Текст книги "Обретенная любовь"

Глава 17

Тиг

Я вздрагиваю и открываю глаза. Кто-то тычет чем-то мне в спину.

– Ну, наконец! Я уже целую вечность тебя дозываюсь, татушечка! Вставай, пора к врачу, – сообщает охранник.

Мне требуется несколько секунд, чтобы вспомнить, где я, и понять, что происходит. Черт, мне даже удалось поспать? Щеки обсохли, но моральный дух – где-то на уровне ботинок, и, судя по их внешнему виду, он не очень-то боевой.

Я встаю. О, черт, ребра! Я корчусь от боли. Тело немного отдохнуло, и теперь я чувствую себя еще хуже, чем на выписке из больницы.

Как только я поднимаюсь, охранник просит меня вытянуть руки. Я повинуюсь и подставляю ему дрожащие руки. Я вижу, как он сомневается, но в итоге все же застегивает наручники на запястьях. Дыши, парень.

Неожиданно появляется второй охранник и заковывает еще и лодыжки. Из-за этого походка снова становится похожа на пингвинью. Я уже не говорю о том, что боль в ребрах добавляет хромоты.

Мы проходим несколько метров. Оранжевый комбинезон больно царапает кожу. Эта одежда соткана не из ниток, а из чертова железа!

Я послушно следую по указанному пути, встречая лишь других охранников. Мы подходим к первой решетке. Один из сопровождающих кричит в переговорное устройство:

– Охрана! Четвертая решетка!

Звучит звонок, и решетка открывается без посторонней помощи. Мы проходим. У каждой следующей решетки картина повторяется. В конце концов, мы попадаем в медпункт. Фу, что угодно, только не медпункт!

Меня шатает. Стоять чертовски больно, но я стою. Из гордости.

Парень, находящийся позади, толкает меня так сильно, что я непроизвольно рычу от боли. Затем меня усаживают на край кровати (настоящей кровати) и пристегивают запястья между ног.

– Долли, ты с ним поосторожнее! – говорит один из охранников, указывая на меня подбородком.

Ты серьезно?

Я слышу сзади какой-то шум, но мне так больно, что я не в силах обернуться, поэтому просто прислушиваюсь к тому, что происходит.

– Ага, я свою работу знаю. Пошли вон! – холодно отвечает женский голос.

Женщина обходит меня, и я опускаю голову, насколько это возможно. Она их только что послала к черту, а они даже не пикнули в ответ.

Полицейские выходят, и наступает долгожданная тишина. Сестра усаживается за маленький стол, огороженный неким подобием стеклянной банки. Женщина ведет себя так, словно меня здесь вообще нет, роется в своих вещах, затем выходит из-за стола, погрузив нос в досье, и подходит ко мне.

– Тиган Доу, семнадцать лет… – шепчет она.

Медсестра стоит прямо передо мной, я разглядываю ее ноги и никак не могу поднять глаза.

– Перфорация легких… Так. Сломанные ребра, проведенная операция… Очень хорошо. Посмотрим, как все срастается. Снимите одежду, пожалуйста.

Я поднимаю глаза, мы встречаемся взглядами, и она коротко кивает. Мне никак не дотянуться до молнии на этом проклятом оранжевом комбинезоне. И еще мне не хочется, чтобы она меня касалась. Так что черта с два я сниму эту робу. Я отвожу взгляд, словно она может что-то в нем прочесть.

– Зачем вас так пристегнули? – спрашивает женщина.

Мне-то почем знать? Может, потому что здесь меня все держат за насильника!

Сестра подходит вплотную и заносит руку, чтобы коснуться комбинезона. Я отстраняюсь. Черт, не трогай меня!

Она отступает на шаг и хмурит брови.

