Текст книги "Все моря мира"

Глава VII

В начале второго года в плену в Родиасе, среди людей, которых он в своих записях изображал варварами, Курафи ибн Русад осознал, что его высказывания по этому поводу можно счесть обманом.

Но если его когда-нибудь освободят, получив наконец выкуп, или просто отпустят домой, в Альмассар, нужно, решил он, чтобы заметки, которые он привезет и обнародует дома, были крайне нелестными для тех, кто его захватил и держал в плену.

Да, он вернется в Маджрити и привезет повесть о самом жестоком обращении. Об ужасном голоде, о ночлеге в ледяных комнатах ветреной зимой, о нищенской одежде и кишащем болезнями городе.

Он отпил из бокала глоток вина из какого-то северного района, размышляя об этом. Босиком! Он скажет, что иногда у него не было обуви, он ходил босиком… ночью, когда шел снег!

Куртизанка, которой он отдавал предпочтение, в тот момент надевала на свои босые ноги сандалии. Она не спешила, зная, что ему нравится наблюдать за тем, как она постепенно снова приобретает приличный вид и манеры.

Только что она выглядела совсем иначе.

Разумеется, вернувшись домой, он скажет (если когда-нибудь вернется домой), что женщинам Родиаса ни за что не сравниться по красоте и уму с женщинами ашаритских земель. Они не обладают и долей такого же обаяния и искушенности. Есть разница между тем, что ты думаешь (и что ты делаешь), и тем, что благоразумие требует говорить или писать.

Он забросил свои комментарии к ибн Удаду. По правде сказать, он недалеко в них продвинулся. Проблема была в том, что Курафи не совсем понял первые страницы работы великого человека, и это создавало некоторые сложности при составлении комментария к книге.

Вместо этого он сейчас писал гораздо более личную (и очень драматичную) историю о том, как его захватили в море пираты, как его оскорбляли и избивали, как они плыли к Родиасу по бурному морю много дней и ночей, как он лишь по милости Ашара спасся от гигантских волн, а потом его продали в рабство Верховному патриарху дикарей-джадитов! Развратному, испорченному человеку, чья ненависть к звезднорожденным хорошо известна. Человеку, который поклялся отбить Ашариас, и вернуть ему прежнее имя, и сжечь живьем всех тамошних сторонников истинной веры!

Курафи позволил себе использовать отборные, яркие описания выдуманных пыток, которым его якобы подвергали после прибытия в Родиас. Он утверждал, что стоически выдержал их все, ведь Ашар и звезды, сияющие огни вдохновения, всегда были с ним.

Куртизанка – ее звали Тулия – улыбнулась ему через плечо, выходя из комнаты. Она была не из болтливых. Ему это нравилось – ибн Русад предпочитал говорить сам. Теперь он уже хорошо владел языком Батиары. Вполне посильная задача для такого умного человека, как он!

Его основная задача, хоть он никогда не признался бы в этом дома, была очень интересной. Он работал в красивом палаццо графа Ансельми ди Вигано над словарем для переводчиков, куда входили ашаритский, научный тракезийский и киндатский языки. Ди Вигано, довольно образованный и культурный человек (это наблюдение также не будет изложено в письменном виде), убедил Верховного патриарха позволить ибн Русаду заняться этим трехъязычным проектом. Появление Курафи за год до этого сочли волей провидения: его объявили даром Джада. Верховный патриарх выкупил его у пиратов и отправил к ди Вигано для участия в этой работе.

В первые месяцы ему дали учителя, который обучал его языку Батиары. А также – поскольку это было очевидной необходимостью – доктринам и ритуалам Джада. Через полгода ибн Русад официально стал одним из детей солнечного бога, приняв эту веру во время церемонии в домашнем святилище палаццо Ансельми ди Вигано. Ди Вигано лично поручился за него, что имело большое значение. Важные люди присутствовали на этой церемонии. После нее устроили пиршество.

