Текст книги "Сексуальная жизнь в Древней Греции"

Участь старой девы в некотором роде сходна с участью бездетного холостяка; в обоих случаях природа здесь не находит продолжения. Отсюда вполне естественно, что в Греции прибегали к помощи института усыновления довольно часто, кроме того, в те времена была еще дополнительная причина усыновить ребенка, а именно желание оставить после себя кого-то, кто приносил бы жертвы и дары на родительские могилы.

Плутарх рассказывает, что по законам Ликурга в Спарте тщедушных и безобразных детей относили к обрыву на Таигете, считая, что их жизнь не нужна ни им самим, ни государству. Даже в Афинах это было делом не таким уж неслыханным, особенно это касалось девочек. Этих детей оставляли в больших глиняных сосудах, обычно так, чтобы беспомощные малютки могли быть обнаружены и подобраны бездетными людьми или теми, кто очень любил детей. Нередки были и случаи продажи детей тем женщинам, которые не могли иметь детей, но не хотели терять мужей. Новая комедия, в которой сюжет о подмене детей присутствует постоянно, может служить подтверждением того, что такие случаи были довольно распространены. В качестве опознавательного знака таким детям обычно оставляли украшение или кольцо, чтобы позднее при соответствующих обстоятельствах они могли быть узнаны. Подобное узнавание сплошь и рядом происходит в комедиях.

Прежде чем перейти к описанию обряда бракосочетания в Греции, напомним читателю речь Исхмаха у Ксенофонта, обращенную к его молодой жене, в которой он с завидным простодушием объясняет ей ее обязанности. Суть этого наставления в том, что жена должна быть строга и трезвомысляща; она должна уметь изготовить одежду, быть знакома с тем, как правильно подготовить шерсть для прядения, а также отдавать слугам четкие распоряжения. Деньги и собственность, которые нажил муж, она должна беречь и тратить разумно. Главной ее обязанностью будет рожать и воспитывать детей; как пчелиная матка, должна она отдавать распоряжения рабам по их возможностям – мужчинам и женщинам, но и обязана следить за здоровьем и благосостоянием челяди. Она должна научить домашнюю челядь правильно выполнять их обязанности, руководя ими мудро и справедливо. Небольшой трактат Плутарха «Советы молодоженам» посвящен его недавно женившемуся другу и содержит удивительные наставления, которыми можно воспользоваться и в наши дни.

Теперь давайте последуем за молодыми в брачные покои в день обручения. Греки раньше умели, да и теперь не разучились, заботиться о своей выгоде. Поэзия долгого обручения была им чужда; положение семьи и размер приданого были гораздо важнее личных качеств невесты. Однако было бы неверным полагать, что главным было богатое приданое; напротив, гораздо более важным считалось, чтобы семьи, насколько возможно, были относительно равны по положению. Поэтому отец девушки с небольшим приданым далеко не всегда был счастлив, если богатый жених пылал страстью к его бедной дочери, как, например, в комедии Плавта «Клад»:

 
Э в к л и о н
Вот что мне на ум приходит. Человек богатый ты
И влиятельный, равно как я – из бедняков бедняк.
Дочь вот за тебя я выдам (мне приходит в голову):
Ты – что бык, а я – что ослик. Нас ли запрягать вдвоем?
Груза не снести мне вровень, ослик в грязь упал, лежит:
Бык не обернется, точно ослика на свете нет.
Ты мне станешь недругом, и класс мой засмеет меня,
Стойла нет ни там, ни здесь мне, если так разлад пойдет.
Изорвут ослы зубами, принажмет рогами бык.
От ослов к быкам уйти мне – очень это риск большой[15]15
  Пер. А. Артюшкова.


[Закрыть].
 