– Мистер Доу, сейчас я вам расскажу, какие у нас в медпункте порядки: я могу доставить вам массу неудобств, но я не хочу прибегать к крайним мерам. Моя работа – улучшить ваше состояние медицинскими средствами, и, судя по тому, как вы выглядите, мне стоит сделать это в кратчайшие сроки. Так что для вас же будет лучше, если вы замрете. Я буду касаться вас только по необходимости – ничего иного сверх меры. Вы можете согласиться на это по собственному желанию, или я приглашу двух кретинов, что вас охраняют, и они обеспечат мне ваше содействие. Что вы предпочитаете?

Чтобы ты заткнулась. Я делаю глубокий вдох, чтобы избавиться от огромного кома, застрявшего в горле, но это не срабатывает. Кажется, я сейчас разревусь, как младенец.

– Так что? – настаивает она.

Я отворачиваюсь и сжимаю кулаки.

– В этом месте вы вряд ли еще встретите кого-либо терпеливее меня. Рекомендую соглашаться.

Докторша вновь подходит и тянет ко мне руку. Стиснув зубы, я с трудом заставляю себя оставаться на месте. У нее получается целиком расстегнуть молнию комбинезона, прямиком до трусов.

Несколько секунд она просто молча рассматривает увиденное. Это она на мои татуировки так пялится?

Женщина потихоньку стягивает ткань с плеч, затем с рук, оставив меня сидеть с оголенным торсом и складками комбинезона, спущенного поверх наручников на запястьях.

– Гематомы еще не прошли, – наконец, произносит она. – Мне придется ощупать ваши ребра. Прошу вас сохранять спокойствие.

Ну, я сделаю все, что смогу!

Как только медсестра дотрагивается своими холодными пальцами до моей кожи, я весь напрягаюсь. Это совершенно невыносимая пытка. Лишь Елена знает, как нужно меня касаться, чтобы мне не было противно.

Докторша несколько раз спрашивает меня об интенсивности боли, мое выражение лица и скулеж отвечают красноречивее меня. Наконец-то она заканчивает осмотр.

– Да… Все хуже, чем я ожидала. Ваше состояние, мягко говоря, не очень. Полежите немного здесь, я дам вам обезболивающее. Еще нужно обработать вашу кровоточащую губу и зашить швы на ребрах. Вы принимаете наркотики? Курите? Если да, то как долго?

Она говорит, не отрываясь от бумаг. И в ответ получает лишь мое молчание. Я слышу, как она дышит.

– Знаете, во всей этой тюрьме я, возможно, единственный человек, с которым вы можете поговорить…

Ага… Так и есть.

– Мне нужно знать, принимаете ли вы наркотики, и если да, то какой степени тяжести, чтобы рассчитать дозу обезболивающих, – поясняет она.

Да нет же, черт возьми! Посмотри сгибы на руках – там нет никаких следов, кроме татуировок! Подождав немного, медсестра молча возвращается к своему столу с досье в руках.

– Вы, молодой человек, самый молчаливый из всех заключенных, что я когда-либо здесь встречала.

Ко мне возвращается дрожь в руках, и, чтобы ее унять, приходится сильно сжать кулаки, хоть это и чертовски больно. Еще мгновение, и докторша буквально вскакивает, чуть не опрокинув свой стол.

– А!.. Так вы немой! Я… – бормочет она. – Тысяча извинений. Вы можете писать? Посмотрите на меня.

Нет. Я отворачиваю голову к окну. Снаружи виден большой двор, окруженный решетками, слишком высокими, чтобы их перелезть. Плюс ко всему, они обнесены колючей проволокой.

Одна чертова слеза вырывается из глаз на свободу – значит, я больше не держу удар. Эта глупая гусыня слишком многого от меня требует.

– Я знаю, вам здесь придется несладко, – тихо произносит женщина.

Я вытираю щеку движением плеча.

– Хотите антидепрессантов? Заключенные часто их принимают. А вы молоды, я понимаю, что вам…

Что за чушь она несет!

Я резко качаю головой, отказываясь от ее предложения. Докторша выглядит ошарашенной. С трудом найдя вену из-за татуировок, она делает укол и предлагает мне прилечь, но я продолжаю сидеть и разглядывать руки, скованные между ног.