Курафи не возражал. Что он мог возразить, в самом деле? Кроме того, работы многих ученых и святых людей свидетельствовали, что насильственный переход из веры Ашара не губит душу человека. На это существовал точный аргумент: так как самоубийство – грех, поступок, позволяющий не быть убитым джадитами, оправдан.

Люди регулярно переходили из одной веры в другую по той или иной причине. Киндаты и джадиты в Маджрити все время так поступали. Прежде всего, переход в иную веру спасал тебя от выплаты подушного налога с еретиков.

В одиночестве Курафи продолжал молиться Ашару и звездам, соблюдая осторожность. Не так давно один из придворных чуть было не застал его стоящим на коленях. После этого он больше не опускался на колени во время молитвы и молился молча.

С самого начала он обедал в хорошем обществе. Стол у ди Вигано был превосходный – опять-таки об этом он не станет упоминать в своих описаниях. Курафи сидел за одним столом с учеными, дипломатами, высокопоставленными священниками и умными женщинами. По крайней мере две из этих женщин были поэтами, такого в Маджрити не случалось. У него была собственная спальня, зимой ее обогревали жаровни. У него был слуга. Ему предложили удовлетворять свои желания с куртизанками, рекомендованными (и оплачиваемыми) управляющим Вигано. Он мог гулять по улицам и площадям Родиаса когда ему заблагорассудится, мимо и среди развалин и монументов Древних, которые здесь встречались повсюду. Родиас когда-то явно был гораздо более густонаселенным городом, чем сейчас. В Альмассаре теперь живет больше людей, говорил себе Курафи. И в Тароузе. И в Абенивине. Во всех этих городах! Он был совершенно уверен, что это правда. Когда он выходил из дома, его сопровождали два вооруженных человека. Для его безопасности и… все-таки он был здесь пленником.

Не то чтобы он мог сбежать, даже если бы эта мысль пришла ему в голову.

Его письменный труд был рассуждением (ему нравилось это слово) именно на эту тему: пленение и жизнь на чужбине, их отравленные плоды. Как вынужденное отдаление от родной земли со временем может поставить на душу клеймо железом. Он не был уверен, что сам придумал эту фразу, но считал это возможным. Он хорошо умел обращаться со словами, это о нем говорили с самого детства.

Курафи считал, что сейчас находится в подходящем месте, чтобы создать труд, который осветит эту тему. Особенно если, как подобает всякому писателю, он позволит себе усилить или выдумать некоторые обстоятельства, чтобы его прозрения стали более понятными для менее образованных читателей.

В целом он был вполне доволен своим положением.

Опять-таки об этом он никому не расскажет, если когда-нибудь вернется домой.

В то утро, когда его вызвали во дворец патриарха, Курафи работал вместе со своими товарищами-переводчиками. Один был киндатом с мягкими манерами, второй – ученым-джадитом. Последний был ожесточенным стариком, который спасся из Сарантия. Они работали над большим проектом, мечтой ди Вигано, – словарем, который должен был связать три языка. Постепенно он начал получать удовольствие от этой работы, несмотря на то что тощий старик из Сарантия вел себя до невозможности высокомерно. Курафи говорили, что таково большинство этих людей, тех, кто приехал на запад после падения Золотого города. Этот человек, решил он, вероятно, был таким и прежде.

Стражники, отправленные за ним, даже не дали ибн Русаду времени, чтобы облачиться в соответствующие одежды. Когда Верховный патриарх Джада, высший священник солнечного бога, желает немедленного присутствия какого-то человека, этому человеку стоит поторопиться.

Курафи не бывал во дворце с тех пор, как его в первый раз привели сюда пираты – небритого, с пятнами соли на одежде – в качестве трофея. Он понятия не имел, зачем его вызывают сейчас.

