Текст книги "Все моря мира"

Как и тот ашарит – такая ирония, – которого поспешно привели во дворец, когда высокопоставленный священнослужитель предложил патриарху вызвать его, чтобы убедиться в правдивости невероятных утверждений купца-киндата насчет этой книги.

Они ждали его. Рослые слуги подали вино. Опять возблагодарили Джада за смерть Зияра ибн Тихона. Верховный патриарх возглавил чтение молитв. Ления наблюдала, как Рафел безупречно выполняет обряды джадитов. Она уже видела это раньше. Он умел принимать самые разные обличья. Она думала об этом, опускаясь на колени и поднимаясь, нараспев произнося слова, которые помнила.

Когда молитвы закончились, она встала, все они встали.

Вероятно, думала она, лежа в ванне, она изменила жизнь Рафела, когда убила аль-Сияба, забрала бриллиант и книгу, а потом выследила и прикончила шпиона у дома Раины Видал. Но тем, что он сделал в том доме, и сегодня, здесь, он тоже навсегда изменил ее жизнь. Снова.

Во дворце объявили о приходе ученого ашарита. Он вошел, преклонил колени, коснувшись лбом мраморного пола. Потом пленник – его звали ибн Русад – осторожно встал, держась на предписанном расстоянии от патриарха. Ему велели осмотреть книгу, поданную ему дворецким, и сказать, что ему о ней известно.

Он взял ее, открыл. Уставился на нее.

Ления увидела, как у него затряслись руки. Он открыл рот, потом закрыл его. Покачнулся, еле устоял на ногах. Было очевидно, что ему хочется снова упасть на колени, но он боится это сделать.

Это было очень убедительно. Это сыграло решающую роль.

Он заявил, с трудом выговаривая слова, что это действительно первый экземпляр «Пролога к знанию» ибн Удада, коварно похищенный несколько лет назад из Хатиба на востоке. Наверное, самая ценная книга в ашаритском мире, не считая ранних копий священных текстов.

Это, сказал он прежде, чем кто-то взял из его рук книгу, опасаясь, что он ее уронит, самая ценная книга, к которой он когда-либо прикасался.

Верховный патриарх Джада велел своему казначею вручить соответствующий щедрый подарок двум посетителям дворца за то, что они принесли ему этот очень ценный и неожиданный трофей.

По-видимому, именно так поступали в подобных случаях.

Соответствующий подарок Рафел и казначей обсудили перед тем, как они покинули дворец. Фолько д’Акорси изъявил желание присутствовать при их беседе. Рафел сообщил Лении, что д’Акорси ничего не говорил, просто наблюдал и внимательно слушал. Его присутствие, полагал Рафел, имело большое значение. Казначей не слишком упорно торговался. Как он мог, под взглядом правителя Акорси?

Возможно, потому, что Ления была возбуждена и немного потрясена, лежа нагая в роскошной, горячей, приятно пахнущей ванне и предвкушая хороший ужин, когда она поднялась, оделась и спустилась вниз, она вдруг на мгновение представила себе, каково было бы заниматься любовью с Фолько д’Акорси.

Не в качестве награды для него – она не воображала себя достойной наградой – или даже награды для самой себя. Ничего такого.

Это была фантазия, вспышка физического желания.

Она не позволяла себе ничего подобного большую часть своей жизни.

Палаццо Сарди в Родиасе находилось совсем недалеко от менее внушительного палаццо Фолько.

Направляясь на ужин во дворец, Антенами Сарди остановился, повинуясь какому-то внезапному наитию: ему не давала покоя некая мысль. Он велел одному из помощников постучать в дверь дома д’Акорси. Он опаздывал, как обычно, и предположил, что Фолько уже ушел. Антенами выбрался из паланкина и подождал, пока дверь откроется.

Насчет д’Акорси он был прав. Дворецкий это подтвердил. Однако он хотел видеть не Фолько.

Он попросил узнать, не соблаговолит ли женщина-купец по имени Ления Серрана уделить ему немного времени.

