Текст книги "Угли войны"

13. Злая Собака

Ей, возможно, одиноко!

Что она понимает в одиночестве! Я улетела от всего, что мне было дорого, отказалась от своего предназначения и посвятила жизнь служению людям. Выберите любой объективный тест – он покажет, что я почти настолько же человек, как капитан Салли Констанц. Пусть мои имплантаты лучше, мыслительные процессы быстрее и гибче, вооружение в миллиард раз мощнее, но по сути я такая же личность. В моей основе – стволовые клетки, собранные на поле боя, таком далеком, что солнечный свет, согревавший лицо умирающей, дойдет сюда только через двадцать лет. От щедрот меня наделили и собачьими генами, добавив упорства и готовности порвать всякого глупца, дерзнувшего угрожать моей стае.

Я живая. Пусть моя скорлупа – экзоскелет машины убийства из углеродных связей, а органы – механизмы из пластмасс, но в глубине – в ядре моего «мозга», под слоями кремния и света – скрывается несколько килограммов мягких и сальных органических нейронов. Я не машина; я существо, в котором смешались человек и животное. Я могу проследить происхождение своих спиралей ДНК до околоплодной жижи болот, в которых возникла вся земная жизнь. Я в родстве с птерозаврами, с древними волками и ястребами. Многие мои гены идентичны генам моей команды; мысли, потрескивающие в моем распределенном киборганическом сознании, не уступают тем, что гудят в их хрупких кальцитовых черепах.

Я люблю их.

Я жалею их.

Я никогда не стану для них своей.

В меня встроили готовность к потерям в команде, способность адаптироваться к перемене состава. Формирование привязанностей не было задано во мне изначально, оно постепенно развилось со временем. Непредвиденный побочный эффект базовых элементов.

Сейчас я человек во всех смыслах, какие стоят внимания.

Я волк.

Я четырнадцатилетняя девочка в обличье ракеты.

14. Нод

Чинил машины, потом спал.

Люди говорили.

Я слушал и чинил.

Потом спал.

Снилось гнездо высоко в ветвях Мирового Древа, сложное сплетение волокон под корой, у каждого своя функция, каждое восприимчиво к самым деликатным манипуляциям.

Снилось обслуживание Мирового Древа. Знал, что для Древа мой народ – руки. Использует нас для поддержания здоровья, для поддержания функций. Радовался сложной задаче. Радовался ласке фотонов, миллионы лет свободных от родного солнца. Чувствовал их падение, как дождь на листве родного древа.

Снился Пелапатарн. Вспоминал агонию умирающего мира, слышную сквозь стены корабля. Чувствовал его боль. Оплакивал его деревья, так похожие на Мировое Древо. Оплакивал утрату древесных духов и миллионолетних ростков. Оплакивал людей и их глупость.

Потом снился звездный корабль.

Тревожная Собака.

Провода и трубы в ее стенах. Бурчание искусственного желудка, ток искусственной крови. Ее системы, как волокна под корой, танцуют под моими пальцами.

Чинил корабль, потом спал в гнезде.

Гул механизмов, как гул и шелест тонких ветвей и листьев. Картон и пузырчатая упаковочная пленка уютные, как листья и мох.

Делал работу, потом спал, почти довольный.

Через сотни, через тысячи лет джунгли вырастут снова. Вернутся древесные духи. Все может стать как было.

Ничто не остается неисправным надолго.

Все можно исправить.

Кроме людей.

15. Сал Констанц

Под утро Престон снова постучал в мою дверь. Я, вопреки гласу рассудка, открыла. Он выглядел взъерошенным и сердитым.

– Капитан, простите, что я так опозорился.

Я придерживалась за дверную раму: приглашать его за порог не хотелось и слушать, как он оправдывается, не было сил.

– Так, уже поздно…

Престон потеребил ворот оранжевого комбинезона.