Не то чтобы он боялся, но у жизни в плену, среди врагов, есть свои особенности, а его вызвали без предупреждения. События в большом мире могут изменить судьбу человека в положении Курафи, и редко в лучшую сторону, но он не знал, что именно могло произойти. Стражники, пришедшие за ним, были очень высокие, совершенно бесстрастные, с оружием. Они всегда носили оружие.

События того дня, которые начались очень далеко отсюда и только теперь докатились до Родиаса, действительно изменили его судьбу, хотя в то время нельзя было сказать, в лучшую или в худшую сторону. Курафи ибн Русад заплакал вскоре после того, как пришел в зал для приемов Верховного патриарха, чем поразил самого себя, потому что эти слезы не имели никакого отношения к его собственным обстоятельствам.

Они плыли вдоль побережья до глубокой гавани города Филонико, который принадлежал к владениям патриарха. Он располагался недалеко, но туда легче было добраться по морю. Они везли тело в гробу, а для трупов скорость имеет значение, хотя д’Акорси и велел обработать останки Зияра ибн Тихона, чтобы замедлить разложение, сопутствующее смерти.

Нельзя же преподнести Верховному патриарху в Родиасе гниющего, дурно пахнущего ашарита. А преподнести его хотелось, очень хотелось.

В Филонико чиновник порта, полный сознания собственной значительности, попытался задержать их для проверки и заполнения бумаг. Ления впервые увидела, как д’Акорси позволил себе проявить гнев – эффект был очень сильным. Когда портового чиновника известили о том, кто тот человек, который так его раздражает, он предпочел сразу же отложить в сторону все анкеты и платежи. Он непрерывно кланялся. Обливался потом.

Он также обеспечил их телегой с парной упряжкой для гроба и предоставил около двадцати лошадей, в которых они нуждались. Большое количество, наверное, это было нелегко, но д’Акорси взял на корабль именно столько людей. В море всегда существовала опасность встретить корсаров, даже у побережья Батиары, даже во время короткого плавания. На другом берегу Сересского моря, дальше к востоку, пираты из города Сеньян в Саврадии постоянно вызывали ярость купцов налетами на торговые суда. Люди из других городов не проявляли особого неудовольствия, если они доставляли неприятности купцам из Серессы.

Они жили в эпоху пиратства. Жизненный факт, с которым приходилось справляться по мере возможностей.

Ления и Рафел отчасти зарабатывали на жизнь таким способом. На «Серебряной струе» имелось шесть пушек. Большое количество для маленького судна. Купцы бесконечно решали, как безопаснее везти товары – по суше или по морю, но это нелегко было рассчитать. Стоимость страховки все время росла, как и ее необходимость.

Ления попросила смирного коня, и его ей дали. Она не боялась лошадей (не очень боялась), просто неуклюже держалась в седле и понимала, что поездка в Родиас будет тяжким испытанием для ее спины и ягодиц.

По дороге она обратила внимание, что у Фолько д’Акорси тоже болит спина. Это было заметно только тогда, когда он садился в седло и спешивался во время полуденных остановок или в конце дня. По гримасе боли, которую он пытался подавить. Жизнь военного, думала Ления, не может не оставить шрамов и боли, а правитель Акорси уже не молод.

Она сознавала, что он тоже наблюдал за ней, пока они ехали. Один раз им пришлось переправляться через весеннюю реку с быстрой, высокой водой, и ей это далось нелегко. Было достаточно сложно просто скакать верхом, не то что усидеть на плывущем коне. У Лении создалось впечатление, что Фолько ее оценивает, и это показалось ей несправедливым. Во-первых, она ни слова не сказала о том, что присоединится к его команде. Во-вторых, ясно дала понять, что не привыкла к лошадям!

