать, он его не слышал. И вот сегодня, сейчас, при первых звуках голоса своей женщины, он его узнал. Узнал и мгновенно понял – это конец!

Кое-как Сима встал и заставил себя пойти переодеться. Хватит уже ходить по дому без трусов в одном халате. Да и на улицу все же придется выходить. Нужно купить продукты к Галкиному приходу. Та любила вкусно поесть. Так же, как и он, презирала гарниры. Придется покупать мясо, курятину, грибы еще можно.

Он натянул на себя теплые зимние джинсы, поверх шерстяных подштанников. Толстый мохеровый свитер на футболку. Пуховик застегнул до самого подбородка, теплые сапоги на ноги, шапку опустил на уши и, отсчитав несколько внушительных купюр, вышел спустя минут десять из дома.

Одна рука у него была в кармане. Вторая сжимала большой прочный пакет.

Ветер и в самом деле поднялся не шуточный. С утра вроде солнце заглядывало в окна, а потом все заволокло, снег пошел. Противный такой, липкий. Не поймешь, кажется, и не весна еще, но и зимой уже не пахнет. Морозы еще держатся, но в основном ночами. Днем столбик термометра делает резкий скачок вверх, намекая на скорое тепло, а к ночи стыдливо опускается.

Садиков шел к супермаркету, что был в квартале от его дома. Не забыл, конечно, кинуть виноватый взгляд в сторону своей машины – не до нее теперь, подождет. И второй – вороватый – в сторону стены ангара, серой бетонной массой дыбящейся за стволами старых лип.

Там… Там все это действо разыгралось три дня назад. Он видел все в деталях. А чего не сумели рассмотреть его глаза, доделал мощный глаз объектива. Аккуратная стопка фотографий была спрятана у него в надежном тайнике в его квартире. Фотографий, которые могли стать ему как гарантом безопасности и безбедного существования на всю оставшуюся жизнь, так и верной погибелью. Все зависело от того, как Садиков захочет ими распорядиться.

Странно, но сегодня он не испытал такой радости, как в прошлую пятницу. Куда подевался азарт, от которого зудело все внутри, когда он, распечатав пленку, принялся рассматривать то, что заснял? Рассматривать и мечтать. Мечтать и планировать. Планировать и ликовать.

Это потом уже пришел страх и раскаяние, а так ли уж правильно он поступил? Не станет ли профессиональная хватка и чутье причиной его собственного краха? Что если это было никаким ни подарком судьбы, а как раз наоборот?

И из ума еще не выходила эта гнусная девка.

Она же видела все! Пускай не все, она к тому времени уже отошла от окна, а потом и вовсе ушла из его дома, но что-то же видела. Узнав о происшествии, сумеет сопоставить и донести, куда следует. Еще и настучит, сука мерзкая, что он фотографировал…

Он-то лично к окну вернулся после ее ухода и продолжил снимать и караулил потом еще часа два, отслеживая все до мелочей.

Он видел, как эту мертвую бабу нашли мальчишки. Испуг их видел вполне отчетливо и даже понял его, не зверь же бессердечный. Потом понаехало ментов с мигалками, с фотоаппаратами. Тоже принялись щелкать затворами, представления не имея, что их самих в этот самый момент тоже снимают.

Потом все уехали, забрав с собой труп, и пустырь за ангарами опустел. О происшедшем свидетельствовала лишь лента ограждения, тоскливо посвистывающая на ветру, да развороченный ногами снег.

Снег этот Садиков тоже снимал. Интересно было. Не смог устоять перед искушением запечатлеть красное на белом…

– Молодой человек! – вдруг окликнул его кто-то, когда до магазина оставалось метров тридцать, не больше. – Можно вас на минуточку?

Внутри тут же все замерло и следом вздыбилось от невыносимого испуга.