– Я совсем не хотел работать в Доме Возврата, – признался он. – Наверное, так всегда бывает, когда ты позор семьи и в Академии что ни ночь плачешь во сне и мочишь постель.

Сжав кулаки, он отвернулся, уставившись в пустынный коридор.

– Мой отец – генерал флота Конгломерата, – тихо сказал он. – Сражался на войне Архипелаго…

Я покусала губу. Я-то воевала в группировке внешников. Конгломерат нас презирал за равнодушие к традициям Старой Земли. В нашей открытости воззрениям других рас, новой философии, новым видам искусства и новым богам они видели безрассудство и наивность. Мы сторонники всеобщего здравоохранения, общественной собственности на ресурсы и инфраструктуру, а они поклоняются свободному рынку, накоплению богатств в частных руках и власти ради власти.

Война была столь же беспощадна, как и бессмысленна, обе стороны натворили зверств, а кончилось ничем.

– Вот как? – самым нейтральным тоном отозвалась я.

Теоретически мы больше не были врагами. Все это осталось в прошлом, у входных ворот перед моим первым судном Возврата. Мы с Клэй – обе из Внешних, а «Злая Собака» была крейсером Конгломерата. Все мы – отверженные и изгнанники. Как все работники Дома Возврата, мы отреклись от родины и нации и остаток дней проживем без истории и без государства, плечом к плечу с прежними противниками выполняя свой долг.

– Отец, когда понял, что я лишился уважения наших кадетов, что меня гоняют и высмеивают, забрал из Академии и записал в Дом Возврата.

– А твой рейс на «Счастливом страннике»?

– Не было, – смущенно признался Престон. – Отец подделал записи.

– Так у тебя никакого опыта?

– Только обучение в Академии.

– И долго ты проучился?

Он уткнулся взглядом в палубу:

– Полгода.

Мне невыносимо захотелось упасть в койку и зарыться лицом в подушку.

– Иди спать, Престон.

– Но…

Я затворила дверь перед его круглыми глазами и раскрытым ртом.

Я дождалась, пока хлопнет дверь его каюты. Потом, прихватив бутылку джина, выскользнула в коридор и отправилась в главный корпус корабля, в ангар у кормы.

Пока наш корабль был военным, в этом ангаре стояли две дюжины одноместных истребителей – маленьких вертких корабликов для атаки на вражеские суда и наземные цели, для перехвата и уничтожения наступающих войск. Теперь во всем огромном пространстве осталась пара стареньких челноков с тепловыми щитами, обожженными атмосферой десятков планет. Блеклая черно-белая обшивка и острые крылья придавали им сходство с пожилыми косатками. Мы их гоняли на планеты с оборудованием и персоналом, избавляя тяжеловесную «Злую Собаку» от трудных посадок на грунт.

В дальнем углу, за последним от двери челноком и штабелем ящиков, я оставила надувной спасательный плотик. От его оранжевого аварийного маяка по стенам гуляли странные тени. Низко пригнувшись, я оттянула брезентовый клапан и влезла в темное нутро. Здесь пахло плесенью и резиной, как в залежавшейся палатке, а посредине грудой валялись оставленные мною старые спасательные одеяла. Скинув сапоги, я легла и натянула их на себя.

Я не сердилась, не переживала, просто загрустила от захватившего меня под монолог Престона сознания, что это, может быть, мой последний полет и больше кораблей у меня не будет.

Смещенные капитаны становились париями. Меня никогда не возьмут на другое судно Возврата. Хорошо, если найду работу в администрации. Может, кончу кладовщиком в какой-нибудь дальней дыре – на астероиде или маленьком спутнике, – где можно будет утешаться относительным одиночеством. Единственная альтернатива – полная отставка. В таком случае я могу уже сейчас считать минуты, которые мне осталось провести в космосе. Мне бы ими упиваться, но не тянуло, а тянуло зарыться в пропахшие пылью одеяла и слышать, как скрипит и потрескивает корпус, как дребезжат и булькают трубы.

