Текст книги "Зима в Эдеме"

Глава 8

Армун не собиралась есть сырое мясо, как это сделал мальчик. Только что пойманная добыча – одно дело, она ела такое раньше, но не то, что Ангайоркак достала из ниши в грязной стене. Оно было старое, подпорченное и жесткое. Ангайоркак не придала этому никакого значения, она отрезала один кусок мяса для себя, другой – для Армун. Армун не отказывалась, но и положить в рот это мясо она не могла. Она неохотно держала его кончиками пальцев, оно было скользким на ощупь, и она не знала, что с ним делать. Отказаться – будет нанесено оскорбление их гостеприимству. Она отчаянно искала какой-нибудь выход. Усадив Арнхвита на шкуры, где он с удовольствием жевал жесткое копченое мясо, она повернулась, поднеся руку с куском мяса ко рту, как будто она хотела съесть его. Притворившись таким образом, она откинула шкуры, закрывавшие вход в хижину, и пошла к своим саням. Здесь, где ее никто не видел, она спрятала кусок мяса среди шкур и достала вскрытый пузырь с мясом мургу. Почти сырое желеобразное мясо, которое тану едят неохотно, должно было понравиться парамутанам.

И оно им ужасно понравилось. Ангайоркак нашла его необыкновенным на вкус и подозвала к себе Калалека, чтобы он попробовал это блюдо. Он ел его окровавленными руками, громко выкрикивая с набитым ртом, какое оно вкусное, в перерывах между пережевываниями. Она дала немного этого мяса Кукуйюку, а также выдала Харлу его порцию.

Пока они ели, Ангайоркак в каменном котле нагрела воды на огне, разлила ее по кожаным чашам, на дне которых лежали сушеные листья для заваривания чая, Калалек шумно выпил свою порцию, потом из чаши достал листья и съел их. Армун попробовала свой чай, и он ей понравился. Этот день закончился намного лучше, чем начался. В хижине было тепло, ниоткуда не дуло. Она могла есть и отдыхать – и не просыпаться, как это было каждую ночь, от страха, что весь следующий день предстояло опять идти.

Утром Калалек выкопал глубокую яму у задней стенки хижины и вытащил оттуда скатанные рулоны. Некоторые из них представляли собой выделанные длинные куски черной кожи, настолько огромные, что она даже не могла понять, с какого животного эту кожу содрали. В это полотно было вшито что-то наподобие кожаных мешочков, наполненных толстым слоем белого жира. Калалек зачерпнул немного для пробы, предложил ей. Вкус оказался необыкновенным. Арнхвит захотел тоже попробовать.

– Кушать, кушать, – сказал он, и Армун разрешила ему облизнуть свои пальцы.

Потом Калалек разыграл перед ней целую сцену. Он сворачивал и разворачивал шкуры, указывал на Армун, потом указывал на тропу, протягивал вперед руку с кремневым ножом, другой рукой потрясал шкуру, потом менял руки и выкрикивал «до свидания». Все было совершенно непонятно.

Но не для Харла, который, казалось, понимал этих людей лучше, чем она.

– Мне кажется, что они хотят узнать, где остальные тану. Он хочет дать им немного жира.

Армун указала на себя и на обоих мальчиков, а потом на тропу, повторяя без конца «до свидания». Когда наконец до Калалека дошел смысл, он глубоко вздохнул и снова скатал шкуры, а потом потащил их вниз к берегу. Кукуйюк торопился следом, чтобы помочь ему, Харл присоединился к ним. Подойдя к кромке воды, он побежал назад к Армун, возбужденно крича и жестикулируя:

– Видишь, видишь ту большую черную скалу?! Это вовсе не скала. Пойдем посмотришь. Это лодка, вот что это такое.

Арнхвит заковылял за ними через дюны и кучки засохшей травы к песчаному берегу. Харл был прав; черная глыба имела очертания лодки, перевернутой вверх дном. Калалек очень внимательно осматривал ее, проверяя, чтобы нигде не было отверстий. Это была странная лодка, выдолбленная не из дерева, как у тану, а сделанная из огромного куска черной кожи. Когда Калалек остался доволен осмотром, он нагнулся, схватил за один край и перевернул лодку. Харл свесился вниз с кормы, чтобы посмотреть лодку изнутри, а Арнхвит кричал, пока его не взяли и не дали заглянуть внутрь лодки.