Снова, твою мать!.. Снова эта жуткая вонь мертвечины, шибанувшая в нос. Это уже не совпадение и не галлюцинации. Он вполне отчетливо почуял, еще не увидев, что со спины к нему подбирается мерзкое зловонное возмездие. Даже голос вдруг показался ему знакомым, хотя женщину, ухватившую его теперь за рукав, он видел в своей жизни впервые. Он в этом мог поклясться.

Она была высокой, очень высокой. Его глаза оказались на уровне ее глаз – цепких, холодных и безжалостных. Да, точно безжалостных. Он был профессиональным фотографом и давно научился распознавать нюансы человеческих страстей и настроений.

Женщина была высокая и стройная. Короткая курточка заканчивалась чуть ниже пупка, плотно облегая узкие плечи, высокую грудь и тонкую талию. Длинные ноги обтянуты черными эластичными штанами. Высокие сапоги на толстой подошве. Модная нынче шапка-ушанка надвинута на самые брови. Никакого грима, кроме яркой помады на узких губах. Да, рот ее тоже показался ему безжалостным и острым, будто лезвие ножа.

Женщина вцепилась ему в рукав и рассматривала его с жадной пытливостью, не говоря ни слова.

– Что вам нужно?! – опомнился Садиков, пытаясь стряхнуть со своего рукава ее руку. – Чего цепляетесь? Если желаете говорить, говорите, а рукам волю не давайте.

– Ага, ладно! – воскликнула она почти весело и убрала руку в свой карман, опустила на мгновение голову, подумала и говорит. – Мы тут подписи собираем, вы не могли бы…

– Нет! Это черт знает, что такое!!! – воскликнул Садиков, от облегчения едва не расплакавшись.

Он-то за те короткие мгновения, что дама его рассматривала, успел такого нагородить!..

И из милиции-то она. И из прокуратуры. Следом шла налоговая служба, структура по борьбе с наркомафией. Потом забрезжила шальная мысль о том, что, не дождавшись его шантажа, на него уже успели выйти заинтересованные в его молчании люди. А всего и делов-то…

– Какие вы все подписи собираете, скажите на милость?! – возмутился Садиков, но без того напора, с которым он отбрыкивался от «красной шапочки» в минувшую пятницу. – Что вам это дает?

– Ну… Я не знаю… – женщина, на вид которой могло быть как двадцать пять, так и все сорок, неловко потупилась под его взглядом. – Это поможет расшевелить общественность. Заставить к ней прислушаться.

– Кого?! Кого заставить? Если вы о городских властях, то те страдают хронической глухотой к воплям вашей общественности, – проговорил он снисходительно, поглядывая на женщину со все возрастающей симпатией. Даже помечтать успел мимоходом, как он ее раздевает на своем белоснежном диване. Породистая была девка, чего уж… – Что на этот раз? Кому и за что хотите предъявить? А? Ну, говорите, не стесняйтесь, дорогая… Как вас зовут-то хоть скажите?

– Меня? – она быстро глянула на него и коротко загадочно хмыкнула. – Да какая разница, как меня зовут? Дело разве в этом? Дело в том, что в наших дворах, и в вашем в том числе, собираются строить…

– Знаю, знаю, гаражный кооператив. И все ваши воззвания я уже успел подписать, – перебил ее неучтиво Садиков и расслабился настолько, что позволил себе взять дамочку за подбородок и приподнять ее лицо. – Ну? Что-то еще ко мне имеется? Думаете, оттого, что поставлю я свою закорючку на ваших бумагах или нет, что-то изменится? И ваши липы…

– При чем тут липы?! – она возмущенно отпрянула, высвобождая свое лицо из его руки, с которой тот даже не удосужился снять перчатки. – Разговор теперь уже ведется о детской площадке! Липы – это одно. А вот детская площадка – это совсем другое! Мои дети где станут играть, если здесь начнется строительство? В подвале?

