Текст книги "Танго вдвоем"

VIII

Вернуться в Армению мне удалось только после венских гастролей. Стоял теплый сентябрь, его бархатистость рисовала узоры на зеленых листьях деревьев. Я окунулся в сплошное очарование ереванской осени, не переставая перезваниваться и переписываться со своими друзьями. Звонил мистер Генри, чтобы выразить восхищение моим исполнительским искусством. Он очень сожалел, что не успел этого сделать на юбилее Мари. Я воспринял эту вежливость как звоночек к действию. Уезжая из Сингапура, я пообещал Мари разыскать затерявшийся след Эмми Адамс в Ереване, но понятия не имел, как это будет выглядеть в действительности. Куда идти? Кого и о чем спрашивать? Ключи от квартиры на Бюзанда я легко мог взять у родственников Мари. Но что я должен был там искать, и с какой стати? Все эти вопросы меня нисколько бы не волновали, если бы не мистер Генри. Я по-человечески сочувствовал ему, понимая, что наша встреча в Сингапуре меня обязывает и зная, что благодарность – то качество, которое прививается с детства, подобно вирусной прививке.

Я не стал предпринимать каких-либо конкретных действий сразу же. Нужно было осторожно распутать клубок давней истории, ухватившись за одну единственную нить. В сингапурском аэропорту Мари умудрилась подложить в мою сумку конверт со старыми фотографиями и газетными вырезками. Представляю, с какой болью отрывал от себя Генри эти смехотворные «улики», которые для меня ничего не значили. Забросив конверт в ящик письменного стола, я сосредоточил свои мысли на Марии Тер-Осиповой. Так звали бабушку Мари. Порывшись в своей детской памяти, я ничего особенного не нашел. Красивая, доброжелательная, с мягкими манерами благородного воспитания; Мария Тер-Осипова достойно несла фамилию своего знаменитого рода. По просьбе Мари, я ни о чем не должен был расспрашивать ее родственников, чтобы не прослыть в городе сумасшедшим скрипачом. Под честное слово мне была доверена старая записная книжка Марии Тер-Осиповой, которую я тоже забросил в ящик письменного стола.

Найти тех, кто мог бы меня заинтересовать, не составляло особого труда. Наверняка кто-то еще оставался в Ереване, кто мог бы поведать мне о прежних жителях дома на улице Бюзанда. Повод, с которым я мог подойти, нашелся сам после той шумихи, которая образовалась вокруг сноса старых домов. Я вспомнил домработницу Сюзи со смешным прозвищем – «мадам Бовари». Я понятия не имел, откуда прилипло к ней это прозвище, считая, что из-за внешнего сходства – выразительные темные глаза, легкий румянец на щеках, черные волосы, убранные на затылке и соответствующий стиль одежды. Мне так хотелось угадать ее тайну, что в классе восьмом я дважды прочитал роман великого классика, но кроме каких-то внешних совпадений так ничего и не нашел. Она представляла собой тот тип деревенских девушек, которые перебираются в большой город в поисках счастья. Я знал о ней только то, что зарабатывала она себе на жизнь мытьем окон и уборкой квартир. Видимо, для мытья окон нужен был особый талант, так как, по слухам, простой деревенской девушке удалось закрепиться в столичном городе благодаря именно окнам, которые преображались настолько, что даже самые взыскательные ревнительницы чистоты оставались довольны блеском прозрачных стекол. Пару раз я сталкивался с ней в доме на Бюзанда, куда она приходила с большой серой сумкой. Видимо, в ней она прятала колдовские составы чистящих веществ. О ней ходило множество разных слухов, и, зная об этом, я без труда навел справки у бывшей однокурсницы и под предлогом генеральной уборки пригласил «Бовари» на свою холостяцкую квартиру.