Эта лодка представляла собой удивительную конструкцию. Длинные бревна были крепко связаны между собой, придавая ей форму. С внешней стороны лодка была обтянута шкурой. Теперь Армун могла увидеть, – что шкура была раскроена по форме лодки, а затем сшита. Швы были смазаны специальным веществом, которое делало кожаные чашки водонепроницаемыми. Все это выглядело очень любопытно.

Теперь, когда Калалек собрался куда-то отправиться на лодке, нельзя было терять времени. Все свои вещи, даже шкуру, которая закрывала вход, они уже вытаскивали из хижины, складывали их на песке. Причем все принимали в этом участие, даже Арнхвит, который еле ковылял под тяжестью одной из меховых шкур. Когда все было притащено на берег, Калалек толкнул ледку в воду. Она возвышалась как скала над водой, а Калалек уже взбирался в нее. Оказывается, было специальное место, куда складывали все вещи, и только он знал, как это все должно быть убрано, поэтому, когда ему передавали вещи одну за другой, он громким голосом отдавал распоряжения. Когда же Ангайоркак передала ему запасы из саней Армун, она знала, что настало время для принятия решения – либо оно для нее уже было принято. Она обернулась и посмотрела на дюны, за которыми простирались холмы, и поняла, что там ее ожидала только смерть от холода и голода. Выбора действительно не было никакого. Куда бы ни направлялись парамутаны, она должна была идти с ними.

Харл забрался следом за Кукуйюком, и Армун передала им Арнхвита, который смеялся, потому что все это ему казалось очень забавным. Потом Ангайоркак помогла ей взобраться на лодку. Затем она села на песок и сняла с ног обмотки из шкуры и бросила их в лодку. Также как ее лицо и руки, ноги тоже были покрыты рыжеватыми мягкими волосами. Потом она приподняла кожаную юбку и ступила в воду, чтобы подтолкнуть лодку, вскрикивая от холода. Калалек сел на весла, и, когда лодка оттолкнулась от берега, Ангайоркак бросилась вперед в лодку, и ее визгливый хохот заглушила одежда, которая закрывала ее лицо. Армун помогла убрать ей шкуру с лица и опустить юбку на мокрые покрытые волосами ноги, улыбаясь про себя и удивляясь тому, что парамутаны так много и часто смеялись.

Калалек усиленно греб веслами всю оставшуюся часть дня, пробиваясь сквозь шквал непрекращающегося дождя вперемежку со снегом, и до полудня следующего дня. Он позвал, когда проголодался, и Ангайоркак накормила его совершенно протухшими кусками мяса, однажды так сильно рассмеявшись, что он даже чуть не выронил весла, – это было когда он вместо мяса схватил зубами ее палец. Армун сидела, съежившись, под куском шкуры, прижав к себе детей, чтобы они не замерзли, и удивлялась всему увиденному. Только в сумерках Калалек подгреб к берегу, подыскивая место для ночлега. Он выгнал лодку на гладкий песок, и они все вместе приложили немало усилий, чтобы втащить ее за линию прилива.

И это продолжалось на протяжении многих дней, которым они потеряли счет. Каждый день с утра до вечера Калалек греб изо всех сил, совершенно не уставая. Ангайоркак что-то напевала себе под нос, когда вычерпывала кожаной чашей воду из лодки, и казалось, что здесь, в лодке, она чувствовала себя дома больше, чем если бы была на суше. Армун было все хуже и хуже от постоянного движения, она лежала, укрывшись меховыми шкурами, и большую часть дня ее знобило, она крепко прижимала к себе Арнхвита, который как и она испытывал недомогание и тошноту. Через несколько дней Харл привык к постоянной качке и присоединился к Кукуйюку, который стоял на корме, где они ставили яруса (длинные веревки с крюками для ловли рыбы), и болтали друг с другом на понятном им обоим языке.

Все дни были похожи один на другой, и поэтому невозможно было вести счет времени. По мере их приближения к северу погода ухудшалась, волны становились выше, поэтому их подбрасывало как щепку над разбушевавшимся морем. Наконец штормы утихли, но воздух продолжал оставаться холодным и сухим. Армун лежала под меховыми шкурами, обхватив Арнхвита, в более чем полусонном состоянии, когда она вдруг услышала сквозь сон, что Харл зовет ее:

– Мы куда-то приплыли, посмотри вперед. Лед, что-то черное на нем, непонятное что-то.