Тем не менее д’Акорси оказался на удивление хорошим спутником. Несколько раз он придерживал коня, чтобы поравняться с ней и поговорить о местах, по которым они проезжали, о сражениях, которые произошли там или поблизости, о значении, какое имела эта местность, о важности для Родиаса того порта, из которого они только что выехали. О других вещах, существенных и неважных. Ления гадала, не пытается ли он таким образом добиться ее расположения. Гадала, почему он хочет, чтобы она присоединилась к его команде. Она думала, что есть роли, которые женщина может сыграть, задания, которые она может выполнить для военачальника, а мужчина нет. Возможно, убить кого-нибудь? Он видел, как она орудует ножами.

Она не знала, как бы чувствовала себя, если бы ей приказали убивать джадитов. Ее гнев, очень глубоко укоренившийся гнев, был направлен на других.

Не придавая этому значения, мимоходом, он отрегулировал ее стремена во дворе одной гостиницы, где они остановились поесть и заменить несколько лошадей. Потом, когда они снова сели в седла, показал ей, как использовать бедра и колени, чтобы одновременно управлять конем и облегчить путешествие верхом.

Это немного помогло, хотя мышцы ног все равно болели. Но, по крайней мере, погода была хорошая, и дорога в приличном состоянии. Это был важный для Родиаса маршрут к побережью.

Фолько д’Акорси редко улыбался, но когда улыбался, его лицо становилось совсем другим. Ления не могла вспомнить ни одного знакомого человека, который бы так резко менялся. Она гадала, как он лишился глаза и не появился ли шрам на его лице в тот же день. У тебя вдоволь времени на размышления, пока едешь верхом, весной, мимо полевых цветов, деревьев, покрывающихся молодой листвой, мужчин и женщин, работающих на полях по обе стороны от дороги.

Она изо всех сил старалась не вспоминать о том голосе в ее голове на базаре в Соренике – но ничего не могла поделать с этим воспоминанием, хотя и не была настолько глупа, чтобы отрицать его. Она слышала предостережение какой-то женщины. Неизвестно откуда.

Еще она старалась не слишком много думать о том, что она снова в Батиаре, и о своем доме, в глубине страны, вдали от Сореники.

О доме, который находился достаточно далеко от побережья, чтобы не ожидать пиратских набегов.

Антенами Сарди, младший сын семейства, которому принадлежала власть – реальная, хоть и неофициальная, – во все более набирающем силу городе Фирента, большую часть своих лет жил, как всем известно, довольно рассеянной жизнью. Как и его кузен Скарсоне, теперешний, как это ни поразительно, Верховный патриарх Джада, самая священная фигура их времени. Тот человек, к которому Антенами сейчас приехал с визитом в Родиас.

Столь высоким положением Скарсоне был целиком обязан выдающемуся отцу Антенами, Пьеро, и огромным деньгам, вложенным в осуществление этого проекта. Даже Пьеро Сарди не мог до конца поверить, что они добились успеха, вспомнил Антенами. Инвестиция в случай, так это называл его отец.

Иметь члена семьи на месте Верховного патриарха было чрезвычайно полезно при сложных, изменчивых, часто враждебных отношениях между городами-государствами Батиары. Совершенная непригодность Скарсоне к подобной должности в этом случае не стала препятствием, которое нельзя было устранить с помощью достаточного количества денег, вдумчиво распределенных между набожными священнослужителями, выбирающими нового Верховного патриарха.

Истинное благочестие не было обязательным для нескольких лет пребывания в Родиасе. Вот на что делал ставку Пьеро Сарди. И выиграл.

Однако многое изменилось, когда Сарантий пал под натиском ашаритов. В том числе изменилась цель жизни его племянника Скарсоне. Патриарх был еще молод, еще наслаждался вином и едой и обществом красивых женщин, но падение Города Городов обрушилось на него подобно мощной волне, как он написал своему дяде вскоре после этого.

Антенами читал это письмо. Его кузен и бывший соратник в походах по кабакам и борделям, а ныне их патриарх и самый выдающийся из всех сыновей Джада на земле поклялся собрать армию и отвоевать этот город и насадить на пику голову Гурчу, повелителя османов… именно так поступил этот неверный с последним императором Сарантия.