Солнечный свет медленно добирается до меня и греет спину. Это так приятно. Проходит, наверное, час, за который пакет с внутривенной инъекцией постепенно пустеет. Я немного сонный, но еще в сознании.

Медсестра закрывает занавески – теперь из окна больше ничего не видно. Привозят какого-то парня, ему нужно зашить бровь. Он все время орет и пытается подкатить к докторше – выглядит отвратительно.

* * *

– Снимете повязку, когда вернетесь в камеру.

Женщина в белом халате уже наложила швы на губу и бок, повторив несколько раз, что с таким количеством чернил под кожей заживление будет проходить медленно, и сняла катетер с моей руки. Боль практически сошла на нет. Медсестра помогает мне одеться. За мной приходят, и очень скоро я вновь оказываюсь в своей одиночной камере.

Я стараюсь держать себя в руках, но очень скоро терплю крах. В любом случае меня никто не видит, так что я могу себе позволить реветь столько, сколько захочу. Мне так не хватает моей львицы! Оставаться без нее невыносимо! Елена, ты мне нужна!

Меня лихорадит. Ощущение, будто кровь закипает в жилах. Здесь так тесно. Негде развернуться, так что я просто наворачиваю круги по комнате. Сигарет нет, воздуха тоже. Вообще ничего нет. На меня давит все вокруг. Черт, я задыхаюсь!

Я несколько раз дергаю себя за волосы. Чем дальше, тем больше мне кажется, что я никогда отсюда не выберусь. Воображаю, как чертовы стены понемногу сужаются. Они меня просто раздавят. Я ударяю кулаком в одну из стен. Боль, от которой хочется кричать, совершенно не успокаивает, поэтому я бью снова и снова.

Поднятые по тревоге охранники (из-за шума в камере) вбегают и укладывают меня лицом в пол. На этот раз меня держат сильно, и я задыхаюсь. Я отбиваюсь. Отстаньте! Меня питает ярость, но слабость тела в итоге все равно берет верх. В глазах туман. Я не могу ни дышать, ни пошевелиться. Дальше – темнота.

* * *

Прошла неделя с того вечера, а я до сих не могу взять себя в руки. После приступа я очнулся в медпункте, наедине со склонившейся надо мной медсестрой в белом халате. За три дня, что я там провалялся, она не проронила ни слова. Затем из солнечного медпункта меня опять перевели в карцер. На стене и полу так и осталась моя кровь.

Я почти ничего не ел. В любом случае местная еда отвратительна.

Я оставил нетронутой очередную тарелку, затем меня забрали из камеры, и вот я сижу в комнате за столом, прикрученным к полу. Меня пристегнули наручниками к стулу, который тоже никогда не сдвинется с места. Тем не менее длины цепей хватает, чтобы облокотиться на запачканную неизвестно чем столешницу.

Тишина звенит в ушах. Затем дверь распахивается, и входит какой-то тип со смешным портфелем в руках и широкой улыбкой на лице. Его черные волосы зачесаны назад на манер итальянского мафиози, одет он в костюм бежевого цвета. Мне показалось, или у него ботинки с кисточками? Кто вообще такой этот аферист?

– Добрый день, мистер Доу!

Он протягивает мне руку, но я никак не отвечаю на приветствие. После секундной заминки мужчина усаживается напротив и достает из своего портфеля целую кучу всего. Он мне не нравится.

– Позвольте представиться. Дарио Вегас. Я буду вас защищать.

Адвокат? Где Солис его откопала? Правозащитник для сутенера с самого дна Куинса?

Мы рассматриваем друг друга. Он улыбается в точности, как страховой агент, который без сомнений вытащит пушку, лишь бы заставить заплатить по счетам.