Она спустилась по лестнице через несколько минут. Ее короткие темные волосы выглядели мило растрепанными и влажными после ванны. Дворецкий проводил их в приемную в передней части дома и спросил, не желают ли они вина. Антенами ответил «да», женщина отказалась. Ей следовало согласиться, раз согласился ее гость, но он полагал, что она не знакома с такими выражениями учтивости.

Они стояли в неловком молчании, пока не вернулся дворецкий с подносом и вином для Антенами. Он подал его и вышел, закрыв дверь. Антенами отметил, что бокал сделан из стекла, по новой моде. Катерина Риполи, жена д’Акорси, славилась своим вкусом.

Он взял бокал и поднял его, салютуя женщине. Она была высокой, со стройными бедрами, широко расставленными карими глазами и большим ртом. Прямой взгляд. Подобающая случаю одежда. Он догадался, что об этом позаботился Фолько. Она не относилась к тому типу женщин, который предпочитал Антенами, но на нее приятно было смотреть. Однако он, конечно, пришел сюда не поэтому.

– Зачем вы хотели меня видеть, мой господин? – спросила она.

В этом она тоже проявила прямоту. Сарди из Фиренты не были правителями, но люди обычно обращались к ним именно так, он привык к этому. Достаточно привык, чтобы распознать даже скрытое неуважение.

Ления представления не имела, зачем этот человек пришел к ней. Это ее тревожило. Ее тревожило само пребывание в Родиасе. В этом городе было слишком много власти. Она с нетерпением ждала тихого ужина с Рафелом. Поскольку д’Акорси ушел во дворец, у них будет возможность поговорить о том, что произошло сегодня.

Вместо этого… к ней явился один из Сарди. Тоже представитель власти.

Он улыбнулся. Антенами Сарди казался мягким, доброжелательным человеком. Но Ления знала, что никто не доверяет этому семейству, так же как никто не доверяет Совету Двенадцати в Серессе. Или высшим священникам, если уж на то пошло. В мире вообще мало доверия, подумала она.

– Я просто хотел узнать, – сказал он, – мне кое-что пришло в голову. Из-за лошадей, которые… словом, из-за лошадей. Ваше имя не назовешь необычным, но я веду дела с человеком по фамилии Серрана, и я… я заинтересовался.

– Ведете дела? – услышала она свой голос, но сердце ее уже быстро забилось. Мир способен атаковать тебя, устроить засаду. На твоей ферме. На утреннем базаре. В палаццо в Родиасе. Действительно где угодно.

– Он разводит лошадей. У меня есть великолепный жеребец, моя радость, Филларо, и мы скрещивали его с кобылами синьора Серраны, с хорошими результатами.

– Я ничего не понимаю в лошадях, – ответила она.

Антенами Сарди весело улыбнулся:

– Жаль, но дело не в этом. Просто я подумал, не родственник ли он вам.

– Я в этом сомневаюсь, мой господин.

– Он родом с юга и даже немного похож на вас лицом, я понял это, когда увидел вас вблизи, хотя он невысокий, крепкого телосложения мужчина, а вы весьма высоки для женщины, синьора, если мне позволено будет так сказать. – Он опять улыбнулся.

Ления поймала себя на том, что неотрывно смотрит на него. Ей казалось, он способен услышать, как бьется ее сердце. У нее внезапно закружилась голова. Ее охватил страх.

Она прокашлялась и спросила:

– Где вы ведете дела с этим человеком?

– В Бискио. Его ранчо и конюшни расположены у городских стен. Его зовут Карло. Карло Серрана, конечно. До того как он прекратил участвовать в скачках несколько лет назад, он был самым знаменитым наездником на гонках в Бискио. Он побеждал много раз! Я присутствовал на его последних скачках, и это было поразительно… Синьора! С вами все в порядке? Пожалуйста! Позвольте мне…

Она позволила ему помочь ей сесть на мягкую скамью. Она нуждалась в его помощи. Ей стало трудно дышать. Сарди позвал дворецкого, который быстро явился. Она отказалась от вина, от воды, от еды. Сказала, что с ней все в порядке. Но это было не так.

