Текст книги "Звездная река"

– Лучше вам не знать, – ответил Дайянь, и это было правдой.

– Цзыо Цзыцзи, – назвался Цзыцзи.

Она посмотрела на него. Цзыцзи прибавил:

– Если мы уцелеем, пришлем вам что-нибудь. Обещаю. Можете доверять хозяину гостиницы. Мы… может быть, мы сумеем помочь Паню. Дать ему лучшую жизнь. Может быть.

– Только ему? – спросила она.

Дайянь это запомнил.

Он не написал отцу. Он не представлял себе, что ему сказать.

Убежав из Чуньюя, они еще несколько дней провели на северном берегу реки. В деревушке к западу от Дицзэна они узнали, что люди из «Цветов и камней» планируют крупную экспедицию. В соседнем озере нашли огромный камень, его хотят поднять со дна и отвезти в Ханьцзинь, в сад императора.

Это будет колоссальное мероприятие, как они узнали.

Дайянь дал денег главному старейшине в той маленькой деревне. Разбойники с болот всегда так делали: деньги шли на облегчение бремени налогов и обеспечивали радушный прием, если придется вернуться.

Старейшина подтвердил кое-что еще: новым главным судьей в городе Цзинсяне, расположенном дальше к востоку по течению реки, действительно был Ван Фуинь, назначенный год назад. Он в этом не сомневался после письма отца.

Это было интересно, вызывало воспоминания. Дайянь думал о том, каким сейчас стал этот человек. Он понятия не имел, что делать с этим знанием. Возможно, если его захватят возле Цзинсяня, ему позволят умереть более чистой смертью?

Они вернулись к реке и переправились через нее с тем же паромщиком, на этот раз ночью – им пришлось ждать на северном берегу, пока утихнет ветер. Нужно доверять паромщику. Звезды ночью, при убывающей луне, светили ярко, резко, их было очень много.

Ожидая у берега реки, они мельком видели лису. Цзыцзи боялся лис. Что-то такое в истории их семьи – кажется, брата деда погубила женщина-лиса. Некоторые мужчины отпускали шуточки насчет ночи любви с «дайцзи», насчет легендарного буйства любовных объятий. Цзыцзи никогда не участвовал в таких шуточках. Дайянь знал, что его сначала даже встревожили рыжие волосы девушки в Чуньюе, но никогда не шутил на этот счет. Некоторые вещи человеку позволено хранить в тайне, даже от друзей.

Они вернулись на болота, и началась весна.

В какой-то момент, когда зима ослабила хватку, наблюдая за журавлями, кроликами, дикими гусями, летящими мимо, слыша первые песни иволг, Жэнь Дайянь понял, что если он что-то и осознал в Чуньюе, это ничего не значит, если ты не предпринимаешь никаких действий в этом направлении. А это будет гораздо сложнее, чем казалось в темном доме на северном берегу.

Он не мог ничего предпринять, не поговорив с Цзыцзи. Их близость с того момента, когда солдат присоединился к ним много лет назад, этого требовала.

И он с ним поговорил, когда они отправились патрулировать однажды утром. Цзыцзи назвал еще пять человек из их сотни, людей, которые, по его мнению, думают так же и готовы пойти на тот же риск.

Дайяню сначала не хотелось их посвящать, потом он решил, что если он это сделает, то должен подумать и об участии других стоящих людей.

Они поговорили с этими людьми поочередно. Все согласились идти с ними.

Они снова переправились через реку в начале осени. Сливы уже давно расцвели и отцвели, затем отцвели и начали плодоносить персики и дикие летние яблони. Дайянь и его люди двигались осторожно – вокруг ездили сборщики осенних налогов. Иногда этих сборщиков хорошо охраняли. Не всегда. Но они не собирались нападать на них. Не сейчас.

Дайянь сказал одному из вожаков на болотах, что едет на север, чтобы снова собрать сведения, и что ему нужно достаточное количество людей, чтобы напасть на одну из групп людей сети «Цветы и камни», если они до сих пор возле деревни, которую он знает. Тот, как обычно, посоветовал ему быть осторожным.

