Текст книги "Яма"

– Да уж.

– Думаю, я был бы не против выбраться на природу, – проговорил Майк. – И вообще, когда это закончится, я обязательно покорю парочку вершин. Хочется туда, где красиво и высоко.

Алекс одобрительно кивнула.

– У меня тоже такое чувство, – сказала она. – Как легкая клаустрофобия.

– Если бы у тебя была клаустрофобия, это был бы кошмар, – заявила Фрэнки. – Стены! Стены на меня давят!

– Как в «Звездных войнах», – поддакнул Джефф.

– Что? – переспросила Фрэнки.

– В прошлом году в это время я валялся в кровати с гриппом, – сказал Майк. – Очень тяжелый случай. Это было ужасно.

– Так, – присоединилась Алекс. – Я в это время в прошлом году была во Франции.

– Ты же говорила, что никогда не уезжаешь на каникулы? – напомнил Джефф.

– Не уезжаю вместе с семьей. Отец вечно мотается туда-обратно между домом и Америкой, а у мамы полно забот. Работа и прочее. Во Францию мы ездили с подругой; остановились в убогой ночлежке и две недели лодырничали.

– Тебе понравилось? – спросил Майк.

– Да. Очень. Обожаю Францию: наполовину ультрасовременная страна, наполовину почти как в средневековье.

– Прямо как у меня дома, – пробормотал Майк.

– Фрэнки?

– Ммм... В прошлом году в это время я была... не припомню. Минутку. – Фрэнки задумалась. – Первая неделя каникул... ах да... знаю. Тогда же был сезон вечеринок, помните? И нам пришлось столько всего праздновать, мы же больше не могли устраивать вечеринки в стиле «сладкие шестнадцатилетки».

– И что же вы праздновали? – поинтересовался Джефф. Он методично выдергивал нитку из джинсов на колене.

– Не знаю... а вот, вспомнила. Праздновали запоздалый Новый год. – Фрэнки хихикнула. – Всей компанией поехали в Лондон, танцевали на Трафальгарской площади и занимались прочей ерундой.

– Всей компанией – это с кем? – спросил Майк.

– Ну, я, Кейт, Джим Стивенс, Элис, Доббс и вся их братия.

– А, вся их братия, – саркастически усмехнулся Майк.

– Что это значит? – потребовала объяснить Фрэнки.

– Группа людей, которых объединяет одно, – произнес Джефф. – Желание достичь статуса человеческого существа.

– Заткнись, Джефф, – огрызнулась Фрэнки. – Нужно написать это на маленьких карточках, чтобы каждый раз показывать тебе, а не твердить: «Заткнись, Джефф». Сэкономит время.

– Ты так часто приказываешь Джеффу заткнуться, что разоришься на этих карточках, – заметил Майк.

– А ты, Джефф? – тактично вмешалась Алекс. – Чем ты занимался?

– Я? Чем?

– Что ты делал в это время в прошлом году?

Джефф пожал плечами.

– Ну, сама знаешь. Ничем.

– Выкладывай, Джефф.

– По-моему, как раз тогда наш дом захватили террористы, и пришлось вызывать дядюшку Джорджа, чтобы с ними разобраться. Дядюшка Джордж раньше служил в парашютных войсках особого назначения, но его выгнали: он был слишком крутой.

Майк улыбнулся.

– А если серьезно?

Джефф опять передернул плечами.

– Понятия не имею. Наверное, смотрел футбольный кубок. У меня не такое плотное расписание вечеринок, как у вас, ребята.

– Я лежал в кровати с гриппом, – напомнил ему Майк.

– Тебе хоть микробы могли составить компанию.

– Наверняка ты занимался чем-то более интересным, – сказала Алекс.

– Без понятия. Может, и занимался. Только вот мне это не запомнилось.

– Лиз? – спросила Алекс.

– Я сидела на крыше сарая, – ответила Лиз.

– Что, всю Пасху?

– А вы как думаете? Я строила сарай в саду. И покрывала его толем.

– Сама? – поразился Майк.

– Никто не помог бедной маленькой Лиз, – смиренно подтвердила она.

