Текст книги "Родники моих смыслов. Записки-воспоминания"

Согласен, надо. Но как же смуро взглянул:

– Мамка не хочет… хотя ничего уже и не делает на огороде.

А как ей делать-то? Уже восемьдесят.

Опустился на лавку, понурил голову, а я… Ну почему так несправедливо устроен мир? Всю-то жизнь он пишет, пишет и ни-ичего не издано, а вот у наших местных писак, угождающих «великой и созидающей», по несколько книг вышло.

Но опять, словно вопреки гнетущим мыслям: ведь совсем недавно какие же мы были счастливые, когда на мотороллере ездили туда-сюда меж Карачевом и Брянском! Как же благостно было в жаркий день подставлять себя напоённому ароматами леса ветру, схватывать и увозить вспыхивающие перед глазами поляны и перелески! И овевал лицо ветер, и метались сосны у дороги, и грудь наполнялась настоем полевых трав, а однажды… Вдруг завилял мотороллер, затормозил, и мы оказались в канаве.

– Ну, что ты в канаву-то съехал? – только и сказала, не успев испугаться.

И оказалось, заднее колесо вдруг спустило. Что делать? До Карачева-то еще восемь километров… Но мой изобретательный брат набил покрышку травой и мы кое-как докатили до дома.

Дядя приехал! (Встречают мои дети).

На мотороллере Виктор возил на базар и маму с рассадой, на нём же ездили мы в Белые берега к озеру купаться и загорать, за грибами в лес, где однажды, уже в ноябре, набрели на рыжики, – плетьми те разметались меж молодых сосен, – и насобирали их аж целую корзину, а когда, приехав домой, поставили её перед мамой, та она только руками всплеснула.

А как-то за деревней Новенькой, заехав подальше в лес, зарыли под дубом фотокассеты с переснятыми листками его романа, – боялся, что КГБ может до него добраться. И в те времена это могло случиться запросто, ведь даже печатные машинки надо было регистрировать, а уж писать роман, напитанный неприятием социалистических порядков, и вовсе чревато… Правда, этого, к счастью, не случилось, так что зарытые кассеты и до сих пор лежат под тем дубом, если он еще растёт.

2013-й

Да, Ви… Так Иван же вроде бы давно умер, ему много лет было. Только месяц назад? И Нинка теперь собственного брата… Ну и что, что Иван только дочке дом подписал, сын тоже имеет право. Конечно, есть чего Сашке бояться, в пятьдесят лет и остаться без дома? Нет, гони его к адвокату обязательно, у нас теперь правовое госуд… Да не все суды плохие, и справедливо могут. Конечно, Нинка зараза, что брата выгоняет. Ну, да, да… так что скажи Сашке насчет адвоката… А у нас всё нормально, только вот Глеб… (Сказать или не сказать, что у него деньги украли? Нет, не скажу.) Да дело в том, что когда он в дороге, то всегда волнуюсь… Вот и поставь, поставь за него свечку. (Хорошо, что не сказала, а то через каждый час звонить бы начал.) Пока, пока.

Привет, Ви! Как ты там? Еще под одеялкой. Что ж залежался-то так? Ну, конечно, опять до четырёх писал? Зря ты так… Да что сон сбиваешь с ритма и не даешь серотонину вырабатываться… А серотонин – гормон радости, который только с одиннадцати и до часа ночи выраб… Ну как обойдёшься без серотонина? Радость – это… Ну, коне-ечно, до четырех ночи писать о немецком генерале фон Боке5151
  Федор фон Бок – (1880 – 1945), немецкий генерал-фельдмаршал, командующий группы армий «Центр» во время вторжения в СССР.


[Закрыть] для тебя и есть радость… Нет, Ви, пусть твоя жена и дети ищут в Интернете про фон Бока, а я… Да не обижайся, у меня глаза и от своих фонбоков устают, а тут еще и… Ну да, да. Кстати, Наташка ж тебе уже много наискала, может хватит? А то еще и о нём роман писать затеешь. Кстати, а котлеты у тебя еще есть? Может, только куриные сделать? Хорошо, Платон завтра и отвезёт. Да не волнуйся, время у него есть, силы – тоже, так что отвезёт. Встречай. Пока.

