Текст книги "Великий перелом"

– Да, – сказал Дэниелс. Он тоже был во Франции. – Во Франции было больше воронок от снарядов, так что некуда было приткнуться, черт бы побрал. Между нами, лягушатниками, англичашками и ботами по десять раз на дню взрывались все артиллерийские снаряды мира. А здесь был всего один.

Легко было определить, куда попала бомба: все разрушенные строения отклонились в сторону от нее. Если пронести линию, руководствуясь повалившимися стенами домов и вырванными с корнем деревьями, затем пройти на восток примерно милю и проделать то же самое еще раз, место, где проведенные линии встретятся, и будет эпицентром.

Хотя были и другие способы определить, куда она упала. Распознаваемые обломки встречались на земле все реже. Все больше и больше попадалось комьев слегка поблескивающей грязи, которая спеклась от жара бомбы в подобие стекла.

Эти комья и скользкими были, как стекло, в особенности под снегом. Один из людей Остолопа поскользнулся и грохнулся на задницу.

– Ой-й! – воскликнул он. – Вот дерьмо!

Когда товарищи засмеялись над ним, он попытался встать и тут же снова упал.

– Если хотите играть в эти детские игры, Куровски, то наденьте клоунский костюм вместо формы, – сказал Остолоп.

– Извините, лейтенант, – сказал Куровски; голос его звучал обиженно, и дело было явно не в ушибе. – Уверяю нас, это не нарочно.

– Да, знаю, но вы решили повторить.

Остолоп внезапно потерял интерес к Куровски. Он узнал огромную кучу кирпичей и железа с левой стороны. Она стала неплохой преградой для взрывной волны и защитила собой некоторые жилые дома, так что они остались почти неповрежденными. Но не зрелище уцелевших посреди руин зданий заставило волосы на его затылке подняться дыбом.

– Неужели это Ригли-Филд? – прошептал он. – Что тут было – и на что оно теперь похоже!

Он никогда не играл на Ригли-Филд – его команде «Кубз» нечего было делать на площадках прежнего Вест-Сайда в те времена, когда он поступил кетчером в команду «Кардиналов», еще перед Первой мировой войной. Но руины спортивного парка – словно внезапный удар в зубы – сделали очевидной реальность обрушившейся на него войны. Иногда такое происходит со свидетелями грандиозных событий, иногда – из-за какой-нибудь ерунды: он вспомнил пехотинца, который сломался и зарыдал, как дитя, при виде куклы с оторванной головой, принадлежавшей неизвестному французскому ребенку.

Глаза Малдуна скользнули по развалинам Ригли.

– Должно пройти немало времени, прежде чем «Кубз» завоюет очередное знамя, – произнес он в качестве эпитафии и парку, и городу.

К югу от Ригли-Филд Дэниелсу встретился крупный мужчина с сержантскими нашивками. Он небрежно отсалютовал, лицо почему-то выглядело смущенным.

– Идемте, лейтенант, – сказал он. – Я провожу ваше подразделение на передовую.

– Хорошо, вперед, – ответил Остолоп.

Большинство его подчиненных были желторотыми сосунками. Многие из-за этого гибли. Но подчас не помогал никакой опыт. У Остолопа и самого был внушительный шрам – к счастью, сквозная рана не задела кости. А пролети пуля ящеров на два или три фута выше – могла попасть и в ухо.

Сержант повел их от эпицентра взрыва через северную окраину к реке Чикаго. Большие здания стояли пустые и разбитые, такие же безразличные к происходящему, как некогда – куча костей динозавров. При условии, конечно, что в них не прятались снайперы ящеров.

– Нам бы надо отогнать их подальше, – сказал сержант, с отвращением сплюнув. – А какого черта собираетесь делать вы?

– Ящеров и в самом деле трудно отогнать, – мрачно согласился Дэниелс.

Он осмотрелся. Большая бомба не затронула эту часть Чикаго, но здесь оставили свои следы несчетное количество мелких бомб и артиллерийских снарядов, а также огонь и пули. Руины служили идеальной защитой для любого, кто выбрал бы их в качестве укрепления или засады.

– Это самая вшивая часть города, чтобы сражаться с этими гадами.