У нее есть дети. Садиков мгновенно потерял интерес к собеседнице. Глянул на нее без прежней расслабленности, а строго, с напускным высокомерием, с таким, что сквозит из-под полуопущенных ресниц. Таким взглядом он обычно загонял в тупик молоденьких девчонок на фотосессиях, когда их слишком уж заносило. На них действовало безотказно, а вот с дамочкой случился прокол. На нее его уничижительный взгляд не произвел ровным счетом никакого впечатления. Дернув правым плечом, она стряхнула ручки объемной сумочки. Порылась в ней и достала тонкую пластиковую папку.

История повторялась. Сейчас она начнет рыться в бумагах. Искать лист с его данными. Хотя откуда ей знать, кто он? Скорее начнет заполнять подписной лист прямо здесь, на улице, на виду у прохожих, под порывами ледяного ветра.

На это уйдет время, а его у Садикова не было вовсе. Может, и было, но не для того, чтобы посреди улицы раздаривать автографы.

Но нет, все произошло очень быстро. И бумагу она извлекла молниеносно, и писать на девственно чистом листе ничего не стала.

– Что это? – Сима капризно выпятил губы. – Вы что хотите, чтобы я подписал этот чистый лист бумаги?

– Ага! – подтвердила дама, по-прежнему глядя на него цепко и пытливо. – Можете указать, кто и что и где проживаете.

– А не пошла бы ты! – Садиков разозлился, это уже попахивало откровенной аферой, к тому же в ноздри снова полез знакомый аромат предосторожности. – Чистый лист я ей стану подписывать, как же! Всего, мадам, ищите дураков в другом месте! А деток летом советую вывозить к морю.

– Ага, ладно, – она смирилась слишком быстро, в мгновение ока убрав и лист бумаги, и авторучку в сумочку. – Не хотите поддержать детей нашего микрорайона? Так и запишем! Вот скажите, а у вас есть дети?

– С какой стати им у меня быть?! – вполне искренне возмутился Сима, неловко отступая от нее с расчищенного тротуара и проваливаясь левой ногой в сугроб по щиколотку. – Я не женат! И детей плодить без брака не намерен. И вообще… Проблемы ваших детей – это только ваши проблемы, так ведь?

Она молчала, глядя куда-то в сторону. И уходить не уходила, и отвечать ему ничего не отвечала.

И он стоял, как привязанный. Одна нога на тротуаре, вторая в сугробе, рука с пустым пакетом за спиной, вторая повисла вдоль тела.

Глупая сцена, разозлился снова Садиков. Дамочка от безделья цепляется к прохожим. А может, она вообще чокнутая какая-нибудь, а он с ней в контакт вступил. Пора было сматываться подобру-поздорову.

Он выдернул ногу из снега, отряхнул ее с присущей ему аккуратной неторопливостью и, прежде чем отвернуться и продолжить свой путь к магазину, обронил:

– Желаю вам удачи, дорогая! Удачи на вашем тернистом пути восстановления справедливости.

– Ага! – ухмыльнулась она как-то уж слишком подло и многозначительно. – Удача мне не помешает. А вот вам хочу пожелать, уважаемый… Избавьтесь от равнодушия, и поскорее! Оно плохое подспорье в этой жизни, поверьте. И если уж у вас нет своих детей, помогайте хотя бы чужим. Денег-то с вас за это никто пока не берет.

И она пошла от него прочь: высокая, с гордо запрокинутой головой. Хорошо пошла, красиво. Это он уже, как профессионал, отметил. Отметил и забыл тут же и о ней, и о просьбе ее неинтересной, заспешив по своим делам.

Вспомнил ближе к вечеру, безрезультатно прождав свою любовницу и измаявшись от неизвестности и скуки. Вспомнил и заволновался с чего-то вдруг. Что-то не понравилось ему во всей этой истории. А что – понять он пока был не в силах.

Руки сами собой потянулись к аппарату на столике и набрали номер того телефона, что значился возле домофона их подъездной двери. Номер этот принадлежал той самой чертовой общественности, радеющей за общие права и спокойствие. Там, в их закуте, постоянно кто-нибудь находился, и постоянно что-нибудь и с кем-нибудь решал. Какие-нибудь глобальные проблемы типа тех, с которыми к нему пристала сегодня эта общественница.