Привет, братец! Ну как, всё в целости-сохранности Платон доставил? Как, угодила тебе? Ага, на этот раз котлетки только из курятины, поэтому и мягкие. А пресервы из скумбрии пробовал? Объяснил тебе Платон, что они не для кошек, а для… Ну, что ж ты, попробуй, а потом позвонишь, присылать ли в следующий раз… Да ты что? Люда уже в типографию роман отдала? Она ученицей твоей была, когда ты во Дворце пионеров литкружок вёл, да? Здорово, если б… Ну, конечно, почитаем, если издаст. Конечно, и дети, и внуки. Вот и надейся, что еще подержишь в руках свой роман книгой. Нет, Ви, Платон уже ничего не пишет. Да не будет он писать даже и рассказы! Ви, ну, как его заставлять, он же не маленький… А что во сне Белинский5252
  Виссарион Белинский – (1811—1848), литературный критик и публицист.


[Закрыть] о твоём романе сказал?.. Вот и верь Виссариону, что заиграет всеми гранями. Конечно, раз ты всю жизнь на него… Не зря же и теперь хоть и по стеночке к нему добираешься, а всё переписываешь, пере… Вот-вот, сиди у горящей печки, лакомись тем, что есть и мечтай. Ну, конечно, о Нобелевской5353
  Нобелевская премия – одна из наиболее престижных международных премий, ежегодно присуждаемая за выдающиеся научные исследования и по литературе.


[Закрыть]! Пока, пока.

Виктор пишет роман.

1982-й

Платон ходил на собрание местных писателей.

– И выглядело это жалко, – выдохнул, когда рассказывал.

– А что именно? – не поняла.

– Да предложил Виктор собранию послать в Москву коллективное письмо с просьбой о создании при Доме творчества отделения, куда писателям можно было бы сдавать свои не опубликованные труды на хранение.

– Ну да, конечно, – поддержала… то ли брата, то ли мужа?

– А еще, при обсуждении рассказов «начинающего» Шелгунова… о рабочем классе он пишет. Так вот, брат твой вроде бы хотел защитить его от нападок, но получилось, что разнес в пух и прах. – Помолчал, взглянул на меня: говорить ли дальше? Но сказал: – Я теперь понял Виктора: он абсолютно не принимает действительности и верит лишь в то, что придумает, что только ему самому и кажется, что нафантазирует.

И Платон прав. Жить «тварным миром» Виктор не может и не умеет, – скучно ему! – подавай драмы, а, лучше трагедии. И чтоб мистики – поболе! Он и в роман столько её вписал!..

Вот уже несколько лет хлопочет о молодежной подпольной организации Карачева, в которой и сам в тринадцать лет участвовал, – обрядившись в длинный отцовский пиджак, крался тёмными вечерами по улицам и ставил штампы на немецких объявлениях: «Смерть немецким оккупантам!». Так вот, недавно ходил брат в райком, а какой-то чиновник сразу и начал: Вы, мол, всё это выдумываете, никакой организации не существовало. Тогда пошел к секретарю по идеологии, и та вроде бы сочувственно отнеслась к его просьбе, но ничего не пообещала. А ведь совсем недавно прислала ему письмо связная партизанского отряда Катя, живущая в Суземке, и пишет, что карачевская подпольная группа сделала очень много и что она готова подтвердить это.

– Хотя б кто-нибудь взялся за это дело! – сказал и посмотрел на меня грустно. – Я-то неблагонадежным считаюсь, моих корреспонденций даже в газету «Рабочий» не принимают, – и снова скорбно взглянул: – Надо б увековечить наших подпольщиков, документы какие-либо достать.

И попросил меня обратиться к партийному секретарю нашего Комитета Полозкову, тот как раз пишет о войне и имеет право пользоваться архивами области.

И снова ехали с ним поездом в Брянск. Вначале, прислонившись к опущенной полке, вроде бы задремал, но потом встрепенулся, отыскал в своём потёртом портфеле блокнот и начал что-то писать. Но, видать, не сложилось. Бросил блокнот на столик, подошёл к приоткрытому окну. Смотрел на мелькающие сосны, и ветер метал его седые волосы.

Ходила к Полозкову:

– Вам дозволено рыться в архивах, так, может, узнаете что-либо о подпольной организации Карачева?

А он ответил:

– Документы о ней разыскивать, а тем более писать что-то – труд напрасный. В КГБ5454
  КГБ – Комитет государственной безопасности CCCP (разг. «комитет», «органы», «контора», «чекисты», «гэбисты»), центральный союзно-республиканский орган государственного управления Союза Советских Социалистических Республик.