– Здесь действительно вшивая часть города, сэр, – сказал сержант. – Здесь жили даго note 1Note1
  Презрительная кличка. Так американцы называют итальянцев, испанцев и португальцев. – Прим. ред.


[Закрыть], пока ящеры их не выгнали. Хоть что-то полезное они сделали.

– Придержи язык насчет даго, – сказал ему Дэниелс.

В его подразделении таких было двое. Если бы сержант завелся с Джиордано и Пинелли, то вполне мог бы расстаться с жизнью.

Чужак бросил на Остолопа недоверчивый взгляд, явно удивившись отповеди. Такой мордастый краснорожий мужик с говором Джонни Реба никак не может быть даго, так чего ради он их защищает?

Но Остолоп был лейтенантом, и потому сержант молчат всю дорогу, пока не привел подразделение на место назначения.

– Вот это Оук, а это Кливленд, сэр. Это называется «Мертвый Угол» в память их отцов – итальянские парнишки имели привычку убивать здесь друг друга, еще во время сухого закона. Каким-то образом получалось, что никогда не было свидетелей. Забавно, не правда ли?

Он откозырял и удалился.

Подразделением, которое должны были сменить люди Дэниелса, командовал щуплый светловолосый парень по имени Расмуссен. Он показал на юг.

– Ящеры располагаются примерно в четырех сотнях ярдов отсюда, вон там. Последние дня два довольно тихо.

– Хорошо.

Дэниелс поднес к глазам бинокль и стал всматриваться в указанном направлении. Он заметил пару ящеров. Значит, и вправду затишье – иначе они не вышли бы наружу. Ящеры были ростом с десятилетнего мальчика, их коричнево-зеленую кожу украшали узоры, означавшие то же самое, что знаки различия и нашивки с указанием рода войск. Глаза на выступающих бугорках и способны поворачиваться. Туловище наклонено вперед; походка карикатурная – такой нет ни у одного существа на Земле.

– Уродливые маленькие гады, – сказал Расмуссен. – Мелочь поганая. Как существа такого размера создают столько неприятностей?

– Им удается, это факт, – ответил Остолоп. – Вот чего я не понимаю, так это почему они здесь – и как мы от них избавимся. Они пришли, чтобы остаться, вне сомнения.

– Полагаю, что надо перебить их всех, – сказал Расмуссен.

– Удачи вам! – сказал Остолоп. – Они, наоборот, склоняются к тому, чтобы проделать то же самое с нами. Это вполне реально. Если бы вы спросили меня – не то, что вы спросили, а другое, – я сказал бы, что надо Найти какой-то совсем другой путь. – Он почесал щетинистый подбородок. – Единственная неприятность в том, что у меня нет ясности, какой путь. Надеюсь, что у кого-то она есть. Если ее нет ни у кого, то надо искать и найти побыстрее, иначе нас ждут разнообразнейшие неприятности.

– Как вы и сказали, я вас об этом не спрашивал, – ответил Расмуссен.

Глава 2

Высоко над Дувром прошумел реактивный самолет. Не видя его, Дэвид не мог определить, был ли это самолет ящеров или британский «Метеор». Толстый слой серых клубящихся облаков закрывал все небо.

– Это один из наших, – объявил капитан Бэзил Раундбуш.

– Пусть, раз уж ты так говоришь, – ответил Гольдфарб, задержав слово «сэр» чуть дольше, чем полагалось.

– Именно это я и сказал, – закончил Раундбуш.

Бэзил был высокий, красивый, светловолосый и румяный, со щегольскими усиками и множеством наград, из которых первые он получил в битве за Британию, а последние – за недавние бои с ящерами. Что до Гольдфарба, то он мог похвастаться лишь медалью за ранение – собственно, только за то, что выжил при нападении ящеров на остров. Даже «Метеоры» были легкой добычей для машин, на которых летали ящеры. Кроме того, Раундбуш отнюдь не был боевой машиной, у которой больше амбиций, чем мозгов. Он помогал Фреду Хипплу в усовершенствовании двигателей, которые устанавливались на «Метеоры», он был остроумен, женщины перед ним так и падали. А в результате у Гольдфарба развился жестокий комплекс неполноценности.