Лед сплошной твердой простыней покрывал все пространство в этой огромной бухте. В воде плавало очень много ледяных глыб, и им приходилось протискиваться между ними. Ближе к северу сквозь туман можно было даже разглядеть айсберги. Калалек направил лодку к темным глыбам, разбросанным по всей ледяной поверхности. Когда они подошли поближе, то увидели, что эти глыбы были лодками, перевернутыми вверх дном. И как только они достигли ледяной кромки берега, Армун увидела, что эти лодки были во много раз больше той, на которой они приплыли. Это было невероятное зрелище. Кукуйюк стоял на корме, затем спрыгнул на лед, когда они бортом задели берег. Он взял плетеную из кожи веревку и прикрепил ее к одному из обломанных кусков льда.

Армун даже не могла осознать, насколько она ослабла от этого путешествия. Калалеку пришлось вдвоем с Ангайоркак спустить ее на лед. Потом ей передали Арнхвита, она взяла его и села, дрожа всем телом и прижимая его к себе, в то время как остальные начали разгружать лодку. Разгрузка началась тотчас же, как только Кукуйюк прибежал назад с толпой парамутан, едва поспевающих за ним. Охотники и женщины, они были очень удивлены цветом кожи и волос чужестранцев, протягивали руки к голове Харла, чтобы коснуться ее, пока он не убежал от них. Вслед за этим последовали их визг и смех, лишь потом только они принялись серьезно за разгрузку. Скоро все узлы и тюки свалили на берегу, а лодку вытащили из воды, чтобы поставить ее на лед рядом с остальными. Армун тащилась следом за ними, а Арнхвит ковылял, спотыкаясь, за ней, пока один из охотников не взял его на руки не понес на плечах, крича что-то от счастья.

Они прошли мимо группы людей, которые устанавливали на льду палатку из черной шкуры. Те прекратили работу и с удивлением уставились на пришельцев. За ними были другие палатки, некоторые из них защищали от холодного северного ветра ледяные блоки, которые возвышались вокруг них. Палатки были разбросаны по льду, и их было так много, как будто там жили по крайней мере два, а то и три саммада, во всяком случае так показалось Армун, которая от усталости еле передвигалась. Из некоторых шел дым, и она знала, что там огонь и тепло. И безопасность. Ветер подхватывал снег с сугробов и бросал его ей в лицо. Зима уже наступила и здесь, на севере, кругом лежали снег и лед.

Они вышли из-под прикрытия палаток и двинулись к берегу. Здесь было нагромождение запорошенных снегом глыб, так как, достигнув земли и не в состоянии вскарабкаться на нее, лед ломался и оставался грудами лежать у самого берега. Далее начинался ровный берег, который переходил затем в крутой холм. Сгрудившись у его подножия, наполовину закопанные в землю по склонам, стояло несколько палаток, обтянутых черной шкурой.

Ангайоркак потянула ее за руку к одной из этих черных конусообразных палаток. Шкуры, которыми был закрыт вход в нее, были прочно сшиты кожаным шнуром, и Калалек распутывал этот шнурок, чтобы войти в палатку. Все узлы из лодки были свалены на снегу рядом с палаткой. Калалеку наконец удалось пробраться вовнутрь, ему надо было разжечь костер, для которого уже все было заготовлено. Дым от костра должен был выходить наружу через отверстие наверху. Когда Армун почувствовала под ногами твердую почву, у нее постепенно прошла слабость от путешествия, и она вместе с другими стала затаскивать в палатку узлы и меховые шкуры. Это было хорошо. Все предвещало только хорошее. Она была в безопасности, Арнхвит и Харл тоже были целы и невредимы. Они должны были все выжить, чтобы встретить весну. С этой мыслью она схватила ребенка, крепко прижала его к себе, и тяжело опустилась на меховые шкуры.

– Разжигай быстрей костер, – крикнула Ангайоркак. – Золотовласая устала, я могу сказать это смело, взглянув на нее. Замерзшая и голодная. Я приготовлю еду.

– Этот паукарут (палатку) мы должны поставить на лед, – сказал Калалек, раздувая огонь. – Бухта замерзла, зима уже наступила.

– Завтра. Сначала все должны отдохнуть.

– Это мы сделаем завтра. Сейчас лед теплее, чем земля, так как вода подо льдом всегда уносит часть холода. И я нарежу льда, чтобы оградить палатку от ветра. Нам будет тепло, мы будем есть и веселиться.