– Корабль? – обратилась я к темноте.

– Да, капитан?

Здесь не было экрана, куда она могла бы спроецировать свое изображение; голос доносился через какой-то динамик в ангаре за водонепроницаемыми тряпичными стенами плотика.

– Ты по нему скучаешь?

– О ком ты, капитан?

– О Джордже Уокере.

Маленькая пауза.

– Он мертв.

– Да, но ты по нему скучаешь?

– Я сожалею об утрате его компетенций и его общества.

Я грызла ноготь на большом пальце:

– Посланник выходил на связь?

– Я говорила с посланником Одомом, когда мы стояли на станции Камроз.

– Он спрашивал твое мнение о моей провинности?

– Спрашивал.

– Что ты ответила?

– Сказала, что это было мое упущение.

Я, опешив, приподнялась на локтях. Над головой мигал сквозь крышу палатки оранжевый маячок.

– Правда?

– Я не напомнила тебе о регламенте, когда ты решила, что в столь экстренной ситуации можно пренебречь стандартной процедурой. Также я сказала ему, что ты хороший капитан, что операции на грунте редко проходят без накладок и что в боевых условиях ошибки – обычное дело.

– А он что сказал?

– Он поблагодарил меня за откровенность.

Я села, укутав плечи одеялом. Температура в ангаре стояла бодрящая, но мне это даже нравилось.

– Значит, ты меня не винишь?

– Бывает, что и хорошие офицеры принимают неудачные решения. Потери случаются даже в скрупулезно продуманных операциях.

Я насупилась в темноту:

– Это «да» или «нет»?

«Злая Собака» попробовала объяснить по-другому:

– Вина не на тебе одной, капитан. Я в тот момент согласилась с твоим решением. «Хобо» тонул, оставались считаные минуты. Необходимость иногда перевешивает требования устава, и нет таких правил, которые были бы применимы в любой ситуации. Кроме того, тщательное соблюдение процедуры не гарантия от потерь. То водное существо двигалось быстрее, чем я могла предвидеть, и щупальца выпустило только перед самой атакой. Даже если бы ты в этот момент наблюдала за Джорджем Уокером, спасти его не успела бы. У человека недостаточная скорость реакции.

Я вытащила из кармана бутылку джина, отвернула пробку.

– Я просто сказала правду, – заключила она, – уведомив также посланника, что к тому времени, как получила возможность стрелять по атаковавшему существу, под огонь попал бы и захваченный им член команды.

– Так стремительно все произошло?

– Если бы мне оставили прежнее вооружение, я реагировала бы быстрее.

Я почувствовала, как расплываются в невольной улыбке уголки моих губ.

– Ты просила его тебя перевооружить?

Она молчала пять секунд – это очень долго для корабля, который во много раз сообразительнее человека. Я поднесла ко рту бутылку, глотнула. Поморщилась.

– Я просто настоятельно рекомендовала переоценить эффективность оборонительных параметров с учетом вариантов взаимодействия судов Возврата на передовой линии.

Вытерев горлышко бутылки рукавом, я завернула крышку.

– Что это, собственно, означает?

«Злая Собака» правдоподобно изобразила негодующее фырканье. Будь она ребенком, я бы решила: надулась.

– Я сказала этому идиоту, чтобы вернул мне мои пушки.

16. Она Судак

Опытная команда сумела посадить «Хейст ван Амстердам» на ближайшую, пригодную для обитания поверхность – на изрезанный рельеф Объекта, известного как Мозг. Последний сокрушительный удар расколол и без того пробитый и горящий в дюжине мест лайнер вдоль хребта, разбросав пылающие обломки по пропастям и ущельям планеты-скульптуры. К счастью для меня, предназначенные для людей отсеки – предусматривавшие подобное насилие – выдержали посадку лучше рабочих модулей, и все же выжили очень немногие из команды и пассажиров. Мой сегмент – цилиндрический пончик, насаженный на полость воздушной шахты, – вклинился между стенами расселины.