Антенами рассыпался в извинениях, распрощался. Женщина явно не хотела, чтобы он задерживался, и он опаздывал на пиршество. Его пронесли по ветреным улицам Родиаса до дворца. У него не было возможности поговорить с кузеном с глазу на глаз. Еда, вино и представление оказались отличными.

Разговор с этой женщиной-купцом прошел так странно, думал он позже, вернувшись в собственное палаццо. Он был недоволен собой. Он расстроил ее своими расспросами, хотя вовсе не намеревался этого делать. Ему было просто любопытно. Он подумал, что это может оказаться приятным совпадением, открытием.

По убеждению Антенами, почти во всем, что ты можешь сказать людям, таятся подводные камни. Поистине достойно удивления, что иногда возникает дружба, что деловые связи иногда бывают успешными! Или любовь. Женщина, которую он любит, живет в другой стране.

Утром он наконец получил возможность побеседовать с кузеном. Как и ожидалось, беседа оказалась безрезультатной. Несмотря на горячие заверения Верховного патриарха в его любви и благодарности семье, он ясно дал понять, что не намерен отменять запрет на захват Бискио. На то есть много причин, сказал он.

Называть их он отказался. Как и ожидалось. Они обменялись подарками и объятиями, и Антенами покинул дворец. Он подумал, что мог бы попытаться вести себя более сурово, но был уверен, что все равно ничего бы не добился, а возможно, эффект оказался бы противоположным. Когда он вернулся домой и рассказал об этом отцу, тот, внимательно его выслушав, согласился.

В любом случае не в характере Антенами сурово вести себя с людьми.

Возможно, это слабость.

Ления ни на мгновение не усомнилась в том, что это ее брат. Не было никаких причин для такой уверенности, но она была уверена. Карлито жив.

Она испытала ужас. Радость, да, да, конечно, – и удивление. Но в основном… ужас.

Большую часть жизни она прожила рабыней, вынужденной делить постель с ашаритом, когда он того желал. Доступной для его друзей, если бы он этого захотел. Многие рабовладельцы обращались так с принадлежавшими им мужчинами и женщинами. Почетный гость в вашем доме? Вы предлагаете ему на ночь рабыню или раба. То, что ее хозяин этого не делал, было просто случайностью. И не помешало ей убить его.

После ухода Сарди она сказала дворецкому, что выпьет бокал вина. Это не помогло.

В комнату вошел Рафел. Она увидела на его лице озабоченность, как только он взглянул на нее. Неужели это так очевидно? Она хотела встать и произнести несколько слов, обычных слов, чтобы показать, что с ней все в порядке. Вместо этого она заплакала.

Он быстро подошел, опустился на колени на ковер рядом с ней. Наверное, ему больно, подумала она, у него больное колено. Он взял ее за обе руки. Она позволила ему сделать это. Он ничего не говорил. Она продолжала плакать, беззвучно, открыто, слезы невозможно было остановить. Такое тяжелое чувство.

– Мне придется уехать из Батиары, – наконец сумела произнести она. – Я больше никогда не должна сюда возвращаться.

Рафел бен Натан, ее партнер, ее друг, ее единственный друг, смотрел на нее, стоя рядом с ней на коленях. Он надел дорогую одежду, заметила она.

Он тихо сказал:

– Конечно, мы можем уехать. Можем теперь делать все, что ты захочешь, Ления. Все изменилось. Но… ты мне расскажешь почему?

Видимо, иногда тебе это необходимо. Она рассказала ему почему.

Он не отпускал ее ладоней. Она не отнимала их у него. Она была не против, чтобы он их держал.

Никто, думал Рафел бен Натан, не может до конца понять горе другого человека. Особенно такое глубокое, давнее горе. Он поддерживал беседу тем вечером во время ужина в доме Фолько д’Акорси. Их двоих обслуживало четыре лакея. Он вызвал некоторую неловкость, когда отверг попытку усадить их на противоположных концах стола. Пришел дворецкий, извинился и непринужденно распорядился переставить тарелки и бокалы. Рафел усадил Лению во главе стола; сам сел рядом с ней.