Название Ашариас нельзя было произносить в присутствии Верховного патриарха. Золотой город остался для него Сарантием. Который они утратили, но должны были отвоевать.

Годы шли, а этого не происходило. Люди, хоть что-то понимающие в этом мире, знали, что этого не произойдет. Собрать армию среди воюющих королей и князей джадитских земель, армию и флот, чтобы плыть на восток и осадить знаменитые тройные стены… нет. Увы, нет. Это невозможно было сделать в том мире, который они знали, как бы Верховный патриарх ни бушевал и ни угрожал.

Они не послали людей защищать город, не так ли? Они не отправят их на выполнение гораздо более трудной задачи – отвоевать его. Скорее уж мир джадитов потеряет еще больше земель, больше городов и крепостей под яростным натиском Гурчу.

Мир изменился, когда пал Сарантий. Они жили в этом изменившемся мире.

Сам Антенами Сарди стал другим за эти последние годы. Не из-за падения великого города – не ему было брать на себя перед Джадом и историей бремя Верховного патриарха, при котором это произошло, – но из-за событий в его собственной жизни и в его семье.

Теперь отец ему доверял, в каком-то смысле это было удивительно. Прежде Пьеро доверял только его старшему брату. Но теперь Антенами приехал в Родиас в качестве посланника семьи, которая ожидала от него здравой оценки ситуации, – всего несколько лет назад это было бы невозможным. Раньше никто не считал, что он способен мыслить здраво.

К сожалению, по его мнению, сейчас было неподходящее время для того, чтобы требовать от кузена изменить его указ, касающийся давнего желания Фиренты завоевать соседний город и прилегающие к нему земли и селения, самым возмутительным образом платившие налоги не ей.

Войны шли повсюду. Армии наемников каждую весну и лето рыскали по Батиаре. Но Верховный патриарх принял твердое (и совершенно несправедливое, по мнению Пьеро Сарди) решение, что его родственники не получат разрешения захватить Бискио. Если они хотят оставаться в свете и под покровительством бога, этого нельзя делать, это нарушит баланс. Любой наемник, заявил патриарх, который возьмет у Фиренты золото за то, чтобы осадить Бискио, будет лишен защиты Джада и его священных обрядов, как и все его солдаты и жители тех городов и селений, которые ему подчиняются.

Это, разумеется, касалось и Фолько Чино д’Акорси, которого семейство Сарди наняло несколько лет назад, чтобы он взял для них Бискио. То была памятная весна. Фолько увел свои войска с поля боя, когда пал Сарантий. И после отказывался участвовать в боях за Бискио. Все командующие поступили так из-за декрета патриарха. Надежда после смерти оказаться в свете у бога глубоко укоренилась в душах джадитов.

Антенами питал теплые чувства к Бискио, он хорошо помнил тамошние знаменитые скачки, но вместе с тем ясно сознавал, какие преимущества даст Фиренте его завоевание. Четыре года назад он бы этого не понял. А теперь понимал.

Потому и приехал, чтобы еще раз поговорить с кузеном и мягко напомнить Скарсоне, как он зажил такой прекрасной и роскошной жизнью в столь красивом дворце. Заставить его, если удастся, снова почувствовать благодарность и преданность семье. Если бы не семья, где бы ты был в этом жестоком мире? Он готов был это сказать.

Но в тот день обстоятельства изменились. Это свойственно обстоятельствам, он знал по собственному опыту.

Кто мог ожидать, что появится Фолько д’Акорси – через день после того, как Антенами прибудет в Родиас, – и что его немедленно примут во дворце? Нет, почему немедленно, можно было понять, учитывая, что речь шла о Фолько, человеке, которого Антенами знал и которым восхищался (и которого опасался, как многие). Фолько был частью воспоминаний Антенами о Бискио. Однажды они вместе приехали в этот город, тоже весной. Если Фирента сумеет изменить мнение патриарха по этому вопросу, его отец захочет снова нанять д’Акорси!