Он делал все, чтобы скрыть его, поскольку Раундбуш – с поправкой на манеры – был весьма приятным парнем.

– Я всего лишь скромный оператор радарных установок, сэр, – сказал Гольдфарб, убирая со лба несуществующую челку. – Я не могу знать таких вещей, не могу.

– Ты всего лишь скромная свалка комплексов, вот ты кто, – фыркнув, сказал Раундбуш.

Гольдфарб вздохнул. Раундбуш к тому же великолепно говорил по-английски, в то время как его акцент, несмотря на все усилия и долгую учебу, выдавал происхождение из лондонского Ист-Энда, как только он открывал рот.

Пилот протянул руку:

– Оазис перед нами. Вперед!

Они ускорили шаг. Гостиница «Белая лошадь» располагалась неподалеку от Дуврского замка, в северной части города. Это была неплохая прогулка от Дуврского колледжа, где они оба трудились над превращением трофеев в устройства, которые могли использовать королевские ВВС и другие британские войска. Гостиница располагала еще и лучшей в Дувре пивной, и не только благодаря горькому пиву, но и благодаря своим официанткам.

Неудивительно, что она была набита битком. Мундиры всех видов – авиация, армия, морская пехота, королевский военный флот – перемешались с гражданским твидом и фланелью. Обогревал всех огромный камин в дальнем конце помещения, как делал это всегда, еще с четырнадцатого столетия. Гольдфарб благодарно вздохнул. Лаборатории Дуврского колледжа, где он проводил дни, были чистыми, современными – и чертовски холодными.

Словно регбисты, они проложили себе локтями путь к стойке. Раундбуш поднял руку, когда они приблизились к желанному берегу.

– Две пинты лучшего горького, дорогая, – крикнул он рыжеволосой девушке за длинным дубовым прилавком.

– Для тебя, дорогой, все что угодно, – сказала Сильвия.

Все мужчины, услышавшие ее слова, по-волчьи взвыли. Гольдфарб присоединился к этому вою, но только для того, чтобы не выделяться. Некоторое время назад они с Сильвией были любовниками. Это не означало, что он сходил по ней с ума, и даже не означало, что в это время он у нее был единственным, хотя она по-своему была честна и не старалась накручивать его историями про соперников. Но, увидев ее теперь, после того как они расстались, он почувствовал себя уязвленным – не в последнюю очередь из-за того, что он по-прежнему страстно жаждал сладкого тепла ее тела.

Она подтолкнула пинтовые кружки новоприбывшим. Раундбуш швырнул на стойку серебряную монету. Сильвия взяла ее и начала отсчитывать сдачу, но он покачал головой. Она улыбнулась широкой обещающей улыбкой.

Гольдфарб поднял свою кружку.

– За группу полковника Хиппла! – провозгласил он.

Они с Раундбушем выпили. Если бы не Фред Хиппл, то королевские ВВС продолжали бы сражаться с ящерами на «харрикейнах» и «спитфайрах», а не на реактивных машинах. Но Хиппл пропал, когда ящеры – во время атаки на Британию – захватили исследовательскую станцию в Брантингторпе. Возможно, этот тост был единственной данью памяти, доставшейся на его долю.

Раундбуш с уважением посмотрел на напиток цвета темного золота, который он пил большими глотками.

– Чертовски хорошо, – сказал он. – Это самодельное горькое часто превосходит то, что продают пивоварни по всей стране.

– В этом ты прав, – причмокнув, подтвердил Гольдфарб. Он считал себя знатоком горького. – Хороший хмель, пикантный вкус… – Он сделал еще глоток, чтобы освежить в памяти нюансы.

Кружки быстро опустели. Гольдфарб поднял руку, чтобы заказать второй круг. Он поискал глазами Сильвию, какое-то время не мог найти ее, потом увидел: она несла поднос с пивом к столу возле камина.

Как по волшебству, за стойкой материализовалась другая женщина.

– Хотите еще пинту? – спросила она.

– Две – одну для моего приятеля, – автоматически ответил он, затем посмотрел на нее. – Эй! Вы здесь новенькая. Она кивнула, наливая пиво из кувшина.

– Да. Меня зовут Наоми.

