Текст книги "Квадратный корень из лета"

{2}
Тоннели во времени
(«кротовые норы»)

С расстояния миллион световых лет черная дыра Шварцвальд выглядит тоннелем, каковым и является. Наша Вселенная и сама может быть черной дырой, существующей внутри другой Вселенной, которая, в свою очередь, находится еще в одной Вселенной, и так далее, наподобие матрешек.

Бесконечные миры, бесконечные Вселенные, бесконечные возможности.

Четверг, 8 июля

[Минус триста десять]

Когда я вышла из ванной, Томас спал, свернувшись на диване в гостиной. Умляут тоже спал у него за пазухой. Очки лежали на подлокотнике – без них еще труднее было поверить, что этот баламут с великолепными скулами и есть круглолицый мальчишка, который уехал.

На столе ноутбук. Вряд ли папа предупредил Томаса, что на Земле еще остались дома без ай-фая.

– Оставь магнитные карты и гироскопы, пигалица, – неизменно отвечал Грей, когда я просила провести приличный Интернет. – Поговори со мной о космосе. Что нового в астрологии?

– Астрономии, – поправляла я, и начинался спор о планетарном статусе Плутона или какой телескоп лучше – «Гойя» или «Галилеи».

Мне захотелось разбудить Томаса и спросить, почему он исчез на несколько лет, но я, бесшумно хромая, прошла в кухню, взяла коробку хлопьев и закрылась у себя до вечера.

Однако мне хотелось разобраться с тоннелями во времени – и спец эффектами! – так что отшельничеств было некогда. На следующее утро, прикрыв ссадины и синяки джинсами и фланелевой рубашкой с длинными рукавами, я подстерегла папу и попросила отвезти меня в школу. По дороге я выложила ему свой план поработать в «Книжном амбаре».

– Хорошо придумано, – похвалил папа. – Значит, будешь помогать вместе с Томасом?

Я чуть не подавилась языком. Томас решил подработать в нашем книжном?!

– Пожалуй, нам лучше выходить в разные дни – так у тебя будет больше помощи, – ответила я и добавила, будто эта мысль пришла мне в голову только сейчас: – Нед наверняка тоже захочет подработать.

Утрись, братец. Ты по всему дому расставил фотографии мамы, а я подстрою тебе работенку по пятницам.

К моему удовольствию, папа согласился, и я великодушно предложила составить график рабочих смен для всех.

– Позвони, когда тебя надо будет забрать домой, – сказал папа, высадив меня у школы. Только когда он отъехал, я вспомнила, что разбила мобильный.

После математики я пришла в библиотеку, забрала две книги, которые резервировала, и просидела там весь обед, распечатывая диаграммы из Интернета и ища в Гугле материалы по теме. Когда мое время на компьютере истекло, я со стопкой листков ушла в угол, достала из рюкзака дневник Грея и открыла то место, где говорилось о праздновании дня летнего солнцестояния.

Хочу почитать о прошлом лете. Буду надрывать себе сердце. С сандвича на страницу посыпались крошки – лучше бы я ела картофельный салат, а не чеддер на черством белом хлебе. Я смахнула их и пролистала вперед на целый день, неделю, две недели, пока не дошла до:

«Л*.

Пьяные на пионах. Облака пионов взрываются по всему саду.

Готти влюблена».

Я подавилась сандвичем. То есть Грей знал?!

На этот раз я почувствовала тоннель раньше, чем увидела, – в воздухе возник почти неслышный тонкий звон. Звук расширяющейся Вселенной. С усилием встав, я, хватаясь за полки, похромала между стеллажами, поглядывая на корешки книг. Латимер, Ли, Лэнгль. Сняв с полки «Складку времени», я увидела белесую телевизионную «кашу» и вдохнула морской соленый запах, прежде чем…

* * *

Джейсон ждет, когда я выйду из моря.

День солнечный, и глаза у него цвета моря. Пляж пуст – сюда ходят только местные, да и понедельник сегодня.

– Эй, Марго, – сказал он, когда я села рядом. – Пожалуйста, кстати!

– Что? – Я как раз вытряхивала воду из ушей.

