Текст книги "Половина любви"

– Проспал Татьяну, дружок. Ладно, поехали домой. Я тебя провожу.

– Зачем меня провожать? Я в порядке. – Шурик напрягся и, хотя не сразу, все же вылез из кресла.

Он и в самом деле уже протрезвел. Вообще последнее время ему мало было нужно, чтобы «словить кайф». И все чаще после выпитого он засыпал в самых неподходящих местах.

– Может, закажем еще бутылочку? – неуверенно предложил он.

– Никаких бутылочек, – прервала его Лена. – Если выспался, проводи меня, я устала.

– Ты что, вечер еще в самом разгаре.

– Для кого в разгаре, а для нас с тобой уже отгорел. – Лена боялась, что без нее Шурик пойдет «на второй заход».

Шурик нехотя поплелся за Леной. Проталкиваясь к креслам, на которых были свалены пальто участников вечера, Елена вновь увидела Игоря. На этот раз он танцевал с женой. Ее крупный бюст держал мужа как бы на расстоянии, но двигалась Ольга свободно, четко повторяя за Игорем все шаги и развороты. Игорь тоже увидел Елену, когда она рылась в груде одежды в поисках своего пальто, и почувствовал себя виноватым. Наверно, не стоило уговаривать Елену прийти на вечер. Ведь он не мог уделить ей должного внимания в присутствии жены.

– Что ты сказала? – спросил он, наклоняясь к Ольге.

– Я говорю, хороший у нас коллектив, – повторила та, стараясь перекричать громкую музыку. – И ты у меня хороший!

Сегодня Ольга вновь чувствовала себя счастливой.

Юбилейный вечер, которому она отдала столько сил, кажется, удался.

15

Расселение квартиры на Подьяческой близилось к завершению. Получилось так, что все жильцы оказались в выигрыше. Татьяне досталась отдельная квартирка в центре. Нелли с сыном переселялись в многонаселенную коммуналку, но теперь у них было две комнаты. Даже пьянчуге Николаю неожиданно привалило счастье. Он переезжал в область, зато получал в свою собственность целый дом и деньги в придачу.

Покупатель жилья на Малой Подьяческой, бизнесмен из Финляндии, уже оплатил стоимость квартиры фирме «Игрек». Даже за вычетом расходов на расселение фирма получила приличную прибыль.

Жильцы были обязаны освободить квартиру до Нового года.

Между жильцами квартиры на Подьяческой не сложилось добрых отношений. Даже между родными – Нелей и Татьяной. Николай же осложнял жизнь обеих сестер. И все же перед разъездом каждый из жильцов ощутил легкое сожаление. Расставаться с насиженным гнездом оказалось нелегко.

Как-никак здесь прошла большая часть их жизни.

А потому предложение Николая устроить прощальную вечеринку и Татьяна, и Нелли охотно поддержали. Вечеринку назначили на конец декабря.

Татьяна позвонила Елене, чтобы пригласить ее на «отвальную». В телефонной трубке отозвался мужской голос. Татьяна сразу узнала взбудораженно-отрывистую интонацию Ефима:

– Алло, да-да, слушаю, – без остановки отбарабанил он.

– Ефим, здравствуй, ты приехал?

– Здравствуйте, с кем я говорю?

– Фима, ты не узнал меня? Это Таня Одинцова с Малой Подьяческой. Ну, вспомнил?

– Танечка, ну конечно же. Как твои дела?

– Спасибо, Фима, нормально. Вот переезжаем.

Расселили нашу коммуналку. Я и звоню, чтобы пригласить Лену и Галину Ивановну на прощальный вечер двадцать пятого декабря. И ты, надеюсь, придешь вместе с Леной? Ты ведь тоже из этого гнезда когда-то вылетел!

– С удовольствием приду, Танюша. Я приехал на Новый год с дочерью повидаться, ну и еще кой-какие дела у меня тут. Правда, Лена, как видно, не очень обрадовалась моему приезду, все больше молчит, – пожаловался он между делом. – Но двадцать пятое – замечательное число, мой день рождения.

