Текст книги "Касьяниха"

Валера

С Валерой мы познакомились еще на льнозаводе. Потом начался учебный год, и мы уехали. Отношения с Валерой как-то сами исчезли. Когда я уже училась в институте, мне пришло письмо от него из армии. Жалко парня. Стали мы переписываться, бумага терпит. Валерка писал очень хорошие письма. При этом он писал: «Я понимаю, мне служить четыре года, что меня ждать? Ты встречайся с кем-то, только не влюбляйся сильно…» Иногда он писал: «Я бы пешком к тебе пошел, так соскучился». Я не придавала значения этим письмам и жила своей жизнью. Я ж никому ничего не обещала. Да и Валерку забыла. Да и не любила его никогда. Просто мы тогда на льнозаводе вместе с танцев ушли. Да, мы с ним общались. Он хороший парень. Но не для меня.

А когда я была на полугодовой практике в деревне, однажды собралась поужинать, и тут двери открылись, и вошел военный. Я растерялась.

– Что, своих не узнаешь?

– Каких своих? – возмутилась я.

Меня задели эти слова – «своих». Каких «своих»? А меня спросил? Я сердито сказала:

– Вообще-то у меня сегодня свидание, – хотя никакого свидания у меня не было.

Но в этот вечер с танцев я ушла с парнем, который вовсе мне не нравился, просто наперекор Валерке.

Утром мы поехали домой. Всю дорогу я ему объясняла, что я его не люблю.

Валерка остался у нас пожить.

– Может, Галя одумается? – говорил он. – Я не поеду домой, пока ты там.

Родителям Валерка очень понравился. Он был веселый, общительный, стремился помочь в чем-то. Но меня задело слово «своих». Каких «своих»?

Я решила приехать с парнем, который мне вовсе не нравится. А он таял, что я «соглашалась» быть его невестой. Это для Валерки. Мама устроила нам вечер. Накрыла стол. Генка очень нервничал, увидев Валерку, особенно когда я танцевала с ним. Валерка весь вечер объяснялся в любви. Но я твердо ответила, что никогда не буду его.

Утром я уехала в институт, так как закончилась моя практика. Валерка уехал к себе домой, сказав Машеньке, моей младшей сестре:

– Машенька, я напишу тебе, ты ответь, пожалуйста. Галя, может, одумается.

И вдруг в институт явился Генка, тот парень, что был громоотводом для Валерки. Он, оказывается, тоже влюбился в меня. Я не знала, куда от него деваться. Когда он приходил в общежитие, я отправляла девчонок сказать, что меня нет. Долго он ходил, но я все время избегала его.

Однажды я вдруг сказала девчонкам, что Валерка примчится ко мне, стоит мне его пальчиком поманить.

– Ну, уж так и прилетит…

– Спорим!

Я отправила открытку с короткой записью: «Приезжай!» Он действительно прилетел. Я немного растерялась. Но потом сказала, что я встречаюсь с парнем и сегодня мы идем с ним в кино. Конечно, этого ничего не было. Но надо же было как-то выкрутиться!

Я позвонила другу нашей компании Вовке:

– Вовка, выручай! Мне сегодня надо как-то отвязаться от поклонника. Помоги. Пойдем в кино!

Вовка согласился, но потом сказал:

– Ну, чего ты делаешь? Что ты издеваешься над парнем?

Валерка тоже пошел в кино и издали наблюдал за нами. А утром сказал:

– Ты мне назло?

Он, конечно, уехал, но пари выиграла я.

Как-то Машенька мне сказала:

– Галя, что ты издеваешься над парнем? Он же тебя так любит! Он мне написал, что чуть не сжег свою квартиру, так задумался о тебе. Поставил варить на плиту, и обо всем забыл. Очнулся, когда все было в дыму.

Но, видно, он был не моя судьба. Мне хватало одного какого-то слова, движения, чтобы расстаться с любым парнем, даже если он и нравился мне.