Вино было замечательное. Он проследил, чтобы она выпила еще немного. И чтобы поела, хоть чуть-чуть.

Для него самого, если бы он узнал, что брат, которого считали мертвым, возможно, все-таки жив, это тоже стало бы источником сложных чувств. Потому что у него действительно был пропавший – или умерший – брат. И двое его детей, которых Рафел обеспечивал. Собственных детей у него не было. Горе другого рода. Кое-кто из изгнанных киндатов быстро произвел на свет полдюжины отпрысков после высылки из Эспераньи. Потребность заявить: «Мы все еще здесь, в этом мире».

Горе и утраты по-разному действуют на разных людей, так же как страх, или страсть, или жадность. Или любовь. Так же, как все остальное, в самом деле.

Он думал об этом, пока рассказывал ей, куда, по его мнению, им следует – хотя бы для начала – вложить часть их теперь значительного состояния. Она, разумеется, может сама принимать решения, сказал он. Это всего лишь его мысли, сказал он. Он продолжал говорить. Рассказал ей, как собирается перевести часть денег семье Газзали аль-Сияба от его имени. Он знал, как это сделать. Он уже давно занимался торговлей. Моряки умирают, и ты переводишь последнюю зарплату их семье, если ты порядочный и честный человек.

Он старался быть таким. Порядочным и честным. Отчасти потому, что такова была его природа, отчасти из-за убеждения, что репутация важна. Существовала поговорка, что киндаты должны быть вдвойне порядочными, чтобы люди считали их хоть наполовину таковыми. Такова истина: их слишком мало.

Можно было сказать, что Ления, теперь уже не Надия, вернулась домой, в Батиару. Пусть не на семейную ферму, но к своим единоверцам, в места, где она и ее предки, вероятно, жили очень давно.

Но она только что сказала, что ей необходимо уехать. И он не помнил, чтобы когда-нибудь видел ее плачущей. Это было связано с тем, что ее брат, вероятно, жив. Он старался понять. Но его не похищали корсары и не продавали в рабство, не принуждали перейти в веру Ашара, им не владел человек, который мог сделать с ним что угодно, как было с ней.

Ее брат, сказала она в приемной, может желать лишь ее смерти. Из-за позора, который она навлекла на их имя. Рафел сразу же начал возражать, оспаривать это. Сказал, что он с ней совершенно не согласен.

Ее взгляд заставил его замолчать.

Он не женщина, подумал он. Он не жил в том мире, в котором живут женщины. Он не знал ее брата. Она тоже его не знала. Он сказал ей это, сделав еще одну попытку.

– Ты говорила, что он был ребенком! Младше тебя. Кто знает, каким человеком он вырос? Если это он. Не будь столь уверена, что он не обрадуется, когда увидит тебя! Ления, – прибавил он, – я бы обрадовался.

Она покачала головой:

– Ему захочется, чтобы я умерла тогда. Он должен был все эти годы молиться, чтобы меня убили или чтобы я себя убила и чтобы моя душа нашла свет Джада.

– Ему еще не было десяти, – снова сказал Рафел, чувствуя себя беспомощным перед лицом горя.

Они снова сидели в комнате для приема гостей, у очага. Над ним висел портрет молодой женщины с рыжими волосами, стоящей у окна, на фоне холмов, виноградников, далекого города. Он был хорошо написан, насколько Рафел мог судить. Он не был экспертом. У женщины было сильное, умное, уверенное лицо. У пояса висел кинжал, и он подумал, что это необычно. Он не знал, кто она и кто написал ее портрет.

Ему опять пришло в голову, что денег у него теперь более чем достаточно и он может уйти на покой, не выходить больше в море, финансировать путешествия других купцов по Срединному морю или по суше, если захочет. Или стать страховщиком. Он может это сделать. Можно заработать много денег на страховании судов и сухопутных караванов, если владеешь информацией и умеешь обращаться с цифрами. Он мог бы приобретать такие картины, как эта, научиться разбираться в них, правильно видеть их, знакомиться с художниками. Мог бы иметь собственную стеклянную посуду, подобную бокалу, который сейчас держит в руке. Пить такое вино, как в этом бокале.