Сюзи пришла в положенное время и сразу же приступила к работе, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я незаметно наблюдал за ней, перебрасываясь короткими вежливыми фразами и обдумывая «ход конем». Применив маленькую хитрость, можно было расположить ее к доверительному разговору. Откровения за чашкой кофе самые подходящие – решил я, запасаясь бразильской арабикой и жасминовым чаем на случай, если «мадам» предпочтет его. Меня забавлял тот факт, что эта скромная женщина с нелепым, как мне казалось, прозвищем мыла окна в моей квартире. Она, конечно же, изменилась, как и все мы, но осталась по-прежнему привлекательной. Я обратил внимание на ее руки и не увидел обручального кольца. Впрочем, она могла его не надеть, предположил я. Ни за что бы не поверил, что это воплощение скромности и трудолюбия могло быть не замужем.

Дождавшись, когда она закончит мыть единственное окно на кухне, я предложил ей выпить со мной чашку кофе. Она молча кивнула головой в знак согласия. Посадив ее в мягкое кресло, я стал заваривать арабику и одновременно заговорил о нашем городе, старые кварталы которого готовились под снос. Я притворно возмущался, приводя в пример средневековую архитектуру Европы, сохраненную патриотичными европейцами. Она продолжала молчать: видимо, эта тема была ей глубоко безразлична. Тогда я признался, что помнил ее еще мальчишкой и видел на улице Бюзанда, куда приходил к своей однокласснице. Я назвал номер дома и номер квартиры. Помнит ли она ее хозяйку, Марию Тер-Осипову? Сюзи совсем не удивилась моему вопросу и ответила, что помнит всех, кто жил на этой улице и у кого ей приходилось работать. Прежние хозяйки ей очень нравились. Они были намного требовательнее теперешних, и все же каждая из них была интересна по-своему. Это были особенные дамы. Теперь таких нет. Она до сих пор помнит свои ощущения, когда впервые приехала в Ереван и попала в дома, так непохожие на те, среди которых выросла. Ее удивляло все: старинная мебель, картины, редкий фарфор, столовое серебро, книги. Бабушку Мари она помнила хорошо. У нее была занятная квартирка со всякими старинными вещичками, и Сюзи очень осторожно стряхивала пыль, боясь уронить на пол какую-нибудь из причудливых безделушек, рассматривая каждую, как выставочную.

– Помнишь, над роялем висела картина? Она мне очень нравилась, – подхватил я тему антиквариата, так как хорошо представлял себе и сами вещички, и саму квартиру.

– Картина? Да, конечно помню.

– У нее еще была редкая коллекция пластинок. Помню, как мы дурачились под мелодию старинного танго. Ты танцуешь танго?

– Я? – переспросила Сюзи. Видимо, ей никто никогда не задавал подобных вопросов. Она засмущалась, покачала головой и, чтобы смягчить мою бестактность, ответила:

– Старые пластинки достались ей от прежней хозяйки, как и картина.

Это признание оказалось для меня неожиданным. Я ничего об этом не знал.

– От прежней хозяйки? А как ее звали? Она что-нибудь рассказывала о ней? – неожиданно перебил я Сюзи, выдавая себя с потрохами.

Сюзи посмотрела на меня удивленно.

– Нет, ничего не рассказывала. Правда, я слышала от других, что прежняя хозяйка этой квартиры была большой любительницей развлечений – карты, танцы. Ты, наверное, помнишь хромого Торгома? Он жил в доме напротив.

– Конечно помню, – соврал я.

– Я к нему тоже ходила убираться. Он любил рассказывать всякие небылицы. Не знаю, стоит ли говорить об этом сегодня?

– И что же рассказывал хромой? Она танцевала только с ним?

Сюзи весело рассмеялась. Я пододвинул вазу с эклерами поближе, так как знал, что эклеры способны разговорить даже немую. Она взяла эклер, откусила кусочек, облизнула крем и, посмотрев мне прямо в глаза, скороговоркой выговорила:

– Он говорил, что она была американской шпионкой.

– Шпионкой?

– Да, именно так.

– И об этом никто не догадывался кроме него одного? Невероятно. Какая интересная история! Что же стало с этой шпионкой?

– Откуда мне знать? Торгом был большим выдумщиком и рассказывал нелепые истории обо всех соседях.