Познакомилась я как-то с одним журналистом. Он читал мне стихи. С ним было интересно. И однажды он сказал:

– Будь моим светильником.

Я рассмеялась и ответила:

– А что, в квартире света нет?

Я больше с ним не встречалась.

Почему-то я долго боялась слова «замуж». Видимо, страх был перед замужеством из-за отца, который пил, нас всех бил, буянил. Поэтому, как только начинали говорить о замужестве, я рвала всяческие отношения и больше не встречалась.

В те времена мы были воспитаны строго. Мы были инфантильными. Я даже боялась целоваться. Думала, что поцелуешься – дети будут. И боже упаси обниматься на улице! Еще увидят! Стыд какой! С парнями встречались, но дальше разговоров не шло.

Помню, пошли мы с моей подружкой детства Люськой Царкиной на каток вечером. Там после 21.00, по-моему, вход был бесплатным. Сидим мы с ней, переобуваемся, и тут подкатили к нам человек десять пацанов 14—15 лет. Мальчишки стали цепляться. Люська занервничала, стала грубить. Парни стали более наглыми. Я спокойно сняла коньки, и заметив, кто тут главный, отдала ему свои ботинки, сказав:

– Мальчики, может, проводите нас. Я боюсь по ночам.

Парни согласились. И шли нормально. И уже перед общежитием кто-то вдруг решил приобнять меня. Я размахнулась коньками:

– Я думала, вы нормальные, а вы… – не договорив, я резко повернула на крыльцо общежития.

Мои университеты

После 10-го класса мы с одноклассницей Люсей Тимофеевой поехали в Сестрорецк поступать в дошкольное училище. Первым экзаменом было сочинение. Этого я не боялась и была уверена, что сдам. Писала я грамотно, литературу знала хорошо. И как же я была удивлена, что экзамен этот я провалила. И в то же время мы с подружкой обрадовались этому известию. Хотя я, как мне сказали, допустила три синтаксические ошибки. А вообще, приезжих всех отчислили, не было общежития.

Мы на радостях отправились на взморье, в дюны. Кварцевый песок побережья проваливался, как снег. Ветер перегонял с места на место песчаные гребни. У берега бултыхались люди. Мы тоже забежали. Но море было нам по колено. Разве тут покупаешься? Мы побежали, чтоб было поглубже. Однако когда мы добрели, чтоб воды было по грудки, легли на воду, то почувствовали страшную тягу в море. Видимо, был отлив. Мы в испуге оглянулись и увидели, что берег отдалился до горизонта. Тут уж мы перепугались не на шутку. Изо всех сил рванули к берегу, пока не почувствовали ногами дно. Мы вскочили на ноги и рванули к берегу. Теперь нам стало понятно, почему люди плескались на мели. Больше мы сюда не приходили. Балтийское море теперь нас пугало. Да и вскоре мы уехали домой.

С осени мы с подружкой устроились помощниками маляра, а позднее стали малярами 6-го разряда и работали на стройке. С красками нам разрешалось работать не более 4-х часов. Но мы же были патриоты. И если взялись за дело, то стремились закончить как можно быстрее. Мы трудились по 10 часов. И однажды ночью я почувствовала дикие боли в животе. Меня всю выгибало, я покрылась вся «лепешками», словно меня хлестали крапивой. Утром меня забрала «скорая». Было сильнейшее отравление, отек Квинке, как результат, и крапивница высыпала.

После этого я очень долго не переносила никаких красок и даже растительного масла. Многие годы я не могла ничего есть на растительном масле, особенно жареное.

На стройке мы познакомились со многими замечательными людьми. Был там такой печник дядя Ваня. Без мата, казалось, он не мог и слова сказать. Но когда мы появлялись с Люсей, он говорил:

– Мужики, кончай материться, девочки идут.

И все смолкали.