С удовольствием отмечу его в последний раз на нашей старой Подьяческой.

– Я очень рада, Фима. А на Лену ты не обижайся, просто вы отвыкли друг от друга. Почаще навещать семейство надо.

– Ну, Татьяна, ты прямо как моя теща заговорила. Оставим эту тему. Я сейчас трубку Аленке передам.

– Я слушаю, – тихо откликнулась Лена, но Татьяна уловила в ее голосе затаенную грусть.

– Леночка, я уже все Ефиму сообщила – мы наш разъезд отмечаем всей квартирой. Приходи попрощаться. И Галине Ивановне передай приглашение, и Женьку можешь захватить, пусть на коммуналку полюбуется, небось и не знает, что это такое.

Приглашение Татьяны оказалось кстати. Обстановка в семье была напряженной. Ефим упорно стремился к примирению, хотя сам же подал заявление на развод (для получения израильского гражданства требовалась определенность). Два года жизни без Елены оказались для него мучительными.

Все прежние обиды представлялись мелкими. Елена не имела мужества сказать мужу решительное «нет». Все-таки он был отцом ее дочери. Елена была уверена только в одном: в Израиль с Ефимом она не поедет. Но, если он пожелает снова жить с ней в Петербурге, вряд ли она прогонит мужа. Словом, положение семьи оставалось зыбким.

Галина Ивановна отказалась ехать прощаться с квартирой. В ее возрасте такие выезды были уже затруднительны. В старую квартиру поехали втроем. Жене мысль посмотреть коммуналку, о которой столько рассказывали родители, понравилась. А в городе уже чувствовалось приближение Нового года. Запасливые горожане несли пахнущие лесом и хвоей елки, перекинув их через плечо. Витрины магазинов сверкали блестками и серебристыми алюминиевыми елками с разноцветными шарами. И гигантские красавицы ели уже появились около крупных универмагов. Получалось, что 25 декабря, дата католического Рождества, хотя и не отмечалась в России, все же попадала в праздничную струю западного ветра. Суббота утверждала право граждан на празднование.

Вот и знакомая Малая Подьяческая, и сцепленный с ней Львиный мост. Ефим достал видеокамеру, которая теперь всегда была с ним, как когда-то фотоаппарат.

– Давайте со львами попрощаемся. – Ефим, припав глазами к видоискателю камеры, нацелил ее на чугунных властителей. Львы гордо сидели на постаментах, а их гривы, припорошенные снегом, казались седыми париками.

Женька с охотой принялась позировать перед камерой, перемещаясь с места на место. Она забралась на тумбу, где сидел один из четырех львов, и пригнулась к его мощным передним лапам. Елена вспомнила свой, почти такой же детский снимок, сделанный тоже Ефимом. Сколько воды в канале утекло с тех пор! Львы, как и прежде, сцепив клыки, удерживали декоративные канаты мостика. «Нет, больше терпеть такое положение невозможно, – обращаясь к собственным мыслям, подумала Елена. – Надо что-то решать. Пора разрубить путы, формально поддерживающие наш брак».

Ефим продолжал съемку. Лена прошла несколько шагов по вздымающейся дуге мостика и в раздумье остановилась посередине. Она вдруг ощутила себя вне жизни: ни на том, ни на этом берегу.

Однако видеокамера, в отличие от фотоаппарата, предпочитала двигающийся объект.

– Ну, помечтала, и хватит, – поторопил ее Ефим, не опуская камеры, – иди вперед, я тебя со спины сниму.

Затем Ефим догнал жену и передал ей камеру: ему хотелось сняться вместе с дочкой. После окончания импровизированных съемок семейство заторопилось по адресу, где их уже ждали бывшие соседи.

Дверь на лестницу оказалась приоткрытой, и из квартиры слышались невнятные возгласы и включенная на полную громкость музыка, звучащая из радиолы. Внутри, однако, был полнейший хаос.