Лазарет оправдал мои расчеты: обеспечил меня обезболивающими и одеждой – в виде инъекции и зеленой хирургической робы. Теперь я пробиралась по кораблю, то и дело обходя мертвые тела. Кто-то погиб при первом ударе, другие от возникших пожаров и пробоин, а остальные – при жесткой посадке. Гравитация отключилась, людей швыряло о стены и мебель. Трупы лежали поодиночке и неопрятными грудами. От иных остались кляксы крови и слизи, а попадались и чудом уцелевшие настолько, что нельзя было понять, от чего они умерли.

Наконец я наткнулась на рваную дыру в наружной обшивке. Протиснувшись через узкое, с неровными краями отверстие, я пролетела пару метров до гладкого дна расщелины. Поврежденная рука протестующе полыхнула болью, в глазах стало серо. Когда цвета вернулись, я лежала на спине, уставившись в нависшую над головой немыслимую тушу. Жилой отсек – размером и весом с немаленький поселок – вбило в полукилометровое пространство между стенами, уходившими по меньшей мере на два километра вверх. То, что наш сектор завис в паре метров от дна, а не километром-другим выше, было чистым подарком судьбы. Без него я бы застряла на высоте, откуда вниз не спрыгнешь.

Спешить было особо некуда, так что я осталась лежать. Дно каньона усеяли обломки размером от булыжника до дома. Среди них и под ними лежали тела пассажиров. Одни – явно мертвые, другие – просто неподвижные. Кое-кто шевелился, нашлись и такие, кто держался на ногах. Похоже, никто не задавался вопросом, как и почему они дышат. То ли им это не пришло в голову, то ли боялись об этом думать. А скорее, большинство еще не отошли от шока.

Я-то знала. На подлете читала и просматривала материалы. Путеводители объясняли, что разреженная атмосфера всех Объектов состоит в основном из азота. Для человека она не пригодна. Однако каждый посетитель Объекта обеспечивался персональной атмосферой, подобранной под биологические потребности его организма. Каким образом и почему, опять же никто не понимал, но выглядело это милым и гостеприимным жестом. Сейчас все, кто еще жив, были целиком окружены невидимыми воздушными пузырями, созданными и обновлявшимися, надо думать, скрытыми в каменных глубинах Мозга механизмами. Я наслушалась разных теорий, объяснявших такую особенность древних монументов: что это сервис для привлечения паломников, что это облегчает межвидовое взаимодействие, что сами Объекты созданы тем или иным благожелательным божеством… Мне все они казались неубедительными, да и было в данный момент не до них, я просто с великой благодарностью принимала тот факт, что не задохнулась, вывалившись из корабля.

Преодолевая жестокую боль в плече, я подползла к молодой женщине, распростертой на гладком полу каньона в нескольких метрах от места моего падения. Ей было лет двадцать на вид, черные волосы блестели, яркое летнее платьице украшали красные и желтые бабочки. Солидный, как шкаф, механизм раздавил ей грудь и живот. Она не могла шевельнуться, в глазах стоял безумный ужас. Дышала короткими мучительными толчками. Глаза молили спасти, унять боль, но я в этой темной скорбной пропасти только и могла, что побыть с ней. Не зная, что делать, я взяла ее за руку и стала гладить по голове, стараясь облегчить уход.