Он уехал. Снова пересек Великую реку с тем же паромщиком, на этот раз теплой ночью, по волнам, под другими звездами, оставив позади эту часть своей жизни, как странный плоский сон о тумане, болотных огнях и о мужчинах без женщин.

Глава 9

Отец Сыма Пэн всегда утверждал, что они являются потомками прославленного поэта по имени Сыма Цянь, но каким образом, он так толком и не объяснил.

Пэн не знает, так ли это. Ей это кажется маловероятным, и ее муж придерживается того же мнения. Ее отец слишком любит вино и склонен делать возмутительные заявления, и не только когда пьян. Люди смеются над ним, но он добродушный и никогда не имел врагов – во всяком случае, они о них не знали.

Оба деревенских медиума спрашивали об этом, каждый в отдельности, когда в семье начались неприятности.

Пэн мало знает о своем предполагаемом предке. В деревне немного книг, и она не умеет читать. Поэзия мало значит для нее. Она любит, когда люди поют в маленьком храме Пути с красивой, выложенной зеленой плиткой крышей, или во время праздников, или когда поют женщины, стирающие одежду в реке. Она плохо поет и слишком часто забывает слова, но она подпевает им в дни стирки. С пением время проходит быстрее.

Ее старшая дочь хорошо пела, чистым, ясным голосом. Как храмовый колокольчик – так часто говорили у реки. Пэн это помнит. Послушная, услужливая была девочка – до того, как в нее вселился демон и жить стало плохо.

Теперь хорошая семья из деревни Дицзэн, которая согласилась женить на ней старшего сына, расторгла помолвку. Может быть, Чжили и ее младшая сестра теперь никогда не выйдут замуж.

Сыма Пэн почти каждую ночь плачет, пока не уснет, часто рыдает и днем, когда остается одна. Ее муж ходит по деревне и по полям с отяжелевшими плечами и лицом, похожим на каменистую землю. Он избил ее за то, что не давала ему спать по ночам, и избил Чжили от горя и страха.

Возможно, он пытался изгнать из нее демона.

Чжили смеется каждый раз, когда отец ее бьет. Этот смех внушает ужас. Ноги Сыма Пэн отказались ее держать, когда она в первый раз услышала его.

Ни один из двух деревенских медиумов не смог изгнать злого духа из ее тела или объяснить, почему безупречная девушка накануне выгодного замужества и отъезда в Дицзэн оказалась во власти темных сил. Во власти духа, который заставил ее ходить с распущенными волосами и в бесстыдно свободной одежде и говорить ужасные вещи матери и жителям деревни, которые справлялись о ее здоровье.

Им пришлось ее запирать. Она громко смеется в ночной тишине (соседи это слышат!) и потеряла аппетит, даже отказывается от речной форели и рыбных пирожков, когда-то ее любимых. У нее странные глаза и плохой цвет лица.

Пэн боится, что дочь умрет, даже может убить себя.

Она никогда бы не назвала себя умной или храброй женщиной, она – одна из тех, о которых говорят, что ее глаза всегда опущены. Но это была жизнь ее дочери, и поэтому, когда на их базарной площади заговорили о том, что в соседний Дичжэн приехал мастер ритуалов, проводит там обряды и изгоняет духов, Пэн на следующее же утро проснулась рано, до восхода солнца, и пустилась пешком в долгий путь до Дичжэна (он занял большую часть осеннего дня), чтобы поговорить с ним.

Ты родила дочь в этот мир, кормила ее молоком, одевала ее и молилась за нее, наблюдала, как она растет при свете солнца и в дождь. Ты не отвернулась, когда дух из другого мира решил уничтожить ее.

Их собственных деревенских медиумов, соперничающих между собой, объединяло только одно – ненависть к мастерам ритуалов, но Пэн решила в ту ночь, что ей все равно. Пусть они злятся, пусть ее муж злится, когда проснется и увидит, что она ушла. Пусть ее отец будет озадачен, молчалив и пьет еще больше вина. Оба медиума испробовали свои церемонии против одержимости, а Чжили не изменилась.