Переезд назначили на следующий день, поэтому квартира напоминала багажный вагон. Сразу при входе, в кухне, громоздились огромные картонные коробки, в которых были сложены кастрюли, посуда и прочий хозяйственный скарб жиличек. Уже упакованные коробки пришлось раскрыть, чтобы достать из них все необходимое для празднования. Эти временно освобожденные кастрюли сейчас весело грелись в лучах синего солнца газовых конфорок. Какие-то незнакомые Елене женщины хлопотали у кастрюль, что-то подсыпая в них и постоянно помешивая ложками.

Сегодня гости, а прежде жильцы квартиры, сняли пальто и сразу разошлись в разные стороны. Елена направилась в «свою», ныне Татьянину, комнату.

Ефима ноги инстинктивно понесли в комнату его детства, где сейчас обитал Николай. Женька последовала за отцом. В комнате Николая сновали какие-то небритые личности в неряшливых, грязноватых свитерах или несвежих белых рубашках. Здесь же был накрыт общий стол, составленный из трех, взятых из других комнат. На месте из всей обстановки прошлого оставалась только давно остывшая белая кафельная печь в углу. Ефим подошел к ней и потер пальцем потускневшую от патины медную заслонку.

Елена, войдя в «свою», Татьянину комнату, с удивлением увидела стоящего посреди нее на стремянке Шурика. Таня поддерживала лестницу за ножки.

Шурик пытался снять с крюка бронзовую люстру, с трудом дотягиваясь до сказочно высокого, пятиметрового потолка. Стеклянный бутон покачивался на длинных цепях, как ложе спящей красавицы. Люстра тоже досталась Татьяне от Ясеневых. Потолки новостроек, куда переехали ее прежние владельцы, были слишком низки для старинного чуда. Но в детстве эта люстра была для Елены маленьким солнцем. Сейчас оно погасло окончательно. Елена вернулась в сегодняшний день. Оказывается, отношения Шурика и Татьяны после институтской вечеринки продолжаются! Помощь его при переезде оказалась весьма кстати для одинокой женщины.

– А где Ефим? – Татьяна повернулась к двери и наконец заметила подругу.

Но тут же, опережая ответ жены, в комнату вошел и сам Ефим, представился и громко поздоровался. На животе его прицепленная к ремню болталась видеокамера. Татьяна с трудом узнала в представительном, пополневшем мужчине бывшего соседа по квартире и друга детских игр юркого, непоседливого Фимку.

– Встреть я тебя на улице – никогда бы не узнала, – воскликнула Татьяна, – да и то сказать, семнадцать лет прошло с последней встречи!

– А ты все такая же, Танюша, красавица Земфира! – намекая на пушкинскую героиню, страстную цыганку, ввернул комплимент Ефим.

– Так я тебе и поверила, – подбегая к Ефиму, засмеялась Татьяна и протянула ему руку.

Ефим ловко поймал ее двумя руками и, склонив голову, прикоснулся губами к шелковистой коже ее молодых, не обремененных детскими стирками, ладоней.

– Ну и повадки у тебя, как у аристократа, – слегка удивилась Татьяна, не встречавшая в своем кругу обходительных мужчин. – Ты этикету в Иерусалиме обучился?

Елена равнодушно наблюдала за клоунадой, как она называла мужнины штучки. Роль джентльмена он любил играть всегда, еще до своей эмиграции из страны. Пожалуй, ее с самого начала их отношений больше всего раздражала в муже претенциозность поведения, пристрастие к внешним эффектам, подчеркнуто вычурным действиям и движениям. Она-то ясно видела, как не вяжутся «аристократические повадки» мужа с внутренним равнодушием к людям.

Однако женщины обычно восхищались его салонным поведением.

Ефим тем временем включил видеокамеру и, поворачиваясь на пятке, сделал круговой обзор комнаты. Неожиданно в кадре оказалась еще одна молодая женщина, которая только что вошла в комнату с молотком в руках и спросила у сестры, где плоскогубцы. Ею оказалась Неля.

– Узнаешь мою сестрицу, Фима? – спросила Татьяна, когда тот опустил камеру.