– Ты построила сарай? – восхитилась Алекс. – Впечатляет, ничего не скажешь.

– Похоже, ты провела время так же весело, как и я, – заметил Джефф.

– На самом деле это было здорово, – ответила Лиз. – Сарай все еще стоит. Что-то, что я построила своими руками.

– Ты много делаешь по дому, да? – заметила Фрэнки. – Готовишь, а теперь вот оказывается, еще и строишь. Не думала, что ты так много умеешь.

– Привычка, – коротко ответила Лиз.

– Что у нас на обед? – вмешался Майк. Непонятно почему ему показалось, что разговор повернул в неприятное для Лиз русло.

– Ага! Аппетит опять высунул свою уродливую голову! – провозгласил Джефф.

– Все что угодно, лишь бы не эту бесконечную ветчину, – взмолилась Алекс.

* * *

Тот вечер прошел славно; светлое пятно на долгом отрезке Ямы. Мы говорили о том, чего надеялись достичь в жизни, а это благодатная тема; лишенные дальновидности и дара предвидения, мы наивно полагали, что будущее – открытый дружелюбный мир, в который мы войдем, полностью осознавая свои действия. Думаю, если бы жизнь была такой в реальности, все было бы так легко – и так скучно.

Иллюзия свободной воли – не более чем тень нашей неосведомленности о будущем. Нелепо полагать, что будущее в наших руках и подвластно нашим капризам лишь потому, что нам доселе неизвестны его очертания и суть. День ото дня меняются лишь наши представления. Вдоль одинокой линии, которую мы переживаем как время, движутся лишь наши понятия о будущем, а с какой стати наши понятия должны что-то менять?

Сомневаюсь, что нам дано когда-либо увидеть будущее.

Я никогда не размышляла о том, как мы воспринимаем окружающее, пока Мартин не заставил меня задуматься: Мартин и остальные, кто был в Яме. И конечно, когда начинаешь рассматривать вещи таким образом, этот способ укореняется у тебя в мозгу и остается навсегда, и каждое слово или предположение, каждый предрассудок или предубеждение отмечается и подвергается сомнению. Не спорю, это очень полезно. Но еще с этим очень трудно жить. Это умение причиняет слишком сильную боль, чтобы навязывать его себе.

Есть момент здесь и сейчас. Когда я опускаю блокнот, даю отдохнуть руке или спускаюсь вниз поесть или попить. Яма блекнет, будто гаснет телеэкран, и нормальная жизнь – резкая и четкая – опять вступает в свои права. Но сидя здесь, на этом старом чердаке, я снова чувствую близость Ямы. Она растет, разбухает и наполняет эту комнату с каждым написанным словом.

Пока чернила на странице подсыхают и слова навечно впечатываются в бумагу, я слышу стук гаражной двери где-то вдали и радио у моей матери на кухне; через полуоткрытое чердачное окно тянет вечерней свежестью; деревья загораются под закатным солнцем. Летний вечер прохладен, долог, протяжен; трава в сумерках стала серо-голубой. Отсюда мне видно ажурную вязь облаков высоко в небе. И тогда Яма отдаляется на многие столетия, и мне кажется, что все это произошло с кем-то другим.

Глава 5

Наступил день третий: последний день Ямы.

– Старый добрый корпус английского языка, – сказал Майк за обедом, погладив стену за спиной. – Уверен, мне будет его не хватать.

– Я сижу здесь так долго, что уже почти превратилась в истукана, – пожаловалась Алекс.

Фрэнки лежала на животе и болтала ногами. Повозившись в кармане грязной кофты, она наконец извлекла какой-то крошечный замусоленный комочек.

– Ага! Последний рахат-лукум, – ликующе похвалилась она. – Так и знала, что он где-то завалялся.

– Господи, Фрэнки, – поразился Джефф. – Он же весь пыльный.

Фрэнки присмотрелась.

– Это ничего. К тому же, этот кусочек был с лимонным вкусом.

– Фу, – поморщился Майк. – Выглядит не очень аппетитно, Фрэнки.