Ее темные волосы были зачесаны назад, придавая лицу задумчивое выражение. Тонкие черты лица, бледная кожа – без намека на розовый цвет, узкий подбородок и широкие скулы, большие серые глаза, элегантно изогнутый нос.

Гольдфарб заплатил за горькое, продолжая изучать новенькую. Наконец он рискнул спросить ее не по-английски:

– Yehudeh?

Она пристально посмотрела на него. Он понял, что она изучает его внешность. Его вьющиеся каштановые волосы и громадный нос выдавали происхождение явно не от англичан. Через мгновение она с облегчением ответила:

– Да, я еврейка. Да и вы тоже еврей, если не ошибаюсь. Теперь он уловил ее акцент – такой же, какой был у его родителей, хотя далеко не такой сильный. Он кивнул.

– Не отпираюсь, – сказал он, вызвав настороженную улыбку на ее лице.

Он дат ей такие же чаевые, как Бэзил Раундбуш Сильвии, хотя мог дать и меньше. Он поднял кружку в приветствии, а затем спросил:

– А что вы делаете здесь?

– Вы имеете в виду – в Англии? – спросила она, вытирая стойку тряпкой. – Моим родителям повезло – или, если вам больше нравится, у них хватило ума – сбежать из Германии в тридцать седьмом году. Я была вместе с ними, мне было тогда четырнадцать.

Значит, теперь ей 20 или 21: прекрасный возраст, с уважением подумал Гольдфарб. Он пояснил в свою очередь:

– Мои родители приехали из Польши перед Первой мировой войной, так что я родился здесь.

Он подумал, стоило ли говорить ей об этом: немецкие евреи временами задирали носы перед своими польскими кузенами.

Но она сказала:

– Значит, вам повезло больше. Уж через что мы прошли… а ведь мы сбежали еще до того, как началось самое худшее. А в Польше, говорят, было даже хуже.

– Все, что говорят, – правда, – ответил Дэвид, – Вы когда-нибудь слышали передачи Мойше Русецкого? Мы с ним кузены, я разговаривал с ним после того, как он сбежал из Польши. Если бы не ящеры, то в Польше сейчас не осталось бы ни одного еврея. Мне противно чувствовать себя благодарным им за это, но так уж вышло.

– Да, я слышала, – ответила Наоми. – Ужасные вещи. Но там по крайней мере они кончились, а в Германии продолжаются.

– Я знаю, – сказал Гольдфарб и медленно отпил свое горькое. – И нацисты нанесли ящерам столько же ударов, как и любой другой, а может быть, и больше. Мир сошел с ума, он становится колодцем, полным крови.

Бэзил Раундбуш разговаривал с блондином, офицером Королевского военно-морского флота. Теперь он обернулся и обнаружил свежую пинту возле локтя – и Наоми за стойкой. Он выпрямился. Он умел включать свои двести ватт шарма так, как большинство мужчин включают свет.

– Прекрасно, прекрасно, – сказал он, улыбаясь во весь рот. – Вкус нашего трактирщика, несомненно, повысился. Где он нашел вас?

«Это уже не смешно», – подумал Гольдфарб. Он ожидал, что Наоми вздохнет, или захихикает, или сделает еще что-то, чтобы показать, как она поражена. Он еще ни разу не видел, чтобы Раундбуш терпел поражение.

Но девушка ответила довольно холодным тоном:

– Я искала работу, и он был достаточно добр, чтобы счесть, что я подойду. Теперь, если вы меня извините… И она поспешила к очередному жаждущему посетителю. Раундбуш вдавил локоть в ребра Гольдфарба.

– Это не спортивно, старик. По-моему, ты нечестным путем получил преимущество.

Черт побери, наверное, его резкость вызвана тем, что он заметил ее акцент или быстро оценил внешность.

– Я? – сказал Гольдфарб. – Тебе ли говорить о преимуществах, когда ты поимел всех, кто носит юбку, отсюда до острова Уайт.

– О чем это ты, мой дорогой приятель? – сказал Раундбуш и подпер щеку языком, показывая, что его не следует воспринимать всерьез. Он допил свою пинту, затем толкнул пустую кружку Сильвии, которая наконец вернулась на место. – Еще один круг для Дэвида и меня, пожалуйста, дорогая.