Он мог бы забрать к себе детей и их мать. Или переехать в Марсену, где жили они. Это прекрасное место для жизни, если выбирать из джадитских городов.

Он мог бы снова жениться.

Но… идея о городе, о доме, о том, чтобы осесть? Выстроить остаток своей жизни? Где должен находиться этот дом, в мире Ашара или в мире Джада? Где безопаснее? Существует ли вообще безопасность? Интересно, что сказала бы Раина Видал.

Он услышал, как слуга открыл входную дверь палаццо, а минуту спустя к ним вошел Фолько д’Акорси.

С предложением. Кратким. Почти без преамбулы после приветствия.

Ления согласилась, как только поняла, о чем он говорит. Рафел тоже, задав несколько вопросов и получив ответы на все.

Позднее он так и не смог объяснить себе, почему согласился. В тот момент это не было очевидно.

Жизни меняются, совершают повороты, вращаются вокруг мелочей, случайных совпадений. Мы идем в одном направлении, а потом… уже нет. Иногда по причинам, которых не понимаем, даже если по природе своей склонны оглядываться назад.

Но он ответил «да» Фолько д’Акорси в тот вечер, сидя у очага, держа в руке бокал с вином, под портретом женщины с рыжими волосами.

Они так и не нашли галеру, на которой Зияр ибн Тихон отправился в рейд на Соренику. В рейд, который закончился его гибелью.

Айаша ибн Фарая, чей выдающийся отец уже давно пиратствовал вместе с братьями и был третьим после них человеком в Тароузе, оставили у стен Сореники вместе с лошадьми утром в день намеченного похищения.

Он ждал с ними один в роще к северо-востоку от города. Это место выбрал не он. Его впервые взяли в рейд, он был слишком молод и не имел ни влияния, ни права голоса. Он находился здесь только благодаря отцу и понимал это. Одолжение со стороны Зияра. Он был обузой. Он это чувствовал. Мысль о том, что он может совершить промах, приводила его в ужас.

Он должен был сторожить лошадей на месте, выбранном другими, и оставаться незамеченным с дороги, ведущей в город. Должен был держать коней наготове, чтобы быстро умчаться, когда Зияр и другие вернутся с женщиной, которую они собираются захватить здесь, совершив подвиг, который, как ему сказали, их прославит. Весь мир узнает об этом!

Он тревожился. Конечно, тревожился. Но в роще было тихо, и ему поручили несложное задание. Единственной трудностью было заставить лошадей не шуметь. Для этого имелся овес. Его нужно было скармливать тем лошадям, которые вели себя беспокойно. Айаш так и делал.

Прошло какое-то время. Солнце поднялось, начало опускаться. Они должны были вернуться раньше. Ему велели ждать их к середине утра. Его беспокойство нарастало.

Айаш подполз ближе к дороге через подлесок. У него был острый слух – он послушает, о чем говорят люди, и, может, услышит намек на то, когда вернутся налетчики.

То, что он услышал, то, о чем говорили мужчины и женщины, было ужасно! Это была катастрофа!

Зияр ибн Тихон мертв, кричали люди, выходящие за ворота. Они кричали это тем, кто направлялся в город. Была совершена попытка захватить одну женщину! Но великий правитель Фолько Чино д’Акорси находился в Соренике и сорвал эту попытку! Он сам убил негодяя-корсара. Господь сотворил чудо! Люди смеялись и плакали от радости.

Айаш почувствовал, как его живот скрутило от ужаса. Ему внезапно стало необходимо освободить кишечник. Он отполз назад и сделал это среди деревьев. Он обливался потом, чувствовал себя больным. Что теперь делать? Он понятия не имел! Что, если эти люди ошиблись? Что, если все это… уловка, чтобы заставить его покинуть это место?

Нет, этого не может быть. Они не знали, что он здесь!

Ему нужно подумать!