– Я присмотрел за твоими вещами, – пояснил он, широким жестом показав вокруг. – Чтобы ты не беспокоилась насчет воров.

Мои «вещи» состояли из биографии Маргарет Гамильтон (ученой, а не ведьмы), полотенца, кучки одежды и ключа от велосипедного замка. Но все равно это мило с его стороны.

– Мы же в Холкси, – напомнила я. – Здесь самый опасный человек – это я.

– Еще какая опасная, – засмеялся Джейсон. – Твое бикини просто преступно.

На это я не знала, как отвечать. Купальник на мне старый, а вот груди в нем новешенькие, прибывшие экспресс-доставкой чуть ли не за ночь пару недель назад. С тех пор Соф пытается объяснить мне разницу между чашечкой «В» и фасоном «балконет».

Проще всего было поцеловать Джеймса в ответ… Солнце припекало кожу, море сверкало где-то далеко, я закрыла глаза, и мы прижались друг к другу. На моих губах соль, лицо мокрое и холодное, зато наши губы теплые. Мне захотелось наползти на Джейсона целиком, но через секунду он отодвинулся.

– Слушай, – прошептал он, приглаживая мои мокрые волосы и собирая их в пучок на макушке. – Может, здесь не стоит… Вдруг увидят…

– Кто, например? Печально известный Холксинский криминальный мир?

Джейсон улыбнулся, вздохнул и вытянулся на песке. Мне все время кажется, что я допустила очередной ляп: его настроение приходит и уходит, как прилив.

– Эй! – Я наклонилась к нему поцеловать снова.

– Нед возьмет на себя роль дуэньи, – пробормотал Джейсон. – Ты младше меня. Он не сводит с нас глаз на каждой вечеринке, следит, чтобы мы не остались наедине.

Я не сомневалась, что и Соф не одобрит, если сказать ей о нас с Джейсоном: он на два года старше и играет в рок-группе. У меня еще не было бойфренда, и Джейсон не совсем трехколесный велосипед для начинающих. Соф точно не одобрила бы такой выбор, поэтому я ей ничего не скажу.

Даже сейчас, на каникулах, когда возможности ограничиваются с каждым днем – мы уже пишем заявления в колледжи, – я вопреки всему чувствую, что расширяюсь. Меняюсь. Я хочу вытянуться к солнцу, как деревья; у меня весь мир в кармане. Дружба с Соф кажется клеткой: подруга хочет, чтобы я оставалась прежней.

Джейсон запускает пальцы под мое бикини; его рука проходит по бледной, незагоревшей полоске кожи. Насчет Неда он прав: пристрастие моего братца к моде семидесятых распространяется и на отношения полов, когда речь заходит обо мне. Но мне нравится воздушный пузырек, в котором мы оказались. Клуб для двоих.

– Давай никому о нас не скажем, – предложила я, будто это была моя идея. – Пока.

Я плыву домой на этом обещании «нас».

* * *

И вдруг я уже не сижу на полу в библиотеке и не уплываю домой от пляжа и Джейсона, а иду по школьной парковке прямо к Соф. А-а-а-а-а!

Сбившись с ноги от удивления, я притворилась, что просто хромаю. В реальной жизни время тоже пролетело, как на отсидке после уроков или во временнóм тоннеле в комнате Грея (и не как в Нарнии).

Соф в сарафане сидела на низком бортике и пила что-то пенное и зеленое («Зев акулы, волчий клык, в полночь сорванный мутник»[11]11
  «Макбет», В. Шекспир (пер. М. Лозинского).


[Закрыть]). Облако кудряшек при моем приближении дрогнуло – не знаю, был это приветственный кивок или нет.

Помотав головой, я сосредоточилась на настоящем и присела рядом, обливаясь потом в своих джинсах. Я не могла избавиться от мыслей о Джейсоне, вспоминая первые дни, когда сердце будто расширялось на миллион миль в минуту от избытка новых ощущений, готовое взорваться.

Некоторое время я думала, что сказать, и в конце концов остановилась на:

– Не возражаешь, если мы вместе поедем на автобусе?

– Конечно, нет, – осторожно, но с удовольствием ответила Соф. Через несколько секунд она взглянула на меня и спросила: – А ты разве не на велике?