17. Сал Констанц

На второй день после отлета со станции Камроз мы вывалились в свою вселенную. «Злая Собака», основательно нарушая пределы безопасности, уже выжгла недопустимо высокий процент горючего. Обычно корабли проделывают весь рейс на своих резервах. При нормальных условиях крошка антиматерии неделями питает корабль, но увеличение скорости на пятьдесят процентов требует удвоенного количества горючего, а ускорение на семьдесят пять процентов увеличивает расход вчетверо. Чем быстрее мы движемся, тем больше съедаем резервов, а прибыть на место крушения без запаса для экстренной доставки пострадавших в цивилизацию – совсем не дело. «Собаке» надо было сбросить использованные стержни антиматерии и пополнить запас. С этой целью нам было предписано сесть на Сиколе, захолустной планетке на окраине человеческого космоса. Задержка сейчас была предпочтительнее остановки на обратном пути, когда в наш лазарет может набиться семьсот раненых.

Никому не нужный, удаленный от постоянных маршрутов Сикол обходился без орбитального порта. «Злой Собаке» пришлось опускаться сквозь атмосферу на главную посадочную площадку, расположенную на скалистом плато над широкой речной долиной самого северного материка планеты.

– Дикари, – пробормотала «Собака».

Я не ответила. У меня еще ныли все кости после ночевки в спасательном плотике. Я просто следила из рубки, как мы проплываем над посадочным полем и опускаемся на бетон перед строем густо запотевших водородных цистерн. Под прямым углом к основной взлетной полосе тянулись два ряда построек – главная улица поселка. Несколько сборных домиков из готовых или распечатанных на фабрикаторе блоков, а остальные слеплены из подручных материалов, будь то металл, камень, дерево или пластик. Несколько жилых домов, остальные, судя по дизайну, – мастерские, склады, салуны.

Городишко назывался Северный. Располагался на полярном круге планеты, вдали от влажных экваториальных джунглей. В тени, куда не проникало солнце, скопился зернистый снег, а улицы превратились в месиво грязи и слякоти. Местные, укутавшись в теплые пальто, в широкополых шляпах, от дверей и с балконов наблюдали, как мы зависаем в воздухе. Бетон на краю посадочной площадки растрескался и зарос мхом. Легко догадаться, что корабли сюда редко заглядывают и неожиданное явление боевой машины класса «хищник» порадует их новизной.

У «Злой Собаки» не было посадочного оборудования в общепринятом понимании, зато ее гравигенераторы – те самые, что обеспечивали нам комфортное тяготение в каютах и коридорах, – вполне позволяли удержаться в воздухе на время заправки. Жалобно взвизгнув, она снизилась до десяти метров над бетоном и замерла. Из-под нее выкатилось и закувыркалось по ветру кольцо пыли и сухой листвы, тут же разбившееся о провисшее ограждение периметра.

– Сойдешь на берег? – спросила меня аватара «Злой Собаки» с большого экрана.

– Да, – ответила я и натянула флисовую куртку с капюшоном, болтавшуюся на спинке кресла. – Не прочь подышать воздухом.

– А остальные?

– Остальные – как хотят, лишь бы не заставили себя дожидаться ко времени старта. – Я вдела руки в рукава. – Потому что я в таком настроении, что опоздавших могу и бросить.

Запахивая на ходу куртку, я двинулась к корме, к грузовому люку.

– У вас около шестидесяти минут, – сказал мне корабль. – Если здешние хоть сколько-то знают свое дело.

– Превосходно…

Я доверху застегнула молнию и надвинула отороченный мехом капюшон на голову.

– …В самый раз для разминки.

В десяти метрах от земли не было смысла выгонять челнок. «Злая Собака» спустила нас на грузовом поддоне – тем же способом, каким на Камроз встречала Престона.