[Закрыть] не хотят признавать факт ее существования.

Так что пока приходится брату увековечивать «факт существования» подпольной организации в собственном романе «Троицын день».

Ничего не помню о подпольщиках, – была малышкой, – но вот отрывок из воспоминания мамы:

«После Сталинградской битвы стали люди головы подымать: оказывается, не так страшен черт, как его малюють, можно и немца победить. А вскорости пришла к нашей соседке Шуре Собакиной связная от партизан, и стали мы через нее кой-какие сведения им передавать: сколько немцев, как себя вядуть, сколько машин, какие… Партизанам же все интересно было! Да и соли, бывало, соберем, табачку переправим. Господи, а как же при этом режиме и помогать-то? Вот и объявила Шура себя портнихой, чтоб с людьми связываться. Как пошли к ней!.. Прямо дорогу протолкли. А разве ж можно так ходить-то?.. под самым носом у немцев? Комендатура ж рядом была. Я и говорю Виктору:

– Не ходи туда, не обойдется без провокатора, обязательно какой-нибудь вотрётся!

Но куда там! Витя-то мой: надо с немцами сражаться, надо одолеть их! А раз приходить ко мне эта Шура и говорить:

– На-ка, возьми себе…

И подаёть штамп «Смерть немецким оккупантам!» да список какой-то: распишись, мол, что получила.

– Да иди ты к свиньям! – аж вся затряслася! – Что мы, для этих бумажек работаем? Мы для себя работаем. Каждый по крошечке сделаить, а немцам – во вред.

Но печать взяла, а мой Витька и начал… Как вечер, нарядится в батькин пиджак, в валенки его большие и по-ошёл. Повесють немцы листовку, какие они хорошие да милосердные, какое счастье всем нясуть, а Витька хлоп сверху: «Смерть немецким оккупантам!» Вот руки у него всегда и в чернилах. Что если поймають? Доказательства ж сразу видны! И вот, бывало, как пойдёть с этой печатью, а я стану возле окна и задеревенею вся… и гляжу в конец улицы, и не могу с места сдвинуться: никогда больше не увижу моего Витю!.. А уж как покажется, да еще ровным шагом идёть, и начнёть мое сердце отходить, отходить. Уж очень волновалася за него, он же такой безоглядный был! Когда наши бомбить-то начали… так что он удумали с Володькой Дальским: как самолеты начнуть заходить на бомбежку, а они залезуть на крышу дома, где немцы живуть, да в трубу лампу и опустють, вот самолеты потом и лупють по этим хатам.

Когда начала к Шуре связная от партизан ходить, то некоторые стали проситься, чтоб она провела их к ним, а немцы, видать, и распознали про эту связь, и подослали к Шуре провокатора. Приходить раз одна к Собакиным, назвала себя Александрой, будто сама она из Москвы, попала в окружение, немцы над ней издевалися… Наговорила много! А я как глянула на нее, так сразу и определила: провокатор это! Глаза-то её верту-учие!.. так и нижуть, так и нижуть насквозь!

– Шур, – говорю, – знай, недобрая эта женщина, напрасно ты ее привечаешь.

А она и слушать не хочить, ведь Александра эта так к ней уже подладилася! Ну, под Новый год устроили они вечеринку, пригласили ребят. И ребят – самых вожаков. Тосты!.. Эта Александра с Авдеевым милуется, на шею ему вешается: нам, мол, больше, больше народу надо! А он и давай ей хвалиться, кто и что уже сделал. Вот потом-то всех их и поарестовали тут-то вскорости, после Нового года. А началось с того, что собралася Шура одну семью к партизанам переправить, а провокатор эта и увязалася с ними. Собралися они, пошли. Только от Карачева отошли, а их возле Мылинского моста и схватили, и покидали в машину. Ну, после этого и началися аресты. Забрали Шуру Собакину, дочку Марии Васильевны Инну… А Инне всего семнадцать лет только и было-то. Потом Мария Васильевна ходила проведать их, так Шура аж синяя вся была, так ее избили, а Инна даже встать не смогла, к матери выйти. Быстро их расстреляли. А с ними и еще человек пятнадцать, – листовки и списки разные у них нашли… Это моей золовки Рипы тогда отец работал на железнодорожной будке, вот мимо нее как раз дорога к складам и проходила, где их расстреливали. И видел он, как их везли туда, – из машины кто-то выглянул, крикнул: передайте, мол, нашим…»

2013-й

Привет! Да у нас всё по-прежнему, а ты как?.. Ну, эту новость твою знаю: вчера Наташка с Настей хотели тебе телевизор отвезти, да?.. Конечно, конечно, снег пошёл, дорога плохая… А сейчас она звонила мне, приглашала с ними ехать, но я… Не, Ви, для меня такая поездка слишком утомительна, я как-нибудь одна приеду, когда потеплеет, посидим с тобой, поболтаем. Ну, да, да. Пока.