– Разбила.

– Ого! Ты сильно ушиблась? – повернулась она ко мне. Я показала щиколотку. – Б-р-р-р-р! Намажь мазью с арникой!

В этом вся Соф – лезет с непрошеными советами. Но сказано это было искренне, да и арника – народное средство, которые предложил бы сам Грей, поэтому на вопрос, что случилось, я ответила:

– Резко свернула на углу Бёрхема. Все не так уж серьезно.

– В «Книжный амбар» ездила? – непринужденно спросила Соф. За разговором она вырвала листок бумаги из альбома для набросков и принялась ловко складывать оригами. Она не знала, что я не переступала порог магазина деда с сентября.

– Ага.

Мы замолчали, чего у нас никогда не случалось. Раньше мы болтали без умолку на любые темы – мальчики, девочки, домашние задания, бесконечные возможности Вселенной, в какой молочный коктейль лучше всего макать чипсы и стоит ли мне соглашаться, чтобы Соф остригла меня под короткое каре.

Я полезла в рюкзак за книгой, взятой в библиотеке – Герберт Уэллс, «Машина времени», – и увидела, что после визита во временнóй тоннель между книгами материализовалась булочка с корицей. Софи подтолкнула меня в бок, открывая и закрывая бумажную «гадалку».

– Почему у тебя из сумки пахнет корицей? – спросила она. – Ладно, выбери цвет.

– Желтый.

– Оп-па. – Соф отсчитала желтый и развернула квадратик, после чего сделала гримаску «ты не поверишь». – В воскресенье Готти пойдет на пляж!

В выходные начинаются летние каникулы, а воскресенья мы всегда проводим на пляже. В любую погоду, независимо от присутствия Неда и его группы. Это одна из традиций нашей дружбы, наряду с придумыванием дурацких ансамблей и сочинением песен того же достоинства, увековечиванием имен друг друга на подошвах туфель или просмотром по телеку одного и того же фильма под беспрестанный обмен эсэмэсками. Правда, с прошлого года мы этого не делали. Соф приняла предложение вместе поехать на автобусе как оливковую ветвь.

– Ладно. – Я потянулась за Таинственной Коричной Булочкой и вынула ее, слегка помятую, в качестве дальнейших мирных инициатив. – Вот. Наверное, Нед испек.

Соф преклоняется перед моим братом за то, что он поет перед публикой: ей тоже охота, да вот только она стесняется. Она и рок-группы стала придумывать, чтобы привлечь его внимание: когда у нее вырвалось словечко «Фингербанд», Нед хлопнул ее ладонью по ладони, и Соф не мыла руку целую неделю.

– Ты ешь мучное?!

Я подняла глаза. Перед нами, сморщив идеальный носик при виде булки, стояла Мегуми Ямазаки, прославившаяся определенным образом после инцидента с Томасом, подложившим ей медузу в контейнер с завтраком. Семья Ямазаки переехала в Бранкастер, так что учились мы в разных школах, но в этом году Мигуми часто попадалась мне на глаза в толпе старшеклассников. Если Соф увлеклась стилем пятидесятых, то Мегуми выбрала шестидесятые, когда появлялись эти странные эстетские французские фильмы: полосатая футболка, короткая стрижка – и еще более короткие шорты.

– Мег, ты помнишь Готти? Вы вместе ходили в детский сад. А теперь, – игнорируя булку, Соф жестом показала перемену, – мы с Мег увлеклись художественным и театральным искусством. На мне декорации, на Мег – звездность.

Они просияли друг другу. У Соф новая любовь? И, похоже, небезответная? У меня нет права обижаться на то, что она мне не сказала.

– Я пытаюсь заставить ее заняться актерской игрой, но – кто бы мог подумать? – у нее страх сцены! – сообщила Мег.

Отчего же Соф даже под караоке пела только у себя в комнате и только передо мной.

Подъехал автобус. Сбросив скорость, он, отдуваясь, остановился, но Соф все равно беспокойно вскочила и замахала водителю. Грей ее всегда поддразнивал: «Какая же ты хиппи, София? Нужно уметь расслабляться».