Я понял, что пора ставить жирную точку в нашем разговоре о старом доме и стал спрашивать Сюзи о ней самой. Как ей живется в непростых условиях Еревана, есть ли у нее семья, дети. Она простодушно призналась, что живет одна, но очень хотела бы встретить доброго, благородного человека. Такое откровение меня удивило, ведь я был уверен, что Сюзи представляет собою редкий образец хранительницы домашнего очага.

Вечером я спустился в кафе в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. Я нарочно сел за столик, который хорошо просматривался со всех сторон, чтобы меня заприметили сразу же от входной двери. Не успел я допить кружку пива, как кто-то сильно хлопнул меня по спине.

– Паганини! Какая встреча! Ты давно приехал? Почему один?

Так меня называл только Сергей, завсегдатай этого кафе. Он, как и я, учился в консерватории, но на отделении вокала. Доучившись до третьего курса, бросил учебу, женился на длинноногой манекенщице, уехал в Израиль, потом вернулся обратно, но учебу так и не продолжил. У него был замечательный голос, ему пророчили карьеру оперного певца. Теперь он пел в кругу подвыпивших друзей и занимался бог знает чем.

Мы заказали еще пива и крабов. Сергей не очень любил рассказывать о себе, поэтому говорил в основном я. Моя сингапурская встреча его нисколько не впечатлила, он очень поверхностно знал моих школьных друзей, не считая Мари. К ней он относился немного иронично, но с большой нежностью. Я не стал ничего рассказывать о Генри, о его почти детективной истории, но всячески старался направить разговор в нужное мне русло. Я знал, что самый близкий друг Сергея, Авет, жил в старом квартале города и всегда хвастался своей пропиской, называя себя истинным ереванцем. Когда мы заговорили о сносе старых домов, Сергей стал возмущаться тем, что город меняется не в лучшую сторону, и если не остановить эту строительную истерию, ереванцы совсем скоро не узнают своего родного города. На этой эмоциональной ноте, я подвел разговор к воспоминаниям о нашем детстве и к старым жителям этих самых несчастных домов. Мы вспомнили всех и, конечно же, «мадам Бовари».

– Какое нелепое прозвище! И откуда оно у нее? – спросил я его с напускным безразличием.

– Так ты ничего не знаешь? Банальная история. В деревне, где жила «мадам», практиковал некий учитель математики. Сфера его увлечений ограничивалась не только высшей математикой. Понятно, что после скандальной истории ей пришлось бежать в город. Ты ведь знаешь, деревенские нравы не то, что городские.

– А почему «Бовари»?

– Элементарно, Ватсон, – рассмеялся Сергей, передразнивая Мари. – Учителя математики звали Флобер.

– А…

Я чуть не поперхнулся от досады на самого себя. Мне и в голову такое не могло придти. Ведь я ее сравнивал с героиней романа.

– Да, действительность намного проще, чем мы о ней думаем, – промямлил я первое, что пришло в голову.

– А почему ты спрашиваешь? У тебя к ней личный интерес?

– Нет, не к ней. Меня интересует совсем другая особа. Точнее не меня, а одного хорошего человека. Я пообещал ему разузнать о ней все, что смогу. Но дело, по-видимому, гиблое. Прошло много лет и следы ее затерялись. Она жила в той же квартире, где жила бабушка Мари.

– А этому хорошему человеку зачем?

– Она его память.

– Ты говоришь загадками. Что значит память? Кто такая?

Я вкратце рассказал Сергею об Эмми Адамс, о том, как старый пожелтевший конверт стал предметом чужой тайны.

– Послушай, я, кажется, смогу тебе помочь. Есть один старичок, который пишет книгу о Ереване. Его зовут Виген. Он знает много интересного о жителях старых кварталов. Понимаешь, город – его фишка. Он может часами рассказывать о нем. Я с ним знаком, могу порекомендовать, – предложил мне Сергей.

Я сразу же согласился не раздумывая, так как после разговора с «Бовари» еще не решил, куда мне идти дальше.