Ой, опять… А что тебе не нравится? Ви, не физически я устаю, а от разговоров. Да ничего у меня не болит! Ви, твой сосед уставал и помер потому, что в нём рак развивался, а во мне, надеюсь не… Ну не выдумывай ты, пожалуйста, и не надо мне из-за этого звонить через каждые полчаса!.. Обещаю, обещаю, что схожу к врачу. Ну да, может и сего… или завтра… Ой, ты у нас прямо миллионер, деньги за меня заплатишь! Да сама я… если пойду. Пойду, пойду! Обещаю. Пока.

Привет, Ви! Нет, ничего не случилось, просто хочу спокойной ночи тебе… Я-то постараюсь спокойно, а ты опять за своего фон Бока – до четырех? Да ты что? Нога сегодня не болит? Ну, я же с год твержу тебе и твержу: «Леотон» боль снимает, а ты… Вот и молодец, что наконец-то… Да, да, три раза в день. Да, дороговато, но для здоровья не скупись, тебе государство на лекарства деньги даёт. И всё-таки ложись-ка спать, пока ничего не болит, а фон Бок подождет. Ну да, может, он и… Может, он и так… Может, и помешал Гитлеру Москву захватить. Да, конечно, ты имеешь право так думать… и писать – тоже, но ночью лучше спать. Ну, если тебе с фон Боком ночами интересней, то оно конечно… Тогда пока, пока, интересного общения с немецким генералом!

1983-й

Тогда Виктору шёл пятьдесят пятый год, и он работал в заводской многотиражке Брянска, здесь же была у него кооперативная квартира, в которой жила его третья и любимая жена Натали с дочкой и сыном, но по-прежнему, каждый день уезжал он за сорок километров в Карачев, – там и мама, и огород, с которого они ещё что-то продавали, а самое главное, его роман «Троицын день».

Мама, Виктор и Женя.

А первый раз он женился на студентке медицинского института, и когда та закончила его, ему надо было ехать с ней куда-то на три года «по распределению», но он отказался, и они развелись. Помню Женю: красивая была. И длинные, волнистые волосы её помню, – не любила их прятать под шапками, вот и… Вызвали как-то зимой к больному, а в дороге с машиной что-то и случилось. Простояли долго, а Женя-то без шапки! Вот и простудила голову, и умерла.

Долго брат ходил холостяком, но потом снова женился на местной поэтессе. И сын у них родился, но всё так же, после работы, уезжал он в Карачев к маме и своему роману. Когда же начались нелады и с новой женой, то из заработанных с огорода денег, дал он ей сумму на вступительный взнос для кооперативной квартиры, и они развелись.

Женщины брата… И первая – Людмила. Никогда не видела её, но запомнилось это имя потому, что мама и брат говорили о ней не раз. Виктору было тогда только восемнадцать, а ей… В общем, как говорила мама, была она «опытной женщиной», но брат настолько потерял голову, что подарил возлюбленной золотые часы, которые мама берегла на всякий случай, – ведь могли прокормить нас какое-то время, если бы пришлось совсем лихо.

Потом была первая жена Женя, о которой уже писала. Почему они расстались? Да, он не поехал за ней по распределении, но только ли из-за того, что хотел писать роман? А может… Есть в моих дневниках вот такая покаянная запись, сделанная много лет спустя:

