Текст книги "Молот и крест (др. перевод)"

12

– Он подвергался искушению, – сказал Скальдфинн. – Что бы ты ни говорил, Торвин, в нем есть что-то от Отина.

– Это было бы величайшей бойней с тех пор, как люди появились на этих островах, – добавил Гейрульф. – Франки на берегу устали и были беспомощны. А английские крестьяне не знали бы милосердия.

Жрецы Пути снова сидели в своем священном круге, вокруг костра и копья, за увешанными рябиной нитями. Торвин нарвал большие охапки свежих осенних гроздьев. Яркий алый цвет ягод перекликался с рассветом.

– Такое дело принесло бы нам величайшее зло, – сказал Фарман. – От такой жертвы нельзя получать добычу. Но англичане не послушали бы нас. Они ограбили бы мертвых. И тогда против нас были бы и христианский бог, и гнев Всеобщего Отца.

– Но он не бросил копье, – сказал Торвин. – Сдержался. Поэтому я и говорю, что он не создание Отина. Когда-то я тоже так считал. Но сейчас знаю больше.

– Расскажи нам, что ты узнал от его матери, – предложил Скальдфинн.

– Вот что, – начал Торвин. – Нашел я ее легко. В деревне ее мужа, хеймнара. Она бы не стала со мной разговаривать, но она любит девушку, хоть та и дочь любовницы. В конце концов она мне все рассказала.

– В основном все было, как рассказывал Сигварт. Хотя он говорил, что ей нравилось его внимание, а она... Ну, после пережитого неудивительно, что она говорила о нем только с ненавистью. Но она подтверждает его рассказ вплоть до того, как они лежали на песке, потом он посадил ее в лодку, оставил и вернулся к своим людям и к женщинам на берегу.

– А потом, она говорит, это и случилось. За бортом лодки скрипнуло. Она увидела в темноте маленькую шлюпку, всего лишь скиф, и человека в ней. Я расспрашивал ее об этом человеке, но она ничего не могла вспомнить. Средних лет, среднего роста, одет не роскошно, но и не бедно. Она подумала, что ей пришел на выручку рыбак, поэтому пересела в его шлюпку. Он отвез ее далеко от берега и потом начал грести вдоль берега, не говоря ни слова. Она вышла, пошла домой, вернулась к мужу.

– Может, это и был рыбак, – вмешался Фарман. – Точно так же, как морж был моржом, а лиса – лисой, испугавшей глупого парня.

– Я спрашивал ее – просил ли он награду? Он мог сам отвести ее домой. Ее родственники заплатили бы ему, даже если бы не заплатил муж. Она сказала, что он просто оставил ее. Я настаивал, просил ее вспомнить все подробности. И она сказала еще одно.

– Когда незнакомец подвел лодку к берегу, сказала она, он вытащил лодку на песок, потом посмотрел на женщину. Она вдруг почувствовала страшную усталость, легла на водоросли. А когда проснулась, его не было.

Торвин огляделся.

– Так вот, мы не знаем, что произошло, пока она спала. Я сказал бы, что женщина по каким-то признакам могла бы понять, если ею овладели во сне, но кто знает? Незадолго до этого с нею был Сигварт. И если бы она даже что-то заподозрила, то ничего бы не добилась своим рассказом. Но этот сон заставляет меня задуматься. Скажи мне теперь, – обратился Торвин к Фарману, – ты, самый мудрый из нас, сколько богов в Асгарде?

Фарман беспокойно заерзал.

– Ты знаешь, Торвин, это неразумный вопрос. Отин, Тор, Фрей, Бальдер, Хеймдалль, Ньорт, Идунн, Тюр, Локи – о них мы говорим чаще всего. Но в легендах есть и много других: Витар, Сигун, Улль...

– А Риг? – осторожно спросил Торвин. – Что мы знаем о Риге?

– Это другое имя Хеймдалля, – сказал Скальдфинн.