Думая об этом, он улыбнулся от удовольствия и от предвкушения всего, поэтому он приблизился к Ангайоркак, чтобы позабавиться прямо сейчас, но она убрала его руку.

– Не сейчас, – сказала она. – Потом. Сначала поедим. От голода я слабею.

Он застонал в мнимой агонии, но в то же время все равно не мог сдержать улыбку. Ожидалась хорошая зима, очень-очень хорошая зима.

Глава 9

Эссека асак, елинаабеле нефалактус тус'йлебтас тус'топтсан.

Алактус'тсан ' ниндебеи йиланене.

Когда волны разбиваются о берег, то все крохотные существа в них умирают; их съедают птицы, которые летают; птиц съедают животные, которые бегают по земле, йиланы съедают их всех.

(Йиланская поговорка)

Ланефенуу на протяжении стольких долгих лет была эйстаа Икхалменетса, что лишь самые старые из ее приближенных помнили предыдущую эйстаа, и только некоторые из них могли бы вспомнить ее имя. Ланефенуу была велика как духом, так и телом – голова ее была длиннее, чем у большинства остальных йилан, – и как все эйстаа, она внесла большие физические изменения в построение города. Почетное место амбесед, где она сейчас сидела, было сконструировано ею самой. Старый амбесед продолжал свое существование в виде сада, в котором росли деревья. Здесь, в естественной впадине на склоне холма над городом и гаванью, она сделала амбесед для своего собственного удовольствия. Утреннее солнце освещало возвышенное место, выстланное деревом, и впадину с этой стороны, в то время как все остальное было в тени. Сразу же за ней, в соответствии с естественным изгибом ландшафта, были сделаны великолепные деревянные панели, резьба и окраска которых были настолько искусно сделаны, что на протяжении дневного времени там всегда стояли фарги, прижимались друг к другу и, от восхищения опустив нижнюю челюсть, с изумлением глазели на это. Это был морской пейзаж с темно-синими волнами и бледно-голубым небом, на фоне которого можно было увидеть высоко выпрыгивающих из воды плезиозавров а снующих взад-вперед урукето почти натурального вида. На верху самого высокого плавника урукето была вырезана фигурка – копия командира урукето, который имел более чем случайное сходство с самой эйстаа, сидящей под этим пейзажем. До того как занять это высокое положение, Ланефенуу командовала урукето, и до сих пор в душе она оставалась командиром. Ее руки и верхняя часть тела были раскрашены так, как будто на них падала тень от вздымавшихся волн.

Каждое утро Элилилен вместе с другим самцом, который помогал ему нести кисти и краски, приходил из ханале под покров паланкина наносить рисунок или чертеж. Ланефенуу знала, что самцы отличаются более обостренной чувствительностью и более тонким вкусом, а с другой стороны принимать самца тоже было приятно. Это занятие рисовальщика было специально придумано для Элилилена, чтобы он удовлетворял ее, так как Элилилен был слишком ценен, чтобы кончить жизнь на пляже. Ланефенуу была глубоко убеждена, хотя она этого не говорила Укхереб, заранее зная, что ученая отнесется к этому с насмешкой, что ежедневное сексуальное удовлетворение являлось причиной ее продолжающейся долговечности.

В этот день она ощущала свои годы. Зимнее солнце нисколько не согревало ее, и только тепло тела живого плаща, в который она была завернута, не давало ей впасть в коматозное состояние сна. А теперь к ее многочисленным заботам прибавилось еще бремя отчаяния, которое взвалила на нее вновь прибывшая.

Альпесак, западная жемчужина, надежда ее собственного города, навсегда потерян. Разрушен дикими, сумасшедшими устузоу – если можно было верить Эрефнаис. Однако ей следовало доверять, потому что информация была получена не через вторые или третьи руки йилейби бессловесных фарги. Эрефнаис, которая командовала урукето, чем возлагалась на нее наивысшая ответственность, была там и видела все собственными глазами.

Была еще одна оставшаяся в живых, Вайнти, вырастившая город, свидетельница его разрушения. Она знала об этом гораздо больше, чем командир, которая все время находилась в урукето.

Ланефенуу заерзала на своем месте и подала знак, призывающий всех к вниманию. Муруспе, ее помощница, не отходившая от нее ни на шаг, быстро выдвинулась вперед, готовая к получению инструкций.

– Муруспе, я бы хотела видеть вновь прибывшую по имени Вайнти, которая сегодня прибыла на урукето. Доставь ее ко мне.