– Только послушайте, – обрадовался Джефф. – Даже Майку не нравится, как он выглядит! Наверное, действительно гадость.

– Майк – Прожорливый Рот, – с улыбкой пропела Алекс.

Майк раскрыл рот.

– И ни одной пломбы, – неразборчиво прошамкал он.

– Но вовсе не потому, что ты ешь мало сладкого, – добавил Джефф.

Поздний обед, который они приготовили на последнем баллоне походного газа, состоял из консервированных фрикаделек и разнообразных остатков и объедков, что завалялись в рюкзаках. За едой они болтали: тем для разговора нашлось много.

В три часа Джефф поднял руку.

– Ни у кого не осталось выпивки? – спросил он.

– Мм... по-моему, у меня есть немножко лимонада, – ответила Лиз.

Джефф косо на нее посмотрел.

– Я имел в виду спиртное, – пояснил он.

– А, – осеклась Лиз.

Спиртного ни у кого не было. Джефф потянулся к рюкзаку, который прислонил к стене, и достал бутылку водки и лимон.

– Я хранил ее на тот случай, когда у нас все кончится, – произнес он. – Для прощальной пьяной вечеринки.

Майк воздел глаза к небу.

– Этот ублюдок даже лимон принес, – посетовал он. – Пьянство – твой конек, да?

– Это вид искусства, – глубокомысленно провозгласил Джефф.

– Конек – это животное, – заметила Алекс.

– Ха, – мрачно буркнул Майк. – Какая ты остроумная.

Они смешали водку с лимонадом Лиз и передали стаканчики по кругу.

* * *

– Ну здравствуй, – произнес он.

Я сидела на старой скамье за вторым корпусом. Микроавтобус, везущий рьяных туристов в поход по горам, отправился в путь чуть меньше часа назад; я наблюдала, как он отъезжает с асфальтированной площадки у крикетного поля.

Мартин раскраснелся; казалось, он не ожидал меня увидеть. Бросил у арки большой пакет и подошел к тому месту, где я сидела.

– Ты рано. Мы только в пять начнем.

– Ты завел секундомер? – спросила я.

– Не настолько же я фанатичен, – произнес он. – Чем занималась?

– Только что проводила походников, – объяснила я.

Его реакция меня встревожила. Он замер как вкопанный, и по его лицу промелькнула тень растерянности и злобы, прежде чем он резко спросил:

– Они тебя видели?

– Разумеется нет.

– Уверена?

– Да. Я все время сидела здесь.

Он немного расслабился.

– Хорошо. Было бы очень... плохо, если бы кто-то тебя увидел. Все было бы испорчено.

– Знаю, – сказала я. – Поэтому я и не попадалась им на глаза.

Его черты постепенно смягчились.

– Молодчина. Да, мы хотим, чтобы наш маленький проект прошел тихо. Нельзя, чтобы Картер или Аркрайт разгадали, что я готовлю.

– И что же?

Он рассмеялся.

– Поживем-увидим, как говорят наши бабушки. – Он сел на скамейку и вытянул ноги. Светлые волосы упали на один глаз; он подул, и они взлетели веером.

– Правда, Картер никогда не замечает то, что я делаю, – посетовал Мартин. – В каком-то смысле мне даже немного обидно, что он меня никогда не подозревает. Все думает, что это те дебилы из корпуса напротив. Слишком уж он консервативен.

– В каком смысле?

– До сих пор считает, что трудные подростки носят потертые кожаные куртки, курят тайком и разговаривают на задних партах. В начальной школе они плевались бумажными шариками в потолок. Наверное, его утверждения были справедливы лет тридцать назад.

– Значит, ты причислил себя к новой породе школьных бунтарей?

Он рассмеялся и пожал плечами.

– Идеальный бунтарь и идеальный преступник – одно и то же. Он не из тех парней, о которых все известно. Он выполняет задания, вовремя сдает сочинения, он вежлив, и его никогда не поймают. Взять хотя бы меня и моего друга Картера, который считает, что у меня из штанов солнце светит. И штаны чистые, заметь, со стрелочками.