– Я сейчас как раз работаю над тактикой вашей защиты. Мне передали протокол вашего допроса… Почему вы ничего не сказали? Есть большие расхождения в показаниях потерпевших и свидетелей, так что ваша версия станет первоочередной. Тем более они по-прежнему ждут показаний мисс Хиллз. Нам нужно разработать хорошую стратегию зашиты, чтобы сократить вменяемый вам срок. Возможно, получится уменьшить его раза в два…

Я перестал слушать, как только услышал то, что меня интересовало. Елена не дала показания? Почему, черт возьми? Дьявол, я здесь уже неделю! От нахлынувшей волны стресса мне приходится закрыть глаза. Я запрокидываю голову, чтобы было легче дышать. Успокойся, парень… Дыши, Тиг!

– Понимаете? У нас в приоритете ваша версия. Учитывая, что, как только Джейсон Дэш откроет глаза, к списку обвинений против вас прибавится еще одно свидетельство. Они будут следовать примерно такой линии: богатенький паренек из высшего нью-йоркского общества против вас, сироты и печально известного преступника из Куинса. Будем надеяться, что вы избили его достаточно, чтобы он не успел очнуться до заседания, – хихикает адвокат.

А если этот подонок вообще не очнется, что будет тогда? Вот что мне нужно знать, кретин. Мужчина улыбается своей белоснежной улыбкой и продолжает:

– К счастью, судья, которая занимается этим делом, уже хорошо с вами знакома. Это та самая судья, что отправила вас в исправительный центр, а потом перевела на условно-досрочное на этот год. Она была милосердна к вам ранее, надеемся, что таковой и останется. И наше преимущество в том, что она знает ваше досье наизусть. Вся ваша предыстория была предоставлена миссис Солис, так что я смог с ней ознакомиться. Нам необходимо, опираясь на это, убедить присяжных, что вы – жертва общества, и попросить о снисхождении. Надо будет проследить нити событий, которые привели вас к этому моменту, и наглядно продемонстрировать, что единственным выходом для вас была та самая пресловутая агрессия. Но если вы так и не заговорите, ничего не изменится. И обстоятельства будут представлены со слов ваших жертв. И вас будут судить, как сумасшедшего преступника, лишенного всякой морали, хотя до конца так и неизвестно, что конкретно там произошло.

И снова воцаряется тишина. Я пытаюсь дышать ровнее и успокоиться, но от желания разбить стол чешутся руки. Впервые ощущаю себя настолько погрязшим во всех этих проблемах. Я не знаю, с чего начать. Мне известно, что нужно говорить, но у меня не выходит. Внутри моей головы такой беспорядок, что я не в состоянии выдавить ни слова. Я стискиваю зубы, закрываю глаза и растираю ладонями лицо, максимально натянув цепь. Чтобы дотянуться, мне приходится практически положить лоб на стол.

Адвокат прочищает горло, но я остаюсь без движения. Мне нужна пауза.

– У меня для вас кое-что есть… Возможно, это поднимет ваш боевой дух, – шепчет он.

Я жду еще несколько секунд, затем открываю глаза и поднимаю голову. Он что-то кладет на стол. Это фотография. Я не могу взять ее в руки – цепь слишком короткая, поэтому приходится довольствоваться только рассматриванием. На фото крошечный младенец, лицо – точная копия матери. Моя сводная сестра. Красивенькая. Я сразу узнаю браслеты на руках, которые ее держат. Елена. Невозможно остановить поток слез. Адвокат переворачивает снимок, на обороте есть послание от Солис: «Нам всем тебя очень не хватает… Я люблю тебя, сынок».

– Скоро увидимся, мистер Доу.

Адвокат испаряется, оставив фото у меня под носом. Когда охранник приходит и отстегивает наручники, мне выпадает буквально секунда, чтобы успеть забрать снимок.

На входе в камеру он посмеивается:

– Насладись хорошенько, завтра тебя переводят в твою основную камеру.

Новая волна стресса, хоть я ничем себя и не выдаю.

Тяжелая дверь захлопывается, я опускаю глаза на фото и не могу оторваться. Я разглядываю и запоминаю наизусть каждую деталь. Думаю, я смог бы даже нарисовать ее по памяти. Внутри все переворачивается. Почему Елена не дает показания? Я не понимаю.