Маловероятно, что молодые люди часто видели друг друга до брака, и это следует из того факта, что Платон во избежание взаимного обмана говорит о необходимости более свободного общения между договаривающимися сторонами. В противном случае этого не стоило бы специально оговаривать[16]16
  В «Законах» (vi, 771) Платон даже требует, чтобы молодые люди перед свадьбой имели возможность увидеть друг друга нагими, насколько это позволяли приличия. Возможно, в отдельных случаях так и происходило, однако вряд ли было повсеместным обычаем.


[Закрыть]. Поэтому нетрудно представить, что порою муж скоро начинал воспринимать жену как тяжкие оковы, а молодая жена слишком быстро разочаровывалась в муже, как, например, сказано у Софокла: «Теперь я – ничто и покинута; часто наблюдала, что такова уж женская доля – мы становимся никому не нужными. Когда мы молоды, живя в отеческом доме, тогда мы счастливы и, не зная другой жизни, остаемся счастливыми. Но когда мы подрастаем и больше узнаем, нас отрывают от отчего дома и продают некоторых – чужестранцам, иных – варварам, других – в чужие дома. И все такие разные, после первой ночи мы утихомириваемся и думаем, что так и надо».

Говорят о законе природы, по которому женщина старится раньше мужчины, поэтому невеста должна быть гораздо моложе жениха. Как говорит Еврипид: «В корне неверно соединять брачными узами молодых людей одного возраста; ведь крепость мужчины длится дольше, а красота женщины столь быстро увядает».

Поэтому, если отец не сумел вовремя подыскать дочери мужа, он обращался к женщинам, которые занимались поисками подходящего кандидата и которые назывались promnestriae или promnestrides. Упоминания о таких женщинах мы находим у Плавта и Ксенофонта. Главной их задачей было прилюдно расхваливать замечательные качества девушки.

Из замечаний Плавта следует, что это ремесло имело не самую добрую репутацию и порою оборачивалось сводничеством. В «Колдуньях», прекрасной второй идиллии Феокрита, девушка, воспылавшая любовью, посылает такую женщину привести к ней в дом прекрасного Дельфиса, в которого она влюблена и который, остыв к ней, сделал ее несчастной. «Чести жены мне не дав и девической чести лишивши», – говорит она о возлюбленном[17]17
  Пер. М.Е. Грабарь-Пассек.


[Закрыть].

Если же с посторонней помощью или без оной подходящий молодой человек находился, могла состояться свадьба. Под этим актом гражданского права мы должны понимать лишь публичную договоренность обеих сторон, согласных вступить в брак, – эта церемония подтверждала законность брачного союза. Как правило, в это же время оговаривался и размер приданого. В этих случаях иногда бывало так, что добросердечные люди предоставляли приданое дочерям или сестрам тех, кто не имел средств, или же дочери неимущих, но достойных граждан получали приданое от государства; например, мы знаем, что обе дочери Аристида получили по 3000 драхм каждая. Вряд ли стоит говорить, что приданое помимо денег содержало также белье, одежду, посуду, домашнюю утварь и мебель; сюда же входили и рабы. Закон Солона гласит: «Брак не должен быть каким-то доходным предприятием или куплей-продажей; сожительство мужа с женой должно иметь целью рождение детей, радость, любовь» (Плутарх. Солон, 20)[18]18
  Пер. С.И. Соболевского.


[Закрыть]. Этот закон, как и множество других, видимо, существовал, что называется, на бумаге, хотя Платон выдвигает такое же требование. Кроме того, этот закон мог появиться как реакция на истинное положение вещей, поскольку, как верно заметил Плутарх в «Аматории», гораздо лучше носить оковы, чем быть рабом, включенным в приданое жены, а дальше он предостерегал от женитьбы на слишком богатой невесте.

Когда с формальностями было покончено, собирался праздник на территории свекра, о чем можно прочитать в превосходном отрывке Пиндара (Олимпийские песни, vii, 1): «Как чашу, кипящую виноградной росою, / Из щедрых рук приемлет отец / И, пригубив, /Молодому зятю передает из дома в дом / Чистое золото лучшего своего добра / Во славу пира и во славу сватовства/ На зависть друзьям, / Ревнующим о ложе согласия, – / Так и я / Текучий мой нектар, даренье Муз, /Сладостный плод сердца моего / Шлю к возлиянью / Мужам-победителям, / Венчанным в Олимпии, венчанным у Пифона»[19]19
  Пер. М.Л. Гаспарова.