– Нелечка! Не может быть! – Удивление Ефима было искренним.

Когда семейство Дворкиных переезжало из квартиры, Неля была совсем девчушкой. Ефим даже помнил розовый шелковый бантик на ее макушке, который он иногда сдергивал шутки ради. И еще он помнил ее золотушный, в болячках, рот. Приучая двенадцатилетнего Ефима мыть руки, родители указывали ему, какими бывают последствия инфекций – болячки соседского ребенка. Зато теперь, в своей взрослой жизни, Ефим мыл руки неукоснительно не только в принятых случаях, но порой и без очевидной причины, удивляя этим окружающих.

Нелли Ефима не узнала и смотрела на него молча.

Целовать ручку, которая держала молоток, было неуместно, и Ефим отделался дежурным комплиментом:

– Нелечка, да ты превратилась в настоящую красавицу!

Тут же Ефим вспомнил, что после поездки в общественном транспорте еще не мыл руки, а скоро садиться за стол. Он извинился и направился в кухню. К его удивлению, раковина была прежняя, похожая на глубокий медно-красный чан. И кран над ней, как и десятилетия назад, по-прежнему подтекал. Ефим крутанул ручку, и из крана полилась вода. Вытекала вода его детства.

Гости успели проголодаться и уже расселись за столом. Ефим протиснулся к нему по узкому проходу.

Место рядом с Еленой было кем-то занято. Он скромно присел за угол стола. Недолгая тишина после первого тоста, нарушаемая лишь стуком вилок о тарелки, сменилась разноголосым гулом. Скоро малознакомые люди разделились на группки, в каждой из которых обсуждались свои интересы.

– Я, ребята, решил ничего с собой не тащить, – важно пояснял своим дворовым дружкам Николай, – на месте всем новым обзаведусь.

– Что, и мебель бросаешь, Колян? – удивлялся расточительности приятеля его друг, столяр ЖЭКа.

– Да, разве это мебель, к… матери. – Николай ткнул ногой колченогий топчан, на котором сейчас сидел и который был его кроватью и диваном одновременно. Кажется, именно дружок-столяр и помог когда-то соорудить это чудо. – Куплю себе там мягкую кушетку с круглыми валиками. У мамани в деревне такая была. Как ты думаешь, есть сейчас в продаже такие кушетки?

– Сейчас все есть, – сухо сказал столяр, обиженный за неуважительное отношение к своему изделию, – была бы «капуста». Купишь у какой-нибудь бабки, их там в деревне много, божьих одуванчиков.

– Зачем Коляну бабка, там и молодуха с кушеточкой найдется на его долю, – возразил другой дружок, как и Николай, грузчик с почтамта.

Да, деньги у Николая теперь имелись. Получив доплату за свою комнату, он сразу разделил солидную пачку купюр на две неравные части. Одну, потолще, зашил в подкладку своего единственного, видавшего виды пальто. Эта заначка была на обзаведение на новом месте. Другая, меньшая часть, предназначенная для прощания с дружками, таяла на глазах. Но завтра – отъезд, и Николай надеялся сохранить заначку нераспечатанной.

Спустя час, когда торжество было в самом разгаре, Лена почувствовала невероятную скуку. Многие места за столом опустели. Гости выходили, заходили вновь, пересаживались на другой конец стола. Когда пластинка заканчивала свое кружение на штыре старенькой радиолы и музыка замолкала, на миг вырывались на свободу живые песни сидевших за столом.

Ефим подсел к жене:

– Помнишь, как мы в этой комнате играли? Вон там, в уголке, был мой столик.

Шум и разудалое веселье не располагало Елену к совместным воспоминаниям.

– Фима, – чуть касаясь его колена, прошептала Елена мужу на ухо, – может, поедем домой? У меня от этого содома голова раскалывается.

– А, что ты говоришь? – переспросил он, окончательно возвращаясь в настоящее.

– Поедем, говорю, домой, – повторила Лена.