Но что этот человек делает здесь сейчас? Понятно, что его не вызывали сюда. В зале приемов царили беспокойство и удивление. Фолько вошел вместе с двумя купцами: женщиной и… киндатом! Это было очень необычно.

Их имена без энтузиазма выкрикнул церемониймейстер. Антенами готовился серьезным кивком поздороваться с Фолько, но тот еще не заметил его в толпе у помоста.

Вероятно, потому, что он думал о Бискио, потому, что он приехал сюда говорить о Бискио, имя спутницы Фолько привлекло внимание Антенами. В последнее время он стал лучше видеть связь между событиями, обращать внимание на то, что прежде безмятежно пропускал мимо своего сознания. Он пристальнее вгляделся в приезжих. Однако ничего не пришло ему в голову, а ее имя было довольно распространенным.

Фолько приказал внести длинный, узкий деревянный ящик. Он привлек внимание Антенами. Он походил на гроб.

Это и был гроб.

Верховный патриарх Джада не мог бы сказать, что сердится на кузена, но и рад ему он не был. Ему очень нравился Антенами – они вместе проводили памятные ночи, когда были моложе, чем сейчас, – но он хорошо понимал, зачем дядюшка Пьеро прислал своего младшего сына в Родиас, и не был настроен уступать его просьбам.

Он мог бы предложить Антенами остановиться во дворце. Наверное, ему следовало так поступить, но он этого не сделал. Резиденция Сарди в Родиасе была очень хороша, и стоило дать кузену понять, что ему не слишком рады, если он приехал, чтобы просить, уже в который раз, разрешения послать армию в Бискио.

Отказ имел свои причины. Мачера и Сересса упорно противились притязаниям Фиренты, а их мнение было важным. Как и мнение все более уверенного в себе герцога Эрсани на юге, в Касьяно. За этим человеком надо было наблюдать – и не оскорблять его понапрасну. В вопросе о Бискио и об амбициях Фиренты Верховному патриарху было выгодно занять их сторону по нескольким причинам, главным образом финансовым.

Кроме того, хотя в действительности это имело значение только для него, армии Фиренты уже двигались к Бискио, когда все они узнали о падении Сарантия. Скарсоне Сарди был человеком, склонным верить в дурные и добрые предзнаменования, и тот момент был… собственно, сейчас он занимал главное место в его жизни. Ему все еще снились кошмары об этом. И ему почему-то казалось (хотя он никогда этого не говорил), что если он допустит падение Бискио, то никогда не достигнет своей цели – возвращения Золотого города на востоке. Эти две вещи для него слились воедино.

Вряд ли он когда-нибудь сможет отвоевать Сарантий, но мир должен знать, что если этого не случится, то не потому, что Верховный патриарх не прилагал должных усилий!

Прошло несколько лет, но он до сих пор просыпался от этих ужасных сновидений о том, что, вероятно, происходило в стенах города в день, когда армия Гурчу ворвалась в него. В такие ночи тем, с кем он делил постель, стоило больших трудов его успокоить. Некоторым это удавалось лучше, чем другим. Никто не мог избавить его от этих снов.

Патриарх так страстно ненавидел Гурчу Разрушителя, что иногда это шокировало его самого.

Он никогда не был склонен кого-то ненавидеть. Но он отчаянно горевал о том, что Сарантий пал и что именно его будут винить в этом падении – абсолютно несправедливо! Это оказывало пагубное влияние на его жизнь и подвергало риску его душу. И поэтому после смерти он будет лежать, окруженный тьмой и потерянный во тьме, если добровольно позволит дядюшке Пьеро возобновить нападение на Бискио!