[Закрыть].

Впрочем, такое семейное торжество в Греции не было общепринятым.

У нескольких авторов мы читаем, что зима – наилучшее время года для вступления в брак, хотя при этом не дается никакого объяснения; и в самом деле, первый месяц года носит название Гамелион от слова гамос (свадьба); также существовало поверье, что для свадебного обряда не годится время при слабой луне.

Перед надлежащим свадебным обрядом соблюдались определенные ритуалы, среди которых, естественно, жертвоприношение богам, охраняющим брачный союз, в особенности Гере и Зевсу; печень никогда не приносили в жертву, поскольку брак должен быть свободен от «желчи и гнева». Перед вступлением в брак также обращались к Афине, Артемиде и другим божествам; как правило, в самый день свадьбы предлагали дары Афродите, а в маленьком городке Феспах в Беотии существовал красивый обряд, когда молодожены вместе шли в храм Эрота, чтобы получить благословение на брак перед величественной статуей Эроса работы Праксителя. Во многих местах невеста приносила на алтарь прядь волос или пояс, а то и оба эти предмета, причем подношение волос было знаком прощания с юностью, а пояса – отказа от девственности.

Жертвоприношению предшествовало или следовало за ним купание невесты, воду для которого приносил соседский юноша из ключа или реки, причем не из каких попало: в Афинах это был ключ Каллирои, а в Фивах – река Исмен. В так называемом десятом письме Эсхина мы читаем: «В области Троады существует обычай: невесты идут к Скамандру и омываются в нем, по обычаю приговаривая: «Забери, Скамандр, мою девственность». Зная о таком наивном обряде, некий юноша, притворившись богом реки Скамандр, в буквальном смысле исполнил просьбу девушки, лишив ее невинности. Через четыре дня, когда молодые шествовали в свадебной процессии к храму Афродиты, она увидела в толпе этого молодого человека и в чрезвычайном волнении закричала: «Вот бог реки Скамандр, которому я отдала свою девственность!» Чтобы ее успокоить, ей сказали, что такой же случай произошел и на реке Мэандр в Магнесии». Этот факт интересен для истории культуры, поскольку позволяет предположить, что обычай купания невесты в реке накануне свадьбы у всех на глазах существовал во многих местах.

Мы помним, что в примитивных обществах невесту выкрадывали с помощью обряда, который сохранялся еще и в Спарте. Умыкание невесты проводилось на глазах у всех, поскольку ее отец и мать извещались об этом заранее. Плутарх дает нам полный рассказ: «Невест брали уводом, но не слишком юных, а цветущих и созревших. Похищенную принимала так называемая подружка, коротко стригла ей волосы и, нарядив в мужской плащ и обув на ноги сандалии, укладывала одну на подстилке из листьев в темной комнате. Жених, не пьяный, не размякший, но трезвый и как всегда пообедавший за общим столом, входил, распускал ей пояс и, взявши на руки, переносил на ложе. Пробыв с ней недолгое время, он скромно удалялся, чтобы, по обыкновению, лечь спать с прочими юношами. И впредь он поступал не иначе, проводя день и отдыхая среди сверстников, а к молодой жене наведываясь тайно, с опаскою, как бы кто-нибудь в доме его не увидел. Со своей стороны женщина прилагала усилия к тому, чтобы они могли сходиться, улучив минуту, никем не замеченные. Так тянулось довольно долго: у иных уже дети рождались, а муж все еще не видел жены при дневном свете. Такая связь была не только упражнением в воздержанности и здравомыслии – тело благодаря ей всегда испытывало готовность к соитию, страсть оставалась новой и свежей, не пресыщенной и не ослабленной беспрепятственными встречами; молодые люди всякий раз оставляли друг в друге какую-то искру вожделения»[20]20
  Пер. С.И. Соболевского.


