Текст книги "Яма"

Глава 3

По дороге в туалет Майку пришлось переступить через лужицы, оставшиеся после обеденного мытья посуды. В тесной уборной было холодно; сорокаваттовая лампочка зловеще мерцала над головой. Жирная вода спиралью стекала к кромке решетки в полу и с мерным плеском падала вниз, в длинный подземный канал, уносящий в море шелуху миллионов жизней. Представив эту картину, Майк неуверенно улыбнулся, застегнул молнию, повернулся и пошел к остальным, в более ярко освещенную комнату.

– Пора устроить сиесту, – потягиваясь, зевнула Фрэнки. – Бесчеловечно заниматься чем-то после обеда; можно только спать.

– Отличная философия, – пробормотал Джефф.

– А мне казалось, что сиеста – это марка машины, – хихикнула Алекс.

– Умоляю, только не начинай, – попросил Майк. – Дай нам передышку – хотя бы на три дня.

– Даже меньше, – заметила Алекс. – Два с половиной.

– Думаю, сегодня вечером нужно устроить влом в новый дом, – предложил Джефф. – Чтобы обжиться как следует.

– Ты имеешь в виду новоселье?

– А вот это, – ответил он, – полностью зависит от гостей.

– Полуденная лампочка иссушает землю, – продекламировал Майк. – Цикады и... прочие ползучие твари беспечно поют в апельсиновых рощах.

– Думаешь, стоит приглашать Майка? – с серьезным видом спросила Алекс.

– Хм. Без него мы бы вполне обошлись. Но было бы жестоко его прогнать, так что придется пригласить.

– Фрэнки тоже нужно пригласить, – сказала Фрэнки. – Когда закончится сиеста.

– Одинокая крестьянка бредет по травке с котомкой, – нараспев продолжил Майк. – Но нет! Это же Фрэнки, она несет льняной сверток с рахат-лукумом на дальний рынок, чтобы продать его за гроши.

– Заткнись, – оборвала его Алекс.

– Зря мы ели хлеб с семечками, – пожаловалась Фрэнки. – Они у меня в зубах застряли.

Лиз подняла голову и улыбнулась Майку.

– Что? – спросил он.

– Ничего.

– Что ты улыбаешься?

– Посмотрим, что в наших секретных запасах, – сказал Джефф, расстегивая пряжку рюкзака. – О боже!

– Что такое? – испугалась Фрэнки.

– Мой чудесный и полезный черносмородиновый сок превратился в какие-то очень странные напитки, – возмущенно встряхнул рюкзаком Джефф. – Только посмотрите! Что это значит? Джин... Виски... какая-то непонятная жидкость... жестянки... это же позор! Наверняка кто-то подменил мой рюкзак.

– Что ж, – с притворным смирением вздохнула Фрэнки. – Придется все это выпить.

– Ничего не остается, – поддакнул Джефф.

– Но не сейчас же, – взмолился Майк. – Еще только три часа.

– Конечно, не сейчас. Вечером, тупица. Для разнообразия сегодня будем пить, вместо того чтобы пялиться в телик или заниматься запрещенными действиями с животными – или что там еще ты делаешь по вечерам.

– Это отвратительно. – Алекс демонстративно зажала уши ладонями.

– Отвратительно? – усмехнулся Майк. – Кстати, об извращениях с животными и прочих отвратительных вещах: помните речь в конце семестра?

Фрэнки прыснула.

– Это была самая смешная шутка в моей жизни, – сказала она, отсмеявшись. – Я чуть не описалась.

– И вся школа тоже, – кивнул Джефф.

– Да весь зал намочил штаны, – с улыбкой произнесла Лиз.

– Помните, какая у Лоу была рожа? – Джефф расхохотался. – Черт, будет что рассказать внукам.

– Это была целиком и полностью его вина, – безжалостно заявила Фрэнки.

Алекс с сомнением почесала нос.

– Вовсе нет. Бедняга виноват лишь в том, что живет рядом с фермой. А еще в том, что разозлил Мартина.

– Этого более чем достаточно, – возразил Майк. – Другим и не за такое доставалось.

– Это точно, – кивнула Лиз.

* * *

Мы лежим, накинув простыни. Стену заливает вечернее солнце, деревья за окном приобретают цвет раскаленного металла.

– Как жаль, – говорю я.