– Нет, господин Садиков, – важно ответили ему на том конце провода, когда он задал вопрос, сдавивший ему мозги тугим обручем. – Никакой подобной акции мы пока не проводим. Может, ближе к лету данная проблема и всплывет, но пока нет. Пока только липы, их выкорчевка, правильнее заметить. А вам большое спасибо, что не остались равнодушны к нашим общим проблемам…

Голос пожилой женщины неожиданно поплыл, обволакивая, задрожал на тонкой ноте и тут же оборвался. Сумасшествие или что?! А, это он оказывается, не дослушав, положил трубку на аппарат. А то уж было подумал, что мозги от страха лопнули.

От страха ведь, так? А от чего же еще! От него, проклятого, от него! Это он холодными костлявыми пальцами принялся щекотать в голове, реанимируя все, что там когда-то было давно и, казалось, безвозвратно похоронено.

Укладываясь спать этим вечером с кряхтением, со стонами и причитаниями, Садиков знал теперь уже точно.

Все!.. Все в его жизни закончилось только что. И удача, и везение, и безбедное его существование. Подведен итог его безмятежному десятилетнему бытию. И подведен он был именно сегодня, на заснеженной аллее, подведен той самой незнакомой ему женщиной.

Его чутье подсказывало Серафиму, они еще встретятся с ней и не раз. Что-что, а чутье его еще ни разу не подводило…

Глава 6

Когда Баловнев Валерий Иванович явился поутру на службу и вошел в свою приемную, первым порывом его было повернуть обратно и свериться с надписью на дверной табличке. Он так, собственно, и поступил. Выглянул в широкий длинный коридор. Посмотрел туда-сюда, поднял глаза наверх. Нет, он не ошибся этажом, коридором и уж кабинетом тем более. Это был его офис. Его приемная. Но… Не его секретарша.

Убейте его, люди, но мрачное пугало за рабочим столом секретаря совершенно не напоминало собой его высокую, статную красавицу Олесю Данилец.

Он давно уже привык к перепадам в ее настроении. Давно и прочно утвердился в мысли, что ему никогда и ни за что не затащить эту строптивую девицу в постель. Почти смирился с этим и мстил ей за ее несговорчивость нечасто, лишь иногда ущипнув за мягкое место или погладив по коленочке. Олеся его фортели терпела, стиснув зубы. Ничего, злорадно думал тогда Баловнев, а ему-то разве легко?! Легко день за днем смотреть на нее и знать, что это достояние никогда не будет тебе принадлежать? Нет, конечно. Ему трудно! Еще как трудно. Приходилось и отворачиваться порой, и делать вид, что не замечаешь, как колыхается под тесной блузкой ее грудь, как натянута на аккуратной попке длинная юбка.

Смешная девчонка, потешался он иногда над ней, когда бывал в особенно хорошем настроении. Думает, если она наденет длинную юбку и наглухо застегнет воротничок на кофточке, то Баловнев тут же ослепнет и ничего не заметит.

А он вот замечал! Замечал, потому что был мужчиной, прежде всего. И не он один замечал, кстати. Посетители тоже иногда восхищенно прищелкивали языками ей вслед. Но и только. Дальше этого их воображению Валерий Иванович не позволял разыграться.

– Девочка-недотрога! – шутливо прикрикивал он на гостя. – Сам бы уж давно, но ни-ни!..

– А что так-то?

– Черт его знает, для мужа, наверное, себя бережет. Она вообще со странностями, моя Олеська! С большими странностями! То с парашютом одно время прыгала. То по горным речкам на лодках сплавлялась. На «тарзанке» вниз головой прыгала неоднократно. Потом все бросила. Сюда устроилась. Работает хорошо, но…

– Что но?

– Но замороженная какая-то. Будто ждет чего-то или ищет, черт ее знает, не пойму. А чего ищет, кого ждет, и сама вряд ли знает…

Сегодняшний ее вид, вернее, полное его отсутствие, поразили Баловнева в самое сердце.