На следующий день я сидел в кабинете Вигена, заставленного книгами, фотографиями, старыми рукописями и письмами. Такое количество «доказательств» добавило мне уверенности, и я посмел предположить, что выйду из этого кабинета с достоверными фактами. Его предупредили, что меня интересует конкретный адрес, поэтому он сразу же приступил к своему рассказу. Дом на ул. Бюзанда ему был хорошо знаком, как и его жители. Виген был сыном крестьянки. Он помогал матери развозить продукты по частным домам. Они привозили сюда молоко, мацони, яйца, сезонные фрукты. Перед самой войной в квартире жил известный врач вместе со своей супругой. Они были богаты, бездетны и вели жизнь достаточно яркую. Разъезжали, принимали гостей, устраивали шумные веселые застолья. В доме собирались известные люди, так что разговоров вокруг этой семьи, да и других жильцов, было много. После войны они уехали в Америку навсегда. Только фамилия у них была другая. Эмму Адамян Виген не помнил.

Чем дольше я слушал рассказ о жильцах старого квартала, тем больше терялся в догадках. А была ли Эмми Адамс вообще? Или все это сон, фантазия мистера Генри?

Я показал Вигену ее фотографию. Виген взял со стола лупу, потом положил ее обратно на стол, достал очки и стал внимательно разглядывать фотографию. Через пару минут он с сожалением развел руками и покачал головой.

– Так вы ищете эту леди? Она, должно быть, иностранка? Должен вас огорчить. Нет, ее здесь не было, быть может, у вас неверный адрес? Поверьте, такая девушка, появись на улицах нашего города, не осталась бы незамеченной. Вы понимаете, о чем я говорю?

Я понимал и знал о трагическом, предвоенном времени, о том, что многих подозревали в шпионаже, не говоря уже об иностранцах. Виген предложил посмотреть старые фотографии, среди которых была фотография известного врача и его жены. Он достал потертый альбом в красном замшеватом переплете, подаренный ему знакомым фотографом. Врач и его жена выглядели самодовольными, сытыми буржуа. Маленькая, полноватая, с очень выразительными черными глазами и колючим хитрым взглядом, женщина была полной противоположностью Эмми Адамс.

Заметив растерянность на моем лице, Виген пытался меня успокоить.

– Не расстраивайтесь. Разыскать человека только по фотографии не так-то просто. Возможно, в этой истории имеет место случайность, если только у вашей леди не было способностей к перевоплощению. Например, в невидимку, – пошутил он.

Весь оставшийся вечер я просидел в одиночестве, нанизывая мысли на ту единственную нить, с помощью которой можно было распутать клубок старой истории. Что я имел? Возможно, предчувствие Генри его подвело, и ожидание какой-либо весточки от госпожи Адамс породило в голове мальчика фантазию о созвучности фамилий и имен. Странно, что Виген так и не вспомнил Эмму Адамян. Ведь именно она, если верить адресу на конверте, отправляла это письмо. Что же мне делать дальше? Генри остался в Сингапуре и ждет хороших новостей, которых у меня нет. Я решил не торопиться и на все сообщения Мари отвечал только одним словом – «стараюсь».

Рыжая осень окутала мягким, теплым светом, и всем другим развлечениям я предпочел пешие прогулки. Днем я спускался по каскаду, выходил к оперному театру и шел дальше, выбирая старые улицы города. Вечером бродил по Еревану, освещенному ночными фонарями и яркими рекламными щитами. Я смотрел на этот сплошной, блестящий поток огня, вспоминая город своего детства, погруженный в абсолютный мрак. Разве только звезды и луна никогда ему не изменяли. Неужели все так и было? – спрашивал я себя. Дом на Бюзанда я умышленно обходил стороной, чтобы не думать больше об Эмми Адамс и Генри. Дел было не так уж много, и я вошел в привычное русло спокойной, размеренной жизни, которую мог себе позволить только в Ереване.

К концу октября мою осеннюю идиллию неожиданно прервал ночной телефонный звонок. Звонил Генри. Он был очень взволнован и за что-то пытался меня благодарить. Спросонья я ничего не мог понять и уже готовился признаться в том, что Эмми Адамс не жила по тому адресу, который остался на старом, пожелтевшем конверте.