[Закрыть].

Если обычай, описанный Плутархом, должно рассматривать как специфический дорийский, то свадебное застолье было распространено по всей Греции. Оно, как правило, происходило в доме отца невесты. Хотя женщины не приглашались на мужские застолья, однако они допускались к свадебным пиршествам, разумеется, за отдельными столами. Расходы на праздничное угощение и развлечения были, конечно, различными, в соответствии с временем и местом. Сладости из кунжута, которые, если верить Менандру, способствовали плодовитости, были обычным угощением. Символическое значение имело также и то, что во время пиршества красивый обнаженный мальчик, украшенный листьями боярышника и дуба, обносил гостей блюдами со сладостями, предлагая их каждому и при этом распевая: «Я убежал от зла и нашел нечто лучшее».

После застолья, на котором, естественно, произносились здравицы и пожелания здоровья, невесту увозили в повозке, запряженной быками, мулами или лошадьми, в дом жениха. Она восседала между женихом и парохом – его лучшим другом или ближайшим родственником. Обычай запрягать в свадебный кортеж быков объясняется в мифе, который передает Павсаний (ix, 3): «Говорят, что Гера, рассердившись за что-то на Зевса, удалилась в Эвбею. Так как Зевс никак не мог убедить ее вернуться, он, говорят, обратился за помощью к Киферону, бывшему тогда царем в Платеях; считалось, что Киферон никому не уступает в мудрости. И вот он велел Зевсу сделать деревянное изображение и, закрыв его одеждой и покрывалом, везти на паре быков и говорить, будто он везет себе в жены Платею, дочь Асопа. Зевс поступил по совету Киферона. Как только Гера услыхала об этом, она немедленно явилась сюда. Когда же она приблизилась к повозке и сорвала со статуи одежду, она обрадовалась этому обману, найдя деревянный обрубок вместо живой невесты, и помирилась с Зевсом»[21]21
  Пер. С.П. Кондратьева.


[Закрыть].

После прибытия невесты в дом жениха ось повозки иногда сжигали (например, в Беотии). Это было знаком того, что невеста никогда не покинет дом мужа.

В том случае, когда женился вдовец, он не участвовал в свадебной процессии, но дома ожидал невесту, которую ему привозил друг, теперь называясь не парохом, а нимфагогом. Свадебные факелы были необходимым элементом в свадебной процессии; их зажигали матери невесты и жениха и несли те, кто пешком сопровождал процессию. Все участники процессии были празднично украшены, о чем мы могли бы только догадываться, учитывая стремление греков к красоте, если бы это не описал Гомер. Одежды новобрачных были, как правило, разноцветными, а жених был не в черном, как в наше время, но в белом одеянии из тончайшей шерсти, как и все сопровождавшие шествие. Невесту и жениха украшали венками и разноцветными лентами (taenieae); невеста была умащена благовониями, а с ее головы ниспадала фата.

На улице прохожие выкрикивали поздравления и приветствия свадебной процессии, сопровождавшейся звуками флейт, а участники шествия пели свадебную песнь, обращаясь к богу новобрачных Гименею.

Гименей упоминается уже Гомером; свадебное шествие представлено на щите Ахилла. «Они ведут невесту по улицам города в ярком блеске факелов; громко звучит свадебная песнь, молодежь кружится в танце, и над ними парит музыка лир и флейт; женщины выходят к порогу и наблюдают за шествием».