Что сделал бы отец? Он бы поехал к галере, подумал Айаш. Галеру и людей на ней необходимо спасти и нужно известить Тароуз! Ему пришла в голову мысль: джадиты знают, что где-то здесь стоит галера! Как иначе Зияр прибыл бы сюда? Они будут ее искать! Может, уже ищут!

Он оценил ход своих мыслей, как учил его отец. И решил, что он верен. Он оставит здесь всех коней, кроме одного, на тот случай, если это какой-то коварный заговор тех людей, которых он подслушал, или ошибка, по воле Ашара и звезд. Он оставит их, чтобы у Зияра были лошади для бегства, если он жив. Айаш поскачет к кораблю так быстро, будто за ним гонится злобный джинн. Возможно, так и есть!

В тот момент, когда он отвязывал одного коня от остальных, – некоторые ржали и фыркали при его приближении, – Айаш ибн Фарай услышал шорох в роще. Он резко обернулся. Сердце его остановилось, так ему показалось.

– Кто ты? – спросил какой-то мужчина. Он походил на фермера или на сына фермера. Одного возраста с Айашем, даже моложе. Он не выглядел испуганным, просто любопытным.

Айаш немного понимал язык Батиары. Говорил на нем ужасно плохо. Его отец был родом из восточных земель: родился джадитом, ушел в море, как почти все тамошние жители, оказался среди ашаритов и стал корсаром, как многие.

Внешне Айаш мог сойти за уроженца Батиары – если ему не приходилось говорить.

Он что-то проворчал в ответ, продолжая отвязывать нужного ему коня. Руки у него дрожали.

– Много лошадей, – сказал мальчик.

– Лошади, – пробормотал Айаш. – Да.

– Почему так много?

Он не ответил. Он уже почти отвязал коня. Несколько других сейчас били копытами, еще больше испуганные присутствием нового человека.

В роще уже не было тихо.

– Твой кинжал! – вдруг воскликнул мальчик. – Ты с корсарами!

Айаш выругался. Его кинжал был изогнутым. Конечно. Он же из Тароуза. Его отец – командир у братьев ибн Тихон! Он участвует в своем первом рейде!

Мальчик повернулся, чтобы убежать, предупредить людей.

Айаш бегал быстро. Он догнал мальчика, он выхватил свой изогнутый кинжал, он вонзил его мальчику в спину, выдернул и опять вонзил в то самое место, которое показал ему отец, когда учил, как вернее всего убить человека сзади.

Он убил этого человека сзади. Посмотрел вниз, на этого джадита. На этого мальчика. Нет. На этого мужчину. Это мужчина, сказал он себе, не мальчик.

– Зачем ты пришел сюда? – тихо воскликнул он на ашаритском. – Зачем заставил меня это сделать?

Спотыкаясь, он отошел в сторону, и его стошнило на корни ясеня.

Его первое убийство. Этот мальчик. Этот мужчина, опять сказал он себе. Он убил только для того, чтобы спасти собственную жизнь и, возможно, жизни многих других людей. Чтобы сообщить о случившемся домой, в Тароуз!

Он оставил тело там, где оно лежало. Ему не хотелось прикасаться к нему, но он это сделал. Нашел старый нож у пояса. Забросил свой клинок, который выдавал его, подальше в лес. Ему казалось, что он выбрасывает всю свою жизнь до этого момента.

Он отвязал коня и забрался в седло. Он плохо управлялся с лошадьми – у него почти не возникало такой необходимости, – но часто ездил на верблюдах и на мулах и надеялся, что этих навыков будет достаточно.

Он не двинулся на юг, к оживленной дороге. Через эту рощу шла тропинка на север. Она была частью их плана.

Она соединялась с другой тропой, по которой они добрались сюда от галеры. По ней он поскакал быстро. Тропа стала шире, превратилась в дорогу. Он увидел на ней двух человек, идущих навстречу. Они посторонились, как делают все при встрече с всадником. В полях работали люди. Был посевной сезон.

Он скакал, сосредоточившись на этом. Скакал так быстро, как осмеливался. Его все еще тошнило. Он подумал, что его опять может вырвать. Это убийство. И то, что, по-видимому, произошло в городе. Катастрофа.