Мы, все трое, молчали. Престон утонул в черном двубортном пальто, замотал бледную шею шарфом в цветах Академии, тощие руки запихнул в карманы. Краем глаза я видела на его лице пугливое любопытство, словно он до конца не верил, куда попал и что за цепочка событий его сюда привела. Рядом, обхватив себя за плечи, стояла Альва Клэй с непробиваемо мрачной миной на лице. Злой ветер трепал кончики шнурков на ее сапогах. На бедре висел внушительный пистолет «Архипелаго» – личное оружие, способное пробить разрывной пулей полуметровую броню. Не знаю уж, какие опасности мерещились ей в Северном, но этот реликт древности годился, чтобы встретить любую. Я не сомневалась: приди ей такой каприз, перебила бы все население поселка, и еще патроны бы остались. Она перехватила мой взгляд на пистолет и покосилась на меня с вызовом: «Будешь возражать?» Думаю, она не прочь была сцепиться, доспорить о мерах безопасности при операциях на грунте, но я так устала, что не взяла наживку. Просто пожала плечами и отвернулась.

Воздух, касавшийся открытого лица, был свежим, холодным и натуральным. Платформа опустилась на землю, и я зашагала прочь, не дожидаясь остальных.

– Один час! – крикнула я, не оборачиваясь.

Никто не ответил, ну и не надо. После напряженной атмосферы на борту широкие горизонты и виды убогого поселка вливались в душу, как тоник, а прикосновение солнечного луча ласкало кожу.

За неимением лучшего я двинулась по главному проезду, старательно обходя самые грязные лужи. Местные глазели из окон и дверных проемов. Наверное, как раз в таких захолустных нужниках неостерегшегося торговца пырнут ножом и ограбят на второй дюжине шагов. Я, задрав подбородок и прищурив глаза, встречала чужие взгляды с уверенностью, что меня-то никто пальцем не тронет. Одно дело – торговцы, и совсем другое – личный состав «хищника». Корабли этого класса по заслугам считались самыми свирепыми, а откуда здешней деревенщине знать, сколько оружия оставила себе «Злая Собака», пусть и ходившая теперь под флагом Дома Возврата.

На полпути до конца улицы, в двадцати пяти шагах от края поля, мне попался салун. Стены из обтесанных глыб местной породы, крутая крыша выстлана плотным дерном, дым уходит в трубу из старых жестянок. Перед дверью стояла доска с ценником. Внутри я обнаружила каменный пол, столы и стулья, напечатанные по устаревшей стандартной программе, и длинную деревянную стойку, за которой бармен протирал фаянсовые кружки утратившей белизну тряпицей.

Под потолком ярко горели длинные светильники. Если здесь чего и хватало, так это энергии.

Местный напиток представлял собой этиловый спирт, сдобренный лишайником. Стоил он втрое дешевле фруктового сока и вдвое дороже чистой воды, а пахнул плесневелым бельем. Первый глоток подарил мне гнилое очарование размокших грибов, а по пищеводу прошелся грубым наждаком. Я утерла глаза рукавом.

– К этому вкусу надо привыкнуть, – подмигнул мне бармен.

Я толкнула к нему стакан за новой порцией:

– Не успею, я здесь ненадолго.

Задняя дверь вела на деревянную веранду. Дощатый пол, залитый ясным зимним солнцем, манил мечтами об иной жизни. Я присела на перила и, вертя в руках выпивку, стала разглядывать ровную даль плато.

Я не всегда была такой одинокой. Было время, любила, и меня любили.

Его звали Седж. Техник гидропонной станции на одной периферийной звезде. До войны мы три месяца прожили с ним на вилле в бухте греческого острова Наксос. У Седжа были светлые, как песок, длинные волосы и синие глаза, яркие и живые, как взъерошенное ветром море. Днем у нас был пляж, и гавань, и долгие прогулки среди оливковых рощиц над белыми домиками городка. Ночью была музыка из таверн и цепочки веселых огоньков в кронах деревьев. Мне думалось: держи его покрепче, и так будет всегда. Но в долгие годы конфликта нас разнесло по сторонам. В бурлении, охватившем весь обжитый человечеством космос, связь между системами стала, мягко говоря, ненадежной. Последнее, что я о нем слышала: получив ложное известие о моей гибели на Пелапатарне, он ушел с экспедицией в галактику Андромеды, записавшись в число сотни представителей человечества, принятых на борт снарядившими корабль скакунами – расой метрового роста кузнечиков с дальнего края Множественности. Путь им предстоял в один конец – два с половиной миллиона световых лет. Даже прыгая через высшие измерения и производя горючее по пути, корабль скакунов должен был достичь цели через тысячу лет. Седж, поверив, что меня нет в живых, вместе с другими людьми лег в анабиоз. Если ничего не случится, он, не старея и не видя снов, продремлет еще тысячу лет после моей настоящей смерти.