Но над одним электриком мы издевались по полной. Узнав, что он был в плену, мы стали строить козни против него.

– А почему ты в плен попал? Почему не застрелился?

– Так я без сознания был, ранен, – терпеливо пояснял он нам.

Но мы не унимались:

– Почему же потом не бежал?

Мы в открытую его презирали: «Предатель!», – и издевались над ним, прятали его инструменты.

Как-то мы так его достали, что он не выдержал и закрыл нас в подсобке. Мы представляли себя партизанками, захваченными фашистами. Упорно искали лазейки, чтобы вырваться из плена.

– Глупенькие вы, девчонки. Ничего вы не понимаете, – сказал он, открывая нас.

Только позднее мы поняли, какие же мы были дуры!

Однажды на политзанятия пришел молоденький лектор. Симпатичный такой. Я засыпала его разными вопросами. Надо же было показать, какая я умная. А утром мы вдруг узнали, что парень тот умер. После лекции у него случился приступ эпилепсии, и он скончался. Я корила себя, что виновата в его смерти. И чего прицепилась к парню? Но ведь я не знала, что он болен!

Мы с Люсей пошли за реку (он там жил) на похороны этого парня. В гробу он лежал как живой. Румянец играл во всю щеку. Все перешептывались: «Живой! Живой парень-то! Чего спешат его похоронить?»

Жуткое было зрелище. Впечатление, что хоронили действительно живого, словно спал. Даже, казалось, дышал.

В августе 1960-го года мы с Клавой поступили в институт.

В институт я поехала в Тамариной коричневой юбке-шестиклинке из штапеля и белой кофточке с рукавом «фонарик». На экзамены я надевала Томкино красное шерстяное платье, прямое, ниже пояса карманчики-прорези, ворот – отложная стоечка. Выглядела я «королевой». У меня никогда еще не было такого красивого платья. Я же до 10-го класса носила только обноски.

Как-то в 10-м классе Маринка Ершова, мать ее врач-рентгенолог, а отец какая-то шишка, жили они зажиточно, так вот эта Маринка посмеялась надо мной, что у меня на локтях заплатки. Весь класс тогда встал на мою защиту. После этого Маринка уже не смела мне говорить, что я нищенка. А ведь мы с Маринкой дружили с детского садика, и я даже бывала у нее в гостях.

Первый экзамен – сочинение. Я его без подготовки сдала на «отлично», а дальше уже были дни для подготовки, и все пошло, как по маслу. На первый-то экзамен мы вечером приехали, а утром уже писали сочинение.

В комнате нас было 13 человек. Особо готовиться было некогда. Но через год после школы вдруг все всплыло, что знала раньше, словно я только вчера все учила.

Вскоре мы были уже студентами. Осенью нас отправили на картошку. Нас разместили в заброшенный домик. Мы газетами заткнули все дыры, чтобы не дуло. На пол в комнате расстелили солому и одеяла, и укрыли простынями, которые нам дали. Спали на полу все вповалку. Сами по очереди топили печку и варили на всех. Первый раз весь дым пошел в избу, но нам прочистили трубу и все пошло легче.

Каждое утро нам привозили ведро молока. Мы наливали его в ведерный чугун и ставили в печь. К обеду молоко становилось красноватым с густой жирной пенкой. Кто-то пенку не ел, а я ее обожала.

По вечерам мы ходи в клуб на танцы в том, в чем и работали. Только гармошка заиграла, я первая вылетала на круг.

Как-то вылетела на круг, как всегда, смотрю, у девчонок страшные глаза, и они ими показывают вниз. А я еще руками взмахнула, развернулась и дала круг. И только тут я взглянула, куда показывали девчата. С ужасом заметила, что одна пуговичка слева у меня отстегнулась, и угол от брюк отогнулся. Я подхватилась и пулей бросилась вон.

– Доченька, да мы ничего не видели. Танцуй, милая! Ты так хорошо пляшешь.