Гименеи также распевают в процессии, изображенной на щите Геракла и в деталях описанной Гесиодом. Возможно, Гесиод сам сочинил эпиталаму на свадьбу Пелея и Фетиды, из которой Цец цитирует две строчки, где Пелей обращается к божественной невесте, которая досталась ему по жребию. Но больше мы ничего не знаем о содержании этого гименея. Песни такого рода были художественно обработаны и введены в литературу Алкманом во второй половине VII в. до н. э. Он поднял этот поэтический жанр на высочайший уровень, во всяком случае Леонид Тарентийский называет его «поющим лебедем свадебных песен». Дальнейшее развитие этих песен связано с именем Стесихора (ок. 640–555 гг. до н. э.), которому приписывают авторство эпиталамы Елене. Однако мы не можем утверждать со всей уверенностью, что именно Стесихор был автором этой эпиталамы.

Таким образом, древнейшая из греческих свадебных песен до нас не дошла, осталось лишь упоминание о ней. У нас нет никакой информации и о ее содержании, – от эпиталамы Сапфо, которая достигла в своей поэзии высочайшего уровня, сохранились лишь отдельные фрагменты. Это тем более печально, что, по свидетельству самих древних, именно в эпиталамах она достигла наивысшего совершенства; очень эмоционально рассказывает об этом стихотворении Сапфо Гимерий: «Она входит в опочивальню готовить ложе для новобрачной, восхваляет красоту девушек, заставляет Афродиту, сидящую вместе с Эротом в колеснице граций, сойти с небес на землю и начать любовную игру; она обвивает волосы невесты цветущим гиацинтом, слегка колеблющимся на висках невесты, – это забава ветров, – а Эрот с золотыми крыльями управляет колесницей, размахивая свадебным факелом».

Эти сцены относятся к содержанию эпиталамы Сапфо, которую Гимерий характеризует как «лирическую драму, которая в таком виде поделена на несколько сцен и в которой эпизоды, относящиеся к бракосочетанию, представлены в песенных размерах, ритмически подчеркивающих содержание».

В античности был обычай, когда супруг самостоятельно украшал брачные покои в соответствии с собственной фантазией. Одиссей по возвращении напоминает жене о своих секретах украшения брачных покоев, этим рассеивая ее последние сомнения относительно того, что он – ее муж, которого после столь долгого отсутствия считали мертвым. По тому, какое значение придавали украшению брачных покоев, мы можем предположить, что следующие строки являются началом эпиталамы Сапфо: «Украшайте, слуги, брачные покои! О, Гименей! Жених уже рядом, прекрасный, как Арес! Нет, он выступает величавее величавых, высок и прекрасен».

Воспользуемся реконструкцией, чтобы поприсутствовать на такой свадьбе.

После призыва убрать ложе новобрачных цветами юноши и девушки препровождались для участия в празднестве, во славу которого из-за красоты невесты и необычных достоинств жениха сама богиня любви сходила с небес на землю, сияя красотою, в сопровождении очаровательных граций, как мы уже знаем со слов Гимерия. Призыв услышан. Крепкие и стройные друзья жениха и цветущие подружки невесты уже собрались в ее ярко освещенном и празднично украшенном доме, поджидая прибытия невесты на торжество, уже повсюду слышатся сколиа (застольные песни) и звон бокалов. Наступает ночь, уже зажигаются светильники, и, наконец, слышны звуки старинной, но вечной песни «О, Гименей!». Шумная взволнованная толпа, знакомая нам по Гомеру и Гесиоду, сопровождает невесту, восседающую на повозке, в дом жениха, и уже мужчины и женщины разделились на две группы, подзадоривая друг друга исполнением веселых песен, а высоко в небе зажглась звезда любви Веспер. Жених, изнемогая от нетерпения, слегка взволнован при ее появлении. Сначала к нему обращаются девушки с жалобами. Далее следуют стихи Катулла:

 
Веспер! Жесточе тебя несется ли в небе светило?
Можешь девушку ты из объятий матери вырвать,
Вырвать у матери вдруг ты можешь смущенную дочку,
Чистую деву отдать горящему юноше можешь.
Так ли жестоко и враг ведет себя в граде плененном?
К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену![22]22
  Пер. М.Л. Гаспарова.