Я похромала за Мег и Соф, которые уже уселись рядышком, поджав ноги, и неловко плюхнулась через проход. Мег достала айпод. Я надеялась, что она вставит плаги в уши и оставит нас в покое, но один наушник она воткнула в ухо Соф.

– Извини, – сказала мне Соф. – Автобусная традиция.

Я кивнула и попыталась, в свою очередь, оставить их в покое. Они перешептывались. Я отломила кусок булки. На вкус она была как осень, хотя летнее солнце палило вовсю.

– Соф, мы идем завтра на «Фингербанд»? – промурлыкала Мег.

– Нед – брат Готти, – напомнила Соф, покосившись на меня. Надо же, а я и не знала, что группа выступает.

– Ах да, – чуть отодвинувшись от спинки сиденья, Мег оглядела меня с ног до головы, видимо, не понимая, как это я являюсь родственницей Неду, который считает леопардовый принт нейтральной расцветкой. – Ты пойдешь на репетицию? Проводы лета будут обалденные – говорят, дедушка Неда однажды принес в жертву козу?

Ее слова отдавались в ушах треском петард. В августе Грей устраивал в саду настоящую вакханалию: в прошлом году он связал волосы в пучки, попросил Неда выдвинуть пианино, засел в зарослях своего любимого рододендрона и наяривал «собачий вальс». Как Неду в голову пришло собезьянничать и это?!

– Тогда ты и Джейсона знаешь? – Мег разговаривала вопросами и не дожидалась ответов. Мне захотелось спросить, откуда она знает Джейсона, почему она не уверена, что я его знаю, неужели он обо мне не рассказывает и наши отношения по-прежнему секрет. – А это правда, что в дом Неда переехал какой-то парень?

Черт. Соф переехала сюда через год после отъезда Томаса, поэтому его внезапное возвращение для нее мало что значит, но она в курсе, кто такой Томас: первые полгода нашей дружбы я жаловалась, что он как в воду канул. Пока не ясно, подруги мы с ней снова или нет, но когда Соф невероятным образом повернула ко мне голову, как сова, стало ясно: она считает, что я должна была ей сказать.

Краснея, я пояснила:

– Томас Алторп вернулся. Вчера.

Мег сморщила нос, одновременно набирая эсэмэску, болтая и бросая бомбы направо и налево:

– Томас из детского сада? А он правда поселился в комнате дедушки Неда?

Судя по выражению лица Соф, я должна была и об этом сказать.

С минуту она молчала, затем демонстративно повернулась к Мег и сказала:

– Драматично-грамматично.

Мег не подняла головы, что-то увлеченно набирая, – фонтан бликов плясал над ее кольцами.

– Женский коллектив стиля хип-хоп, – подтолкнула ее Соф. – Читаем рэп о романтических драмах и пунктуации!

Это была наша любимая забава – я подхватывала строчки, подавала рифмы или подыгрывала. Но Соф нарочито пыталась играть в нашу игру с Мег, а не со мной.

Мег нахмурилась – каким-то образом это получилось у нее изящно – и убрала телефон в нелепо тесный карман коротеньких шорт.

– Ты о чем?

Соф на меня не глядела, но я чувствовала, как она ощетинилась – автобус практически завибрировал. Не в силах выдержать напряжение, я обратилась к пустому сиденью напротив:

– Обманывать меня не дозволено, пусть теперь сидит обособленно – как деепричастие!

Пауза.

– Не обращай внимания, – проскрежетала Соф, обращаясь к Мег, которая недоуменно смотрела то на нее, то на меня. Я первая дружила с Соф, хотелось мне завопить, как пятилетней. Только мне можно знать, что у нее страх сцены! Остальным она говорит, что у нее гланды!

Грей назвал бы меня собакой на сене.

Я уставилась в окно, за которым проносилось золотисто-зеленое марево. Через несколько минут пейзаж распался на отдельные деревья и поля: мы подъезжали к Бранкастеру.

– Я приехала, – сказала Мег, поднимаясь. – Приятно было увидеться, Готти. Мы в воскресенье идем на пляж, можешь присоединиться.