Эти слова меня подстегнули еще. Я без оглядки бросилась домой.

Добежав до дому, присела сходить «по-маленькому». Вдруг слышу рядом топот копыт. Я в испуге вскочила, торопливо натягивая штаны. И тут нос в нос уткнулась в морду лошади. С лошади спрыгнул парень – «дурачок», и парень, который ухлестывал за мной.

– Галька, а ты чего тут делаешь? – спросил дурачок.

– Да так, ничего.

– А-а-а, я знаю, знаю…

Хорошо, было темно, хоть глаз выколи. Но на другой день, когда мы на картошку уселись передохнуть, он сказал:

– А вы знаете, что Галька вчера делала? Чисала.

Все рассмеялись.

Парня того, что ухлестывал за мной, я прогнала и больше с ним не встречалась.

А однажды мы только поужинали, я вышла на крылечко, вдруг вижу, на меня прямо вышел волк (а волки действительно заходили в деревню). Я сначала тихонько:

– Девчонки, волк…

А потом как заору:

– Волк! Волк!

Волк убежал. Все высыпали на крыльцо и расхохотались.

За поленницей после ужина присели в туалет несколько девчонок. Среди них была медлительная такая Люська Быстрова. Так эта Люська первой влетела на поленницу дров. Остальные, не успев надеть штаны, тоже карабкались на рассыпающуюся поленницу дров. Картина маслом: «Не ждали».

Тут уж и я рассмеялась. Люська Царкина, подруга детства, сердито сказала:

– Чего обманываешь? Где волк?

И уже примирительно сказала:

– А я соль прихватила. Хотела на хвост присыпать.

На следующий год нас снова отправили на уборку урожая в Белозерский край. Едем мы в грузовике вповалушку. Тут Люська вдруг говорит:

– Ой, девчонки, в туалет так хочу!

– Давай за борт, мы тебя подержим. Кругом лес, никто не увидит.

Мы ухватили Люську за руки, заставив свесить вниз за борт свою жопу. Все просто укатывались. А еще грузовик постоянно на ухабах подпрыгивал. А девчонки подтрунивали:

– Люська, волк!

В деревне нас сначала поселили к какой-то слепой бабуле. В избе стояла только печь и железная кровать. Под кроватью жили козы и куры. Пол был земляной. Мы побрезговали и попросились в другую избу.

Вот теперь нас разместили в новый дом, хозяйка нам готовила, но мы по очереди все же дежурили. Надо было намыть «белые» (не крашеные) полы, сходить за молоком на ферму, начистить картошки, мыть посуду. По вечерам часто качались на качелях и крутили «колесо».

Однажды все село праздновало День рыбака. На улице был накрыт длинный стол. Чего там только не было! И все это из рыбы: пироги, котлеты, заливное, рыба жареная, копченая, в колбасках. И все безумно вкусно! Конечно, не обошлось и без ухи. А как же без нее. Гуляло все село. Удивительно, но праздник был трезвый. Никакой выпивки. Зато ели до отвала.

Работали мы всегда на совесть. И с собой нам давали картошки. Все были с огромными сетками. Этой картошки нам хватало почти на всю зиму.

Рядом с общежитием был рыбный магазин. Мы брали «рыбину» горячего копчения, которой хватало на всю комнату, а это 13 человек. Варили картошку. Ужин был на славу! Утром мы пили чай (горячую водичку), обедали в институтской столовой. А когда не было денег, брали соленую мойву, хамсу (она стоила копейки) и ели с картошкой. Когда же совсем ничего не было, перед стипешкой шли в клуб железнодорожников, знакомились с ребятами. Те водили нас в театры, кино, покупали мороженое, пирожное.

Тамара, сестра моя, она тогда встречалась с Борисом, своим будущим мужем. Пошли они в кино, а она говорит:

– Боря, купи лучше хлеба. Девчонки голодные дома сидят.