Зияр погиб? Невозможно. Ашар не допустил бы этого. Что случилось с теми, кто был там вместе с ним? Что станет с Айашем ибн Фараем?

Что скажет его отец?

Он все же добрался до поросшей соснами береговой полосы, куда они вытащили три маленькие лодки, на которых приплыли. И которые должны были снова доставить их на корабль вместе с женщиной. Галеру поставили на якорь на некотором отдалении – предосторожность на случай, если понадобится быстро уходить.

Джадитов поблизости не оказалось, это место никто не обнаружил, лодки были на месте.

А галера – нет.

Айаш обвел взглядом море. Пусто. Галера должна была уже вернуться из рейса на север за едой и водой, который она совершила, высадив вчера их команду на берег.

(Ночью дул встречный ветер, и на восходе тоже. Галера не могла развить большую скорость, двигаясь на юг, под парусом или на веслах, и обходя опасные рифы. Она задержалась.)

Айаш остался на берегу. Он сел, обхватив руками согнутые колени. Он уже проголодался. Он заставлял себя не плакать. В какой-то момент он услышал за спиной шум, и его охватил еще больший страх. Это дровосеки работали среди сосен, но он этого не знал. Он боялся, что эти люди спустятся на берег. Увидят лодки. Увидят его.

Что сделал бы его отец? Он не знал!

Айаш оставил коня привязанным к дереву, оттолкнул одну лодку от берега и начал грести, неуклюже, потому что лодка была слишком большой для одного человека. Но он все же уплыл на ней дальше в бухту. Привел ее туда, где, как он помнил, раньше стояла на якоре галера. Или ему казалось, что помнил. Он не был уверен. Он ждал там, в море, один. Греб, чтобы оставаться на месте, чтобы его не отнесло обратно к берегу. Его мучили голод и жажда. Он чувствовал себя больным. И ему было очень страшно.

Он все время смотрел на север, дырявил взглядом ветер, как гласит поговорка. Галера не появлялась. Она должна была быть здесь. Но ее не было. Солнце село, потемнело небо, появились первые звезды Ашара, подул ветер. Айаш с жаром произнес вечерние молитвы. Он понял, что ночью не сможет увидеть приближение судна. На галере не зажгут огней. Они его не заметят.

Он не знал, что делать.

Арсений Каллиник не понимает, почему он парит в воздухе над своим телом и смотрит сверху на себя, лежащего в палаццо в Родиасе, вдали от дома, и на вскрытые вены на своих запястьях.

Он знает, что умер, убил себя, что считается грехом во многих религиях, в том числе в его собственной. Хотя в некоторых текстах сказано – и он изучал такие тексты, – что это приемлемо при определенных обстоятельствах, в том числе ради спасения других людей. Или, для некоторых людей в древности, когда пострадала честь. Действительно, были времена, когда честь ценилась гораздо выше, чем теперь. Он писал работы на эту тему. Мог бы процитировать сам себя. У него всегда была хорошая память. Он помнил много древних текстов.

Я остался ученым даже после смерти, думает он. Как полезно.

Неужели после смерти можно иронизировать?

Каллиник, философ и лингвист, бывший учитель детей императора в Сарантии, входивший в круг мыслителей и художников матери императрицы, человек, широко известный на востоке, смотрит сверху на лужу крови, растекшуюся вокруг него на полу его комнаты, и решает, что, поскольку он сейчас иронизирует, это действительно возможно и после смерти. По крайней мере, короткое время. Пока ты паришь вот так. Это парение, это зрелище самого себя, неожиданно.

Он хотел бы описать это открытие в своей работе, если бы… если бы не очутился здесь. Где бы это «здесь» ни было. И продолжая эту логическую игру: если бы он не очутился здесь, то не сделал бы это открытие, а следовательно…

Вопросы, скорее подходящие живому человеку.

В жизни он закончил свой путь в Батиаре – обломок, выброшенный морем на берег к невежественным западным людям, которых возглавляет необразованный Верховный патриарх, недостойный ни этого титула, ни уважения. Совсем не похожий на их Восточного патриарха до падения Города. Человека, знакомством с которым Каллиник гордился и которого любил.