– Имя, – размышлял Торвин. – Два имени, одни личность. Так мы слышали. Так вот. Я бы не стал об этом говорить за пределами круга, но иногда мне кажется, что христиане правы. Существует только один бог. – Он оглядел удивленные лица. – Но он... принимает разные облики. Или состоит из частей. И части эти соперничают друг с другом. Так человек может играть в шахматы сам с собой для забавы. Отин против Локи, Ньорт против Скати, асы против ванов. Но только вражда между всеми частями, между богами, гигантами и чудовищами приведет нас к Рагнароку.

– У Отина есть свои способы делать людей сильнее, чтобы однажды они могли помочь богам в борьбе в гигантами. С этой целью он предает воинов, избирает самых сильных из них и посылает на смерть. И они ждут в его залах прихода гигантов.

– Но, может, у Рига тоже есть свой способ. Вы знаете священную историю? Как Риг прошел через горы, встретил Аи и Эдду, и Эдда зачала от него тролла. Встретил Афи и Амму, и Амма зачала от него карла. Встретил Фатира и Мотир, и Мотир зачала ярла. Этот наш ярл тоже был троллом и карлом. А кто же такой сын ярла?

– Кон Молодой, – ответил Фарман.

– На нашем языке это Kong ungr, то есть конунг.

– Это значит «король», – заметил Фарман.

– Кто может отрицать, что наш ярл сейчас в полном расцвете сил? Он претворяет в своей жизни историю Рига. Рига в его взаимоотношениях с человечеством.

– Но зачем Риг делал все это? – спросил Вестмунд, жрец Ньорта. – И в чем его сила? Признаюсь, я ничего о нем не знаю, кроме рассказанной тобой истории.

– Он бог идущих вверх, – ответил Торвин. – А сила его в том, что он делает людей лучше. Не войной, как Отин, а мастерством. Есть еще один древний рассказ – о Скейфе, отце Скьольда – так сказать, Шиф, Сноп, и сын его Шильд, Щит. Короли Дании называют себя сыновьями Скьольда, короля воинов. Но и они помнят, что до короля войны Скьольда был король мира, который научил людей сеять и жать, а не жить, как животные, охотой. Я считаю, что сейчас пришел новый Шиф, как бы ни произносить его имя, чтобы освободить нас от занятий только пахотой и жатвой и от голода между урожаями.

– И это «тот, кто приходит с Севера», – с сомнением сказал Фарман. – Не нашей крови и языка. Заключивший союз с христианами. Не этого мы ждали.

– Боги всегда поступают неожиданно, – ответил Торвин.

* * *

Шеф следил, как мрачная процессия безоружных франкских воинов вслед за королем поднимается на корабли, которые отвезут их домой. Альфред настоял, чтобы вместе с ними отослали не только папского легата и франкских священников, но и архиепископа Йоркского, его собственного епископа Даниэля из Винчестера, дьякона Эркенберта и вообще всех английских священников, не сопротивлявшихся захватчикам. Даниэль выкрикивал угрозы вечных мук и отречения, но Альфред оставался неумолим.

– Если ты изгоняешь меня из своего стада, – сказал он, – я заведу собственное. С лучшими пастырями. И с собаками с острыми зубами.

– Они будут вечно ненавидеть тебя, – сказал ему Шеф.

– Еще одно общее у нас, – ответил Альфред.

Так они и договорились.

Оба одиночки, ни у кого нет наследников. Они станут соправителями, Альфред правит к югу от Темзы, Шеф – к северу до самого Хамбера, за которым все еще Рагнарсоны с их притязаниями. Каждый назвал другого своим наследником. Каждый согласился, что на его территории люди свободны в своей вере – христианстве, Пути или любой другой религии, какая может появиться. Но никаким священникам и никакой религии не разрешается принимать плату – ценностями или землей, за исключением заранее договоренной платы за отправление обрядов. Церковные земли возвращаются в владение короны. И вскоре они станут богатейшими королями Европы.