Вчера она произносила неприличные слова и делала непристойные жесты в присутствии своего младшего брата, стоя перед алтарем предков. Пэн даже не понимала, откуда Чжили узнала такие слова.

У нее было немного денег, которые она заработала шелкопрядением и отложила, спрятала в кувшине в курятнике (иначе их бы уже давно спустили на вино). Она взяла их с собой. Это опасно, конечно. Их хутор и дорога недалеко от Великой реки, и разбойники орудуют на обоих берегах. Она рассчитывает на то, что ее внешность нищенки убережет ее от них.

Разбойники обычно дружат с бедными крестьянами. Взамен те предупреждают их о солдатах, посланных на охоту за ними, сообщают о путешествующих торговцах и иногда дают им кров, хотя это и опасно.

По скромному мнению Сыма Пэн, разбойники с болот за рекой и банды по эту сторону реки менее опасны, чем сборщики налогов из управы Дичжэна или армия, отнимающая мужей и сыновей. И они меньше угрожают их жизни, чем люди из сети «Цветы и камни», которые сгоняют их на тяжелую работу и избивают тех, кто колеблется или пытается спрятаться.

Ее брат умер прошлой весной, еще молодым, упал замертво на лугу, помогая вытащить массивный валун из их озера для любимого сада императора в далеком Ханьцзине.

Никто не выразил сожаления, не выплатил компенсацию. Правительственный чиновник привез труп, рассказал родным, что произошло, потом развернул коня и отправился на поиски новых работников (с ним приехали солдаты).

В следующие дни они забирали еще больше работников из их деревни, вплоть до маленьких мальчиков, пока не вытащили проклятый камень из озера и поставили его на бревна, чтобы катить к реке и ожидающей там лодке. Путешествие к реке тоже было жестокой задачей, оно продолжалось все лето. Мужчин избивали, калечили. Еще пять человек погибло, и один мальчик. Засеянные поля и всходы погибли во время этой операции, фермы и дома сносили по ходу движения.

Ради камня. Уродливого, изъеденного камня, который уничтожал людские жизни.

Муж Пэн, ее отец и брат ладили между собой, вместе работали на общих полях. Смерть стала катастрофой.

Пэн никогда не забудет тот день, когда правительственный всадник приехал, чтобы сообщить им новость. Она упала на колени, уткнувшись лбом в утоптанную землю у ворот, не поднимала глаз, пока чиновник говорил, сидя на коне над завернутым телом ее брата, лежащим на земле рядом с ней. Она кланялась тому человеку, как будто он оказал честь семье, приехав, чтобы сообщить ей, что они убили ее брата.

Можно возненавидеть себя, или людей, которые это сделали и заставили тебя упасть на колени от страха. Или можно примириться с тем, что есть люди, рожденные страдать под небесами, и ты из их числа. По большей части она мирилась, всю жизнь.

Но не в случае с дочерью; она не смирится с судьбой своего ребенка.

«Разбойники лучше чиновников из “Цветов и камней”», – думает Пэн, подходя к Дичжэну в конце дня (так далеко она еще никогда в жизни не ходила). Она не очень много понимает в этом мире, но это она понимает.

Она опасалась, что увидит ту семью, которая разорвала помолвку, но сегодня был базарный день, и здесь все еще полно народу. Пэн идет среди людей на площади перед управой. Здесь были установлены прилавки, теперь их разбирают.

Она еще боялась, что придется заговорить с незнакомым человеком, спросить, где найти мастера обрядов, она беспокоилась об этом всю дорогу. Она кое-что забыла, что когда-то знала о них, и фактически наткнулась на этого человека. Он пил за столом под тутовым деревом на краю площади, в тени.

Они всегда носят красные шляпы, мастера обрядов. Деревенские медиумы носят на голове черные шляпы. Пэн слышала, что священники темного пути очень важные, они проводят обряды и изгоняют духов за огромные деньги в больших городах и при дворе, носят желтые шляпы, но у нее нет способов узнать, правда ли это, и это не имеет значения, не так ли?