– Вы помните подарок, который подарили Мари? – неожиданно прервал он мои мысли.

– Конечно. Старинная серьга с зеленым аметистом, – ответил я, заподозрив неладное в его словах. Что если украшение было краденным?

Голос Генри куда-то пропал, я подумал, что, вероятно, еще сплю, но услышав его снова в телефонной трубке, понял, что это не сон.

– Это были ее серьги. Я не мог их не вспомнить. Она их никогда не снимала. Представляете, через столько лет она вернулась. Это невероятно, но ваш приезд в Сингапур оказался для меня знаковым, – продолжил он.

Она вернулась? Кто? Эмми Адамс, старинная серьга или его память? Я потихонечку стал забывать эту историю, и ее внезапное возвращение сбило меня с толку. Я плохо соображал, повторяя одну и ту же фразу – «Я рад, мистер Генри, очень рад». Но с какой стати мне было радоваться? Мистера Генри меньше всего интересовало мое состояние, он торопился рассказать мне нечто особенное.

Оказалось, что продавец антиквариата, у которого я купил сережку, рассказал Генри ее историю. Американка Эмми Адамс заметно выделялась в общей толпе сингапурцев, и не запомнить ее было невозможно. Она приходила в лавку, принадлежащую его отцу. Отец был с ней любезен чуточку больше, чем с остальными покупателями. После ее исчезновения, он предположил, что с девушкой случилось несчастье, и думал так до тех пор, пока однажды в лавке не появился моряк, предложивший свой товар – несколько жемчужин, среди которых была и эта серьга. Увидев серьгу, китаец обомлел. Он прекрасно знал, кому она принадлежала, и попросил объяснить, откуда она у него. Моряку нечего было скрывать. Тот рассказал, как все было. В Малакке на пристани он стоял с друзьями, когда к ним подошла взволнованная леди и попросила купить эту серьгу. Она очень торопилась на пароход; ей нужны были деньги, чтобы уехать в Америку. Никто не захотел взять серьгу, так как у нее не было пары. Помощник капитана, который случайно проходил мимо, видимо, пожалел ее и дал ей денег, а серьгу оставил моряку. «Что мне было с ней делать? У меня есть невеста, но я не могу подарить ей только одну сережку», – закончил он свой рассказ. Хозяин лавки щедро заплатил ему. Он все еще надеялся, что Эмми Адамс вновь появится в Сингапуре.

У меня не было оснований не верить Генри, хотя все, что он мне рассказал, казалось невероятным.

– У вас хороший вкус, Крис, – сказал он мне на прощанье, намекая на мой удачный выбор украшения, – теперь я спокоен за Эмми, теперь я знаю, что она добралась до Америки.

Он ничего не спросил об улице Свердлова. Меня это, конечно, удивило, но то, что я услышал от него, взволновало настолько, что, пожелав ему спокойной ночи, я так и не смог заснуть, возвращаясь мысленно к этой необычной истории. Кто же был отправителем письма из Еревана? Мне почему-то вспомнилась записная книжка бабушки Мари. Она лежала в ящике письменного стола. Там не было и намека на Эмми Адамс, но были другие адреса. «Что если взять “грузинский след’’?», – предположил я, примеряя на себя образ опытного сыщика. Эта мысль понравилась настолько, что до самого рассвета я изучал адреса с пометкой «Тифлис» пока не выбрал фамилию Асатиани. Асатиани Варвара Николаевна.

IX

В грузинской столице я не пробыл и двух дней. Уточнив старый адрес из записной книжки, я направился в Душети, любуясь красотами Базалетского озера. Меня встретил сын Варвары Николаевны – Давид. Есть люди, которые располагают к себе своим исключительным обаянием. Таким был Давид. В его внешности угадывалась некая аристократичность. Он был высок, худощав с благородными чертами красивого лица. На вид ему не было и шестидесяти. Меня нисколько не смущало то, что он обращался ко мне на «вы».