– Сейчас, – ответила она.

Раундбуш снова повернулся к морскому офицеру. Гольдфарб спросил Сильвию, показав глазами в сторону Наоми:

– Когда она начала здесь работать?

– Несколько дней назад, – ответила Сильвия. – И если ты меня спросишь, она слишком чистая, чтобы заниматься этим. Приходится ведь терпеть пьяных, всякий сброд, и всем от тебя – или в тебе – все время чего-то надо.

– Спасибо, – сказал Гольдфарб. – Ты подняла мое настроение на два дюйма.

– Подумать только, ты ведь порядочный человек, не то что эти негодяи,

– сказала Сильвия. Это была похвала, не лишенная оттенка осуждения. – Наоми делает вид, что не замечает тех, кто пристает к ней, и как бы не понимает, чего от нее хотят. Но это ненадолго. Раньше или позже – скорее раньше – кто-нибудь попытается сунуться ей под блузу или под платье. Вот тогда мы и…

Она не успела сказать «увидим», как звук пощечины, словно винтовочный выстрел, перекрыл шум болтовни в «Белой лошади». Капитан морских пехотинцев сидел, прижав руку к щеке. Наоми невозмутимо поставила перед ним пинту пива и пошла дальше.

– Хорошо совпало, хотя я просто говорила, что думаю, – заметила Сильвия с очевидной гордостью.

– Да, именно так, – согласился Гольдфарб.

Он посмотрел на Наоми. Их взгляды на мгновение встретились. Он улыбнулся. Она пожала плечами, как бы говоря: на работе всякое бывает. Он повернулся к Сильвии.

– Хорошо у нее получилось, – сказал он.

* * * Лю Хань нервничала. Она замотала головой. Нет, она больше чем нервничала. Она была перепугана одной только мыслью о встрече с маленькими чешуйчатыми дьяволами. Она слишком долго находилась под их контролем: вначале в самолете, который никогда не садится на землю, где ее случали с другими людьми, чтобы узнать, как люди ведут себя в интимной жизни, и потом, когда она забеременела, в тюремном лагере неподалеку от Шанхая. После того как она родила ребенка, они украли его. Она хотела вернуть ребенка, хотя это была всего-навсего девочка.

С учетом прошлого опыта она беспокоилась, уверенная, что чешуйчатые дьяволы с ней возиться не станут – она не стоит их внимания. И она, женщина, ничего не могла сделать, чтобы облегчить свое положение. Доктрина Народно-освободительной армии гласила, что женщины были и должны быть равны мужчинам. Где-то в глубине сознания она начинала верить в это, но в повседневной жизни ее мысли – и страхи – по-прежнему формировал опыт, полностью противоречивший новой доктрине.

Вероятно, чувствуя это, Нье Хо-Т'инг попробовал ее успокоить:

– Все будет хорошо. Они ничего не сделают вам, тем более на этих переговорах. Они знают, что у нас есть их пленные, которые ответят, если с нами что-нибудь произойдет.

– Да, я понимаю, – автоматически сказала она, но все же посмотрела на него с благодарностью.

Он служил политическим комиссаром в Первом полку революционной армии Мао, командовал дивизией во время Великого похода, был начальником штаба армии. После нашествия ящеров он возглавил борьбу против них – и против японцев, и контрреволюционной гоминдановской клики – сначала в Шанхае, а затем в Пекине. И он был ее любовником. Хотя по происхождению она была крестьянкой, ее сообразительность и горячее желание отомстить маленьким дьяволам за все, что они ей причинили, сделали ее революционеркой, причем делавшей быструю карьеру.

Чешуйчатый дьявол явился из палатки, которую это отродье возвело посредине Пан-Дзо-Сиан-Тай – Благоуханной Террасы Мудрости. Палатка была подобием пузыря из неведомого оранжевого блестящего материала, а не обычным сооружением из парусины или шелка. Она дисгармонировала не только с видом террасы, стен и утонченных лестниц по обе стороны, но и со всем Чун-Хуа-Тао, Островом Белой Пагоды.