«Мне – тринадцать, Виктору – двадцать два. С компанией его друзей, в которой была и Женя, пошли мы как-то в лес, на маевку, как называли тогда такие вылазки. Повеселившись, возвращались пешком в Карачев, – автобусы тогда еще не ходили. И вот шли мы шли, а когда до дома оставалось километров пять, вдруг какой-то грузовик притормозил, все к нему устремились и стали прыгать в кузов. Прыгнула и я, а мой брат, который приотстал из-за больной ноги… И сейчас перед глазами: он удаляется от нас, становясь все меньше и меньше, а веселая, гогочущая компания, радуясь случайной машине, машет ему руками… Да нет, было, было мне жалко брата! Но вот пойти против всех и попытаться остановить машину… Нет, не сделала этого. Виктор, конечно, пришел домой, но, ничего не сказал мне и лишь взглянул как-то… И этот его взгляд преследовал меня потом до-олго! Да и теперь хочется крикнуть: никогда не предавайте! И особенно тех, кого любите, ибо поступок этот нельзя исправить и тенью зловещей будет висеть над вами до конца жизни».

Вот такая запись, от которой мне больно и теперь, а тогда… Ведь жена Виктора тоже не попыталась остановить машину, чтобы подождать прихрамывающего мужа, так, может, как раз этого он ей и не простил?.. А, может, еще и потому, что тёща была «партийным верным ленинцем», и когда узнала, что зять пишет роман, в котором есть недозволенное против режима и из-за которого не хочет ехать за дочкой по распределению, пошла в КГБ и донесла на него, после чего «товарищи в штатском» не раз вызывали брата для бесед.

Глубокой влюблённостью брата была Рима Медведева. И была она очень красива! Большие синие глаза, иногда отливающие зеленью, светлые волнистые волосы, фигурка, как у греческой богини, – глаз не отвести! – но характер был такой же увлекающийся и решительный, как и у брата, а поэтому, когда влюбилась… И парень-то был незавидный, а вот повезло же – с такой!.. Так вот, когда Римма влюбилась и забеременела, то он уехал от неё. Знаю, Виктор предлагал ей стать женой и после случившегося, но она… Она бросилась под поезд. Каково было брату? Только могу предположить, но портрет Риммы всегда висел над его письменным столом.

Были, конечно, были у него увлечения и еще, – никогда не мог устоять перед женской красотой! Так однажды привёз из командировки деревенскую красавицу Настю, которая жила у нас с неделю, а потом исчезла.

Но самой любимой и верной женой стала Натали, бывшая его ученица по литературному кружку Дворца пионеров, когда окончила Ленинградский университет.

Любил ли он всех своих женщин? Да, конечно, но думаю, что видел их прежде всего такими, какими хотел видеть, открывая… нет, придавая им черты своих любимых героинь романа, с которыми не расставался всю жизнь. И именно они стали для него самыми реальными и с теми свойствами характера, которые пленяли, а посему и становились ведьмами, – в русском наполнении этого слова, – умеющими заворожить, могущими делать добро, зло и ведающими то, чего не могли знать его герои-мужчины.

2013-й

Что это ты прямо – с утра… и голос смурый? Да, да… Мужик за угрозу троих пристрелил? Только пригрозили, а он их – из ружья? И сколько ж ему дали за это? Восемнадцать. И ты считаешь несправедливо? Ви, но ведь только грозили ему те, а он… Нет, я не согласна с тобой, не согласна. Ви, не будем спорить, а? Ви, не надо, давай не будем. Не надо, не будем, не надо, не бу… Да деревни не потому гибнут, что почти все пьют, а трезвых бандиты вырезают, а потому… Ну да, конечно, я в деревни не езжу, ничего не знаю, только ты и ездишь. Наташка рассказала? Да в этом Волкове, где домик вы купили, всего и жителей-то три человека, а ты: деревня! Ви, не будем и об этом спорить, а? Хорошо, хорошо, я ничего не знаю. Да, да, ты всё знаешь, пусть так и будет… Ой, ты и об этом мужике говорил мне уже несколько раз! Ну повесился он, ну, значит, лихо ему было и ни я, ни ты не могли бы ему помочь… А этого кто и где зарезал? В Москве. Но ведь такое и раньше было, и раньше резали. Ну да, если б остался в Карачеве, может, и не… Ой, опять ты – о первом? Ну, пиши, пиши письма в защиту убийцы троих, а я могу тебе сказать только вот что: братец, ты с ума сошел… Ну да, и мама тебе то же самое сказала б. Сказала бы, да еще как! Ви, не будем ругаться, а? Не могу, не хочу, не бу… Ты меня этими мужиками уже достал и завёл до самого вечера! Да, Ви, да! Ладно, постараюсь забыть. Ага… да… пока, пока.