Я понимающе кивнула.

– Но вся школа знает, что ты за человек, – возразила я.

– Ну, я в конечном счете не идеальный бунтарь, – равнодушно ответил он. – Это всего лишь хобби, понимаешь?

– Понимаю, – озадаченно ответила я; он пошутил, но его слова не прозвучали как шутка. – Так в чем же заключается идеальное преступление?

Мартин нахмурился, будто никогда не задумывался об этом.

– Это преступление, о котором никто даже не знает, – наконец ответил он.

– Я бы тоже так ответила, – согласилась я.

Оглядываясь в прошлое, я вижу, в чем его ошибка – маленькая оплошность, которая тогда ускользнула от моего внимания. Прежде чем ответить, он размышлял на секунду больше, чем необходимо. Его ответ был верен; именно так следовало ответить; но Мартин был слишком умен, ему не требовалось трех секунд, чтобы придумать, что сказать. Осторожное размышление было мистификацией, ведь он знал ответ задолго до того, как я задала вопрос.

– Мне кажется, – продолжал он, – такие люди, как Картер, даже не допускают возможности, что что-то происходит, если им об этом неизвестно. Мистер Картер держит руку на пульсе школы, как он любит повторять. Он проработал здесь тридцать лет; ему ли не знать? Но потом случается нечто, и винить некого. Что же делает бедняга Картер? То же самое, что и всеми уважаемый господин Аркрайт, и даже старина Гиббон: опускает руки. Он не делает ничего, потому что других вариантов у него нет. Печально, правда?

– Итак, – сказала я. – Что бы ты посоветовал начинающему бунтарю?

– Думать по-крупному, – сразу же ответил он. – За мелкие пакости исключают.

– По-крупному, как в случае с речью в честь окончания семестра?

– Именно. И личные особенности тоже имеют значение. Я знал, что Аркрайт даже не станет искать нарушителя, потому что начать какое бы то ни было расследование значило бы признать истинность завуалированного обвинения в баловстве с овечками.

– Тому, кто пытался оклеветать Лоу, это было бы только на руку, – заметила я.

– Да. Так что он обратил все в шутку и отсмеялся. Как знать? Может, он даже не понял, что цель розыгрыша – Лоу. Может, старый идиот был слишком огорошен самим инцидентом. Не в первый раз в Нашей Любимой Школе произошло нечто неподвластное его пониманию. – Он говорил с жестоким и веселым презрением.

– Сочувствую тому университету, которому ты достанешься, – осторожно пошутила я.

– А, – отмахнулся он. У него был мелодичный спокойный голос. – Не стоит. Думаю, злым шуткам скоро настанет конец.

– Совершенствуешься?

– Безусловно.

Я поразмыслила над его словами.

– И что же такое Яма?

– О, это не шутка. Ничего даже близко похожего. Разве я не сказал? Это эксперимент...

– ...с реальностью, – закончила я. – Ты говорил.

– Нечто особенное. Да.

Услышав шаги, мы подняли головы. Джефф завернул за угол и увидел нас.

– Привет, ребята. Слышал, здесь затевается вечеринка?

– Надеюсь, ты взял все необходимое? – поинтересовался Мартин.

– Видимо, ты не знаешь о слухах, – ответил Джефф. – Что у тебя там?

– Там, – объяснил Мартин, – веревочная лестница. Важная составляющая нашего маленького приключения.

– Жутковато, – заметил Джефф.

* * *

В четыре, когда пробыть в Яме осталось всего час, атмосфера стала намного более расслабленной. Выпив больше сюрпризной водки Джеффа, чем намеревался поначалу, Майк сидел, окутанный теплым ореолом благодушия, которое простиралось на все вокруг. Смешанная с лимонадом водка стала и на вкус как лимонад. Он выпил четыре кружки этого коктейля и наполовину опустошил пятую, не отставая от Джеффа и Фрэнки. Ведь через час, говорил он себе, все будет кончено. Майк нахмурился: взбираться по веревочной лестнице будет нелегко.

Тут он понял, что Алекс ему улыбается.