Она глубоко вздыхает, все-таки от страха, теперь, когда она уже пришла. Она все еще не может поверить, что сделала это, что делает это. Она сплевывает в пыль, чтобы избавиться от неприятного привкуса во рту. Она упорно идет через толпу на закрывающемся базаре – пахнет приготовленной едой, животными, фруктами, пролитым вином – и подходит туда, где сидит мастер обрядов.

Он моложе, чем она ожидала, красивый на вид мужчина. Ей кажется, что он пьян, но в этом, возможно, его сила, его аура, то, что позволяет ему общаться с миром духов. Она ведь невежественная крестьянка, не так ли?

Он беседует с кем-то за столом под деревом, служащим из управы, секретарем, судя по одежде. Он поворачивается к ней, когда она останавливается перед ним. Он зарос щетиной. Но его одежда чистая. Может быть, он помогал кому-то здесь, в Дичжэне, и они постирали его одежду в благодарность?

Или, может быть, он просто заплатил деньги, и ему постирали одежду в их речке! Почему она вообще думает о таких вещах?

Она – испуганная женщина из крохотной деревушки, и она слишком далеко от дома. Ей придется остаться здесь на ночлег, что бы теперь ни случилось. Пэн научила младшую дочь, что сказать мужу, который очень рассердится, когда вернется с поля в пустой дом, не считая одной плачущей дочери, и другой, одержимой демоном, и мальчика, постоянно растерянного и испуганного из-за того, что произошло с его сестрой.

Сыма Пэн сует руку под одежду и достает кувшин оттуда, где он подвешен, спрятан у нее на талии (он всю дорогу колотил ее по бедру). Она опускается на колени в пыль и протягивает его – и все, что лежит в нем – мастеру обрядов. Когда он протягивает руку и берет его, она опускает голову и прижимается лбом к земле у его ног. Потом она протягивает загрубелые руки и сжимает его лодыжки, умоляюще, без слов, не в силах заговорить.

Он – ее последняя надежда, последняя надежда Чжили.

Утром, идя домой с совершенно неожиданным сопровождением, Пэн старается понять, как мир может преподнести бедной женщине такой подарок.

Накануне в Дичжэне двое мужчин догнали ее на дальнем краю рыночной площади, когда солнце уже садилось. Она только что отдала мастеру обрядов все свои деньги в кувшине, а он обещал ей утром прийти в ее деревню. «Мне надо сначала уладить кое-какие дела в Дичжэне, но я приду», – сказал он тихим и добрым голосом.

Пэн, спотыкаясь, пошла прочь, словно в тумане, не в состоянии поверить, что сделала то, зачем пришла сюда, она не знала, что ей делать дальше. По дороге сюда у нее мелькнула мысль, что надо оставить малую толику денег на еду и ночлег где-нибудь, но она решила, что это принесет ей неудачу. Если боги захотят ей помочь, она должна отдать все, что у нее есть, ради Чжили.

Она подумывала попытаться найти конюшню и вымолить позволение переночевать на соломе, когда двое мужчин поравнялись с ней и пошли рядом с обеих сторон.

Она ужасно испугалась, задрожала, не отрывая глаз от земли. Она знала, что так бывает с женщинами в городах, где устраивают базары. Но здесь было людное место, и еще не стемнело, если она закричит, то, может быть…

– Матушка Сыма, вы позволите нам помочь вам?

Голос звучал спокойно, и он знал ее имя. Она осторожно подняла глаза, увидела молодого человека с аккуратной бородкой, его волосы были заколоты под широкополой соломенной шляпой. Одежда его была грубой, как и одежда его старшего спутника, но голос выдавал образованного человека.

Они снова склонила голову.

– По… помочь мне? – переспросила она.

– Как я понимаю, вы только что отдали все свои деньги тому человеку в красной шляпе?

– Да! – быстро ответила Пэн. – У меня совсем нет денег, уважаемые господа. Ничего для вас…

– Я сказал – помочь, а не ограбить, – перебил он. – Мы слышали, как вы с ним разговаривали. – Казалось, его это забавляло.

Пэн совершенно растерялась. Здесь так много народа. В Дичжэне так много людей. Она знала, что есть деревни еще больше и огромные города, но ей было трудно себе их представить.