А сегодня он получил еще одно предзнаменование: к нему явился военачальник, который отменил атаку своего войска на Бискио в тот год! После падения Сарантия Скарсоне отправил всем влиятельным людям джадитского мира послания о том, что в этом сезоне войны запрещены. Все должны носить траур и добавлять покаянные молитвы в ритуальные песнопения до конца года.

Но Фолько д’Акорси увел войско до этого приказа. Несмотря на то что Теобальдо Монтикола, нанятый Бискио в противовес ему, умер, оставив город беззащитным.

А затем… он гарантировал безопасность города самого Монтиколы, Ремиджио, и его семьи.

Никто не мог этого предвидеть. Она до сих пор действует, эта гарантия, и это до сих пор вызывает тревогу. Любая армия (даже армия патриарха!), движущаяся в сторону Ремиджио, где вдова и брат Монтиколы правят в качестве регентов от имени его маленького сына… кто угодно, приблизившийся к его стенам, вступил бы в схватку с Фолько д’Акорси.

Подобную угрозу нельзя игнорировать. Но можно преобразить ее в нечто такое, что ты уважаешь и поддерживаешь, и известить об этом весь мир. Превратить необходимость в свидетельство твоего собственного благочестия. Он учился это делать, и делал все лучше. Он уже провел здесь несколько лет, не так ли?

Он приказал принять д’Акорси и его спутников – купцов, как ему доложили, никто не знал их имен, – в тот же день, когда они прибыли. Разумеется. Этот человек мог ему понадобиться. Этот человек, вероятно, был ему необходим.

Повинуясь порыву (порывы определяют многое в этом мире), он велел вызвать на эту встречу своего кузена. Он смутно помнил, что Антенами знаком с Фолько д’Акорси. Это было как-то связано с той кампанией против Бискио.

Антенами явился рано, выказав слишком большое рвение. Верховный патриарх тепло приветствовал его, позволил поцеловать свой перстень, а не ступню. Все же это был его кузен, и его отец действительно сделал Скарсоне Верховным патриархом.

Антенами отошел в сторону, как и положено, встал среди высших церковных чинов и придворных, в первом ряду, возле помоста, как и подобает члену семьи Сарди.

Вскоре после этого объявили о приходе Фолько и его спутников.

Они принесли мертвого человека.

Чудесно, чудесно мертвого, вечная слава святому Джаду, дарителю Света, принимая во внимание то, кем этот мертвец оказался.

Фолько д’Акорси сделал все, на что мог надеяться Рафел.

По-видимому, он чувствовал себя в долгу перед ними за то, что они привели его к Зияру ибн Тихону, позволив ему преподнести в подарок Верховному патриарху ашарита, внушавшего большой страх и ненависть, а ныне усопшего, и потребовать все награды, которые могли за это полагаться.

Д’Акорси сохранял серьезность и торжественность, когда патриарх и его двор осознали, кто это такой и как он здесь оказался, а потом начали праздновать смерть человека, который много лет терроризировал Срединное море. Славословия Джаду, богу Солнца, и похвалы правителю Акорси звучали громко и торжествующе. Люди читали и выкрикивали молитвы. Многократно осеняли себя знаком солнечного диска. Такое поведение нельзя было назвать благопристойным.

Скарсоне Сарди (более молодой человек, чем думал Рафел) даже не пытался выглядеть спокойным и рассудительным. Он ликовал. Он сошел с возвышения и уставился на мертвеца в уже открытом гробу. Потом плюнул на него.

Патриарх отдал распоряжение отрезать голову корсара и выставить ее на всеобщее обозрение. Велел насадить голову на пику на внешнем бастионе дворца, чтобы стервятники выклевали глаза. Этот человек в свое время делал более страшные вещи – с живыми пленниками, как говорили. Сарди приказал написать прокламацию о случившемся, прочесть ее по всему городу и разослать с гонцами во все концы джадитского мира.

Утром обезглавленное тело должны были привязать к лошадям и протащить по улицам Родиаса, а потом бросить на поживу псам.