– Майки, у тебя жутко пьяный вид, – заметила она.

– Неужели?

– Да.

– Пьяный вид. Как это?

– У тебя такой... рассеянно-окосевший вид, вроде того.

Майк изобразил презрение.

– Это у тебя перед глазами все плывет, – съязвил он.

Алекс рассмеялась.

– Возможно, – призналась она.

– А кто из нас круче всех? – громко спросила Фрэнки.

– О чем это ты, черт возьми? – брякнул Джефф.

– О том, кто круче, – ответила Фрэнки. – Майк – крутой. Алекс тоже крутая. Фрэнки – необыкновенно крутая. Но кто из нас самый крутой?

– Какая муха тебя укусила? – поморщилась Алекс.

– Даже не спрашивай, – Майк махнул рукой.

– Я против слова «крутой», оно меня бесит до чертиков, – сказал Джефф.

– По-моему, самая крутая – это Лиз, – решил Майк.

– Спасибо, – ответила Лиз. – И какими же качествами должна обладать крутая девчонка?

Майк задумался. Вместо него ответил Джефф:

– Главное – красивые ноги и любовь к приключениям.

– Это не крутая девчонка, – возразил Майк. – А опытная шлюшка. Ха! Шутка!

– У нашей собаки красивые ноги и тяга к приключениям, – Алекс лукаво прищурилась. – Что многое говорит о твоих предпочтениях среди женщин, Джефф.

– Опять она на меня наговаривает, – пожаловался он.

– Шутка удалась? – спросил Майк.

– Думаю, этого следовало ожидать, учитывая обстоятельства, – ответила Лиз.

* * *

В банке на моем столе стоят карандаши и ручки. Я иногда удивляюсь, почему мы до сих пор живем в этом огромном старом доме, со всех сторон окруженном деревьями, вдали от поселка. Река тянется через лес примерно на четверть мили. Я очень люблю реку; вчера я снова была там, прошлась до каштановой аллеи. Но этот дом для меня загадка. Первый этаж и чердак – мои владения, и они стали на меня похожи: бывает, комнаты становятся похожими на своих хозяев. Взять хотя бы комнату моей матери рядом с кухней: голубую, чистую, свежую, с акварелями на стенах и изящной вазой на подоконнике. А моя комната – водоворот коричневых и охряных цветов, оттенков осени, которые на солнце загораются ярким огнем. Вдоль плинтусов выстроились разнообразные свидетельства моего прошлого, упрятанные в обувные коробки и полиэтиленовые пакеты. Мое окно выходит на противоположную от чердачного окна сторону, и сидя на кровати, можно увидеть деревья у реки, и ни одного здания вокруг.

Так вот, когда я гуляла, я встретила девушку, которую, кажется, не видела тысячу лет.

– О, – произнесла она. – Привет. – Странно было видеть, как быстро мы стали друг другу чужими.

– Привет, Алекс.

– Вышла прогуляться?

Я улыбнулась в ответ.

– Вроде того. – И вдруг мне стало ее очень жаль: вот она стоит и не знает, что сказать, ей неловко смотреть в лицо человеку, который внушает ей и чувство признательности, и страх. – Пойдем, – сказала я. – Выпьем колы. Мы могли бы поговорить.

Она отреагировала слишком быстро:

– О чем?

– О том, чем ты сейчас занимаешься, например. Мы давно не виделись.

Она признательно улыбнулась.

– Хорошо. Кажется, на стоянке был фургончик с мороженым?

– Фургончик Джима. Да, в это время он всегда здесь.

Я пошла и купила колы. Мы сели в тени большого старого бука.

– Ну что? – спросила я.

– Не знаю. – Теперь ей явно было намного уютнее. – Наверное, мы скоро переедем.

– Жаль, – ответила я. – Знаешь, все мы будем по тебе скучать.

Она засмеялась, но не слишком весело.

– Конечно, я тоже. Но вообще-то, я не против переехать. Мне здесь теперь делать нечего. Когда смотришь на это место со стороны, понимаешь, как здесь... тесно, какой это маленький город. Я не буду жалеть.