Вечером мы все лежим, думаем о том, чего бы перекусить. Уже ничего не было. Правда, лежала одна луковица и соль. И тут со смехом вваливаются в комнату Тамара с Борисом. В охапке, как дрова, она держала хлеб, булки, батоны. У Бориса кульки с сахаром, масло. Все вскочили, налетели гурьбой.

– Хоть мне-то оставьте, – засмеялась Томка. Какое там!

А было еще чище. На 1-е мая мы совсем остались без денег. Вечером мы еще отмечали праздник. Ребята, как всегда, приносили вино, водку, консервы, конфеты. Мы готовили винегрет.

Наутро кроме бутылки вина и луковицы ничего не было.

– Ну чего, девчонки? Праздник все-таки. Давайте выпьем.

Надо сказать, что это все же в общежитии было запрещено. И тут, только разлили портвейн по рюмкам (стаканам), вдруг стук. Слышим, декан наш пришел с проверкой. Все сунули свои рюмашки в шифоньер, а я вылила в рот. Но с испугу проглотить не могла. Тут заходит Виктор Соломонович:

– Галя, что с тобой?

А у меня глаза выпучены, я и сказать ничего не могу, и проглотить не могу. Хорошо, он, видимо, понял и сказал:

– Празднуете?

– Нет, – сказали все хором.

– Ну-ну, празднуйте, – и вышел.

Только тогда я с облегчением вздохнула и проглотила злосчастное вино.

А надо сказать, что декан ухлестывал за мной. Ему уже было за 60, а он, как мальчишка, бегал за мной. Прохода не давал. Я сначала плакала. А девчонки мне и говорят:

– Чего ты слезы льешь? Ты же умеешь отшивать парней. Раз он бегает за тобой, возьми и посмейся над ним.

И вот однажды мы отрабатывали на строительстве нового здания института. И я при всей группе вдруг ему говорю:

– Виктор Соломонович! Вы же за мной ухаживаете, так может, за меня поработаете?

Он молча взял мою лопату и стал копать землю. Но с той поры больше не стал меня преследовать. А то просто прохода от него не было. Раз приходит в комнату общежития к нам, а я одна у зеркала причесываюсь. Он вдруг ухватил меня за голову и давай целовать. Ударить – стыдно. Декан все же. Хорошо, девчонки пришли, и он вылетел пулей из комнаты.

Раз я ему говорю:

– У вас же жена. Что же за мной бегаете?

– Понимаешь, старый чемодан, без ручки. Но там барахло. Выбросить жалко. А тебя я люблю.

Мне стало противно от его слов. Старый, лысый. Еще так говорит.

И все же до конца института я его избегала. Уже после госов я должна была расписаться в документах (уже все расписались). Он распахнул дверь. Я в нерешительности остановилась на пороге.

– Не бойся. Я не трону тебя.

– Да я и не боюсь, – бойко ответила я. Но все же вошла с опаской.

Дипломы мы получали на следующий год. Я не поехала. Получала за меня Клава.

– Что же Галя-то не приехала? Я ее так любил… – сказал он Клаве.

В институте меня любили преподаватели. По окончании 1-го курса, когда мы сдавали методику математики, на экзамене мне достался билет про умножение многозначных чисел. Я должна была объяснить прием умножения. Я объяснила.

– Правильно, – удивился преподаватель. – А как объясняется в учебнике?

– Не знаю, я не читала, – призналась я.

– Отлично. Но так как ты не читала – четыре. Надо знать и уметь доказывать разные точки зрения.

А потом он по всему институту трезвонил, какая я умница.

– А ведь доказала все по-своему и верно!

Так меня и считали «гениальной». Возмущались, что я не учусь на повышенную стипендию.

– А ведь можешь заниматься на ленинскую стипендию и получить красный диплом!

Но я так не считала.

Тамара – это да! Она все экзамены сдавала экстерном, а потом уезжала в пионерские лагеря, где всегда была старшей пионервожатой.