[Закрыть]
 

Но вот уже юноши встали, чтобы ответить. Сейчас запоют. Нужна им победа. Вот уже слышна их песня:

 
Веспер! Какая звезда возвещает нам большее счастье?
Брачные светом своим ты смертных скрепляешь союзы, —
Что порешили мужи, порешили родители раньше.
Плачутся девушки пусть и притворно тебя упрекают,
В чем упрекают тебя, не жаждут ли девушки тайно?
К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!
 

Продолжается песенное состязание. Теперь спорят о том, чья доля лучше и кто более достоин признания: юные девушки или замужние женщины. Девушки видят во множестве обязанностей по дому лишь труды и заботы:

 
Скромно незримый цветок за садовой взрастает оградой.
Он неизвестен стадам, не бывал он плугом встревожен;
Нежат его ветерки, и росы питают и солнце,
Юношам многим он люб, он люб и девушкам многим.
Но лишь завянет цветок, подрезанный тоненьким ногтем,
Юношам он уж не люб, и девушкам боле не люб он.
Девушка также: доколь не тронута, все ее любят.
Но лишь невинности цвет оскверненное тело утратит,
Юношей больше она не влечет, не мила и подругам.
К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену.
 

Теперь молодые люди описывают преимущества молодой жены перед юной девушкой:

 
Если на поле пустом родится лоза одиноко,
Сил не имея расти, наливать созревшие гроздья,
Юное тело свое сгибая под собственным весом,
Так что верхушка ее до самых корней ниспадает,
Ни садовод, ни пастух о лозе не заботится дикой.
Но коль случайно сплелась она с покровителем-вязом,
И садовод, и пастух о лозе заботиться станут.
Девушка также, храня свое девство, стареет бесплодно.
Но если в брак она вступит, когда подойдет ее время,
Мужу дороже она и меньше родителям в тягость[23]23
  Пер. М.Л. Гаспарова.


[Закрыть].
 

Примерно таким образом оценивается в песнях положение юной девушки и замужней женщины; кто выходит победителем, ясно. Тем временем прибывает повозка с женихом, который должен увезти невесту в свой дом. Он сопровождает ее в празднично украшенные покои, сияющие светом факелов; со всех сторон раздаются приветственные хоры: «Хвала тебе, невеста! Хвала тебе, жених!» Они садятся рядом, и начинается новое песенное соревнование. Сначала юноши славят невесту: «Она подобна цветущей розе, ее красота сияет ярче золотого блеска, сравнимая лишь с золотой Афродитой, голос ее слаще звуков лиры; лик ее подобен нежному цветку». Эти пять строк сохранились из эпиталамы Сапфо.

Подобная расцветшей розе невеста до поры оставалась чистой и непорочной; никто не осмеливался коснуться ее даже кончиком пальцев. Но теперь он приближается к ней, он, который сумел ее завоевать. Естественно, он достоин высшей награды. Он не просто молод и прекрасен, он могуч и смел; девушки могут сравнить его с Ахиллом – вечным идеалом цветущей силы героя. Оба достойны друг друга; соревнующиеся заключают мир, скрепленный печатью брака, и теперь уже в доме жениха начинается свадебное застолье. Для благословения брачующихся призывается Афродита: «Приди, о Киприда, смешай и наполни для нас кубки нектаром для пира, приди, наполни наши кубки». Мы уже знаем, что в этих случаях она нисходит на землю в сопровождении прекрасного Эрота и трех граций.

Остальные боги не сходятся на торжество, но они наполняют кубки за молодых в местах пребывания богов. Именно такой рисует картину веселящихся богов специальный гость, который поет о том, что он видит, как боги на небесах пьют за здоровье молодых: «Кувшин наполнен амброзией; Гермес обносит ею собравшихся на пир, и каждый желает молодым блага и здоровья в совместной жизни».