Это не Гурчу Разрушитель, но этот человек был одним из самых опасных его командующих на западе, и Верховный патриарх собирался извлечь из его смерти как можно больше пользы. Именно поэтому д’Акорси прибыл сюда вместе с телом.

И вместе с нами, подумал Рафел.

Труп Зияра ибн Тихона, бывшего правителя Тароуза (наравне с братом), бывшего бича моряков, снова накрыли крышкой гроба. Немногим в их мире удалось прожить, не видя мертвецов, и все знали, как можно использовать их тела или головы, если они были людьми определенного статуса. Не стоило удивляться. Наблюдая за этими проявлениями торжества, Рафел думал, что все же ожидал более достойного поведения. Он спрашивал себя, насколько большое значение имеет в их время достоинство.

Только после того, как тело ибн Тихона унесли и все немного успокоились, д’Акорси снова вышел вперед и объяснил, кто его спутники и почему они здесь. Они хотят предложить нечто важное, сказал он. Нечто такое, что может очень понравиться Верховному патриарху. Он настоял, чтобы они приехали вместе с ним.

Последнее было неправдой: д’Акорси даже не знал, что представляет собой их вторая вещь, – но он оказал им большую услугу. Несомненно, им помогло то, что первые слова сказал крайне довольному Верховному партиарху правитель Акорси в момент триумфа, а не купец-киндат в обязательной бело-голубой одежде.

С самого начала было мало шансов, что они добьются здесь успеха, Рафел понимал это. Но у них действительно были и другие варианты, что полезно, когда ты пытаешься что-то продать.

Он встретил взгляд Верховного патриарха, трижды поклонился, не подходя ближе. Даже целование ступни Скарсоне было для него слишком большой честью. Стоящая рядом Ления тоже поклонилась, как положено. Их одежда была приемлемой, ничего роскошного. Они здесь для того, чтобы кое-что продать, а не для того, чтобы подражать богатым придворным.

Скарсоне Сарди благосклонно кивнул. Пухлый, довольно красивый мужчина, безбородый, с редеющими волосами.

– У вас для меня что-то есть? – спросил он.

Приглашение. В этот момент Рафел бен Натан, родившийся в Альджейсе, в месте, которое когда-то было Аль-Рассаном, изгнанный оттуда и теперь ставший купцом из Альмассара, прочувствовал всю иронию человеческой жизни.

Кто он такой, чтобы стоять здесь? В обществе этих людей? Говорить с самым могущественным человеком джадитского мира? Возможно, думал он, ему следует воспользоваться случаем и попросить Верховного патриарха приказать королю и королеве Эспераньи разрешить киндатам вернуться из ссылки. Он бы наверняка чего-нибудь добился.

– У меня есть книга. – Вот что он произнес.

Позже, вернувшись в скромный, но красиво обставленный дом, который д’Акорси содержал в Родиасе (по-видимому, правителю города, даже небольшого, необходимо было иметь такую резиденцию), Ления лежала в чудесной горячей ванне, пытаясь избавиться от болей в теле после путешествия верхом и осознать то, что произошло во дворце.

Осознать это оказалось сложно. Ее поражало, что Рафел продал бриллиант Фолько за такую сумму. Книга сегодня была продана еще дороже. Книга!

Кажется, Газзали аль-Сияб – которого она убила – не ошибся в том, какую ценность представляет эта книга для знающего человека.

Это подтвердил пленный ашарит, вызванный во дворец, – какой-то ученый. Этот момент тоже был удивительным.

Ванна была глубокая, вода душистая. В комнате вместе с Ленией находилась женщина, специально для помощи во время купания. Это было для нее совершенно новым. Д’Акорси, перед тем как идти на ужин к патриарху, сказал, что на таком порядке настояла его жена, когда они купили и перестроили этот дом. Сейчас Ления чувствовала благодарность ко многим людям. Катерина Риполи была в их числе.