На лекциях я всегда писала кому-то письма или читала книги, иначе я не услышу лекцию. Материал запоминала с лекцией и к экзаменам почти не готовилась. Открывала оглавление учебника, просматривала, и – загорать у реки, играть в волейбол. Шла почти всегда первой и просила отвечать без подготовки. Только все ужасно боялись преподавателя по истории КПСС Бланка Натана Семеновича. Он прошел войну и лагеря (еврей), был подстрелен при побеге и чудом выжил. Требовал от нас… А уж если семинар – поджилки тряслись у всех. С вечера все отчаянно зубрили и даже что-то конспектировали.

– Галя, подними руку отвечать. Выручи! Мы не готовы. У тебя хоть конспект есть, прочитаешь.

И вот я несмело тяну руку. Встала: в голове все плывет, ноги дрожат, тошнит с перепугу. Вот-вот рухну в обморок. Я руками ухватилась за парту, чтобы не видно было, как трясутся руки. А язык присох, во рту все пересохло. Я начала читать текст. Что я говорила и что читала – не помню. Только с той поры меня уже так не колотило на семинарских занятиях. А на госах и вовсе вышло чудо. Вечером я всем девчонкам объясняла один какой-то трудный вопрос билетов. Раз пятнадцать пришлось объяснять.

Когда я зашла на экзамен, как всегда первой, мне достался именно этот билет. Первый вопрос я знала на «отлично». А второй о съезде партии (уж и не помню каком) знала слабо, только основные вопросы, которые рассматривались на этом съезде.

– Можно я буду отвечать сразу?

– Нет, подготовьтесь, – и вышел.

Когда он вернулся, я уверенно отчеканила первый вопрос.

– Достаточно. Назовите основные вопросы, которые решались на съезде партии.

Я обрадовалась и быстро оттараторила и их.

– Отлично!

Я чуть не закричала от радости. Ведь остальные вопросы я толком и подготовить не успела. Весь вечер по очереди всем объясняла один вопрос.

Повезло, так повезло!

Я всегда сидела на первой парте, зная, что преподаватели обычно смотрят на последние ряды. Идет лекция по литературе. Вдруг преподаватель прервался и говорит:

– Петровых, – это моя девичья фамилия, – вы что читаете?

– Островского, – ответила я и продолжила читать.

– А что именно? – спросил он через минуту

– «Свои люди, сочтемся».

– Хорошо, на экзамене сочтемся.

Ну, все, – думаю я – завалит на экзамене, как есть завалит. Но читать так и не прекратила.

Как же я была удивлена, когда на экзамене было предложено вместо билета выбрать самой любую тему и рассказать.

– Как это самой? Я все знаю. Спрашивайте.

Но он все же настоял на своем. Когда же я стала рассказывать, он прервал меня и сказал:

– Ну, если и остальное так знаете, тогда «отлично».

На детской литературе мне достался вопрос «В. Маяковский». Но мне очень хотелось отвечать о Некрасове. И на экзамене я вдруг сказала, что не знаю этот билет.

– Сядь и готовься! Как это не знаешь! – строго сказала преподавательница.

Я тут же начала со стихов Маяковского для детей. Стихов я знала множество. И поехало…

Изумленная преподавательница произнесла:

– Уж если так «не знаю», как же можно отвечать, когда знаешь?!

– Да мне просто очень хотелось почитать вам Некрасова.

Государственные экзамены у меня были сданы все на «отлично», хотя на первом курсе была и тройка по анатомии, были четверки.

По методике истории был у нас молодой преподаватель. Люська Быстрова, моя подружка, влюбилась в него.

– Галь, давай сядем на первую парту. Я хоть посмотрю на него.

Я, как всегда, читала что-то.

В перерыве между лекциями преподаватель догнал меня:

– Вам что, не нравятся мои лекции? Я плохо читаю?