Муруспе выразила беспрекословное повиновение, поспешила к прислуживающим фарги и в точности передала им распоряжение Ланефенуу. Когда она попросила их повторить ей сказанное, то некоторые из них что-то невнятно мямлили, кто по причине слабой памяти, кто по слаборазвитости речи. Это было уже неважно. Она отослала этих прочь, стыд неудачи гнал их с глаз долой. Затем она заставила оставшихся повторить распоряжение эйстайи, пока наконец они не сделали все правильно.

Они вышли из амбеседа и поспешили с гордостью в разных направлениях, так как им было поручено выполнить распоряжение самой эйстайи, и каждый, кого они просили, передавал весть дальше по городу до тех пор, пока – а это случилось в самое короткое время – один из помощников Укхереб не предстал перед ней, знаками показывая, что он располагает сведениями огромной важности.

– Эйстаа распространила весть по городу. Требуется присутствие вашей гостьи Вайнти.

– Я иду, – сказала Вайнти, вставая. – Веди меня туда.

Укхереб взмахом руки отослала помощника прочь.

– Я тебя отведу туда, Вайнти. Это более целесообразно. Эйстаа и я вместе работали над Икхалменетсом – и я боюсь, что знаю, что она хочет обсудить с тобой. Мое место там, рядом с ней.

В амбеседе было пусто, как будто была ночь, а не пасмурный день. Толкущихся фарги оттеснили, а младшие служащие и их помощники встали у всех входов, чтобы вновь не пропустить их внутрь. Они смотрели наружу, чтобы обеспечить эйстаа уединение. Закон Ланефенуу был тверд: это был ее город, и если она предпочитала уединение во всем амбеседе, а не в маленьком помещении, почему бы и нет? Вайнти восхищалась прямой, сильной, высокой, ладной фигурой, сидящей на фоне раскрашенной резьбы по дереву, и сразу почувствовала, что она была с равными.

Чувства Вайнти были выражены в ее уверенной твердой поступи, когда она шла – не позади Укхереб, а рядом с ней; и Ланефенуу это показалось очень интересным, потому что никто, начиная с яйца времени, не обращался с ней как с равной.

– Ты, Вайнти, из Альпесака, только что прибывшая, расскажи мне о своем городе.

– Он был уничтожен. – Последовали движения, выражавшие боль и смерть. – Устузоу. – И эти движения стали более экспрессивными.

– Расскажи мне обо всем, что ты знаешь, во всех мельчайших подробностях, начиная с самого начала и не пропуская ничего такого, что я хотела бы знать. Почему и как это случилось.

Вайнти стояла, широко расставив ноги и выпрямив спину, и очень долго рассказывала. Ланефенуу за все это время не двигалась и не подавала знаков, в то время как Укхереб своими движениями выражала боль и даже несколько раз негромко вскрикнула. Если Вайнти и была менее чем искренна в некоторых деталях своих взаимоотношений с пленными устузоу, в особенности относительно новой для нее вещи, называемой ложью, это было лишь ошибкой пропуска, и вся история, рассказанная ею, была довольно длинной. Она не стала упоминать о Дочерях Смерти, как будто их не существовало. Этот вопрос должен был быть обсужден в будущем отдельно. Теперь она рассказывала все просто, как оно и было: о том, как она построила город, как устузоу убили на побережье самцов, как она защищала город от врагов и как она была вынуждена перейти в наступление в целях защиты. Если она выдавала непримиримую ненависть йилан, то это было действительно так. Когда она добралась до конца, то контролировала все свои эмоции, рассказывая о последних разрушениях и смерти, о побеге тех, кто остался в живых. Наконец она закончила свой рассказ, но ее руки, сложенные определенным образом, говорили о том, что многое недосказано.

– Что еще могла бы ты добавить ко всем этим ужасам? – спросила Ланефенуу, заговорив впервые очень важно.

– Две вещи. Важно то, что я скажу с глазу на глаз только тебе о других, которые покинули город. Более того, они сейчас на берегу Энтобана. Это более серьезно, чем просто отдельный случай.

– А что за второй важный момент?