Мы сидели в садовой беседке, сплошь укрытой виноградником, и пили вино. Осень в горах вызывает в моей душе ощущение праздника, особенно ее цветовая палитра – от золотистого до темно-бархатисто – синего и пурпурного.

– Я очень люблю этот старый дом. Он меня возвращает в прошлое. Порой кажется странным то, что я так детально помню некоторые обстоятельства: помню, кто как был одет, кто как говорил, – признался мне Давид. – Тетя Маша с моей матушкой были закадычными подругами, обе выросли в Тифлисе, обе принадлежали к известным родословным и очень этим гордились. Моя мать в девичестве носила фамилию Баратаева.

Я вежливо поддакивал. Ничего не подозревая об истинных причинах моего приезда, он стал рассказывать о княжеской фамилии Баратаевых и о тете Маше. Так он называл Марию Тер-Осипову. Давид оказался на редкость интересным рассказчиком, приправляя тонким юмором коротенькие истории. Одновременно он раскалывал толстое полено, чтобы разжечь костер для предстоящего шашлыка. На завтра были заказаны хинкали, которые, как он уверял, в этих краях готовят мастерски, и о моем планируемом отъезде на вечер не могло быть и речи.

Я никак не решался спросить об Эмми Адамс, боясь нарушить ту атмосферу открытости, которая сразу же установилась между нами, как только я представился, и с нетерпением ждал той минуты, когда в моих руках окажется семейный альбом, всегда сопутствующий воспоминаниям.

В старом альбоме оказались интереснейшие фотографии двух родословных. Родители Давида встретились в Петербурге еще студентами. Мать училась на лингвиста, отец осваивал профессию врача.

На одной из фотографий я увидел улыбающуюся девушку, одетую в белое платье. В руках она держала огромный букет лилий. Фотография была поблекшей. Девушка чем-то напоминала Эмми Адамс, только одета была более чем скромно – без красивой шляпы и модного платья. Одним словом – совсем не леди.

– Знакомые лица? – спросил Давид, увидев выражение моих округлившихся глаз. Вероятно, оно было очень забавным, так как он повторил вопрос:

– Эту фотографию вы уже где-то видели?

– Я видел очень похожую. Откуда она у вас?! – воскликнул я так, будто передо мной лежала скрипка Страдивари.

– С прошлого века. Матушка никогда не выбрасывала фотографии и мне не советовала. Говорила, что их нужно хранить. Фотография очень старая, 1939 года. Это Эмми, американка, приятельница моей мамы.

– Эмми Адамс? – спросил я удивительно легко, будто речь шла о нашей общей знакомой.

– Да, она, – осторожно ответил Давид, видимо, не ожидая такой осведомленности.

Я с любопытством разглядывал лесную поляну, покрытую луговыми цветами. Пейзаж показался знакомым.

– Это Армения, Зангезурские горы, рядом с Татевским монастырем, – подсказал Давид.

– Да, да, конечно, это Татев. Как же Эмми…, – я не успел договорить, так как он меня опередил.

– История удивительная. В нашей семье ее рассказывали всякий раз, когда речь заходила об Америке. В Армению Эмми попала из Персии по странному стечению обстоятельств. Помню, как мама шутила на этот счет: «Эмми перепутала океаны и оказалась на Кавказе».

– Перепутала океаны? – Я заставил себя рассмеяться.

– Именно так. Она собиралась плыть в Америку, но по ошибке села не на тот пароход и поплыла в обратном направлении. Потом была Персия, Армения, Грузия. Только перед самой войной она вернулась на родину.

– Как же ей удалось добраться до Америки?

– С высокими покровителями можно добраться и до луны. Сейчас я вам кое-что покажу.

Давид вышел из беседки и пошел к дому. Через несколько минут он вернулся с книгой.

– Читаете по-английски? – спросил он.

Я кивнул головой. Это были рассказы Скотта Фицджеральда.