От разрешения поучаствовать в собственной традиции я почувствовала себя аутсайдером.

Мег, не торопясь, пошла по проходу. Соф тоже вскочила, невнятно жестикулируя.

– Я… у нас… проект по искусству, – выпалила она, бросив что-то мне на колени: – Это тебе.

Она пулей вылетела из автобуса. В окно я видела, как она нагнала Мег, – платье в горошек развевалось на ветру. Автобус, дребезжа, отъехал. На коленях у меня лежала бумажная «гадалка». Под каждым клапаном Соф написала: «Помнишь, как мы были подругами?»

Когда я приехала домой, Томас с Недом играли в саду в Греевскую версию скрабла: без доски, и половина слов посеяны в маргаритках. Я вроде бы разглядела «судьба», но с тем же успехом это могла быть и «нудьга».

Томас улыбнулся мне с газона.

– Го, – сказал он, – хочешь…

– Нет, – оборвала я и протопала мимо. Нога ужасно болела. Меня охватило иррациональное бешенство. Вот бы повернуть время вспять! Даешь вторую попытку прожить последний год! Я уже не сомневалась, что бездарно его прогадила.

Я дважды находила Джейсона в конце временнóго тоннеля – а вместе с ним и себя прежнюю.

Мир пытается мне что-то сказать.

Схватив черный маркер, я крупно написала на стене над кроватью:

<l_μ, l_ν> = η_μν

Уравнение пространства-времени, выведенное Минковским. Вызов, брошенный Вселенной. Я ожидала ряби в воздухе и смены кадра, как вчера на кухне, или открытия тоннеля во времени – чего угодно, лишь бы сбежать из этой невыносимой реальности.

Но ничего не произошло.

Пятница, 9 июля

[Минус триста одиннадцать]

Вечером в пятницу мы ели в саду рыбу с картошкой, прямо с бумаги, и чокались кружками с чаем в честь приезда Томаса.

Я молча подбирала остатки теста, сказав за весь ужин только «Передайте мне кетчуп, пожалуйста», пока папа не сбросил на Томаса книжноамбарную бомбу насчет того, что он будет работать по вторникам и четвергам.

– Пока не приедет твоя мама. Нед, Готти предложила, чтобы ты помогал по средам и пятницам.

Нед волком посмотрел на меня, а я невинно добавила:

– Я вызвалась работать по субботам.

Я немного надеялась, что Нед рассмеется и пригрозит мне какой-нибудь детской местью, но наши братско-сестринские симпатии в полном рассинхроне.

– Хм, – буркнул он и засыпал Томаса вопросами о музыкальной обстановке в Торонто. Он называл миллион канадских рок-групп и спрашивал, слышал ли Томас, как они играют. В ответах в основном повторялось «нет», и у меня возникло чувство, что Томас и вполовину не такой меломан, как можно решить по его футболкам. О проводах лета Нед не проговорился ни словом.

Наконец он слинял на репетицию «Фингербанда» в облаке лака для волос. Папа уплыл в дом с расплывчатым «не засиживайтесь допоздна», напомнив Томасу позвонить матери.

Мы остались вдвоем. Впервые после размолвки на кухне два дня назад мы были одни. Не стану я извиняться!

Сгущались сумерки. Летучие мыши летали между деревьями в поисках жуков, которые еще не появились.

Я сидела, уткнувшись подбородком в колени и обхватив ноги, чувствуя себя долговязой и нескладной. После трескотни Неда молчание ощутимо давило. В детстве мы с Томасом могли не говорить целыми днями, сидя рядом и держась за руки в домике на дереве, в шалаше из подушек или в «берлоге», и дни превращались в бесконечность (общение с Соф происходило прямо противоположно). Нам не нужно было спрашивать, о чем думает другой, потому что мы были настоящими телепатами.

Я покосилась на Томаса, который помахивал кусочком рыбы, заставляя Умляута играть в поскакушки. Тишина казалась ужасной. Ему скучно и хочется назад в Торонто, к девушке, которая умеет разговаривать. К крутой девице. К безумно красивой канадской подружке, которой он мечтает позвонить и рассказать о своем диковинном детском знакомстве.