Лю Хань подавила нервный смех. В те времена, когда маленькие чешуйчатые дьяволы еще не успели захватить и испортить ее жизнь, она была простой крестьянкой и даже представить себе не могла, что окажется не только в Императорском Городе, сердце Пекина, но на том самом острове, где отдыхали старые китайские императоры.

Маленький дьявол повернул один глаз в сторону Лю Хань, другой – в сторону Нье Хо-Т'инга.

– Вы люди из Народно-освободительной армии? – спросил он на неплохом китайском, добавив хрюкающее покашливание в конце предложения, обозначавшее вопросительный знак: особенность, перешедшая из его родного языка. Поскольку никто из людей не возразил, чешуйчатый дьявол сказал: – Вы пойдете со мной. Я – Эссафф.

Внутри палатки лампы сияли почти как солнце, хотя и с оттенком желто-оранжевого. Этот оттенок не имел ничего общего с материалом, из которого была сделана палатка: Лю Хань заметила, что он присутствовал в любом свете, которым пользовались чешуйчатые дьяволы. Палатка была достаточно большой, чтобы в ней поместилась еще и отдельная прихожая. Когда женщина направилась к входу, Эссафф схватил ее когтистой лапой.

– Обожди! – сказал он и снова кашлянул, но иначе, в знак особой важности сказанного. – Мы обследуем вас нашими приборами, чтобы убедиться, что вы не носите с собой взрывчатку. Такую процедуру проходим и мы сами.

Лю Хань и Нье Хо-Т'инг обменялись взглядами. Никто из них не произнес ни слова. Лю Хань предлагала подослать циркачей с дрессированными животными, выступлениями которых восхищались чешуйчатые дьяволы, – а в ящиках для содержания животных спрятать бомбы. Они постоянно устраивали взрывы, но одурачить маленьких дьяволов дважды одним и тем же фокусом было практически невозможно.

Эссафф велел людям встать в определенное место. Он рассматривал изображение их тел на устройстве, напоминавшем маленький киноэкран. Лю Хань и прежде видела такое: казалось, прибор так же распространен среди маленьких дьяволов, как книги среди людей.

Эссафф минуту или две шипел, как кипящий котел, а затем сказал:

– В данном случае вы почетные посетители. Можете войти.

В главной комнате палатки находился стол, на одном конце которого громоздилось множество приборов чешуйчатых дьяволов. За столом сидели двое самцов. Поочередно показав на них, Эссафф представил:

– Это – Ппевел, помощник администратора восточного района в главной континентальной массе – в Китае, как сказали бы вы. А это – Томалсс, исследователь тосевитского – человеческого, сказали бы вы, – поведения.

– Я знаю Томалсса, – сказала Лю Хань, скрыв свои чувства усилием воли, она едва не потеряла сознание.

Томалсс и его помощники фотографировали, как она рожала дочь, а затем забрали ребенка. Прежде чем она успела спросить, что с ее девочкой, Эссафф сказал:

– Вы, тосевиты, садитесь с нами.

Стулья, которые чешуйчатые дьяволы предложили им, были изготовлены людьми: уступка со стороны ящеров, которой она никогда не наблюдала прежде. Когда они с Нье Хо-Т'ингом сели, Эссафф спросил:

– Вы будете пить чай?

– Нет, – резко ответил Нье. – Вы обследовали наши тела, прежде чем мы вошли сюда. Мы не можем обследовать чай. Мы знаем, что вы иногда стараетесь подсунуть людям наркотики. Мы не будем пить или есть с вами.

Томалсс понимал по-китайски. Ппевел, очевидно, нет. Эссафф переводил ему. Лю Хань понимала кое-что из его перевода. Она немного научилась речи чешуйчатых дьяволов. Именно поэтому она заменила сегодня прежнего помощника Нье, Хсиа Шу-Тао.

Ппевел объявил через Эссаффа:

– Это переговоры. Вам не надо бояться.

– Это вы боитесь нас, – ответил Нье. – Если вы не доверяете нам, как мы можем доверять вам?

Наркотики чешуйчатых дьяволов обычно действовали на людей плохо. Нье Хо-Т'инг и Лю Хань оба знали это. Нье Хо-Т'инг добавил:

– Даже имея дело с нашим собственным народом – я имею в виду человеческие существа, – мы, китайцы, страдали от неравных договоров. Теперь мы больше ничего не хотим, кроме полного соответствия во всех наших действиях. Мы не собираемся давать больше того, что получим.