Нашла, наконец-то! Дождалась все же! Это было второй и третьей его мыслью после той про перепутанные этажи и офисы. Только вот вопрос: чего именно дождалась Олеся?!

Он снова вошел в приемную. Запер за собой дверь. Прошел к ее столу и с силой швырнул свой портфель прямо перед ней, намереваясь вывести ее из странного состояния немого созерцания монитора компьютера.

Ноль эмоций!

– Здравствуйте, Олеся! – пророкотал шеф почти в самое ее ухо. – Что происходит, черт возьми?!

Она пожала плечами под мешковатым свитером и, не меняя позы и выражения лица, обронила:

– Здравствуйте, Валерий Иванович. А что происходит?

– Что с вами, Олеся, хотел бы я знать?!

– Со мной? – снова неуверенное пожимание плечами, пустой невидящий взгляд и неподвижные руки на клавиатуре. – Со мной все в порядке, кажется.

– Это вам только кажется. Я-то вижу, что не в порядке! Вы… Вы просто на пугало похожи, простите! Что за вид, честное слово?! Этот свитер ужасный. А волосы?! Что вы сделали с волосами?!

Волосы она с огромным трудом гладко зачесала назад и стянула старенькой мохнатой резинкой. Непослушные завитки настырно лезли из-под пальцев, выбивались из прически, которую она на сегодня задумала, но Олеся не сдавалась. Выдавливала на ладонь огромную шапку пенки для волос, наносила на волосы и приглаживала, приглаживала, приглаживала…

– А лицо?! Что у вас с лицом?!

– Что с ним?

Она впервые с момента его прихода вытащила свой взгляд из пустоты и посмотрела на шефа. Кажется, тот выглядел расстроенным. Интересно, по какой такой причине? Уж не ее ли апатичное состояние доставило ему такое огорчение.

– Такое ощущение, что вы отца с матерью похоронили вчера вечером, Олеся! Я просто не знаю! Я не могу работать, когда мой секретарь выглядит столь убийственно. Ну, в чем дело? Будем говорить или как…

Почему он никогда не бывал таким раньше? Олеся присмотрелась к Баловневу повнимательнее. Нормальный же с виду мужик, в глазах забота, рот скорбно поджат. Может, и правда ей сочувствует.

– У меня большие неприятности, Валерий Иванович, – решилась она наконец.

Шеф простоял возле ее стола непозволительно долгое время и, кажется, вовсе не собирался уходить в свой кабинет без ее объяснений. Промолчи она еще час, глядишь, он так и останется в приемной. Какая тогда к черту работа!..

– Неприятности?! – он сразу насторожился, бегло осмотрев ее стол, и даже заглянул в светящийся заставками глаз монитора. – Что за неприятности? Что вы такого натворили?

– Неприятности личного характера, Валерий Иванович. Никакого отношения к моей работе они не имеют, и иметь не могут. Здесь вы можете быть абсолютно спокойны.

– Так что тогда? – шеф и не думал расслабляться и удовлетворяться ее объяснениями. – Что за личные неприятности, могу я знать?

– А вам бы хотелось? – Олеся растерянно заморгала.

Она не собиралась никого посвящать в свои проблемы, и уж тем более Баловнева. Его противные ужимки не были прощены и забыты. Но, с другой стороны… Его влиятельность, деловые связи на разных уровнях можно было хоть как-то использовать, если он позволил бы, конечно.

– Идемте ко мне в кабинет. Там поговорим.

Баловнев перегнулся через ее стол, схватил трубку внутренней связи и вызвал начальника административного отдела. Когда та, тревожно сверкая густо намазанными глазами, ворвалась в приемную, Баловнев безапелляционно заявил:

– Посидите на месте секретаря какое-то время, Ольга Пална.

– Да, но… Как долго? – принялась та возмущаться осторожным шепотом. – У меня своей работы, Валерий Иванович, вы же знаете!