– С этой книгой она не расставалась до своего отъезда. А эта открытка – свидетельство того, что она добралась до Америки. Прочтите, что в ней написано – Давид протянул мне открытку, и вот, что я прочитал:

«Дорогие мои, я в Нью-Йорке! Мне до сих пор не верится, что я наконец дома. Смотрю на океан и вижу ваши горы с зарослями цветущего граната и дикого миндаля. Мне никогда не забыть той сказочной лилии, которую я впервые увидела возле Татевского монастыря, горных васильков, пахнущих медом и голубых колокольчиков, ниспадающих с отвесных скал. Я скучаю по тому спокойствию и счастью, которое испытала в вашем волшебном краю».

Эмми

Спокойствию и счастью? Как жаль, что Генри ничего не знал и был так далек в своих опасениях.

– Можно взять открытку? – спросил я осторожно.

– Конечно, берите.

Давид не задал мне ни единого вопроса. Казалось, его нисколько не удивил мой интерес к старой фотографии. Так ведут себя, только если знают больше, чем могут услышать.

Прежде, чем заговорить, я вытащил сингапурскую фотографию Эмми из правого кармана куртки.

– О!.. – воскликнул Давид. – Эмми? Невероятно…

– Она была танцовщицей, – ответил я с определенным намеком на то, что он не все знает.

– Что вы говорите? – Давид лукаво улыбнулся.

Последовательного рассказа у меня не получилось, так как мысли все время путались между Сингапуром и Ереваном. Давид внимательно слушал, слегка прищурив глаза. Когда я рассказал историю серьги, которую купил в китайском квартале Сингапура, он громко рассмеялся.

– Фантастика! Какой неожиданный поворот событий! Отличный сюжет для мелодрамы.

Мельком взглянув на сингапурскую фотографию, он спросил, указывая на Дэви:

– Кто этот джентльмен?

– Это Дэвид, приятель Эмми, возможно, жених. Его дед, из сингапурских армян, был достаточно влиятельным человеком на острове. И очень богатым. Но со временем вся семья переехала в Англию.

Я стал рассказывать об армянской диаспоре Сингапура, похваставшись тем, что в городе до сих пор сохранена армянская улица.

– Неужели ваши родители ничего не знали о ее бегстве? – спросил я Давида.

– Возможно, что-то и знали. Помню как-то вышел спор. Друг нашей семьи утверждал, что Эмми работала на одну из разведок в Малайзии. В те годы к иностранцам относились с большим подозрением и мои родители ему не поверили. Теперь, когда вы рассказали эту историю, возможно, внезапное исчезновение из отеля имело серьезные основания.

– Думаете, Эмми была шпионкой? – произнес я глупейшую фразу, о которой тут же пожалел.

– Не знаю. Могу только предположить, что она была причастна к истории, которую кроме нее одной вам уже никто не расскажет, – ответил Давид, посмотрев на меня очень выразительно.

Я смутился от того, что моя конспирация неожиданным образом раскрылась, и стало понятно, что Мария Тер-Осипова имела к моему приезду лишь косвенное отношение.

Угли в мангале потихоньку остывали. Давид, переводя разговор совершенно в другую плоскость, озабоченно сказал – «Пойдемте делать шашлык, костер уже погас».

После шашлыка мы гуляли в окрестностях Душети до самой ночи. На следующее утро пришла соседка Нино и принесла чудесные хинкали. Я мысленно благодарил Эмми Адамс за ее письмо, отправленное под фамилией с армянским окончанием. Иначе мне не пришлось бы узнать вкус настоящих хинкал и увидеть Нино. Пока Давид ходил в погреб за вином, мы успели обменяться многозначительными взглядами, будто обменялись обычной любезностью:

– Послушай, Нино, а ты красивая.

– Знаю. Да и ты вроде ничего.

X

Через неделю я уезжал в Германию, и мне снова захотелось увидеть дом на улице Бюзанда. Меня не оставляло тревожное предчувствие, что в следующий свой приезд вместо старого дома я увижу огромный вырытый котлован. Для своего визита я выбрал вечернее время, когда улицы становятся немноголюдными. День выдался дождливым, тяжелые тучи обещали грозу, но я все же решил не откладывать свой визит.