– Чего тебе жаль?

Я улыбаюсь.

– Много чего.

– А прямо сейчас – о чем ты жалеешь?

– О... о том, что лето не может длиться вечно. Это лето – как обрывок сна.

– Правда?

Я сжимаю его плечо.

– Перестань. Конечно, правда.

– Как скажешь.

– Я же писательница. Раз я говорю, что лето похоже на сон, значит, так оно и есть, черт возьми.

Он смеется.

– Знаешь что?

– Что?

– Ты романтик.

– Ничего подобного!

– Да-да, ты романтик. Притворяешься, что это не так, но на самом деле так оно и есть.

– Ну ладно. Теперь ты. Чего бы тебе хотелось?

– Мое желание – секрет.

– Не может быть, – говорю я. – Скажи.

Он на минуту задумывается.

– Это настоящее желание.

– Как это?

– Обещаю тебе рассказать, когда закончишь писать. Договорились?

– Хорошо. Но почему?

– Потому что я хочу открыть тебе эту тайну после того, как все закончится.

Я его почти не слушаю.

– Мило.

– Да...

Мы еще долго лежим и мечтаем, пока часы не бьют семь.

– Лиз?

– Да?

– Мы не можем лежать здесь весь вечер.

– Почему?

– Так нельзя.

– А мне хочется, – улыбаюсь я.

– Мне тоже. Но от этого суть не меняется.

– Тогда давай хотя бы еще чуть-чуть, – прошу я.

Жить одному по-своему неплохо, но жить с кем-то – это нечто совершенно новое и особенное. Даже если жить вместе совсем недолго. Сегодня, несмотря на нашу близость – а может, и благодаря наглей близости, – Яма кажется чем-то очень далеким, похожим на полузабытый сон. Эти несколько часов становятся для меня средоточием всего мира, а то, что было до и после, словно утрачивает резкость, выцветает. Если бы мы могли жить только в настоящем, не размышляя о том, что было или будет, жизнь стала бы намного легче. Но мы слишком часто не обращаем внимания на сегодняшний момент, зато мысли о прошлом и предвкушение будущего заполняют наше сознание бесплодными сожалениями и иллюзиями. Думаю, отчасти это и делает нас такими, какие мы есть; но сейчас так приятно хотя бы ненадолго забыть об остальном мире и просто быть вместе.

Наконец мы одеваемся. Каждого из нас ждет свой, отдельный мир, где от нас требуются разные вещи.

* * *

– А когда он вернулся, то пропустил два учебных года и выпускные экзамены. Вся жизнь коту под хвост. – Фрэнки помолчала. – Несладко ему пришлось, но все равно он никому не нравился.

– Я даже не знал этого парня, – пожал плечами Майк.

Если верить времени, которое показывали часы, день клонился к вечеру. Лиз готовилась к ужину, вынимая из рюкзака и раскладывая вокруг пакетики с рисом и картонные коробки.

– Знаете, я вовсе не этого ожидал, – неожиданно выпалил Джефф.

– Ты о чем?

– Об этом. О Яме. Понимаете, от Мартина всегда ожидаешь чего-то большего... Не знаю...

– Чего-то более сногсшибательного? – подсказала Фрэнки.

– Ну да. Более необычного. Вы же знаете, какие крутые хохмочки у него в багаже.

– Крутые хохмочки – это еще мягко сказано, – заметил Майк. – Вспомните Гиббона. И инцидент с Лоу.

– Он же говорил, что это эксперимент с реальностью, – напомнила Алекс. – Может, на этот раз все по-другому.

– Хочешь сказать, Мартин на старости лет остепенился? – вмешался Джефф. – Что-то сомнительно.

Майк задумался. Ему никогда не приходило в голову, что предыдущие эскапады Мартина были незрелыми; более того, иногда он сомневался, что школьники смогли прочувствовать их скрытый смысл. Большинству задумки Мартина казались изощренными шутками и не более того. Но стал бы Гиббон так неожиданно увольняться из-за простого дурачества? Майк покачал головой. Нет, Мартин был вполне серьезен. И наблюдать за ним было забавно именно из-за того, насколько изобретательно он заметал следы.

Было и еще кое-что. Возможно, учителя странные люди, но не все же они идиоты; если одному человеку удается всегда выходить сухим из воды и сохранять статус в глазах преподавателей, он не может быть просто шутником.