– Мы должны разумно распорядиться деньгами, – сказал Шеф.

– На благотворительность?

– Не только. Часто говорят, что новое приходит преждевременно, и я согласен с этим. Но я также считаю, что время для нового наступает, а люди его душат. Или церковь. Посмотри на наши машины и самострелы. Кто может сказать, что их нельзя было сделать сто лет назад или даже пятьсот, во времена римлян? Но их никто не делал. Я хочу вернуться к старым знаниям, даже к искусству чисел – arithmetici. И использовать его для получения новых знаний. И новых вещей. – И он сжал древко алебарды.

Глядя на ряды уходящих франков, Альфред повернулся к своему соправителю.

– Я удивлен, что ты по-прежнему отказываешься носить молот с нашего знамени. Я ведь ношу крест.

– Молот – знак Пути. Торвин сказал, что у него есть знак для меня. Я посмотрю его, хотя выбор труден. А вот и он.

К ним приближался Торвин в сопровождении жрецов Пути, а за ними – Гутмунд и капитаны.

– Вот твой знак, – сказал Торвин. Он протянул подвеску на серебряной цепочке. Шеф с любопытством взглянул на нее: столб с пятью кольцами-ступеньками с противоположных сторон.

– Что это?

– Это kraki, – ответил Торвин. – Столб для подъема. И символ Рига.

– Никогда не слышал о таком боге. Что вы о нем расскажете? Почему я должен носить его знак?

– Он бог поднимающихся. И путников. Он силен не сам по себе, а своими детьми. Он отец тролла, карла и ярла. И других.

Шеф осмотрел лица собравшихся. Альфред. Торвин. Ингульф. Хунд. Многих нет. Он не знает, каково состояние Бранда. Нет его матери Трит. И он не знает, захочет ли она его видеть.

Но прежде всего – Годива. После битвы группа катапультеров принесла тело его сводного брата, сына его матери, мужа Годивы. Они долго вместе смотрели на посиневшее лицо, на искривленную шею, стараясь найти в воспоминаниях о детстве какой-нибудь ключ к его ненависти. Шеф вспомнил строки из древней поэмы, которую читал Торвин. Герой говорит над телом убитого им брата: Я был твоим проклятием, брат. Не повезло нам обоим.

Так решили Норны. Я никогда тебя не забуду.

Но он не повторил этих слов. Он хотел забыть. И надеялся, что Годива тоже забудет. Забудет, что он вначале спас ее, потом бросил, потом использовал. И теперь, когда не было необходимости постоянно планировать и действовать, он понял, что любит ее так же сильно, как до того, как спас из лагеря Айвара. Но что эта за любовь, которая ждет так долго признания?

Так подумала и Годива. Она увезла тело своего мужа и сводного брата для погребения и покинула Шефа, не знающего, вернется ли она когда-нибудь. На этот раз ему придется решать самому.

Он посмотрел мимо лиц своих друзей на мрачных пленников, идущих рядами, подумал об униженном Карле, и разгневанном папе Николае, о Змееглазом на севере, который теперь обязан отомстить за брата. Взглянул на знак в своей руке.

– Столб-лестница, – сказал он. – Трудно на нем сохранить равновесие.

– Надо браться за одно кольцо за раз, – ответил Торвин.

– Трудно подниматься, трудно сохранять равновесие, трудно добраться до верха. Но на верху сразу два кольца. Одно против другого. Почти крест.

Торвин нахмурился.

– Знак Рига известен задолго до появления креста. Это не знак смерти. Нет. Это знак подъема, подъема к лучшей жизни.

Шеф улыбнулся, впервые за много дней.

– Мне нравится этот знак, Торвин, – сказал он. – Я буду его носить.

Он надел цепочку на шею, повернулся и посмотрел на туманное море.

Какой-то узел внутри развязался, боль исчезла.

Впервые в жизни он ощутил мир.