Наше пребывание в Яме маячило в подтексте разговора, словно призрак; каждое слово было заражено Ямой. Когда что-то уже сделано, обратного пути нет. Вскоре мы разошлись, каждая под своим предлогом, отделавшись дежурными фразами.

И всего на секунду меня охватило желание закричать на всю стоянку, в присутствии потных женщин с колясками и лысых толстяков: «Я спасла тебе жизнь! Неужели тебе больше нечего мне сказать?»

А потом мне стало очень стыдно.

* * *

– Который час? – спросила Алекс.

– Самое время подзарядиться, – ответил Джефф. – Это последняя порция, ребята, так что загружайтесь под завязку.

– Будет сделано, – радостно проговорил Майк. Он ощущал полную расслабленность. Более того, рассеянно подумал он, на самом деле он уже вполне прибалдел. «Прибалдеть» – это было словечко Джеффа: «Я тут прибалдел и упал с велосипеда» или: «Прибалдел вчера вечером и уснул на полу в комнате Вернона». И прибалдеть, решил Майк, на самом деле не так уж плохо.

– Не думаю, что это разумно, Майк, – предупредила Алекс. – Хватит тебе этого пойла.

– Ого, голос моей совести, – ухмыльнулся Майк. – Поразительно. Моя совесть существует сама по себе. Внетелесная совесть.

– Он уже занялся словотворчеством, – заметила Фрэнки.

– Майк взрослый мальчик, может сам о себе позаботиться, – отмахнулся Джефф.

– Который час? – опять спросила Алекс.

– Без пятнадцати шесть, – ответил Джефф. – Или, если посмотреть на часы иначе, девять часов. А если повернуть их по-другому, то... тут невозможно рассмотреть, потому что все вверх ногами.

– Мартин опаздывает, – заметила Лиз.

– А кто сказал, что он должен прийти в пять? – спросил Майк. Казалось, его не беспокоило то, что Мартин задерживается. – Мы же не договаривались ровно на трое суток. Появится через какое-то время. Его могло задержать что угодно, – добавил он.

– Он должен был прийти в пять, – настаивала Алекс. – Мы же спустились в пять.

– Может, он пьет чай, – предположила Фрэнки.

– Кстати, – Майк потянулся. – Я бы не отказался от карри. Давайте съедим карри или еще что-нибудь.

– Боюсь, что-нибудь да придется съесть, – согласился Джефф.

– У меня есть шоколадки и спагетти. Надо только добавить горячую воду, – предложила Алекс.

– Ладно, – Майк махнул рукой. – Не суетись.

И время продолжало плыть мимо них.

* * *

Я не помню, кто первым произнес эти слова. Но кто-то должен был это сказать, ведь вскоре нам всем стало все ясно. Может, это была Алекс; пусть будет так, пусть эти слова принадлежат ей.

– Он не придет, да? – сказала она. Это был даже не вопрос.

Возможно, это была Алекс. Внезапно наступила определенность, и мы вряд ли могли что-то изменить. Но полное осознание пришло лишь потом; поначалу мы просто поняли, что Мартин не придет. Дальше мы не заглядывали. Мне кажется, мы ждали, что он придет рано утром на следующий день, когда уладит дела, которые его задержали. Поначалу мы думали именно так.

Потом кое-кому из нас пришло в голову, что это и есть драматический элемент плана Мартина, что в этом и кроется розыгрыш с Ямой. И кое-кто очень обрадовался, что так легко сумел разгадать, что пряталось под безобидной с виду шуткой.

И когда пришел час сна, мы уснули. Сон – интересное время, ведь все преграды во сне рушатся; страхи и фантазии, даже те, от которых мы защищены во время бодрствования, разгуливают на свободе. Той ночью мы спали, и во сне к нам пришла другая определенность. И с ней – первобытная боязнь темноты.

Я не помню свои сны. Как и многие из нас. И возможно, во сне я была счастлива и беззаботна; я не знаю. Но помню, как я долго лежала и не могла уснуть, и темноту Ямы то и дело прорезали звуки ночных кошмаров тех, кто спал рядом со мной.