Ппевел сказал:

– Мы разговариваем с вами. Разве это не достаточная уступка?

– Это уступка, – сказал Нье Хо-Т'инг, – но недостаточная.

Лю Хань добавила покашливание, усилившее его слова И Ппевел, и Эссафф вздрогнули от удивления. Томалсс стал что-то говорить тихим голосом своему начальнику. Лю Хань расслышала достаточно, чтобы понять: тот объяснял, как случилось, что она немного овладела языком ящеров.

– Давайте все же поговорим, – сказал Ппевел. – И посмотрим, кто есть равный, а кто – нет, когда война кончится.

– Да, это верно, – согласился Нье Хо-Т'инг, – очень хорошо. Мы согласны на переговоры. Хотите начать дискуссию с большого и перейти к малым делам или предпочтете начать с малого и двигаться вверх по мере прогресса в переговорах?

– Лучше начать с малого, – сказал Ппевел. – Когда проблемы небольшие, вы и мы сможем легче найти почву под ногами. Если мы будем стараться достичь слишком многого вначале, мы сможем только рассердиться друг на друга и сорвем переговоры.

– Вы проницательны, – сказал Нье, склонив голову перед маленьким чешуйчатым дьяволом.

Лю Хань расслышала, как Эссафф объясняет Ппевелу, что это жест уважения.

– Итак, – продолжил Нье сухим уверенным тоном, за которым угадывались бомбы Народно-освободительной армии, – мы требуем, чтобы вы вернули девочку, которую бессердечно украли у Лю Хань.

Томалсс подпрыгнул, словно его ткнули булавкой.

– Это не маленький вопрос! – воскликнул он по-китайски, добавив усиливающее покашливание, чтобы показать свое отношение.

Эссафф, приняв странную позу, быстро переводил маленькому дьяволу.

Нье Хо-Т'инг поднял бровь. Лю Хань заподозрила, что это движение ничего не значит для чешуйчатых дьяволов, у которых не было бровей.

Нье сказал:

– Что же вы тогда подразумеваете под небольшими вопросами? Я мог бы сказать, что считаю материал, из которого вы сделали эту палатку, уродливым, но эта тема вряд ли заслуживает обсуждения По сравнению с тем, что вы, империалистические агрессоры, сделали с Китаем, судьба одного ребенка – мелочь, или, по крайней мере, эта проблема значительно меньше.

Выслушав перевод, Плевел сказал:

– Да, это небольшой вопрос по сравнению с другими. В любом случае эта страна теперь наша, что не подлежит никакому обсуждению, как вы понимаете.

Нье улыбнулся, не отвечая. Европейские державы и Япония говорили Китаю то же самое, но всегда терпели поражение, когда их брали на штык. Марксистско-ленинская доктрина вооружила Нье глубоким пониманием истории, которому он обучал Лю Хань.

Но она знала из своего собственного опыта, что маленькие чешуйчатые дьяволы имели свой взгляд на историю, и он не имеет ничего общего с учением Маркса или Ленина. Они были нечеловечески терпеливы: то, что срабатывало против Англии или Японии, могло оказаться негодным против них. Если они не лгали о себе, то даже китайцы, самая древняя и цивилизованная нация в мире, по сравнению с ними были лишь детьми.

– Моя дочь здорова? – наконец спросила Лю Хань Томалсса. Она не смела сломаться и заплакать, но когда она спросила о своей девочке, то из носа потекли слезы, не вылившиеся из глаз. Она высморкалась между пальцев, прежде чем продолжить. – Вы хорошо заботитесь о ней?

– Вылупившийся детеныш здоров и доволен.

Томалсс придвинул к себе машину, Лю Хань когда-то уже видела такую. Он прикоснулся к рычагу. Над машиной волшебством чешуйчатых дьяволов возникло изображение ребенка. Девочка стояла на четвереньках, обернутая поперек туловища тканью, и широко улыбалась – в ротике виднелись два маленьких белых зубика.