В конце концов снимок выпадает у меня из рук, и мне приходится обшарить пол, чтобы найти его. Я люблю эту фотографию настолько же сильно, насколько ненавижу. Она напоминает мне о том, что у меня когда-то было, а теперь ушло и больше не вернется – семья.

Глава 18

Елена

Вернувшееся письмо я оставила на столе Тига. Пока не знаю, что буду с ним делать. От этого возникает ощущение, будто я уже проиграла. Я прекрасно понимаю, что глупо так думать, Тиг первым бы мне об этом заявил. Но подняться даже на эту ступень было настолько сложно, что тщетность приложенных усилий приводит меня в отчаяние.

Я вздыхаю и в сотый раз переворачиваюсь на другой бок. Смотрю на дверь, потом на потолок, затем на окно. Я представляю себе, как Тиган залезает в него подобно беглецу, чья цель – увидеться со мной, но все это лишь глупая романтика. Такое возможно разве что в мыльных операх. В реальности я всю ночь буду пялиться в пустоту, пока не зазвенит будильник. Впрочем, до его звонка осталось ровно два часа тридцать шесть минут. Кажется, это и много и мало одновременно.

Я обожаю Натали, но первое, что она сказала моим родителям, было: «Чем дольше вы относитесь к ней как к жертве, тем позже она сможет справиться с этим состоянием. Так что с завтрашнего дня отправляйте ее на учебу. Жизнь не остановилась из-за того, что Тига здесь нет». Хочется ее придушить. Папа обрадовался и полностью с ней согласился. Мама сначала распереживалась, но позже одобрила эту идею. Я должна вернуться к нормальному течению жизни для своего же блага и бла-бла-бла… На текущий момент мне понятно одно: синяки на лице еще не прошли, и мое тело физически не выдержит целый день сидеть на стуле в этом треклятом лицее. Я даже думать боюсь о том, как будут реагировать окружающие. Что они знают? Что обо мне подумают?

Я вздыхаю и снова переворачиваюсь. На этот раз пялюсь в потолок. У меня все болит. Чем меньше я двигаюсь, тем больнее. Натали права. Я должна продолжать жить, но это тяжело. Она говорила, что самое сложное – встать с постели. Но как только ты сможешь это сделать, все сразу пойдет как по маслу. Встать с постели? Да я в ней и не лежала.

* * *

Черт возьми, будильник звонит уже в третий раз. Мне наконец-то удалось заснуть, но даже во сне мой мозг не прерывал свою напряженную работу. Мне снился какой-то очень странный сон, но, к счастью, я его не запомнила. От него остался только неприятный осадок, и я надеюсь, его смоют утренний душ и чистка зубов.

– Елена.

Я закрываю глаза. Мама молча входит в комнату. Я знаю, она от меня не отвяжется, однако продолжаю глупо надеяться, что, если сделаю вид, будто сплю, у меня получится избежать возвращения к учебе. Я чувствую, как она медленно садится на кровать, а затем кладет руку мне на плечо. Я вздрагиваю – никак не могу сдержаться.

– Вставай, дорогая. Я приготовлю тебе завтрак чемпиона, пока ты умываешься, – говорит мама.

Затем она встает и выходит. Давай, Елена, вставай! По словам Натали, как только я встану, станет легче.

* * *

Среди всех странных моментов моей жизни это утро явно занимает первое место. Папа по своему обыкновению читает газету в углу кухни, а мама, как всегда, суетится вокруг плиты. Все как обычно, не считая, конечно, того, что папина газета перевернута вверх ногами. Когда это он научился так читать? А мама просто бегает из стороны в сторону, ничего конкретного не готовя, просто имитирует деятельность. Но как бы странно это ни выглядело, от всего этого цирка мне становится спокойнее.