Поднявшись по деревянной лестнице и открыв скрипучую дверь, я вошел в полупустую квартиру. Темные, наглухо закрытые шторы, делали комнату непривычно мрачной. Я открыл окно, чтобы впустить немного вечерней прохлады и зажег свечи, стоящие на рояле. Картины Васнецова, как и коллекции редких пластинок, на прежнем месте не оказалось. Рядом с проигрывателем лежала единственная пластинка. Я осторожно взял ее. Это было старое аргентинское танго. Не зная, чем себя занять, я решил послушать давно забытую мелодию и, поставив пластинку, встал возле открытого окна. Как только заиграла тягучая бандеона, свечи, горящие на рояле, потухли. Ненастье, видимо, разгулялось не на шутку, так как от сильного ветра с шумом закрылось окно, и комнату озарила яркая вспышка молнии. То, что случилось потом, можно было назвать легким помутнением сознания, так как я оказался в другом измерении и как бы со стороны наблюдал и чувствовал то, что происходило со мной. Так бывает во сне.

Я танцевал на ярко-освещенной поляне, явно ощущая прикосновение чьих-то тонких прохладных рук и нежный цветочный аромат, как от пролитой капельки дамского парфюма. Я не видел лица своей партнерши, но успел разглядеть абсолютно роскошное чуть прозрачное платье изумрудного цвета, покрытое сверкающими кристаллами. Они притягивали будто магнит. Я не мог ни остановиться, ни заговорить. Я вел ее по всем правилам танго, легко выполняя повороты и шаги, что само по себе было странным – в реальности я запутался бы уже на втором повороте. Она танцевала волшебно, чуть касаясь моих ног острием туфель. Когда ее тонкий каблучок опустился на мой ботинок, я вдруг увидел причудливые серьги-шандельеры с белой и темной жемчужинами и зеленым аметистом. Кто эта женщина? Неужели она? Несмотря на яркий солнечный свет, я так и не смог увидеть лица незнакомки, так как она очень ловко прятала его в резких поворотах головы. Мелодия проникала внутрь меня самого, и то, что происходило с нами можно было назвать необычным флиртом. Это был танец-обещание.

Только я подумал об Эмми, как картинка исчезла. Я стоял возле закрытого окна. «Что это со мной?» – подумал я. Галлюцинация? Что за чертовщина? Я очень пожалел, что пришел один. Будучи абсолютно несуеверным, мне все же показалось, что в комнате кто-то прячется. Я не мог больше оставаться ни минуты и, наспех закрыв двери, спустился вниз.

Мне не хотелось возвращаться домой, и я остановил машину возле зеленого сквера. Сквер был абсолютно пуст, видимо, сильный ливень разогнал последних прохожих. Я остался в машине, не переставая думать об Эмми Адамс. Трудно было вообразить, что я когда-либо окажусь во власти танца. То, от чего я так старательно убегал, настигло меня в доме, который в скором времени исчезнет навсегда. Как же я был близорук, когда иронизировал, когда посмеивался над бедным Генри. Я никак не мог понять, зачем ему все эти поиски. Тот кусочек счастья, который пригрезился ему в детстве – следы босых ног на горячем песке и волнующий ритм танца – он отчаянно пытался вернуть. Что за блажь такая? Я вдруг осознал простую истину. Генри не мог идти рядом с Эмми Адамс и, чтобы не потерять ее, выбрал путь, идущий вслед.

Не знаю, сколько бы мне пришлось просидеть так в машине, если бы не звонок мобильника. Звонила Мари.

– Привет! Ты где? – спросила она.

– Я? Как где? Дома, конечно, – соврал я.

– Ты настоящий враль. Зачем ты придумал эту дурацкую историю про пиратов? Серьга принадлежала не принцессе. Теперь я это точно знаю, – голос Мари казался строгим.

– И я знаю, – ответил я невозмутимым тоном.

– Ты не обижен на меня, Крис? Я отдала твой подарок Генри. Он так счастлив, – сказала она уже мягче.