Да, Вить. Да ладно тебе, не горюй, ну, как ты ему поможешь?.. Синяки под глазами у твоего соседа пройдут, но если б он только пить бросил… Ну да, да, да. Кстати, в прошлый раз ты говорил, что в округе восемнадцать знакомых мужиков спились и умерли, а сегодня уже двадцать пять. Что-то быстро список пополня… Ви, да пьющих во все времена хватало, думаю, что и теперь не меньше, не больше. Конечно, ты никуда не выходишь, видишь только пьяниц под своей липою, вот тебе и кажется, что вокруг – одни пьяницы… Ой, одно тебе могу посоветовать: держи хвост пистолетом. Вот и молодец, вот и умница, узнаю теперь брата, а то… Ну, «спокойной ночи» посреди дня ты мне рановато желаешь, а вот пока-пока… Пока и тебе.

Привет! Что это ты голосом таким упавшим? Да ты что! И сколько ж. Ой, сразу две курицы задрал? Ви, это ты Кея головами куриными кормишь, вот он и идет на запах. Ну да, да, и что ж Сашка? Ага, будешь ругаться, если сразу две. Конечно, надо тебе уплатить за них, а как же? Да обалдел он что ли? Если у него семь куриц за лето пропало, так тебе за всех и платить? И правильно ответил… и правильно, да, да. Конечно, Жаль Кея, еще раз сорвется, начнет соседских кур драть, а его и убьют. А что теперь поделаешь? Ну, ладно, ты пока не падай духом, может, и не сорвётся, может, больше и не… Да! Я же музыкальный центр тебе купила японский. Ага, японцы добросовестно всё делают, так что скоро с дочкой тебе привезём, будешь музыку слушать какую хочешь. А какую хочешь? Бетховена5555
  Людвиг Бетховен – (1770– 1827), немецкий композитор и пианист, последний представитель «венской классической школы».


[Закрыть]? Хорошо, куплю диск с Бетховеном, а еще кого? Ага, подумай, до вечера. До «спокойно ночи».

Да, Ви. А сколько Сашка был тебе должен? Полтысячи? Ну вот, как раз за двух куриц и… а больше не давай, а то я знаю тебя, будешь гнаться за ним и прибавлять. Конечно, пусть еще и благодарит, что огородом твоим пользуется, деньги на нём зарабатывает. Да! Насчет музыки подумал? «А на том берегу незабудки цветут, а на том…» Так это Александр Малинин5656
  Александр Малинин (1958) -, советский и российский певец, народный артист России.


[Закрыть] поёт. Хорошо, поищу и Малинина. Спокойной ночи и тебе, не расстраивайся очень. Пока. И тебе хороших снов.

1984-й

Брат позвонил Платону:

– Приезжай, помоги погрузить пианино на машину, отвезти в Карачев надо, а то тёща и жена грозятся из окна выбросить.

Боже мой, и зачем ему в Карачеве очень старое немецкое пианино, которое оставила ему бывшая жена?.. Кстати, вызывал как-то к этому сокровищу настройщика, а тот сказал: инструмент восстановлению не подлежит» и стало быть… И что он с ним будет делать?.. Но стащили-таки они с Платоном пианино с четвёртого этажа, а машина так и не приехала. Опять его – в подъезд. А вчера звонит:

– У нас в подъезде уже две недели, – и смеётся, – концерты детишки на моём инструменте устраивают.

– И когда ж эти концерты закончатся? – тоже засмеялась.

Нет, не знает.

Снова позвонил Платону, а тот и ляпнул: надо, мол, «предать этот инструмент огню».

– Платон, ну как ты можешь так?.. – тихо забурчала. – Да, нам пианино не нужно, а для него оно что-то значит, вот и пусть…

Но погрузили, отвезли. Недавно ездила в Карачев: стоит «инструмент» на куче торфа напротив курятника, поблескивая немецкими вензелями. Забавная инсталляция!

Перетащил в коридор.

– Что, там и останется? – спросила, когда приехала.

– Нет, – улыбнулся, – пусть до холодов постоит, а когда мамка попривыкнет к нему, то разрешит и в хату… заташшыть. – И рассмеялся: – Вешш-то дорогая, заграничная, нехай ребяты брынькають.