Москиты начали кусаться, когда Томас чихнул. Потом еще раз и еще.

– Го, – хлюпнул он носом, судорожно вдохнув из ингалятора, – всюду пыльца. Может, продолжим в комнате?

– М-м, ладно. – Я встала, превратившись в великаншу, угрожающе нависшую над сидевшим в траве Томасом. Сегодня на нем был мохнатый кардан цвета зеленого мха. Томас тоже поднялся – над поясом джинсов мелькнул плоский живот – и повернулся к саду, а не к дому. А-а, он имеет в виду продолжить в моей комнате!

– Я все гадал, – начал он, пока мы пробирались между деревьев. – Всю неделю хотел спросить, с каких пор ты живешь в пристройке?

– Лет пять? – вопросительно произнесла я, придерживая ветку ежевики и думая, что годы, которые он пропустил, оказались самыми важными. У меня начались месячные. Я стала носить лифчик. Я перешла в другую школу и занималась сексом. Я влюблялась. Я неоднократно делала неверный выбор.

Я побывала на похоронах.

– Месяцев через шесть после твоего исчезновения, – объяснила я. – Нед как раз вошел в пердящую стадию, и Соф – София Петракис, моя подруга, они переехали в Холкси вскоре после твоего отъезда – заставила меня пойти на кухню, устроить пикет и напомнить о своих правах. В смысле, потребовать себе отдельную комнату.

Томас остановился под яблоней, на которой, к счастью, уже закончилась выставка нижнего белья, и принялся выворачивать ранний, незрелый фрукт с узловатой ветки. Я прислонилась к стволу напротив. Воздух между нами загустел от мошкары.

– Вау, – сказал Томас, вглядываясь сквозь ветки. – Она здесь!.. – Он даже вскрикнул от удивления, но тут едва наметившееся яблочко оказалось в его руке, а ветка спружинила, обдав нас липкими, как пиявки, частичками старой коры. Пошатнувшись, Томас шагнул ко мне, чтобы сохранить равновесие. – Упс!

Он засунул яблоко в карман кардигана, посмотрел на меня и засмеялся. Его лицо было забрызгано ужасной древесной грязью. Мое, наверно, тоже.

– Извини, – сказал он совершенно невиноватым тоном. – У тебя веснушки из коры.

Настоящие веснушки Томаса под точками коры казались бледными и прозрачными, как звезды в туманную ночь. Он натянул рукав кардигана на пальцы и поднес руку к моей щеке. Я затаила дыхание. Что случилось под этой яблоней пять лет назад, чтобы он замолкал, глядя на меня?

В небе погасли звезды.

Буквально. Светилось только окошко кухни. Ни луны, ни звезд, ни реальности.

Томас ничего не заметил. Мы словно пребывали в двух разных Вселенных: в его мире все было нормально, а у меня небо отключилось. Ничего себе спецэффект!

Когда Томас опустил руку и отступил, звезды снова появились. Все заняло одну секунду – так перегорающая флуоресцентная лампа то включается, то гаснет.

– Ну вот. – Томас смотрел на меня в замешательстве. Неужели заметил, как мир только что перезагрузился? Но он сказал: – Знаешь, а я думал, что увижу тебя с короткой стрижкой.

Что бы ни случилось только что, судя по всему, это случилось только со мной. Или с нами обоими, но видела это только я. Мы по разные стороны горизонта событий, и мне не хочется думать, по какую я сторону.

* * *

– Ух ты, – сказал Томас, переступив порог. – Как сказал бы Грей, нехилый трип.

Я поспешно отошла к кровати. Я и забыла о пустоте моей комнаты. Томас смотрел на мой комод, где лежала щетка для волос, стоял дезодорант – и телескоп. Все.

– Минималистично, – заметил он, обходя комнату.

У меня не всегда было как в монастырской келье. Когда я переехала, Грей покрасил пол, собрал кровать и снабдил меня фонариком и советом никогда не обуваться, когда случится выйти в сад: «Почувствуй землю между пальцами ног, Готти, и пусть она ведет тебя» (я вечно ходила в кроссовках). Папа выдал мне двадцатку, которую истратила Соф, назначившая себя дизайнером интерьера. Не успела я глазом моргнуть, как она накупила диванных подушек и елочную гирлянду, а на шкаф налепила наклейки.