– Это не надолго, надеюсь. Сядьте! – и он почти силой втиснул бедную женщину на Олесино место. Потом глянул на поникшую секретаршу и скомандовал. – А ну идемте, дорогая, разберемся, что там у вас за проблемы.

В своем кабинете Баловнев почувствовал себя несколько увереннее. Он долго раздевался за дощатой перегородкой, разгородившей его кабинет надвое. Переобувался в легкие офисные туфли, причесывался. Олеся все это время просидела, сжавшись в комочек, на стуле напротив директорского.

Что и как будет говорить ему, она пока не представляла. Врать не имело смысла. Ни к чему тогда было вообще затевать весь этот разговор. А говорить правду… Слишком уж она выглядела чудовищной – эта ее правда. Слишком, чтобы Баловнев вдруг проникся пониманием и стал ей помогать.

Он уселся на свое обычное место за широким столом. Бегло просмотрел бумаги, которые она успела отнести к нему в красивой кожаной папке. Потом поднял на нее внимательный, по-взрослому суровый, почти отеческий взгляд и повелительно проговорил:

– Ну! Детка, давай, рассказывай, во что ты там такое вляпалась по наивности ума своего и чистоте помыслов. Так ведь и знал, так ведь и знал… Говори!

Говорила Олеся долго и путано. Про то, как познакомилась с Хабаровым на остановке. Про то, как мгновенно поняла, что это ее судьба, и повела его к себе домой. Про все остальное тоже говорила, но много быстрее, почти проглатывая гласные.

Баловнев слушал не перебивая. Но когда она вдруг замолчала на том самом месте, где Хабаров, не простившись, исчез из ее дома, он насмешливо за нее закончил:

– А вместе с ним из дома исчезло все самое ценное, так?

– Если бы! Ничего не так, – оскорбилась вдруг Олеся за Влада. – Он не такой, понимаете, Валерий Иванович! Не вор, не гад и не… убийца!

– Та-аак! Отсюда поподробнее, пожалуйста, дорогуша!

Валерий Иванович был мудрым, как старый ворон. И прожил он достаточно долго для того, чтобы понять, в этой ее последней фразе и заключается как раз то самое горе, из-за которого сегодня на ней нет лица и нормальной, привычной его глазу одежды.

– Они утверждают, что он убил свою жену, Валерий Иванович! – всхлипнула она, согнувшись так сильно, что уперлась лбом в стол, за которым сидела. – Но это не так!!! Это неправда! Я знаю, что он не мог… Это чудовищно! А меня никто не хочет слушать, никто!!!

– А кто тебя должен услышать, детка? – вкрадчиво поинтересовался Баловнев, хотя и так уже догадался, кто именно. – Кто?

– Милиция проклятая! Они меня даже близко на порог не пускают! И слушать не хотят. А у него же есть алиби, у Влада! И его алиби – это я! А меня никто не хочет слушать, никто! И передачки мои для него не берут. Говорят, не положено. Что можно только близким родственникам. У него же никого нет! Никого, кроме меня!..

Ох, и дура девка, с тоской подумалось Баловневу, когда он полез в потайной ящик за потайными сигаретами. В обычной-то своей жизни он никогда не курил. Считал это несолидным – занавешиваться от собеседника и партнера клубами сизого дыма. Жена опять же дома не позволяла, ссылаясь на вонь. На лестницу, что ли, шастать с цигаркой! Тоже несолидно. А вот в тиши кабинета, когда никого нет рядом и когда тоска какая-нибудь упрямо держит сердце в кулаке, тогда позволял себе иногда расслабиться.

Сейчас был как раз тот самый случай.

Баловнев закурил и молчал какое-то время, переваривая все, чем поделилась с ним его секретарша.

Разозлиться бы на нее и послать куда подальше.