P. S.

А судьба у «вешшы» такая: осталось пианино в коридоре, не получив прописки в хате, и одно время мама хранила в «инструменте» пшеницу для кур, но когда Витька снял и для чего-то приспособил переднюю панель, то надобность в нём и вовсе отпала, и теперь, словно прижавшись спиной к теплым брёвнам хаты, пианино нет-нет да улыбнется обнаженными рядами светлых молоточков и клавиш из под вороха всякой утвари.

Да что пианино! У калитки нашего дома долгие годы стоял на приколе небольшой автобус, который уже и не помню, где братец достал и как подкатил к дому? Никакого практического применения этому транспорту не было… А, впрочем, вначале пробовала мама хранить в нём огородный инвентарь, но когда кто-то сорвал замок и унёс даже лопаты, то автобус так и остался стоять открытым и в нём иногда играли дети, когда были маленькими, а позже находили приют бездомные кошки и собаки.

Да, конечно, реальная, рутинная жизнь для брата была серой необходимостью, с которой, – не скуля и не делая из этого драмы, – он просто мирился. Но и в этой рутине всегда искал то, что заставило бы напрячься для преодоления, выдуманного им самим, препятствия и это, вечно будоражащее желание, подталкивало его к действиям, непонятным здравому человеку. К примеру, ну зачем было день за днём выдалбливать из огромного пня, который однажды объявился у нашего порога, улей для пчёл? Ведь на его маленькой пасеке уже стоял сбитый им же, из досок.

А зачем было привозить к дому огромную металлическую трубу длиной в десять метров и диаметром в полтора, копать для нее яму, при помощи друзей и соседей закатывать её туда, зарывать, а потом строить над ней навес… Правда, было это во времена усиленной пропаганды «угрозы нападения Америки на страну Советов», но… Но не думаю, чтобы затевалось это ради убежища, а… Нет, не знаю ответа и сейчас: для чего? Но труба всё ж нам послужила: в жаркие летние дни мама хранила в ней овощи, которые с вечера готовила для продажи, да и кур как-то попыталась в ней поселить, но те не захотели признать достоинств надежного курятника.

Конечно, понимаю: у каждого – свои тараканы в голове, вот и у Виктора… Ну не мог он, к примеру, расстаться с уже неработающей стиральной машиной, приёмником, телевизором, – были они для него чем-то живым, одухотворённым и поэтому: «Ну, как можно выбросить-то?» Да-а, как он мог выбросить то, что служило ему столько времени? Так же – и с родным домом… Когда в очередной раз я скулила: «Ви, переселяйся к жене и детям. Ведь чтобы жить в нашей родной хате, нужно здоровье и, прежде всего, хорошие ноги, а твои…» На что он качал головой, смотрел на меня сразу потемневшими глазами, и я читала в них: «Ну как можно предать родное гнездо?»

2013-й

Да, Вить. Так ведь он тебе не племянник. Ну, как «как»? Валя – твоя племянница, а её внук… Ладно, верю, что оговорился. Да ты что! В восемь утра пришел и уже выпивши? Ой, плохо. Бедная Валентина! Ну да, в шестнадцать лет и выпивать… А где ж он деньги-то заработал на пиво? На стройке. Да не ругай ты его, несчастного, ведь ребёнку обидно, что при живом отце и матери он – сирота. Мало ли что бабка с ним! Валентина – бабка, а не мать с отцом. Надо бы Насте приезжать из Италии и увозить сына, а то беда будет… Ой, да перестань валить всё на бесов! Ой, да не хочу и слышать про эти средневековые бредни о слоях ада! Ви, ну откуда Даниилу Андрееву5757
  Даниил Андреев – (1906—1959), русский поэт и писатель, автор мистического сочинения «Роза Мира».


[Закрыть] знать, что их под землёй двести семьдесят шесть, считал он эти слои что ли? Нет, и не говори мне про них. Андреева я могу понять: сидел человек в лагере, писал там свою «Розу мира» и для него эти фантазии были спасением, а вот то, что ты в них… Да не обижайся ты! А насчет Валиного внука… Скажи ему, чтоб приехал к тебе и поговори с ним по-доброму. Хорошо, и я позвоню ей. Хорошо, и я скажу. Ага, пока.