– Нет, что вы! Просто если я буду только слушать, я не услышу. А хотите, я вам вашу лекцию перескажу?

– Ну, зачем же? Ну, уж если вам это помогает, читайте.

С той поры мы с ним подружились. Люська часто тянула меня к нему в кабинет. Делала вид, что готовится к занятиям. Я же просто болтала с преподавателем. Иногда на нас шипели, если мы начинали смеяться. А потом я заметила, что он увлечен мной. Тогда я решила как-то это дело остановить, но не обижая преподавателя. Мы готовили комсомольскую свадьбу, и своего напарника из военного училища я пригласила в этот кабинет, чтобы подготовить программу.

– Это твой жених? – спросил учитель.

– Да, – ответила я уверенно, хотя он был просто соведущий свадебной церемонии.

Преподаватель, как мальчишка, надулся и перестал со мной разговаривать. Только однажды перед каким-то экзаменом он подошел к нам и говорит:

– Девчонки, а вы знаете, что Галина натворила?

– А что? – изумились те.

– Навалила целую кучу в углу, – и вдруг умолк. Все изумленно смотрели на него.

– Целую кучу бумажек от конфет, а меня не угостила, – все расхохотались. Напряжение перед экзаменом было снято.

Вскоре мы все разъехались. Мы должны были год отработать, и только через год получали диплом.

Ко мне пришло длинное письмо от преподавателя по методике истории. Я очень коротко ему написала, что люблю его, как преподавателя, а не как мужчину, тем более, что он женат и у него ребенок. Больше он мне не писал.

После госов у нас был выпускной. Клава дала мне шифоновое белое платье. Оно было как марля. Чтобы оно немного стояло, мы решили прополоскать его с сахаром. Когда платье подсохло, оно было все серое и с разводами. Я расплакалась, сказав, что не пойду на выпускной. Меня все успокаивали, как могли. В конце концов, я надела светленький сарафанчик, что у самой был пошит из ситчика, и отправилась на вечер. На торжественной части меня много раз вызывали на сцену. Вручали какие-то грамоты, награды, значок высшего образования.

А потом было застолье. Каждый преподаватель подходил ко мне, поздравлял и предлагал выпить. Я не пила, но чокалась. И вовсе забыла, в чем я! Столько тепла было вокруг, столько любви. И мне было уже все равно, в чем я одета!

А потом было распределение. Нас вызывали по одному. Я вошла, передо мной сидело двадцать человек комиссии. Все меня поздравляли. Предложения были самые заманчивые:

1. Остаться в институте преподавателем. Но я была бы почти ровесницей со студентами. И я отказалась.

2. Давали направление без экзаменов в аспирантуру. Но там же должны быть такие умные! Я таковой себя не считала.

3. Пойти в райком комсомола, возглавить один из отделов.

На все предложения я ответила:

– Я буду народной учительницей (в смысле сельской). Дайте мне направление в деревню.

Все рассмеялись и дали мне направление в мой родной город Устюжну. Дали такую характеристику… богиня, да и только.

Короче, в Устюженском РОНО, прочитав мою характеристику, дали мне направление в школу, где я сама училась, школа №1. И только позже я все же попала в деревню.

Когда я 1-го сентября пришла в свою родную школу, меня встретили очень тепло. Мне преподнесли огромный букет георгинов в хрустальной вазе и первую зарплату авансом в конверте. А георгины, надо вам сказать, на пришкольном участке были отменные: огромные, разной формы и расцветки. Конечно, меня это тронуло до слез. Меня назначили учителем рисования в старших классах, так как в характеристике было указано, ко всему прочему, что я отлично рисую.

Вечером я пошла на танцы на «летнюю площадку». Там познакомилась с пареньком. Каково же было мое изумление, когда в 10-м классе на уроке я вдруг увидела этого парня. Тот тоже смутился, и весь урок проторчал носом в парту. Больше знакомств я не заводила.