Во всеобщем мельтешений уход Дворкиных вполне мог бы остаться незамеченным. Но Ефим посчитал неудобным не попрощаться с хозяевами.

Он разыскал Татьяну, которая сидела с кем-то в полутемной, без люстры, освещаемой лишь коридорной лампочкой, комнате. Ефим разглядел, что мужчина, обнявший Татьяну за талию, был Шурик.

– Танюша! Мы уходим. Желаю тебе счастья на новом месте.

– Что же вы так рано? – Татьяна едва заметным движением сняла руку Шурика со своей спины и чуть отодвинулась от него. Впрочем, хозяйкой вечера, тем более квартиры, Татьяна себя уже не ощущала. Такая же гостья, как и все остальные. Кто уходит чуть раньше, кто на полчаса задержится. Однако по инерции продолжила:

– Посидели бы еще.

– Завтра Ефиму надо в несколько мест поспеть вставать рано, – сослалась на занятость мужа Елена, стоявшая за его спиной. – Так что мы поедем.

Ефим позвал Женьку из коридора, где та по телефону жаловалась какой-то подруге на скучную вечеринку взрослых, и помог надеть жене пальто. Семья Дворкиных-Ясеневых покинула квартиру на Малой Подьяческой теперь уже навсегда. Чугунные стражи остались охранять мост и чужой покой.

16

В последний день года давала традиционный концерт в родном городе знаменитая певица Эдита Пьеха. Ефим, стараясь угодить вкусам Елены, взял три билета. Он рассчитывал, что и Женька пойдет с родителями. Но та скорчила гримасу: ей Пьеха казалась несовременной. Кроме того, время концерта совпадало с выступлением рок-группы, на которое дочь собиралась вместе с друзьями. «Третий лишний!» – пошутил по поводу билета Ефим.

Семейный выход пары имел вполне обещающее начало. Атмосфера праздника витала уже рядом с концертным залом «Октябрьский», где выступала певица.

Легкий, пушистый снег искрился в оранжевой дымке вокруг уличных фонарей. Крупные хлопья его падали на шапки, волосы, ресницы людей, толпящихся на широких ступенях перед входом в зал. Кто-то поджидал друзей и знакомых, кто-то спрашивал лишний билетик. Одиночки встречались редко. Но они особенно страстно желали приобщиться к празднику.

Елена решительно провела Ефима мимо стайки девушек, отдав предпочтение пожилой, худощавой даме в кримпленовом пальто, бывшем в моде лет пятнадцать назад. Осчастливленная Леной женщина не смела поверить в свою удачу.

– Я так вам признательна! Так благодарна! Я обожаю Пьеху! – восклицала дама, следом за Леной минуя контролера на входе.

– Что ты нашла в этой фанатичке? – спросил чуть позже, в гардеробе, Ефим, ожидая, пока Лена переменит сапоги на туфли. – Лучше бы отдали той девушке в кроличьей шубке, что еще у метро билет спрашивала.

Елена сунула изящную узкую ступню в темную туфлю из замши и задумчиво проговорила:

– Я порой думаю, что, может быть, и я когда-нибудь, одинокая и старая, захочу вот так же вырваться из своего одиночества хоть на вечер и также окажусь лишней.

– С чего бы тебе-то быть одинокой? – возразил Ефим. – От тебя самой зависит, попадешь ли ты в ситуацию этой дамочки. Я, кажется, еще не умер. Еще раз говорю, поехали со мной в Израиль, начнем все сначала.

Если не считать этой мелкой размолвки в гардеробе, их разговор был вполне миролюбив. Перед концертом они присели за столик в одном из многочисленных кафе, которые тут и там были разбросаны на всех этажах фойе. Ефим заказал шампанского, и Елена послушно выпила фужер искристого напитка, закусив симпатичной шоколадной конфеткой. Фантик мягко прошуршал в ее тонких пальцах.