Так за песнями и застольем проходит время, ночь становится все темнее и темнее. Долгожданный час настал. Жених встает, обнимает сопротивляющуюся из скромности невесту и по обычаю героического века, схватив ее, несет на руках бесценную ношу, однако игра продолжается: за ним следует статный могучий юноша из близких друзей жениха, который пробивает молодым путь в опочивальню. Вход в нее заслоняет не только толпа подруг невесты, но и разбойного вида молодец, появившийся внезапно и с наигранно устрашающим видом пытающийся вырвать невесту из рук похитившего ее жениха; но они так же бессильны перед ним, как цыплята перед ястребом, схватившим в когти одного из них. Когда обессилевшие жених с невестой проникают в опочивальню, дверь захлопывается; теперь они слышат, как жених закрывает тяжелую дверь и начинает их поддразнивать: «Сюда, сюда, здесь девушек довольно!» – а перед закрытой дверью преданный защитник становится в позу бойца, не намереваясь уступить в шутливой борьбе с «крепкими шлюхами».

Однако девушки ему не повинуются, зная его слабую сторону и умея его обойти. Вместо того чтобы держать дверь с той стороны, которую он без труда одолеет, они поют шутливую песню примерно следующего содержания: «Нога в семь мер у держащего дверь, пять бычьих шкур пошло на подошву его сандалий и десять сапожников мастерили его обувь».

Еще продолжаются шутки, остаются последние поздравления, пожелания, прощальные речи, обращенные к невесте, которая, войдя в опочивальню, становится уже «хозяйкой дома». Девушки образуют круг и поют свадебную песнь, собственно эпиталаму, которой завершается вся церемония, даже если на следующий день молодых вновь встретит утренняя песнь, и этим закончатся свадебные развлечения.

До наших дней дошли несколько эпиталам, хотя и не самых древних, однако блестяще переложенных в стихах Феокрита. Тем более ценно, что в этой идиллии объединяются темы эпиталамы Сапфо и Стесихора, поэтому мы приведем ее здесь как пример свадебной обрядовой песни.

После нескольких вводных строк начинается собственно эпиталама – песня, исполняемая перед дверью брачных покоев в честь вновь образованной пары молодоженов.

ЭПИТАЛАМА ЕЛЕНЕ

(Восемнадцатая идиллия Феокрита)

 
Некогда в Спарте, придя к белокурому в дом Менелаю,
Девушки, кудри украсив свои гиацинтом цветущим,
Стали, сомкнувши свой круг, перед новой расписанной
спальней
Лучшие девушки края Лаконского, счетом двенадцать.
В день этот в спальню вошел с Тиндареевой дочерью милой
Взявший Елену женой юнейший Атрея наследник.
Девушки в общий напев голоса свои слили, по счету
В пол ударяя, и вторил весь дом этой свадебной песне.
«Что ж ты так рано улегся, любезный наш новобрачный?
Может быть, ты лежебок? Иль, может быть, ты соней
родился?
Может быть, лишнее выпил, когда повалился на ложе?
Коли так рано ты спать захотел, мог бы спать в одиночку.
Девушке с матерью милой и между подруг веселиться
Дал бы до ранней зари – отныне, и завтра, и после,
Из года в год, Менелай, она будет женою твоею.
Счастлив, ты муж молодой! Кто-то добрый чихнул тебе
в пользу
В час, когда в Спарту ты прибыл, как много других,
но удачней.
Тестем один только ты называть будешь Зевса Кронида,
Зевсова дочь возлежит под одним покрывалом с тобою.
Нет меж ахеянок всех, попирающих землю, ей равной.
Чудо родится на свет, если будет дитя ей подобно.
Все мы ровесницы ей; мы в беге с ней состязались,
Возле Эвротских купален, как юноши, маслом натершись,
Нас шестьдесят на четыре – мы юная женская поросль, —
Нет ни одной безупречной меж нас по сравненью с Еленой.
Словно сияющий лик всемогущей владычицы-ночи,
 