Падение. Оно так много изменило, так много разрушило.

В том числе жизнь Арсения Каллиника, хотя едва ли это имело большое значение.

Он повиновался приказу императора и вместе с матерью-императрицей на одном из последних кораблей покинул Сарантий. Прибыл сюда, в Родиас. Где, по крайней мере, были библиотеки и какие-то ученые. В том числе подобные ему, высланные, потерянные, уничтоженные – так же, как был уничтожен их мир.

С тех пор прошло больше четырех лет. В глубине души он понимал, что горечь жизни в изгнании никогда не пройдет. Горечь хлеба, испеченного иначе, иных молитвенных обрядов, иных изображений бога на полотнах, на куполах, на медальонах. Жизнь среди людей с такими незрелыми, легкомысленными представлениями о надлежащем поклонении святому Джаду. У него на родине в таких вещах разбирались. Они горячо обсуждали вопросы веры, со знанием и страстью.

Здесь говорят главным образом о том, какие вина самые лучшие, кто из командиров наемников самый могущественный, кто из художников-портретистов самый востребованный.

И о куртизанках. Они много говорят о куртизанках и проститутках.

Он понимает, задержавшись в этом странном месте, в эти мгновения после смерти, что часть его умерла, когда он оказался на чужбине после падения Сарантия.

Он пытался построить здесь жизнь. Принял покровительство Ансельми ди Вигано, довольно умного человека – для аристократа и жителя запада. Он трудился над собственными произведениями, несмотря на отсутствие своей библиотеки, а также над проектом ди Вигано, словарем ашаритского, тракезийского и киндатского языков, целью которого было помочь будущим ученым и читателям понимать священные, философские и медицинские тексты или великие тракезийские трагедии, написанные две тысячи лет назад. Произведения, дорогие его сердцу. Тому, что раньше было его сердцем. До изгнания. До смерти.

«Для совершенствования тех, кто придет за нами», – торжественно сказал тогда ди Вигано.

Эта работа не была тягостной. Он занимался тракезийской частью, конечно, хотя говорил на ашаритском и немного знал язык киндатов, а также несколько других языков – как любой настоящий ученый. По крайней мере, на востоке. В Родиасе это было не совсем так.

А потом, некоторое время назад, ди Вигано привел в свое палаццо нового человека – молодого, глупого, высокомерного (почему эти качества так часто идут рука об руку?) ашарита, которого взяли в плен пираты. Они привезли его сюда, так как думали, что он чего-то стоит.

Им следовало утопить этого тщеславного глупца, к такому выводу пришел Арсений Каллиник.

Ибн Русад был пьяницей, развратником и имел смехотворно преувеличенное мнение о своей мудрости. Поверхностный ум не служит оправданием всем этим качествам! С ним невозможно было работать, но ди Вигано считал его ценным приобретением. Он с самого начала хотел заполучить ашаритского ученого для своего проекта.

Напрасно было объяснять, что этот человек вовсе не ученый. Каллиник пытался, дважды. Каждый раз он встречал отпор, во второй раз резкий: его обвинили в зависти, недоброжелательности, религиозной ненависти.

Что за идея! Завидовать такому… такому человеку! И разве джадит не должен ненавидеть народ, который разрушил Город Городов?

Конечно, он ненавидел этого человека. Их коллега-киндат никогда не высказывал своих взглядов. Он выполнял свою работу, был тихим и довольно способным. Осторожным – как лингвист и как человек. Таким, каким вынужден быть всякий киндат в большинстве случаев. Но Курафи ибн Русад, ашарит, свел Каллиника с ума.

Несомненно.

Потому что сегодня утром, когда молодого человека внезапно вызвали во дворец, оторвав от работы (Почему его? Почему не Каллиника?), и их работа была отложена до следующего дня, Арсений Каллиник подчинился внезапному порыву безумия, посланного богом, и зашел в комнату этого человека, соседнюю с его собственной. (Он был вынужден слушать, снова и снова, как ибн Русад громко прелюбодействует с джадитской женщиной.)