Второй мужчина, справа от нее, молчал. Он настороженно и внимательно оглядывал площадь.

Молодой мужчина повторил:

– Я предложил помощь. Не бойтесь, мы не причиним вам вреда.

– Почему? – спросила Пэн. У нее пересохли губы. – Прошу вас, почему?

Она снова неуверенно подняла взгляд. Он смотрел спокойно, выражение его лица можно было назвать осторожным, но не добрым или дружелюбным.

– Мы – люди с болот, – сказал он.

Люди с болот – так называли разбойников, так они обычно сами себя называли. Пэн снова испугалась, руки ее задрожали.

– Мы часто помогаем жителям деревни, – сказал он. – Вы это знаете.

Да, иногда они помогали. Но иногда наоборот.

– Тот… в красной шляпе сказал, что поможет нам.

– Возможно, – сказал более молодой. Старший фыркнул, как будто ему неожиданно стало смешно. Она этого тоже не поняла.

– И мы тоже поможем, – сказал тот, который с ней говорил. – Старейшина вашей деревни иногда нам помогал. Мы не забываем.

Всем деревням, большим и маленьким, нужно было жить в мире с людьми с болот. Правительство еще хуже. Она всегда так думала, еще до смерти брата. Следует ли ей это сказать?

Она промолчала. Она не привыкла говорить, а тот день так сильно отличался от обычного течения ее жизни. Невозможно понять, что делать, как поступить. Ты прядешь шелк, стираешь белье в речке, кормишь мужа и детей, и своего овдовевшего отца (когда есть еда), почитаешь предков. Ты не ведешь беседы с разбойниками вдали от дома.

Они привели ее в гостиницу на западной окраине деревни. Заплатили за ее комнату и ужин. Пэн там тоже боялась. Рассказывали о женщинах, к которым вот так же пристали, а потом убили в постели в таких гостиницах мужчины, пришедшие к ним в темноте, или призраки.

– Я сегодня буду ночевать у вас под дверью, – сказал старший разбойник. Словно подслушал ее мысли. Первые слова, которые он произнес. У него был низкий голос. – Вам нечего бояться, здесь и по дороге домой завтра. Вы – хорошая женщина, матушка Сыма. Вы делаете честь вашей семье и Катаю.

Это она запомнит. Это не те слова, которые ожидаешь услышать от бандита – и от любого другого. Позже, намного позже, она будет рассказывать об этом людям, все время. К тому времени она привыкнет больше говорить (как это бывает со стариками), и эту историю она будет часто рассказывать.

Младший разбойник куда-то ушел, старший остался. Он даже сидел и ел вместе с ней, чтобы она не оставалась одна, испуганная, в большой и шумной столовой гостиницы. Она никогда прежде не жила в гостинице.

Его зовут Цзао Цзыцзи, так он ей сказал. Он раньше служил в армии, а теперь уже нет. Он задавал ей вопросы мягко, и Пэн, почти нечаянно, рассказала ему о дочери, а потом еще и о брате, как люди из сети «Цветы и камни» убили его ради камня. Он сказал ей, что это горе и преступление. И что такое происходит повсюду в Катае.

Он проводил ее наверх, в ее комнату, дал ей ключ, чтобы запереть дверь изнутри, и повторил, что будет снаружи всю ночь, она не должна ничего бояться. Она никогда раньше не была в доме с лестницей.

Ночью, один раз, она услышала приближающиеся шаги, а затем низкий голос Цзао Цзыцзи, он говорил тихо, слишком тихо, и она не разобрала слов, но шаги быстро удалились туда, откуда пришли, а потом их звук затих вдали.

Пэн до восхода солнца спала, иногда просыпаясь, на настоящей кровати впервые в жизни, вдали от своей деревни впервые в жизни, слышала снаружи лай собак, которых она не знала, но взошла та же луна, что и всегда.

Мастер ритуалов, сидя под своим любимым тутовым деревом ясным утром, страдал от сильной головной боли после выпитого прошлой ночью в Дичжэне. Он бы предпочел, чтобы небо закрывали облака.