– Что это вообще означает? – спросила Фрэнки. – Эксперимент с реальностью. По-моему, слишком претенциозно.

– Как и большинство вещей в твоем представлении, – вставил Джефф.

– Заткнись, – она натянуто улыбнулась. – Так что же это значит?

– Думаю, Мартин имел в виду, что это более серьезно, чем другие розыгрыши, – проговорила Алекс.

– По-твоему, другие розыгрыши были недостаточно серьезны? – удивился Джефф. – Поэтому все так и смеялись. Одно дело втихую предположить, что замдиректора время от времени любит побаловаться с овечками...

– Спорим, так он и делает, – встряла Фрэнки.

– Но сделать то, что сделал Мартин, – совсем другой разговор, – закончил Джефф, улыбаясь во весь рот. – Кому такое могло прийти в голову?

– Такому, как Мартин, – ответила Фрэнки. – Чудаку. Конечно, он не такой чудак, как мой дядя, но двигается в том же направлении.

– Кто проголодался, поднимите руки, – решительно переменил тему Майк. – Я есть хочу.

– Безобразие: ты так много ешь и не толстеешь, – пожаловалась Фрэнки. – Меня от тебя тошнит.

– А знаешь, от чего меня тошнит? – спросил Джефф.

– От чего?

– Если два пальца в рот засунуть, – самодовольно заявил он.

* * *

Помню, я сидела в открытом кафе на заднем дворе «Всадника»; было еще рано, лишь изредка мимо проходили туристы, а за другими столиками сидело несколько молодых семей. Лиза вышла из бара с двумя стаканами пива в руках и направилась ко мне. Не то чтобы мы были друзьями – скорее, знакомыми. В основном виделись у Мартина в кабинете; она была в его команде, как и все мы. Но за пределами его комнаты я почти ее не встречала, и сейчас, на фоне темно-зеленой живой изгороди, она казалась совсем другой. Совсем не такой, как я думала.

Во-первых, она была красива. Трудно поверить, что в душной атмосфере подавленной сексуальности, питавшей Нашу Любимую Школу, это можно было не заметить, не сострить на эту тему. Но оглядываясь назад, я понимаю, что мои одноклассники никогда не говорили о Лизе. Отчасти, возможно, потому, что она не значилась в их мужском каталоге доступных особей противоположного пола: ведь она была девушкой Мартина, и его популярность словно окружала ее защитной оболочкой. Но я знала: главная причина в том, что раньше ее красота не была столь яркой и очевидной.

– Это подойдет? – неуверенно спросила она.

– Да. Спасибо. – Пиво было освежающе холодным. Я провела пальцем по запотевшему стакану и перечеркнула влажную линию.

– Ты не против? – спросила она. – Не хочу навязываться и отнимать у тебя время.

– Конечно, я не против. Хочешь, останемся здесь, или можно пойти ко мне? Там, правда, беспорядок, но на улице сегодня прохладно.

– Ничего. Да. Пойдем куда-нибудь.

– Ладно. Я только допью.

Я внимательно посмотрела на нее. Она действительно стала красивее. Настолько, что я словно отошла в тень. Но было что-то – в ее поведении или в том, как она неловко застыла на краешке стула, – что подсказывало мне: она в панике.

Она поднялась, и в то мгновение, когда свет упал на ее лицо, я заметила мелькнувшую тень глубокого отчаяния. И сразу все поняла.

– Да, – сказала я. – Пойдем. Дома будет удобнее.

Она кивнула. Мы завернули за угол паба, подальше от чужих любопытных глаз, и она произнесла:

– Я хочу поговорить о Мартине.

Я смотрела прямо перед собой.

– Я знаю. – На самом деле я уже давно думала, надолго ли ее хватит.

* * *

После ужина, когда солнце за пределами Ямы катилось к закату, они устроились на полу, чтобы поболтать и выпить.

– Мне нравится, как ты это делаешь – та-да, – напевала Алекс, держа на колене прозрачный полупустой пластиковый стаканчик с кьянти. – У кого-нибудь есть чипсы?

– У меня в сумке были кукурузные палочки, – ответил Майк. – Только они раскрошились да и давно открыты.

– А. Ладно, тогда не надо.

– Я их съем, – вызвался Джефф.