– Это относится к делу! – Она произнесла это громко, всем видом выражая великую важность, силу и предельную уверенность. – Это имеет отношение ко всему, о чем я говорила. Теперь я знаю, как защитить город от огня. Теперь я знаю, как можно уничтожать устузоу в огромных количествах. Теперь я знаю, что делали неправильно те, которые погибли. Знаю, что у нас могли бы быть эти знания. Теперь я знаю, что Гендаши – это конечный пункт назначения для йилан, это пустынные земли за морем. Вот именно это должно произойти. Никогда, начиная с яйца времени, не дули такие холодные ветра, как сейчас, разрушающие города йилан к северу от нас. И никто не знает, когда это кончится. Это Эрегтпе, в котором остались лишь мертвые листья – единственное, от чего можно услышать шорох на улицах. Это Соромсет, с белыми костями йилан в белой пыли. Это мой город Инегбан, который умер в Энтобане, но все же мы отправились в Гендаши, чтобы жить. И теперь я чувствую холодные ветры, которые дуют через бухту Икхалменетс, и я боюсь всего здесь. Холод придет сюда? Вот чего я не знаю. Но мне надо это знать, сильная Ланефенуу. Если это так, и Икхалменетс должен выжить, то он должен жить в Гендаши, потому что другого места нет.

Ланефенуу пыталась найти какой-нибудь знак слабости или сомнения в словах Вайнти или в ее положении, но этого не было.

– Это можно сделать, Вайнти? – спросила Ланефенуу.

– Да, это можно сделать.

– Когда холодные ветры придут в Икхалменетс, то его можно перевести в Гендаши?

– Мир тепла ждет там всех. Ты перенесешь туда весь Икхалменетс, Ланефенуу, потому что я вижу, что у тебя есть сила. Я говорю об этом потому, что хочу помочь тебе. Когда мы будем там, я буду просить всего лишь разрешения убить этих устузоу, которые убивают нас. Разреши мне служить тебе!

Вайнти и Укхереб повернулись, чтобы уйти, как им подсказывала вежливость, когда Ланефенуу погрузилась в глубокое раздумье. Но каждая из них краем глаза следила за тем, что эйстаа может сделать какое-нибудь движение. Прошло довольно много времени, потому что Ланефенуу предстояло очень многое обдумать. Облака на небе рассеялись, и выглянуло солнце, но все трое оставались неподвижными, как будто были высечены из камня – так могли делать только йиланы.

Когда наконец Ланефенуу шевельнулась, они посмотрели ей прямо в лицо и напряженно ждали.

– Есть одно решение, которое надо выполнить. Но очень важно это решение выполнить сразу же. Укхереб должна сначала рассказать мне побольше о том, что ей говорят ученые с севера. Вайнти должна рассказать о тех вещах, которые не предназначены для широкого круга слушателей. Это имеет какое-то отношение к теплому Гендаши?

– Так или иначе, это могло бы иметь косвенное, отношение к нему.

– Посетите меня, и мы тогда там поговорим.

Ланефенуу медленно пошла; серьезность решений, которые непременно должны были быть выполнены, давила на нее. Помещение, где она спала, было небольшим и темным, и по своему интерьеру скорее напоминало урукето, чем комнату в городе. Свет шел из фосфоресцентных кусочков, наклеенных на стены, а в одной из стен было круглее прозрачное отверстие, через которое открывался красивый морской пейзаж. Ланефенуу схватила водяной фрукт и наполовину осушила его, затем откинулась на нары, на которых она всегда отдыхала. Здесь же были двое других нар для посетителей: одни напротив задней стены, другие – у входа. Ланефенуу указала Вайнти на нары у входа.

– Говори! – приказала Ланефенуу.

– Да, я должна. Я должна сказать о Дочерях Смерти. Ты слышала о них?

Тяжелый вздох, который сделала Ланефенуу, больше был не от отчаяния, а от несчастья все знать.

– Я знаю о них. И из того, что мне рассказывала Эрефнаис, я поняла, что они были ее пассажирами. А теперь они совершенно свободны, чтобы распространять яд своих мыслей в темном Йебейске. Какие чувства ты испытываешь по отношению к этим существам?

Этот простой вопрос вдруг открыл целый колодец ненависти, которую Вайнти прятала глубоко в себе, и дал волю этой ненависти. Она не могла остановить этот потоп или хотя бы управлять им. Все ее тело и конечности начинали корчиться, выражая самые разнообразные формы отвращения и ненависти; одновременно из ее горла вырывались нечленораздельные звуки, так как ее зубы были плотно сжаты от гнева. Потребовалось много времени, чтобы она смогла овладеть собой, и когда ее тело снова стало спокойным и неподвижным, она наконец осмелилась что-то сказать:

– Мне слишком трудно выразить ненависть к этим существам в какой бы то ни было разумной манере. Мне стыдно, что я не смогла справиться со своими эмоциями в подавить гнев. Но они-то и являются причиной того, что я здесь. Я пришла сюда, чтобы рассказать тебе об их искаженном мировоззрении, предупредить тебя о том, что они опасны, если ты еще об этом не узнала; спросить тебя, не достигли ли они уже берегов Икхалменетса?