Он лечил голову новой порцией вина (без пряностей) и булочками из соседней пекарни на площади. Его друг из управы сегодня работал – иногда он это делал, – поэтому человек в красной шляпе остался один и с легким сожалением размышлял об отъезде.

Дичжэн был последней приятной остановкой в конце лета, как и в прошлом году. Он хорошо заработал здесь и не потратил все деньги в двух домах удовольствий. Довольно много, да, но не все. У него осталось достаточно денег после этого сезона на реке, их надо отвезти на восток, в Цзинсянь, и отдать на хранение в большое, обнесенное стенами святилище Чо к югу от города.

Конечно, они брали плату за хранение сбережений, но священники были честными, а простая истина в этом жестоком мире заключалась в том, что необходимо платить деньги, чтобы сохранить деньги. Он бы не отдал свой заработок в храм Пути – слишком напряженными были отношения между ними и такими мастерами обрядов, как он. Когда сходятся желтые и красные шляпы, жди неприятностей.

Неприятностей – в смысле опасности. Он не заезжал в крупные города, разве только для того, чтобы отвезти свои деньги в Цзинсянь и насладиться цивилизованной жизнью перед тем, как двинуться на восток осенью. Он зимовал в городах ближе к морю и никогда не занимался практикой с духами там, где могут встретиться священники Тайного пути в желтых шляпах. И, конечно, желтые шляпы презирали деревни, в которых мастера ритуалов занимались тем же делом.

В деревнях опасность исходила от местных медиумов, которым не нравились (не без причины, он должен признать) красные шляпы, проезжающие через деревню, образованные, предлагающие обряды из свитков и книг. Они брали за них дороже, чем могли требовать местные медиумы, и подрывали их бизнес.

Он всегда оставлял деньги медиумам, всюду, где у него было много работы. Может быть, у них и оставались мысли о насилии, но их можно было сделать менее кровожадными.

В эти дни и годы у Великой реки он ходил по узкой тропинке, но она его кормила, чего нельзя сказать о том, чем он занимался до того, как открыл в себе дар исцеления людей, пострадавших от мира духов.

Образование может научить чему-то большему, кроме классических текстов, поэзии и приличной каллиграфии. Дороги могут утомить человека, но такая жизнь не была скучной и предсказуемой. Теперь его знали в тех поселках и деревнях в среднем течении реки, куда он приходил, и пока никто, кажется, не проникся к нему ненавистью, никаких драм с его участием не происходило. Он нигде не оставался так долго, чтобы это могло произойти. Можно научиться, среди прочих вещей, объяснять неудачи (частые, учитывая характер его дела) и делать так, чтобы о твоих успехах заговорили вверх и вниз по течению реки, – или, по крайней мере, в этой части ее длинного русла, от гор на западе до моря.

Сидя в утреннем свете, переставляя свой стул в тень по мере того, как солнце поднималось все выше, он не мог сказать, что недоволен тем, как складывается его жизнь. Не считая головной боли, конечно, но он сам виноват. Или, возможно, это вина особенно ласковой девушки вчера ночью. Ему удалось выдавить слабую улыбку при этом воспоминании. Вот ее жалко покидать.

Кто-то сел на стул рядом с ним, подтащив его к круглому столику, без приглашения и со вздохом поставил на столик чашку чая.

Мастер ритуалов поднял взгляд, пораженный: на площади было полно свободных столиков.

Незнакомец в надвинутой на глаза крестьянской соломенной шляпе, так что его лицо скрывала тень, произнес:

– Лучше тронуться в путь, вы согласны? Вам предстоит долгая дорога на запад, чтобы успеть до темноты. Или вы собирались нанять ослика сегодня утром?

Мастер ритуалов посмотрел на него более пристально.

– Сегодня утром я еду на восток.

– Нет, не едете, – голос звучал тихо, но категорично и уверенно. – Вы вчера взяли деньги у женщины и обещали прийти к ее дочери.

Он уставился на незнакомца в надвинутой шляпе.

– Подслушивать чужие разговоры – это дурные манеры, – он позволил себе немного гнева в голосе.

– Вы правы. Простите меня. А как насчет воровства денег с помощью лжи?