Разбираясь в доме прошлой осенью, я выкинула почти все и из своей комнаты, превратив ее в отрицательное пространство. Тогда это казалось катарсисом; теперь, посмотрев вокруг глазами Томаса и не увидев на пробковой доске ничего, кроме школьного расписания, заполненного от руки, я подумала: жалкое зрелище. Ничего, что указывало бы: я присутствую, я существую. Здесь я живу, дышу и не сплю.

– А где звезды? – Томас поворачивался на месте, глядя на потолок, а я разглядывала, как его отдельные части – бицепсы, плечи и грудь – соединяются воедино.

– Что? – переспросила я, выигрывая время.

– На потолке. – Томас повернулся ко мне. – У тебя были наклеены звезды, которые светились в темноте, как по волшебству.

– Это был сульфид цинка, – поправила я.

– Я и говорю – звезды. Ты же поняла, о чем я писал в своем имейте?

По комнате

   снова

      прошла

         рябь,

            и я перестала

               что-либо

                  понимать.

Он уже второй раз говорит о каком-то имейте, и уже вторично от этого упоминания время начинает вести себя как пьяное. Даже если у него был мой адрес, моей электронной почты уже не существовало – я все стерла после Джейсона. Да и с какой стати Томасу присылать мне имей спустя пять-то лет? Предупредить о неожиданном приезде? Это до некоторой степени его извиняет. Но я активно настроена обижаться.

Я не могу перенастроить мозг на новую эмоцию.

Томас уже уселся на кровать, все еще озираясь, и стянул ботинки – подобная непринужденность немного сбивала с толку. Взяв мой будильник с подоконника, он начал с ним возиться.

– Что это? – вдруг спросил он, показывая будильником на уравнение на стене.

– Математика, – объяснила я и затем, потому что это, ясное дело, математика, торжествующе добавила: – Уравнение.

– Хм. – Томас бросил будильник на матрац и полез мимо меня к стене, поднявшись на колени, чтобы получше рассмотреть. В носке у него оказалась дырка. С Джейсоном я много раз была обнаженной, мы даже купались голыми, а тут всего лишь большой палец, однако это неожиданно интимно. – А почему на твоей стене?

Я настроила на будильнике правильное время и поставила обратно на подоконник, пока Томас поудобнее устраивался на том конце кровати, где было больше подушек.

– Это домашнее задание. – Больше ничего говорить не требовалось: я не обязана объяснять предложение миз Эдеванми. Я вообще еще не решила, буду ловить ее на слове или нет. Но Томас с бесстрастным видом ждал продолжения. – Мне задали разработать математическую теорию из гипотезы, что время, которое нужно для путешествия по тоннелю во времени туда и обратно, меньше, чем время, которое проведет наблюдатель в ожидании тебя. Ты появишься с опозданием.

– Нарния навыворот, – подхватил Томас. Вывод, к которому пришла и я. Телепатия. – Да, ты всегда была миз Космонавт – Научный Гений. – Он кивнул на телескоп на комоде и оглядел пустые углы. – А где твои вещи?

– У меня есть вещи, – сразу ощетинилась я, показывая на дневники Грея, стопкой лежавшие на столе, и – ха! – глубокую тарелку с хлопьями на стуле.

– О-о-о, миска! – замахал руками Томас. – Тебе нужны вещи! У меня комната как обезьяний вольер: кружки, тарелки, постер «Кленовых листьев», кулинарные книги, «Четыре в ряд»[12]12
  Настольная игра для двоих.


[Закрыть]… Открытки из всех мест, где я побывал. Фломастеры, комиксы. Можно с ходу понять: ага, этот парень рисует, любит путешествовать и «Марвел» ему нравится больше «Ди-Си», что говорит о многом.

Я оглядела свою комнату. Нет, она не говорит. Не говорит мне, был ли ты влюблен, по-прежнему ли ты не любишь помидоры, когда переключился с фуфаек на кардиганы. Она не говорит, что случилось, когда ты уехал и зачем ты вернулся. Но ведь, строго говоря, все мое имущество – это дневники Грея и стикеры Соф. Чужие вещи. Марсиане были бы озадачены.

– Моя комната – моя капсула времени… – Томас глянул на меня так, будто я обязана была сразу вспомнить: «О, конечно, капсула времени, о которой он говорил на кухне пару дней назад». – По крайней мере, теперешнего меня, – уточнил он. – Томаса Мэтью Алторпа, семнадцати лет. Археологи придут к заключению: он был неряхой.

Снова повисла тишина. Я представила его в комнате деда без всех упомянутых вещей. Томас потыкал меня пальцем из дырявого носка и без всякой связи сказал:

– Я вылил виски на ковер Грея.

– Погоди, что?! Зачем?

– В качестве поминального ритуала. Это же была его комната?

– Ну да.

– Я не задумывался, где буду жить, когда приехал. Твой папа предоставил мне на лето комнату Грея, и я не хотел делать вид, будто это пустяки, водвориться там и хозяйничать. Требовался ритуал.

– С виски?

– Вот именно. – Томас поддернул рукава кардигана и изобразил, как выливал виски. Я попыталась осмыслить услышанное. Значит, он понимает, что его пребывание в комнате Грея совсем не пустяк, и достаточно умен, чтобы учинить нечто в духе Грея – окропить ковер вискарем. Суеверие, ритуал и неряшество в равных долях.

– Твое возвращение получилось не таким, как я себе представляла, – призналась я.

– Ты ожидала, я буду трещать о лосях и кленовом сиропе? – якобы не понял меня Томас и вытащил из кармана яблоко и пригоршню монет, которые ссыпал на подоконник. – Вот, – просиял он. – Комната Грея требовала виски – твоя комната требует вещей. Прямиком из Канады и, гм, твоего сада. Это твоя капсула времени, Марго Гелла Оппенгеймер на восемнадцатом году жизни.

Я ощутила мимолетное раздражение. Это его вещи, а не мои, с ними не получится моей временнóй капсулы. Моя капсула содержит молчание, ложь и сожаление, для которых потребовался бы контейнер размером с Юпитер.

– А почему ты так зациклен на капсулах времени?

– Мне нравится непрерывная запись, – объяснил он. – Чтобы вспоминать, какой я был, если я изменюсь. Свою капсулу я оставил в Торонто.

– И что в ней было?

– Фломастеры. Комиксы. Мои старые очки. Ключи от машины, на которой я ездил два месяца и продал, чтобы прилететь сюда. А что, избегать отца я могу и без нее. Это Торонто, а вот… – Томас выставил левую руку и показал розовый шрам длиной пару дюймов. – Пусть мне уже не двенадцать и мы несколько лет не общались, – он взглянул на меня, – но у меня осталось это, и я могу вспомнить тот день.

Вау, у него шрам, как у меня. Я не знала, что у него тоже остался шрам.

Но отсюда не следует, что Томас меня знает.

– Я не хочу открывать нашу временнýю капсулу, – сказала я, не заботясь, оставляли мы ее вообще или нет. Во мне росло раздражение. – И не хочу вспоминать наши двенадцать лет! Подумаешь, шрам! Это не причина ни разу мне не написать.

Мама, Грей, Джейсон – никто из них не может мне ответить. Как же приятно наконец на кого-то наорать!

Томас соскочил с кровати и сгреб с пола ботинки. Мои слова, словно пощечины, сбили ямочки с его щек. Голосом ровным, как окружающий пейзаж, он сказал:

– А ты никогда не думала об этом с другой точки зрения? Что и ты ни разу мне не написала?

Он открыл дверь и исчез в темноте. В саду зашуршало. После этого свет в кухне горел несколько часов.

При этом свете я сперва сосчитала монеты, сложив их в аккуратные стопки на подоконнике: получилось ровно четыре доллара девяносто девять центов. Затем взяла маркер и обвела уравнение Минковского, написав под ним:

Тоннель во времени – два времени сразу.

Вытесняющий кадр – две реальности сразу.

А вверху приписала: «Принцип Готти Г. Оппенгеймер, версия 1.0».