Затем послышался сигнал гонга, и номинальные супруги прошли в зал. После вступительных тактов знакомых любимых песен каждый из слушателей погружался в мир собственных воспоминаний. Песни Эдиты взывали к состраданию к женской судьбе, и у некоторых женщин на глазах выступили слезы. Ефим незаметно оглянулся. Рядом вытирала глаза платочком осчастливленная ими пожилая дама. Дальше весьма сурового вида женщина, шевеля губами, чуть слышно подпевала Пьехе: «Если я тебя при-ду-ма-ла, стань та-ким, как я хо-о-чу!»

Музыка сменила темп, и теперь вечно молодая певица с идеальной фигурой и стройными, длинными ногами ритмично приплясывала в такт незамысловатого шлягера о замечательном соседе, день и ночь наигрывающем на трубе. Настроение Ефима улучшилось: он любил задорные мелодии.

Во втором отделении, после антракта, Ефим полностью расслабился, перестал иронизировать над залом и почувствовал легкое волнение, которое, возможно, передалось ему от Елены. Ее щеки чуть зарумянились, глаза были прикрыты. Теперь Пьеха пела о том, как двое безоглядно, «от волны к волне, от тебя ко мне», раскачивались на волнах любви, Ефиму казалось, что эта песня о нем и Елене, об их сумбурных, неустойчивых отношениях и о большой любви, в океан которой они были когда-то погружены. Взглянув снова на Елену, Ефим решил, что и она думает о том же. Елена тоже обратила к нему невидящий взгляд, в котором действительно светилась любовь. Ефиму хотелось обхватить Аленку, прижать ее голову к себе, расцеловать, вырвать из нее признание, что единственный любимый ее человек – это он, Ефим. Наверно, он так бы и поступил, если бы… Если бы был уверен, что мысли и чувства Елены, поднятые песней со дна души, обращены именно к нему.

Затем прозвучали заключительные аккорды и зал взорвался аплодисментами. Елена, полная благодарности к певице, хлопала сильно, неистово. Ефим тоже аплодировал, стряхивая тягостную для себя двухчасовую неподвижность. Затем зрители повалили в гардероб, образовав там немыслимое столпотворение. Чтобы спастись от людского водоворота, Елена предложила мужу присесть на маленький, обтянутый коричневой кожей диванчик без спинки и переждать толчею в гардеробе.

Они сели. Елена, вероятно, еще находилась под воздействием музыки, которая продолжала звучать в фойе из громкоговорителя. Глаза ее, ясные, чистые, широко распахнутые, вновь напомнили Ефиму ту девочку, которая в трудный час его жизни согласилась стать его женой. И тут в какие-то пять минут и произошло объяснение с женой, к которому Ефим готовился два года.

– Ну, как тебе мой новогодний подарок? – спросил Ефим. Он расслабился, был в хорошем настроении.

– Это тебе, Фимочка, прощальный подарок, – ласково возразила Елена. – Будешь вспоминать в далеком Израиле задушевные мелодии самой петербургской певицы в мире. И может быть, вспомнишь обо мне.

Ефим понял, что эта фраза означает решительный отказ Елены ехать с ним. А ведь у него уже затеплилась надежда. Обнадежили Ефима несколько ночей, проведенных в этот приезд с Еленой. Он не знал, что то была последняя ее уступка супружескому долгу.

– Но ты же снова принадлежала мне? – воскликнул он.

Лена покачала головой и усмехнулась:

– Я просто хотела избежать твоих истерик…

– Истерик?! – Ефим возмутился, резко рванув узел галстука, ослабил его. – Какие истерики? Я молчал столько лет, закрывал глаза на твою измену, когда ты думала, что все шито-крыто. И потом… я давно простил тебя.

– Никакой измены не было, – спокойно ответила Елена. – Вся история, дошедшая до тебя через нашу общую подружку Милочку, была ложью с начала и до конца. Как бы то ни было, сейчас нет смысла ворошить старое, наша жизнь не удалась.

Думаю, Фима, пора расставить точки над «i».

Ефим, при всей неопределенности их отношений, все же оказался не готов к столь решительной развязке.

– Но ты любила меня хоть когда-нибудь? – жалобно спросил он.