Надо же, распущенная какая! Ему ничего такого не позволяла. Всякий раз глазищами зыркала, когда он нечаянно, ну пускай и не нечаянно, дотрагивался до нее, а первого встречного потащила к себе домой. Просто первого проходимца какого-то, которого теперь к тому же еще и в убийстве собственной жены обвиняют. Подхватила под руку и поволокла к себе! А если бы он ее…

– Так я не понял, ты что же с ним… переспала, что ли?! – от того, как еще сильнее она свела плечи, Баловнев понял – переспала, конечно. Переспала и нисколько не раскаивается. – Нет, ну ты и дура, Данилец! Извини меня, конечно, но дура ты полная! Ты чего себе позволяешь?! А если бы он и тебя убил тоже, как свою жену?!

– Он ее не убивал! – прошептала она зловеще и подняла на него взгляд, исполненный муки, гадливости и злости одновременно. Что кому адресовалось, оставалось только гадать.

– Откуда такая уверенность? – запальчиво воскликнул Валерий Иванович, нервно вытягивая из запретной пачки следующую сигарету. – Ты знать его не знаешь, и видела впервые в жизни!

– Я это чувствую!!! Понятно вам?! Чувствую!!!

Вот! Вот этого-то он и опасался всегда. Того, что если эта дура начнет вдруг по-настоящему что-то чувствовать, тогда все: пиши – пропало. Не зря же она вниз головой столько времени прыгала, и водой на речных порогах захлебывалась не зря. Все искала! Искала, где бы ей зачерпнуть адреналина побольше. Нашла!..

– Ладно, это все эмоции. Проехали, одним словом. Давай мне во всех подробностях, как ты его разыскать сумела и как узнала обо всем?

Ведь разыскала, бестия настырная! Ничто ее не остановило. Ни то, что этот фрукт от нее сбежал, едва штаны надев. Ни то, что выяснилось потом о подозрениях в его адрес. Если приличным человеком окажется, ему, можно сказать, с Олеськой повезло.

А окажется он приличным? Как в этом убедиться? Как узнать?..

– Итак, детка, говори. Время идет. Рабочее, между прочим, время. А мы с тобой ни с места. Ну!

Когда она вышла из ванной и обнаружила, что Хабаров исчез, она остолбенела просто. Только что, черт бы побрал все на свете!.. Только что вполне осознанно, уже не под воздействием алкоголя, он любил ее. Убеждал в чем-то едва слышно, утешал даже, кажется. А потом вдруг взял и удрал! Ни записки не оставил, ни до свидания не сказал, просто сбежал и все.

Потрясение ее было настолько сильным, что в первые минуты у нее даже не хватило ума проверить: на месте ли ее деньги и драгоценности. Когда убедилась, что все на месте, устыдилась.

Ну, чего она, а?! Ушел, потому что стыдно ему. И больно еще потому что. Что-то же там неладно у него в семье, он же рассказывал ей. Он придет. Непременно вернется к ней, потому что сказал, что все у них будет хорошо.

Хабаров не вернулся и не позвонил. Она как последняя идиотка проторчала все выходные дома в надежде услышать долгожданный звонок в дверь, но все было бесполезным. Все! Ожидания, надежды, оправдания…

Он не пришел ни на второй, ни на третий, ни на четвертый день.

Она, как заведенная, вставала по утрам, через силу, через жуткие ломки, приводила себя в порядок и шла на работу. Там вымученно улыбалась полный рабочий день. Что-то даже делала, выполняла какие-то поручения, печатала, поила чаем и кофе шефа и его гостей. А вечером почти бегом мчалась домой.

А вдруг… Вдруг он там, возле ее подъезда – ее Хабаров.

Усталый и измученный. Сомневающийся, а правильно ли он делает, что ждет ее. Стыдящийся своего не ко времени вспыхнувшего чувства. И неловко тискающий в замерзших пальцах пучок замороженных гвоздик.

Именно так ей всякий раз это виделось, когда она летела по сугробам к своему дому. Подбегала, запыхавшаяся и растрепанная, к подъезду, а там… никого. Не было там Хабарова, и быть, как оказалось, не могло. Но узнала Олеся об этом только позавчера.