– Дорогая, сделать панкейки или французские блинчики? Я, может, даже успею приготовить какой-нибудь пирог на скорую руку, если хочешь.

– Ох… Нет, спасибо. Мне бы просто чаю, – отвечаю я.

Мама чуть ли не подпрыгивает.

– Но надо же хоть что-то поесть, – вмешивается папа.

Я молчу.

– Я не голодная, честное слово, все в порядке.

Это я произношу вслух для вас, но себя в этом убедить не могу.

Через минуту мама ставит перед моим носом чашку с чаем. Правда, без воды. Прямоугольный пакетик уныло покоится на дне чашки. Папа переворачивает страницу, не заметив, что новости не очень добрые. Я гляжу в свой телефон, бездумно помешивая «чай» маленькой ложкой – она тихонько ударяется о края керамической чашки и позвякивает. Мы – странная семейка. Пора уже к этому привыкнуть.

Наконец, папа откладывает газету:

– Ты поедешь на своей машине или тебя подвезти? – спрашивает он.

Я отвечаю без раздумий:

– Ты смерти моей хочешь? Все и так будут пялиться на мою рожу смурфа, а если я еще и подкачу к лицею на директорской машине – это конец!

Мама медленно поворачивается ко мне, а отец выглядит так, словно его мысли блуждают где-то в километрах от нашей кухни.

– Чеви обожает смурфов! – в конце концов произносит он, вернувшись обратно в реальность.

Это звучит скорее как жалоба. Мы действительно в последнее время прилично пересмотрели этих мультиков о голубых гномах. Мама открывает рот, но не произносит ни слова. Я говорю вслух вместо нее:

– Треклятые смурфы!

Мама начинает хихикать, а затем откровенно хохотать, пытаясь вставить свое неизменное – «Елена, прикуси язык!», однако у нее ничего не выходит, и нас всех сражает истерический хохот. Мама смеется почти до слез. Она вытирает щеки и спрашивает, указывая на папину газету:

– Ты видела, он читал ее вверх ногами! – сообщает она.

Я тоже никак не могу перестать смеяться. Это раздражает больше всего, но такой смех приносит облегчение, даже несмотря на то, что граница между слезами от смеха и слезами от боли настолько тонка, что я могу перескочить ее в считаные секунды.

– Я… А сама-то даже воды в кружку не налила! – парирует отец.

До мамы только сейчас это доходит, и мы продолжаем хором смеяться, пока постепенно смех не затихает сам собой. Затем в кухне устанавливается гробовая тишина. Какое-то время мы все ощущаем себя не в своей тарелке, а потом папа говорит:

– Чертов Тиг… Оставил нам тут своей тишины.

На это замечание мама молчит, а я смеюсь в ответ. Еще мгновение – и я пересекаю границу, слезы льются ручьем.

– Он скоро выйдет, дорогая, – говорит мама, обнимая меня.

– Мы сделаем все необходимое для этого, Елена, – добавляет отец.

Мама выпрямляется и ищет мой взгляд, будто бы для того, чтобы поделиться со мной своей силой.

– Да уж… Надеюсь, он вернется из тюрьмы без новых татуировок, – замечаю я.

Они смеются.

– А что, у него еще где-то осталось для них свободное место? – спрашивает мама.

Конечно! На заднице!

Эти слова я произношу про себя, но папа, конечно, не дурак – он по-директорски хмурится, прямо как Смурфетта в тот момент, когда она осознала, что является единственной девочкой на всю деревню.

– Во имя Всевышнего, я не хочу этого знать! И надеюсь, Елена, что ты тоже не можешь ответить на этот вопрос! Поехали, а то опоздаем, – произносит отец, в ужасе осознавая то, о чем он мог сейчас внезапно узнать.

Похоже, открыть ему глаза на правду будет сложнее, чем я предполагала. Мама целует меня в лоб. Ну же, я ведь уже встала с кровати! Моим сумасбродным родителям удалось сотворить это чудо. Теперь нужно делать шажок за шажком, и все пойдет на лад.