– Да, – сквозь зубы протолкнула Елена ожидаемые мужем слова.

И Ефим ухватился за это «да», как утопающий за соломинку. Он сбивчиво и торопливо обрушил на Лену свои доводы:

– Аленка, мы с тобой все наладим, вот увидишь. Я тебе все прощу. Я сам виноват перед тобой: первый накренил семейную лодку. Поедем в Израиль.

Там тепло. Там море. Половина населения там говорит по-русски. Ты легко найдешь работу. С твоим дипломом и твоей чудной головкой бегать рекламным агентом просто преступно. Ты же инженер божьей милостью!

– Тебе-то откуда знать, какой я инженер? – прервала хвалебный гимн мужа Елена.

Ефим осекся и замолчал, но затем новая догадка осенила его:

– А может, ты снова с этим типом? – Ефим не желал называть соперника по имени и с подозрением посмотрел на жену, ожидая ответа.

– Я ни с этим, ни с тем. Успокойся, пожалуйста. На-ка расческу, пригладь свои вихры. Во все стороны разлетелись.

Елена вытащила из сумки расческу и заставила мужа причесаться. Он повернулся к почти сплошь зеркальной стене и провел расческой по волосам.

– Хорошо. Если ты сейчас одна, – Ефим возвратил расческу Лене, – то что тебя держит в России?

Только не говори о матери. Вопрос с ней можно решить. Не хочет ехать, пусть остается. Будем навещать, поможем деньгами.

– Деньгами? – Лена удивленно приподняла брови. – Что-то я не видела денежного потока, пока мы с дочерью кувыркались тут без тебя.

Ефим не то дернул головой, не то пожал плечами:

– Это было временное затруднение. Скоро Я получу работу на русскоязычной радиостанции.

– Очень рада за тебя, – отстраненным тоном проговорила Елена. – Но два года без твоей поддержки и меня кое-чему научили. По крайней мере, это достаточный срок, чтобы разобраться в себе. Разумеется, я должна о маме позаботиться, но главное не в ней.

Тут ты прав. Я сама – сама не желаю восстанавливать нашу давно развалившуюся семью.

– Но как же, Лена, давай обсудим…

– Обсудить можно только развод. Пока в нашей стране к адвокатам в таких случаях обращаться не принято. Или в вашей не так?

– В таком случае, – бросил последний козырь Ефим, – я забираю с собой Евгению.

Елена закусила губу. Она знала, что это не пустая угроза. Все время, что Женя готовила себя к жизни в другой стране, Елену не покидала тревога. Она тешила себя одной надеждой: девочка повзрослеет и откажется от своей затеи. Во всяком случае, к такому скорому расставанию с дочкой Елена была не готова. Но Ефим сумел обворожить дочь, как это порой удается отсутствующим в семье отцам. Она бредила его профессией журналиста. Сочувствовала его профессиональным неудачам. Читая его пространные письма, Женя обижалась на мать, что та оставила папу без поддержки. В отличие от Ефима Елена дочке на мужа не жаловалась. Поэтому сейчас у нее не было уверенности, что шестнадцатилетняя Женя не возьмет сторону отца.

– Фима, дай девочке закончить школу в России.

Не срывай ее сейчас, – молящим голосом произнесла Елена.

– Там тоже есть школы. Чем раньше дочь попадет в Израиль, тем она лучше приспособится к другой жизни, – с жесткой интонацией произнес Ефим. Мольба и растерянность Елены придали ему сил.

– Все, уважаемые, концерт окончен, пожалуйста, поторопитесь. Мы тоже хотим Новый год дома встретить. – Усталая немолодая капельдинерша в синей униформе выпроваживала припозднившихся зрителей.

И действительно, толпа в фойе и в вестибюле бесследно растаяла. Погасли яркие люстры. Только дежурные светильники освещали полутемное пустое пространство. Лена быстро встала и пошла к гардеробу. Ефим едва поспевал за ней. Гардеробщица уже бряцала ожерельем собранных на проволочку номерков. Она отдала последним зрителям их пальто.