От этой мысли делалось невыносимо грустно.

Я допила жидкую плесень и втянула носом морозный воздух. Сухую траву плато щипали козы, звенели колокольчиками. За спиной скрипнули дверные петли, и на веранду вышел крепко сбитый мужчина. Поношенный деловой костюм, черная рубашка, грязно-желтый шейный платок… под его тяжестью скрипели половицы.

– Не трудитесь вставать, капитан.

Он ухватился за перила веранды, окинул взглядом поля и, потянув носом воздух, с наслаждением выдохнул.

Я уставилась на дно своего стакана. Грубить не хотелось, но и общаться я была не в настроении.

– Чем могу быть полезна?

Он, все так же крепко сжимая перила, обратил ко мне глаза цвета сепии.

– Простите, что нарушил уединение, – он слегка поклонился, – просто хотел поприветствовать вас в нашем маленьком городе. Меня зовут Арман Малч.

Он вытер мясистую ладонь о штанину и протянул мне:

– Я генеральный директор этого поселения.

– Чем могу быть полезна, господин Малч?

– Вижу, вам нравятся наши пейзажи.

– Сильно отличаются от стен корабельной каюты.

– Не сомневаюсь, – сказал он и облокотился на перила. – Позвольте принести вам новый напиток?

– Нет, спасибо.

– А поесть не желаете?

Я слезла с перил и развернулась к нему:

– Вы очень любезны, но у меня всего несколько минут.

– Куда-то спешите?

– Спасать терпящих бедствие.

– Ах… – он прихлопнул ладонями. – В таком случае не стану больше отнимать у вас время.

– Спасибо.

– Просто у меня к вам предложение.

Я вздохнула, но глаза не закатила – сдержалась.

– Простите, господин Малч. Я вас слушаю.

– У вас большое судно, капитан, – улыбнулся он.

– Да.

– Рассчитано сотни на две человек?

– На триста.

– А сколько сейчас на борту?

Я начинала понимать, куда он клонит.

– Четверо.

Он заулыбался еще шире. Не то чтобы потирал руки, но по лицу было похоже.

– Значит, у вас полно свободного места?

– Я уже сказала: мы спасатели. В Галерее потерпел бедствие лайнер, девятьсот человек. Если уцелела хотя бы половина, у нас не останется ни единого квадратного метра.

– А-а…

– Итак, господин Малч, что вы хотели предложить?

Он пожал плечами, признавая себя побежденным:

– У нас тут гражданская война. Людям туго приходится. У меня сотня семей, с радостью оплативших бы выезд с планеты.

– Сожалею, но у меня нет мест.

– Просто к нам так редко заходят корабли…

– Верю, но ответ по-прежнему отрицательный.

Малч развел руками:

– Капитан, я вас вполне понимаю. Но я не мог не попытаться.

Улыбка его стала жалкой. Он тронул меня за плечо:

– И все же, если вы на обратном пути будете проходить мимо и у вас останется место, вспомните мою просьбу. Они готовы заплатить много, причем наличными, – он потер друг о друга пальцы свободной руки, – хватит на нас обоих.

Я стряхнула его ладонь и отступила:

– Если я и буду возвращаться тем же путем, то с ранеными. – Я не сумела скрыть неприязни. – И мне будет не до возни с пассажирами.

Малч был потрясен:

– Не примите за обиду, но я предлагаю хорошую цену!

– А я отказываюсь.