 
Словно приход лучезарной весны, что зиму прогоняет,
Так же меж всех нас подруг золотая сияла Елена.
Пышный хлебов урожай – украшенье полей плодородных,
Гордость садов – кипарис, колесниц – фессалийские кони;
Слава же Лакедемона – с румяною кожей Елена.
Нет никого, кто б наполнил таким рукодельем корзины.
И не снимает никто из натянутых нитей основы
Ткани плотнее, челнок пропустив по сложным узорам,
Так, как Елена, в очах у которой все чары таятся.
Лучше никто не споет, ударяя искусно по струнам,
Ни Артемиде хвалу, ни Афине с могучею грудью.
Стала, прелестная дева, теперь ты женой и хозяйкой;
Мы на ристалище вновь, в цветущие пышно долины
Вместе пойдем и венки заплетать ароматные будем,
Часто тебя вспоминая, Елена; так крошки-ягнята,
Жалуясь, рвутся к сосцам своей матки, на свет
их родившей.
Первой тебе мы венок из клевера стеблей ползучих
Там заплетем и его на тенистом повесим платане;
Первой тебе мы из фляжки серебряной сладкое масло
Каплю за каплей нальем под тенистою сенью платана.
Врезана будет в коре по-дорийски там надпись, чтоб путник,
Мимо идя, прочитал: Поклонись мне, я древо Елен.
Счастлива будь, молодая! Будь счастлив ты,
муж новобрачный!
Пусть наградит вас Латона, Латона, что час посылает,
В чадах удачней; Киприда, богиня Киприда дарует
Счастье взаимной любви, а Кронид,
наш Кронид-повелитель,
Из роду в род благородный навеки вам даст процветанье.
Спите теперь друг у друга в объятьях, дышите любовью,
Страстью дышите, но все ж на заре не забудьте проснуться.
Мы возвратимся с рассветом, когда пробудится под утро
Первый певец, отряхнув свои пышные перья на шее.
Пусть же, Гимен, Гименей, этот брак тебе будет
на радость!»[24]24
  Пер. М.Е. Грабарь-Пассек.


[Закрыть]
 

Только представьте себе эту картину: в сопровождении песен подруг невесты и нежных напевов флейт молодая пара наслаждается радостями первой совместной ночи; а теперь подумайте, как деградировал этот обычай, когда брачную ночь зачастую проводят в прозаическом гостиничном номере. Неизвестный античный комментатор Феокрита, которому, видимо, чужды романтические представления, так «объясняет» этот удивительно красивый обычай пения эпиталамы: «Эпиталама исполнялась, чтобы ее звуки могли заглушить крики новобрачной в первую брачную ночь». Истинный поэт Пиндар определил этот обычай как «брачный хор в вечерних запевах девушек-подруг».

Однако даже сладостная брачная ночь, или, как красиво определяли ее греки, «ночь тайн», подходит к концу, поскольку смертному не дано, как Зевсу, отцу богов и людей, когда он возлежал с Алкменой, приказать солнцу не всходить в течение трех дней, так чтобы ночь длилась 72 часа. В такую ночь Зевс зачал Геракла (Лукиан. Разговоры богов, 10).

На следующее утро молодые просыпались под радостную песнь и принимали подарки от родственников. Новобрачная снимала свадебную фату, которую она посвящала Гере, покровительнице новобрачных. В этот день застолье продолжалось в доме отца жениха или в его собственном доме, но теперь уже женщины, а следовательно, и молодая жена, не принимали в нем участия, однако по обычаю блюда для этого застолья готовила молодая жена, впервые выказывая свое умение в приготовлении пищи. Смысл этого обычая прост. В брачную ночь муж исполнил супружеские обязанности, теперь же он принадлежал своим друзьям и родственникам, а жена должна была исполнять свои обязанности на кухне. Поскольку и это застолье сопровождалось многочисленными шутками и весельем, оно было завершением брачной церемонии, сюда приглашали как можно больше гостей в качестве участников.