– Не думаю, что обязан вам отвечать, кто бы вы ни были. Я хорошо знаком с чиновниками здешней управы, между прочим. Если вы пытаетесь выманить…

– Давайте поговорим с ними. Поговорим? Главный судья префектуры сейчас тоже здесь, в Дичжэне.

Мастер ритуалов тонко улыбнулся.

– Действительно, он здесь. Я знаком с ним еще по Цзинсяню.

– Я тоже. Вчера виделся с ним. Я ему сказал, кто совершил то убийство серпом, которое он приехал расследовать. И еще я ему сказал, что сегодня утром сопровождаю вас на запад и что вернусь сюда и сделаю то, о чем мы с ним договорились.

Мастера ритуалов охватило беспокойство.

– Я думаю, вы лжете, – сказал он. – Вы просто разбойник, пытающийся увести меня с моего пути и от моих наемных телохранителей.

– Ваши телохранители. Да. Что касается них, то они вчера ночью ушли, поспешно. Они были плохими людьми. Вам грозила опасность.

Он в них сомневался, когда нанимал их. Но это…

– Как это – они ушли? Я заплатил им вперед! Я заплатил им…

Он осекся, потому что его собеседник смеялся над ним.

Он почувствовал, что краснеет.

– Послушайте меня, кто бы вы ни были. Деньги, которые она мне дала, будут переданы на нужды бедных в Южный храм Чо Заповедного святилища в Цзинсяне. Вы можете прийти и проверить, что это сделано. Я даже заплачу вам, чтобы вы меня охраняли по дороге туда! Та женщина не хотела взять их обратно вчера, а я не могу отправиться на запад сейчас. Это конец моего сезона. Мне необходимо добраться до Цзинсяня с охраной. Я даже заплачу, чтобы они помолились за ее дочь в храме.

– Я уверен, что уже прочитано много молитв, – тихо ответил его собеседник. Он отпил из своей чашки, его лицо по-прежнему скрывала тень от шляпы. – Очевидно, они не имели успеха. Вы действительно способны общаться с духами или вы совершенно бесчестны? Должен ли я сказать об этом главному судье Вану? Он сильно изменился, не так ли?

– Что это значит?

– Ну, в самом деле, учитель Туань, это ведь вы сказали – не на уроке, – что он человек спесивый и слабый. Помните?

У него мурашки побежали по коже.

– Откуда вам известно, что я…?

Соломенная шляпа была сдвинута назад.

И даже через столько лет и перемен, вызванных прожитой жизнью, – в себе и в собеседнике, – он узнал этого человека. Сначала он почувствовал, что потерял дар речи, что было совсем не похоже на него. Потом произнес имя.

Собеседник улыбнулся. Когда они виделись в последний раз, он был мальчишкой.

Позднее в то же утро, все еще не вполне понимая, как это произошло, Туань Лун, бывший учитель в собственной академии к западу от речных порогов, а теперь странствующий мастер ритуалов, оказался на дороге вместе с Жэнь Дайянем, своим бывшим учеником в Шэнду.

Заработанные им связки монет остались на хранении в управе Дичжэна, после того, как их тщательно пересчитали и составили расписку в двух экземплярах.

Они шли на запад. Он вовсе не собирался туда идти.

У них было два осла. Дайянь сказал, что они им понадобятся, так как они потеряли много времени утром в управе. Он нес лук, колчан со стрелами и один меч за спиной. Он был мускулистым, худым, стал выше ростом, с короткой бородкой и тонким шрамом над ней на левой щеке.

Через час после того, как они покинули Дичжэн, мальчик, которого Лун нанял в этом году, чтобы помогать ему в обрядах, вышел из леса. Его сопровождали четыре человека, ведущие за собой пять ослов.

Вид у мальчика был несчастный. Он был не самым веселым из помощников, которых нанимал Лун, но хорошо выполнял свои обязанности и стоил тех денег, которые ему платили.

Не Лун организовал появление мальчика, он не ожидал его. Он собирался сегодня утром отправиться на восток и отпустил мальчика, рассчитавшись с ним.