– Фу, – поморщилась Фрэнки. Майк нашел палочки, Джефф помахал одной в воздухе, обмакнул в вино и прожевал.

– Они отсырели, – заметил он. – Может, оставить их на потом, когда всем уже будет все равно?

– В любом случае они лучше, чем кьянти, – бросила Алекс.

– На вкус как моча, – согласилась Фрэнки, осушив стакан. – Майки, добавь, пожалуйста.

Майк подлил ей вина.

– Откуда ты знаешь, какой у мочи вкус? – с любопытством спросил Джефф.

– Наверное, и в свежем и в переваренном вреде вкус у этого пойла одинаковый, – посмеиваясь, признал Майк. – Зато оно дешевое. Ради вас я не собирался разоряться.

– Твое здоровье, амиго.

– У меня тут есть... – пробормотала Лиз, расстегнув клапан рюкзака и доставая несколько коричневых бутылок.

– Лиз, это что, пиво? – удивился Майк.

– Ну да.

Майк почесал за ухом.

– Круто. Ты полна тайн и неожиданностей.

Ее лицо осветила мимолетная улыбка.

– Я люблю пиво.

– Знаешь поговорку, – предупредил Джефф. – Вино после пива – и жизнь красива. Пиво после вина...

– Будешь как свинья пьяна, – хором подхватили Фрэнки и Майк.

– Как это верно! – с чувством вздохнула Фрэнки.

– Так будет кто-нибудь? – Лиз сковырнула пивную пробку.

– Я с тобой выпью, – ответил Майк.

У остальных уже были стаканы с вином; они отказались.

Поставив чашку с пивом рядом на пол, Майк расстегнул молнию на спальнике, превратив его в подобие стеганого пончо, и нацепил на плечи.

– Я-то думал, в пещерах тепло, – поежился он.

Джефф задумался.

– Здесь тепло по сравнению с морозильником, – наконец изрек он. – К тому же это не пещера. Это подвал. А пещеры бывают теплыми, потому что там есть шкуры животных и прочая ерунда.

Фрэнки достала перочинный нож.

– Займусь наскальной живописью, – объявила она.

– Не утруждайся. Лучше напиши наши имена, – подсказал Джефф. – Класс Ямы.

– Оригинально, – одобрила Алекс.

– Вдруг кто-нибудь когда-нибудь сюда забредет.

– Сюда никто не заходит, – махнула рукой Фрэнки. – Здесь полно таких ветхих бесполезных углов.

– Если есть что-то ветхое и совершенно бесполезное, готова поспорить, это находится в Нашей Любимой Школе, – скривилась Алекс.

– Джулиан, забыл его фамилию, как-то пошел в душ за четвертым корпусом и вернулся только через три года.

– Он не пострадал? – В притворном ужасе Джефф выпучил глаза.

– Зато отмылся как следует, – засмеялся Майк. – Но правда, большинство наших учителей – ветхие и бесполезные развалины. Мне иногда кажется, что некоторые из них уже умерли.

– Как, и никто этого не заметил?

– Нет.

– Тогда понятно, почему мне поставили хорошую оценку по истории, – просияла Фрэнки.

– Живая история, – проговорил Майк.

– Что?

– Наша Любимая Школа. Это живая история. Нечто, оставшееся с позапрошлого века. И учителя тоже живые ископаемые. И мы, потому что мы – часть всего этого.

– О боже, я – часть истории, – восхитилась Фрэнки. – Мне это нравится. Пожалуй, напишу об этом в следующем сочинении.

– Скоро сможешь забыть о своих сочинениях и прочей ерунде, – сказал Джефф.

– Разве вы не собираетесь повторять уроки, как послушные дети? – строго спросила Фрэнки и сама же ответила: – Я уж точно не собираюсь!

– Чтобы повторять, нужно сначала что-то выучить, – начал рассуждать Майк. – Значит, мне повторять нечего. Я же ничего не знаю.

– Ага, это называется «лихорадочное обучение», – сказала Алекс.

– Бред, Майки, – отмахнулся Джефф. – За три недели до экзамена начинаешь зубрить и выучиваешь все, что нужно.

Майк пожал плечами.

– Налей мне еще, – Фрэнки протянула свой стакан. Бутылка кьянти в соломенной оплетке пошла по кругу. После некоторых колебаний Лиз откупорила вторую бутылку пива для себя и еще одну передала Майку. Пиво было крепкое, с металлическим привкусом.

– Почему ты пьешь пиво? – спросил Джефф.

– Мне кажется, нельзя говорить, будто мы живем в позапрошлом веке, только потому, что ходим в эту школу, – заметила Алекс. – Ведь мы согласны, что здесь все нужно модернизировать. Только учителя против.

– Хочешь сказать, что я все же не живое ископаемое? – разочарованно протянула Фрэнки.

Лиз вертела в руках коричневую пивную бутылку.

– Я уже вам говорила: мне это нравится, – сказала она. – Заставляет задуматься о... разных вещах, вспомнить прошлое. Понимаете?

– Далекие воспоминания о давно прошедшей юности, что ли? – сострил Джефф.

– Что-то вроде этого.

– Мне кьянти навевает только одно воспоминание: как я спотыкалась о машины на парковке в Италии, – заявила Фрэнки.

– Фрэнки, когда это ты была в Италии? – поинтересовалась Алекс.

– На Рождество. Там очень мило, между прочим. И очень дешевое спиртное.

– Жаль, что мы так редко ездим за границу, – сказал Майк. – Мы вообще никуда не ездим. Я бы хотел побывать в Италии.

– А наша семья уже давно перестала собираться на каникулы, – вздохнула Алекс. – Нет такого времени, чтобы мы все могли освободиться одновременно.

– Большинство людей пьют не чтобы вспомнить, – заметил Джефф. – А чтобы забыть.

– Большинство людей пьют, чтобы напиться, – отрезала Фрэнки.

– Сомневаюсь, что это правда, – сказал Майк.

– Правда.

– Может, некоторые пьют, потому что им нравится вкус спиртного, – предположила Алекс.

– Если бы это было так, все бы пили только черносмородиновый сок, – ответил Джефф.

– И в твоей руке не было бы стакана кислющего кьянти, – торжествующе добавила Фрэнки.

Алекс скорчила гримасу.

– Туше. Но от расслабленности до опьянения долгая дорожка.

– И где ты сейчас?

Она улыбнулась.

– Сейчас я расслаблена, Джефф. Всего-то.

– Расслабленность – это хорошо. Было бы пиво похолоднее, – сказал Майк.

– Ты же только что жаловался, что тебе холодно, – заметила Алекс.

– Это другое.

* * *

Скажу сразу: когда мы отправлялись в Яму, мы не подозревали, что за человек Мартин – так же, как не знали, что за люди мы сами. Но наше ошибочное представление о Мартине повлияло на нас не больше, чем все остальные ошибочные представления в нашей жизни.

В век психиатрии каждому известно, что гений и безумие – почти взаимозаменяемые понятия. Но мне кажется, что это утверждение подразумевает, будто одно обязательно тянет за собой другое. И об этом позже мы тоже старались не думать.

Вероятно, наука так и не придумала слово, которым можно было бы охарактеризовать Мартина; это еще одна из причин, почему эти слова, этот рассказ о нем и о нас, должны быть написаны. Где бы Мартин ни был сейчас, эта история продолжается. И хотя в глубине души мне любопытно, хотя мне хочется последовать за нитью истории к ее развязке, рациональная часть моего сознания понимает одно: Мартина больше нет, и нет причин бояться.

Глава 4

Думаю, теперь мы достаточно близко узнали друг друга. За эти три дня мы мало что выяснили: только говорили, пили, а затем стали скучать и утомлять друг друга своим присутствием. Раньше никого из нас не вынуждали так жить: в тесноте рядом с людьми, чьи привычки и свойства вскоре начинают докучать и злить. Раздражение проявлялось по-разному: в саркастических замечаниях, пренебрежительных уколах, что выдавались за невинные реплики. В мелочах. В незначительных вещах. Никто из нас полностью не осознавал, во что нас втянули. Кто-то высказал беспокойство по поводу надвигающихся экзаменов, кто-то пожалел, что мы заперты в подвале, вместо того чтобы готовиться. Большую часть времени мы ждали, пока настоящий момент сменится будущим: состояние, очевидно характерное для детей, как мы осознали позже.

Прошлое, настоящее и будущее: отметки на линии, которая, возможно, является промежутком от начала до конца, а может, всего лишь продолжением чего-то. Обычно мы замечаем лишь ее малую долю – часто ли вы оглядываетесь на минувшие события и действительно ли извлекаете из них уроки? Часто ли вас словно грубо хватают за плечи, разворачивают и заставляют взглянуть на то, что может произойти? Возможно, это уже случилось; а может, не случится никогда.

Только одна вещь из будущего встает перед нами, как стена из камня и пепла, – это смерть. И смерть близкого человека иногда позволяет бросить краткий взгляд в наше будущее. В человеческом сознании смерть – странное и пугающее понятие; за свою жизнь люди учатся прятать свои страхи по разным углам. Откуда берутся эти образы – прах, сухая глина? Какая внутренняя сила вынуждает нас облачать смерть в традиционные одежды, холодные и отталкивающие? И почему смерть всегда находится под землей? Но ответ на этот вопрос лежит в самом вопросе.

Рассказ продолжается. Мои мысли и воспоминания о Яме стали резче, лица и голоса на распределенных позициях более отчетливы, чем я предполагала. Та ночь пришла и ушла в черноте, и второй день наступил лишь семью часами позже, ведь наши привычные часы отхода ко сну и пробуждения меняются медленно.

* * *

Майк открыл глаза и увидел темно-серые очертания своей подушки. Призрак сна ускользнул от него и, едва он попытался вспомнить видение, исчез насовсем. Заморгав, он перевернулся и потер лицо и плечи; прищурился, чтобы разобрать цифры на часах, но ничего не было видно. Сквозь пелену сна пробивался приглушенный свет; Майк поднялся на локте и огляделся. В пяти футах слева, к нему спиной, сидела Лиз и читала книгу, освещая ее карманным фонариком. Майк улыбнулся. Тайная жизнь Лиз Шердон, подумал он и перекатился на спину. Уловив его движение, Лиз обернулась через плечо.

– Доброе утро, соня, – прошептала она.

– Привет, – так же шепотом ответил Майк. – Давно проснулась?

– Слишком давно. – Она чуть выпрямилась, подтянув спальник к подбородку. – Я тебя разбудила?

– Нет, я уже сам проснулся. Хотя чувствую себя неважно.

Лиз захихикала.

– Я слишком много пива выпила. Не слышал, как я ползла к туалету в три часа?

– Нет, – с улыбкой ответил Майк.

– Слава богу, у меня фонарик, а то бы пошла по головам.

– Зачем ты взяла фонарик?

Она пожала плечами.

– Лампочки иногда перегорают.

– Я впечатлен, – признался Майк. – Ты и вправду все продумала, да?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты единственная догадалась взять полотенце. И теперь вот это. Не так уж это и важно, но я вообще не задумывался, что запихиваю в сумку.

– Наверное, я просто привыкла сама о себе заботиться.

– Это полезно, – заметил Майк, подумав, что она имела в виду.

– Возможно. – Повисла тишина. – Майк?

– Да?

– Тебе ночью снился сон?

– Не помню. А что?

– Ты что-то кричал.

Майк смутился.

– Правда? И что же?

– Да я не разобрала. Вот только что. Перед тем, как ты проснулся.

– Вот, уже разговариваю сам с собой. Помню, в прошлом походе старик Мармелад заорал: «Кролики! Будь они прокляты!» Так громко, что все проснулись, кроме него.

– Правда?

– Ага. – При воспоминании о том переполохе Майк улыбнулся.

Лиз смотрела в потолок.

– Когда фонарик горит, можно почти поверить, что над нами ничего нет, – прошептала она. – Вообще ничего.

Майк удивился ее словам, вздрогнул и неуверенно улыбнулся.

– Майк?

– Угу?

– Если хочешь, я тебе покажу кое-что.

– Что?

– Смотри. – Через секунду фонарик погас, и подвал погрузился в кромешную тьму.

– Смотри на дверь, – произнесла Лиз.

Майк невидяще уставился наверх. Перед глазами медленно плыли красно-зеленые круги, даже мягкий переход от света фонарика к полной темноте раздражал глаза. Постепенно круги исчезли.

– Видишь?

– Нет. Где? Что я должен увидеть?

– Наверху, там, где дверь. Почти в самой середине.

Майк напряг зрение.

– Нет. Ничего не вижу.

Раздался нетерпеливый шорох, и внезапно Лиз оказалась совсем рядом.

– Теперь видишь? – Маленькие девичьи ладони повернули его лицо вверх, к невидимой стене напротив, немного выше, чем он смотрел до этого.

– Кажется, да, вижу. А что это?

Над их головами, в черном небосводе, теперь, когда он знал, куда смотреть, виднелся слабый, но отчетливый маленький серый просвет.

– Замочная скважина, – прошептала Лиз и отняла руки от его лица. Через минуту Майк услышал, как она скользнула обратно в свой спальный мешок. – Правда, здорово, что в нашем небе есть звездочка?

– Довольно тусклая звездочка, – вздохнул Майк.

– Да, – согласилась Лиз. – Но все же лучше, чем ничего. И кажется, что она так далеко.

Майк кивнул.

– Да, пожалуй.

Щелкнул фонарик, и крошечное пятнышко утреннего дневного света снаружи померкло и исчезло.

– Не говори остальным, – попросила Лиз. – Это только для тех, кто рано встает.

– Хорошо. – Он задумался на минуту. – Знаешь что? – спросил он, и в этот самый момент задребезжал будильник Джеффа.

– Заткнись, маленький кусок дерьма, – простонал Джефф и шваркнул кулаком по будильнику. Из отверстия спального мешка Фрэнки показались ее руки.

– О боже. Который час? – пробормотала она.

* * *

С реки доносится шум детских игр и разнообразные звуки леса: насекомые, птицы, гудение тысяч растений и деревьев, греющихся на солнце. Через лес ведет широкая, утоптанная тропинка, но иногда она ныряет своими ветвями в густые дебри. Если забыть про мерный гул проезжающих машин, лес кажется первобытной чащей, и город за его пределами словно пропадает навсегда.

Мы гуляем в лесу, потому что в такой чудесный день нельзя сидеть взаперти; и еще потому, что нам так много нужно сказать друг другу; так мы сможем во всем разобраться.

– Продолжай, – говорит Майк.

– Это не так уж просто... Эта история тянется из далекого прошлого, все произошло намного раньше, чем школа или Яма.

– Ты про Мартина?

– Да. По сути, все просто. Но одновременно и очень запутанно. Многого я вообще не могу понять, потому что не с кем об этом поговорить. Лиза... если честно, это было совершенно неожиданно.

– Мне обязательно знать, что мы выяснили? – бормочет он почти про себя.

– Новости не из приятных.

– Догадываюсь.

По небу проносится стая черных дроздов.

* * *

И потом он рассказал мне... стал рассказывать... такие вещи – ну, я уже говорила, о том, где он вырос и все такое. О том, каким он был. И все время повторял: раньше я был совсем другим, не таким, как сейчас; будто ему обязательно нужно было это объяснять. Будто он боялся, что я не пойму. И я повторяла: хорошо, конечно, продолжай... понимаете? Потому что не хотела, чтобы он перестал думать о самом себе, не сейчас, ведь он мог начать говорить о нас. Поэтому я и повторяла: продолжай, и говорила: да, да, чтобы он не прекращал рассказ.

Иногда он гладил мои волосы и твердил, какая я красивая, и все время... не знаю... нервничал все сильнее, словно чего-то боялся. Казалось... у меня было такое ощущение, что он боялся меня; как глупо, ведь все это время я боялась его. Но такое случалось нечасто, лишь иногда, и он ни разу не заходил дальше – только слегка касался моих волос. Но говорил он бесконечно, в основном о каких-то бессмысленных вещах.

Говорил, что его хобби – витать в облаках, придумывать всякие вещи, воображать и так далее... Я спросила, о чем он думает, но он рассмеялся и ответил, что его замыслы для меня слишком грандиозны – не только для меня, но для кого бы то ни было, так он сказал. Может, так оно и было. Комната его была совсем голой, одни стены и больше ничего, ни постеров, ничего такого, так что, может, самое главное действительно происходило у него в голове?

Та женщина, его тетя – вы ее видели, помните? Большую часть времени она сидела дома, а его дядя приходил домой по вечерам. Они оба, наверное, относились к нему в целом нормально – точнее, он. Она иногда была как будто настороже. Они были хорошие. Я к тому, что они были милые люди. И угощали меня чаем – о, вы подруга Мартина? Все было так чинно и уютно. Мне кажется, они были рады... понимаете, что он привел домой подругу, чтобы с ними познакомить, приличную девочку из среднего класса, из своей школы. Так что какое-то время все было очень мило.

О Яме я ничего не знала вплоть до того, как все это началось. Клянусь. Сами подумайте, если бы я знала заранее, я бы кому-нибудь рассказала. Дело не в том, что... я понимаю, мне был известен другой Мартин, не тот, каким его знало большинство людей, но я думала, что эта его другая сторона под контролем... что он научился держать себя в руках. Я не понимала, на что он способен, пока все не началось.

Он всегда был так популярен в школе и везде. Людям хотелось дружить с ним, находиться рядом. Я же сомневалась и чувствовала себя... неблагодарной, что ли. Как будто проблема была во мне. Словно я все придумала, и то, что мне казалось странным, на самом деле было нормальным. И все мои знакомые твердили: тебе так повезло, что ты его девушка. Он никогда не был моим, понимаете? Никогда не был просто Мартином, парнем Лизы. Всегда было по-другому... даже в девичьих разговорах меня всегда к нему привязывали. И казалось, все думают, что я счастлива быть всего лишь дополнением. И знаете, спустя какое-то время такие вещи очень тяжело остановить. Думаю, изначально в нем ничего плохого не было. Если по справедливости... да, он был нормальным парнем. Честно. И когда я вспоминаю, как все начиналось, я должна не обращать внимания... что...

И, наверное, я проявила слабость. Не смогла вот так взять и бросить парня безо всякой причины. Ведь прежде всего... черт, Лиз...

Ведь прежде всего, думаю, мне казалось... казалось, что я его люблю. Хотите верьте, хотите нет. Кажется, я была влюблена в него – почти. Потому что было трудно не влюбиться... невозможно не потерять голову в его присутствии... мне так хотелось быть такой же популярной, всеми любимой. И он позволил мне сделать это. Это было чудесно, какое-то время – даже когда он был не в себе. Что-то пробивалось наружу... что-то, что чаще всего было глубоко скрыто. Но мы так много времени проводили вместе... Ему хотелось видеть меня постоянно, каждый день, каждый вечер; хотелось смотреть на меня, говорить со мной о том, чего я толком не понимала, – о жизни и о том, какой она может быть, о его мнении насчет того-то и того-то, с кого не мешало бы сбить спесь, кто станет следующей жертвой его адских розыгрышей. Он никогда ни над чем не смеялся... Помню, я считала, что он слишком взрослый, чтобы смеяться, он просто придумывает шутки, а потом наблюдает со стороны... Но теперь я понимаю, что ошибалась. Понимаете, я не думаю, что эти шутки казались ему смешными. Но раз уж что-то называется шуткой, значит, все в порядке, так ведь? Это был всего лишь розыгрыш. Кому какое дело, что человеку пришлось из-за него уволиться, ведь сначала это было смешно. И сейчас меня это пугает... Даже если бы его поймали и все раскрылось, Яма так и осталась бы неудачным розыгрышем. Возможно... возможно, это и была часть его замысла. Провести тест. Все подстроить... он называл Яму... точно не помню... реальным розыгрышем, что-то вроде того. Но в действительности его шутки не были рассчитаны на смех.

А потом, внезапно, он давал сбой... этот образ, фасад, в один прекрасный момент немного смягчался... И начинал гладить мои волосы, говорить, смотреть на меня. Словно он чего-то ждал или искал, не знаю. Всего на мгновенье... но его взгляд становился другим, и я не понимала почему. Клянусь, если бы я знала, я бы вам сказала. Но он не признавался до того момента, как... до того момента, как...

Я выключаю магнитофон. И чувствую, что, несмотря на теплую погоду и мою решимость, я дрожу.

* * *

– Что бы я сейчас делала? – переспросила Алекс. – Не знаю. Погода хорошая. Может, валялась бы на солнышке.

– Я бы спала, – призналась Фрэнки. – Еще двенадцати нет. Поражаюсь, с каким упорством вы рано встаете.

– Это для твоего же блага, – наставительно произнес Джефф. – Иначе ты бы храпела, а мы бы поливали тебя водой, чтобы ты заткнулась, и ты все равно проснулась бы, но мокрой.