Привет, отшельник!.. Да не паникуй ты, всё у нас нормально, как и вчера, и позавчера, и запозав… Конечно, новое чревато, а поэтому и, слава богу, что ничего нового, а ты как? Ну и хорошо, что и у тебя… Ой, аж пять раз подряд «Аппассионату» слушал? А я только раз могу, и то потом нервы… И Малинина до четырех ночи? Да нет, песня очень хорошая, но слушать её ночами и на всю громкость… Ну, раз очень нравится, то слушай, слушай. Кстати, Натали переслала мне твоего фон Бока, буду читать. Конечно, всё скажу, ничего не утаю… как на духу, как перед Богом. Хорошо, передам твои приветы всем, а ты – Кейту и кошкам от меня лично. Ну, что ж, кошки мышей ловят, Кейт охраняет, так что кормить и их надо, а как же? Ага, пока, до вечер. Прочту, прочту твою главу и выскажусь. Пока.

Да, Ви. Мы – в обычном режиме, а ты? Ну, и хорошо, что и ты. Только ноги? Бедный ты наш страдалец, и чем тебе помочь? Да не ругай ты их, они тебя восемьдесят лет носили, а теперь ты им послужи. Вот и не ругай, а лечи… Ага, прочитала твою главу о фон Боке. Да, конечно, интересно, драматично, но… А вот что. Уж очень густо у тебя текст замешан, много информации на читателя обрушиваешь. Ну, как же! У тебя в одной главе и о войне, и о революции, дворянстве. Как немного? Для простого читателя это очень даже много, а тут еще фон Бок со своим мистицизмом. А зачем ты мистиком-то его сделал, он же немецкий генерал! Ну, может, и такие были, может и… Ладно, хорошо, я согласна, но всё же, слишком много информации втискиваешь в одну главу… Конечно! В принципе всё это интересно, но… Да, захватывает, да, не зря трудился. Ага, не только над этой главой, но и над романом. Ага, не зря, главное, что тебе интересно было жить, писать его. Ну вот, видишь… Конечно, я права, так что засыпай сегодня с мыслью, что всю жизнь делал нужное для себя и для других дело, которое… Ага, пригодится наша писанина потомкам, пригодится. И тебе спокойной ночи. И тебе прия-ятных снов.

1985-й

И зачем она только позвонила? Старушка эта, во время моей передачи об умельцах, и предложила бесплатно забрать у нее старый «Запорожец», – муж, мол, уже не ездит на нём, так, может, кому на запчасти пригодится? А я и рассказала брату… Завелся сразу, с пол оборота: поедем к этим старикам, договоримся, возьмём машину!.. но только не даром, нет!.. только если купить… Ну, конечно, разве ты можешь «даром»? Но этого ему не сказала, а, ухмыльнувшись, спросила:

– Может, тебе пианино хватит?

– Какое пианино? – удивился, но тут же, вспомнив: – А-а, что в коридоре стоит…

И засмеялся: нет, мол, не хватит, надо теперь к нему еще и машину «в пару». И началось: выклянчил у мамы триста рублей на это приобретение, заставил меня позвонить тем старикам и раз, и другой… И звонила. Куда денешься? Но надежда остановить его порыв меня не покидала: выяснилось, что хозяева утеряли паспорт машины. И что ж он? Старикам отдал задаток, а в ГАИ отнес заявление с просьбой выписать дубликат паспорта, и через месяц… правда, с моей помощью, получил его. И сразу – к хозяину машины:

– Иван Федорович, теперь у вас есть паспорт на машину, может, уже передумали продавать, я не буду иметь претензий.

Ну, конечно, как братец мог – иначе? Но хозяин… Нет, он по-прежнему – не против. Вот сделка и состоялась: отдал владельцу деньги, да на радостях еще и штраф за него уплатил в ГАИ «за утерю паспорта». Спросила:

– Ты хоть расписку-то с него взял, что, мол, расплатился, купил…

Только рассмеялся:

– Да нет, он – мужик честный.

Ну, честный, так честный.

Как отбуксовывал эту колымагу в Карачев? А вот так: снова выхлопотал машину от завода, прицепили, по-оехали… Но с первой попытки не удалось, – погнулась труба, на которой буксировали. И случилось это еще при выезде из города. Кипятился, рассказывая:

– Шофер… сволочь попался! Говорил же ему: не больше пятидесяти километров в час надо ехать, а он… Вот и погнул трубу. Да еще пригрозил Виктору:

– Будешь ругать, так брошу тебя здесь на хрен и уеду.

И что ж брат?

– Как же можно среди дороги человека бросать? – только и ответил. – На, возьми еще десятку, буксируй назад.