– Они достигли – и поэтому не достигли. – Несмотря на то, что Ланефенуу сидела спокойно, в ее манере говорить было больше, чем предположение распада и смерти. – Я очень давно узнала об этих существах. Я решила, что их болезнь здесь не распространится. Икхалменетс не случайно назван «опоясанным морями», потому что молодежь здесь рождается и остается здесь, и никакие фарги из других городов сюда не приходят. Только наши урукето связывают нас с остальным миром. И я сразу же узнаю о том, что они приносят сюда. Некоторые из этих Дочерей Смерти приходят сюда и возвращаются тотчас же, не ступив на землю. Так поступают со всеми, кто не имеет никаких званий.

– Однако йиланы отправляются туда, куда они хотят отправиться, – сказала Вайнти с удивлением, потому что для нее свободный доступ ко всему был как воздух, которым все дышали, как вода, в которой все плавали, и она не могла представить себе все это как-то иначе.

– Это верно, – сказала Ланефенуу с огромным трудом, потому что сильные чувства парализовали ее мышцы. – Когда я увидела тебя, Вайнти, первый раз, я поняла, что ты та, которая чувствует так же, как я, которая ступает по той же тропе. Все, что ты сказала мне, только лишь углубило мои чувства. Я вижу, что будущее принадлежит нам с тобой, поэтому я сейчас расскажу тебе о том, о чем не знают другие. Да, йиланы приходили в окруженный со всех сторон морем Икхалменетс, и среди них были такие, которые хорошо говорили о Дочерях Смерти. Всех тех, которых я подозревала в том, что они могли бы принести гибель, приводили сюда, в это помещение, ко мне, и они разговаривали со мной, а я слушала.

Ланефенуу надолго замолчала, ее глаза смотрели внутрь, она вспоминала то время, когда происходили события, о которых знала только она одна.

– Я имела здесь дело лишь с теми, кто, несмотря на все мои просьбы покинуть Икхалменетс, осмеливались говорить запрещенные речи. После нашего разговора я просила их сесть, так же, как и тебя. Но на другие нары. Если при хорошем освещении ты хорошенько рассмотришь, их, то посередине увидишь сверкающую поверхность. Это живое существо, которое содержит гормоны сальниковой железы хесотсана. Ты понимаешь, о чем я говорю? Они больше никогда не покидали этого помещения, Вайнти. Ты знаешь, что это значит? Это значит, что они все там, – и она указала на маленькую дверь в стене. – Они подкармливают корни этого города своими телами, а не идеями, и так оно должно быть.

Когда смысл сказанного Ланефенуу дошел до сознания Вайнти, она вся подалась вперед, в положении от низшего к высшему, а потом заговорила, испытывая к Ланефенуу родственные чувства:

– Позволь мне служить тебе, Ланефенуу, весь остаток моих дней. Потому что у тебя есть сила, о которой я не подозревала, сила, позволяющая тебе действовать так, как ты считаешь нужным, несмотря на то, что думают другие; сила, которая позволяет тебе бороться с укоренившимися привычками, чтобы защитить свой город. Я буду твоей фарги, буду выполнять твои команды и всегда буду служить тебе.

Ланефенуу спустилась вниз со своего места и большими пальцами коснулась гребня Вайнти: этот жест означал, что она желает поделиться с ней своим счастьем. Когда она заговорила, то каждое ее слово заключало в себе очень глубокий смысл.

– Скажи мне, сильная Вайнти, что будешь служить мне, как и я буду служить тебе. У нас один и тот же жизненный путь, который нам предстоит пройти, хотя мы шли к нему разными тропами. Но теперь я знаю, что наши тропы слились в одну. Дальше мы пойдем вместе. Перед нами не устоит никто; ни устузоу, ни Дочери Смерти. Все будут сметены с нашего пути. Завтрашнее завтра будет таким же, как вчерашнее вчера, об этих бессловесных существах мы больше не будем вспоминать между собой.