Лю Хань заплакала. Томалсс достаточно хорошо знал, что это означает печаль. Он снова прикоснулся к рычагу. Изображение исчезло. Лю Хань не знала, лучше это или хуже. Ей так хотелось подержать ребенка на руках.

Собравшись с силами, она сказала:

– Если вы говорите с людьми как с равными – или с чем-то близким к равенству, – то вы не будете красть их детей. Вы можете делать либо одно, либо другое, но не то и другое одновременно. Если вы крадете детей, то должны ожидать, что люди будут делать все, чтобы навредить вам за это.

– Но мы берем детенышей, чтобы изучить, как они и Раса могут наладить отношения друг с другом, начав все заново, – сказал Томалсс так, будто это настолько очевидно, что не требует объяснений.

Ппевел заговорил с ним на языке чешуйчатых дьяволов. Эссафф наклонился, собираясь переводить. Нье вопросительно посмотрел на Лю Хань. Она прошептала:

– Он говорит, они узнали важную вещь: люди будут бороться за своих детенышей, тьфу ты, детей. Это может быть не то, что они собирались узнать, но это частичный ответ.

Нье ничего не ответил и даже не посмотрел на Ппевела. Лю Хань достаточно хорошо читала по его лицу, чтобы понять: он не считает Ппевела дураком. У нее создалось такое же ощущение.

Глаза Ппевела снова повернулись в сторону людей.

– Предположим, мы вернем вам этого детеныша, – сказал он через Эссаффа, игнорируя разнервничавшегося Томалсса. – Предположим, мы сделаем это. Что вы дадите нам взамен? Вы согласитесь не устраивать больше взрывы наподобие того, который испортил день рождения Императора?

Лю Хань глубоко вздохнула. Она отдала бы что угодно, лишь бы вернуть ребенка. Но решение принимала не она. Здесь власть принадлежала Нье Хо-Т'ингу, а Нье любил дело больше, чем какого-либо человека или его частные заботы.

Абстрактно Лю Хань понимала, что это и есть путь, которой следует избрать. Но можете ли вы думать абстрактно, если вы только что видели своего ребенка в первый раз после того, как его у вас украли?

– Нет, мы не согласны на это, – сказал Нье. – Это слишком много в обмен на одного ребенка, который не может причинить вам никакого вреда.

– Если вернуть детеныша, это повредит нашим исследованиям, – сказал Томалсс.

И Нье, и Плевел игнорировали его. Нье продолжил, как ни в чем не бывало:

– Хотя, если вы вернете ребенка, мы отпустим одного из ваших самцов, который у нас в плену. Для вас он должен быть дороже ребенка.

– Любой самец для нас дороже, чем тосевит, – сказал Ппевел. – Это аксиома. Но в словах исследователя Томалсса содержится доля истины. Прервать долговременную исследовательскую программу – это не то, что мы, самцы Расы, можем сделать просто так. Нам нужно иметь более веские доводы, чем просто ваше требование.

– Кража детей для вас не означает преступление? – спросила Лю Хань.

– Не очень большое, – безразличным тоном ответил Ппевел. – Раса не страдает концентрацией внимания на отдельных особях, что присуще вам, тосевитам.

Самое худшее состояло в том, что Лю Хань поняла, что он имеет в виду. Чешуйчатые дьяволы не были злыми. Просто они настолько отличались от людей, что, когда они поступали в соответствии со своими понятиями о правильном и достойном поведении, люди могли только ужасаться.

– Скажите мне, Ппевел, – спросила она с угрожающим блеском в глазах,

– как давно вы на посту помощника администратора этого региона?

Нье Хо-Т'инг бросил на нее быстрый взгляд, но не одернул. Коммунисты проповедовали равенство между полами, и Нье следовал этим проповедям – в большей степени, чем другие, кого она встречала. Например, Хсиа Шу-Тао, говоря об участии женщины в революции, имел в виду ее лежащей на спине с широко раздвинутыми ногами.

– Я несу эту ответственность недолго, – ответил Ппевел, – прежде я был помощником помощника администратора. Почему вы задаете такой неуместный вопрос?

У Лю Хань не было во рту множества мелких острых зубов, как у маленьких чешуйчатых дьяволов, но хищная улыбка, которую она адресовала Плевелу, показала, что она в них и не нуждается.