– Он вам понадобится, правда? – спросил Жэнь Дайянь. – Разве вы не так делаете то, чем занимаетесь? Честно или наоборот?

Он всегда говорит тихо, как понял Лун, но люди его слушают. Дайянь, говоря по правде, его немного пугал. Нельзя было сказать, что он – крупный мужчина, но он держался так, будто был им, и другие признавали его авторитет.

– Ты собираешься мне что-нибудь объяснить? – требовательно спросил Лун. – Почему ты вмешиваешься в мою жизнь?

Дайянь покачал головой.

– Объяснить? Нет, не сейчас. Если вы спасете девушку, может быть – на обратном пути. Мы все отправимся обратно, если вы спасете девушку.

– Жэнь Дайянь – этого мужчину невозможно назвать «Малыш Дай», – ты же знаешь, что я ее не видел, что обряды – дело трудное и ненадежное.

– Я знаю, – мирно согласился Дайянь. – Если бы вы просто проснулись сегодня утром и отправились сюда с вашим мальчиком, меня бы не волновало, вылечите вы ее или нет. Но теперь… если вы не добьетесь успеха в этой деревне, учитель Туань, я, возможно, убью вас. Просто чтобы вы знали.

Туань Лун с трудом сглотнул.

– Я… я был твоим учителем. Я учил тебя поэзии. Я подарил тебе первый лук!

– Я благодарен вам за все это, уважаемый учитель, – ответил тот человек, который стал Жэнь Дайянь. И поклонился. Больше он ничего не говорил, пока они не догнали крестьянку, бредущую вместе с другим бандитом, который ее охранял.

Это произошло уже к концу дня, недалеко от проклятого хутора, из которого она пришла и испортила ему жизнь. Дайянь заговорил с ней добрым голосом. Предложил еду и питье. Она упорно смотрела на дорогу, не поднимая головы. Крестьяне всегда так ведут себя, когда встречаются с чем-то, чего не понимают, что часто случается.

Туань Лун тоже не совсем понимал. Как можно отлично сделать свою работу в таком опасном и трудном обряде, как изгнание демона, когда опасаешься за собственную жизнь по другим причинам? Он хотел сказать это Дайяню. И как насчет большой благодарности учителю? И уважения? Чтобы это были не просто слова. Это он тоже хотел сказать.

Они подошли к деревне в сумерках.

В самом деле, это селение едва можно было назвать деревней, поэтому он не зашел в нее по пути на восток. Вечерняя звезда горела впереди, сопровождая заход солнца. Лун услышал пение соловья. Он удивился, что никто не поймал его для сети «Цветы и камни». Они платят хорошие деньги за соловьев.

За их компанией наблюдали крестьяне, все еще работающие на полях. Ну, конечно! Восемь мужчин и мальчик, большая часть верхом, сопровождают женщину из этой деревни? Эта женщина едет на ослике, а не бредет, спотыкаясь по дороге, а предводитель отряда шагает рядом с ней, вооруженный до зубов?

«Они будут судачить об этом всю осень и зиму», – с горечью подумал Туань Лун. Он бросил взгляд на Жэня Дайяня, тот в ответ широко улыбнулся.

Эта веселая улыбка на закате у крохотной деревушки, когда первая звезда сияла на западе, наконец, сказала ему, как далеко этот человек ушел от того мальчика, которого Лун знал много лет назад. Он натянул поводья своего осла.

– Нам с мальчиком нужно сделать остановку, – сказал он. – Мы потом вас догоним.

Он ждал возражений, был готов настаивать, но Дайянь только кивнул головой.

– Цзыцзи, я останусь с этими двумя, а ты веди остальных и матушку Сыма в деревню. Мы потом к вам присоединимся. Вечером мы съедим наши продукты или заплатим за все, что нам дадут.

– Конечно, – ответил разбойник, тот, который шел вместе с Сыма Пэн, когда они их догнали. Он повел их группу вперед. Работавшие на полях мужчины двинулись вслед за ними.

Лун посмотрел на своего бывшего ученика. Он подарил ему первое оружие. Не пожалеет ли он об этом? Он сказал: