Текст книги "Средневековая Европа. 400-1500 годы"

Ганзейский союз

Показательно, что именно в Северной Германии, вдали от еще сохранявшихся центров имперской власти, города чувствовали себя политически наиболее самостоятельными. Здесь объединение городов, возглавляемое Любеком и названное Ганзейским союзом, успешно противостояло и местным немецким князьям, и королям Дании. Союз контролировал экспорт зерна, мехов и леса из Прибалтики в Западную Европу и ввоз соли, тканей и пряностей в Восточную Европу. Купцы Ганзейского союза основали привилегированные фактории от Лондона до Новгорода; они держали в своих руках экономическую жизнь Норвегии и Швеции, а временами их военные корабли контролировали даже проливы между Данией и Южной Швецией. В течение двух столетий, вплоть до начала XVI в., ганзейцам удавалось отражать угрозы своему процветанию со стороны самых могущественных врагов – голландцев и англичан, стремившихся нанести удар по торговой монополии в Балтийском море.

Большинству немецких городов, не впускавших в свои стены феодальную знать, удалось избежать по крайней мере клановой вражды и, как следствие, автократического правления, сложившегося в итальянских городах. Немецкие князья, не имея ничего против включения близлежащих свободных городов в свои владения, не стремились вместе с тем становиться правителями городов-государств. И все же немецкие города прошли собственный путь социальных и политических конфликтов. В некоторых из них цехи занимали прочные позиции в городских советах, а горожане, не принадлежавшие к тесному кругу патрициев, ревностно заботились о своем участии в управлении. В других городах, например в Нюрнберге, патриции старались держать цехи подальше от городского совета. В остальных городах цехи имели некоторое влияние, но крайне редко реально влияли на городскую политику, как, скажем, во фламандском Генте.

В отличие от Флоренции эпохи Возрождения, в немецких городах социальная и политическая борьба не привела к возникновению продуктивных интеллектуальных дискуссий. Вернее сказать, в XVI в. подобные дискуссии приняли религиозный характер, поскольку гражданские конфликты и даже защита городской автономии оказались неразрывно связаны с идеями Реформации. Эта тема будет обсуждаться в томе «Европа Раннего Нового времени, 1500–1789».[123]123
  Koenigsberger H.G. Op. cit.


[Закрыть]

Швейцарская конфедерация

В горных долинах Альп средневековые республиканские учреждения дожили до наших дней. Уже в 1291 г. три крестьянских, или лесных, кантона – Швиц, Ури и Унтервальден – заключили «Вечный союз» для поддержания законов и взаимопомощи против австрийских Габсбургов.[124]124
  В 1273 г. граф Рудольф IV был избран королем Германии под именем Рудольфа I и стал первым в ряду королей и императоров династии Габсбургов; умер в 1291 г.


[Закрыть] В последующие два столетия эти кантоны заключили союзы и конфедеративные договоры с городами Цюрих, которым правили ремесленные цехи, и Берн, где власть принадлежала военному патрициату. Со временем в состав конфедерации вошли десять кантонов, объединенных в многоуровневую конфедеративную систему, и потребовался немалый срок, чтобы в этом этнически и лингвистически неоднородном регионе выработалось чувство национального единства.

Границы союза оставались весьма неустойчивыми, и в различные времена многие соседние города и земли выражали желание присоединиться к конфедерации. Господство над Сен-Готардом и другими перевалами на торговых путях из Италии в Германию давало ей большие стратегические преимущества. Но, вероятно, еще более важным следствием географического положения стало то, чем никогда не обладали итальянские и немецкие города – местные патриотически настроенные войска, состоявшие из прекрасно обученных и воинственных копейщиков, которых в изобилии поставляли перенаселенные горные деревни. В XIV в. и в начале XV в. швейцарцы отразили несколько нападений Габсбургов; в 1476 и 1477 гг. они разбили феодальную армию бургундского герцога Карла Смелого, а в 1499 г. вынудили отступить императора Максимилиана I. После этих событий ни одна великая держава не осмеливалась нападать на швейцарцев вплоть до самой Французской революции. Уже в XIV в. сложилась легенда о национальном швейцарском герое Вильгельме Телле, метком стрелке, которого габсбургский наместник заставил сбить стрелой яблоко с головы его маленького сына.

Города Западной и Восточной Европы

К востоку и к западу от широкого пояса немецких и итальянских городов-государств города Европы никогда не имели полной независимости, хотя нередко пользовались значительной административной автономией. Начиная с XV в. территориальные правители стремились всеми путями ограничить эту автономию. Им без труда удалось достичь своей цели в Восточной Европе, где относительно мелкие и слабые города не могли противостоять союзу князей и крупных землевладельцев. На Западе этот процесс шел медленнее. Следует признать вместе с тем, что английская монархия почти не встречала сопротивления со стороны городов. Лондон, который испытывал благоговейный страх перед королевским Тауэром и экономически был связан с Вестминстерским двором, не мог да и не хотел играть самостоятельную роль. Другие английские города были слишком малы, чтобы питать подобные чаяния. Больше проблем было у герцогов Бургундских, правителей Нидерландов. Во Фландрии, самой богатой и населенной провинции, господствовали три крупнейших города – Гент, Брюгге и Ипр. Подобно многим другим городам, процветавшим в XII–XIII вв., они пострадали от сокращения населения и экономического упадка в XIV–XV вв. Но Гент и Брюгге тем не менее оставались самыми крупными и богатыми городами к северу от Альп, если не считать Парижа. Им удалось добиться от графов Фландрийских значительного самоуправления и установить фактический контроль над собраниями фламандских сословий, которые обычно созывались несколько раз в год. Немало мест в городских советах имели цехи. В течение XIV столетия в Генте цех ткачей дважды поднимал народ на восстания, хотя во главе учрежденных затем новых правительств раз за разом становились патриции, состоятельные представители правящих городских кланов. Движения городских масс никогда не достигали сколько-нибудь значительных результатов, но сами революционные традиции крупнейших фламандских городов всегда были живы и прорывались в периодических столкновениях горожан с Бургундскими герцогами. Лишь со временем герцогам удалось усилить контроль за городами, и одной из причин восстания Нидерландов против Филиппа II Испанского[125]125
  Ibid. Ch. 2.


[Закрыть] стали попытки городов вернуть себе некоторые из прежних свобод. Похожая ситуация сложилась во Франции. «Общая власть и управление в королевстве… а также в наших добрых городах, больших и малых… принадлежат только нам», – заявил Людовик XI (1461–1483); но по-настоящему строгий контроль за городами стал возможен лишь с появлением системы королевских интендантов в XVII в.[126]126
  Ibid. Ch. 5.


[Закрыть]

Возрождение: интеллектуальная жизнь

Воспоминания об ушедшем мире древних, всепоглощающая потребность восстановить хотя бы часть его великолепия – эти чувства и желания были одними из самых стойких в европейском обществе с того самого времени, как погибла Западная Римская империя. Они послужили стимулом для целого ряда «возрождений», а страсть к подражанию древним вдохновляла людей на новые достижения. Причудливо-парадоксальная, но динамичная природа этих поисков была осознана в XII в. и образно представлена в виде карликов, сидящих на плечах гигантов.

Итальянское Возрождение XIV–XV вв. придало новое измерение этим оценкам Античного мира, вдохнув в них чувство истории и исторического развития. Для Петрарки Рим все еще оставался идеалом: «Да ведь что такое вся история, как не похвала Риму?» Но в руках варваров Римская империя обнищала, ослабла и почти исчезла. Затем наступили «темные века», недостойные даже упоминания. Это прискорбное состояние пока еще не изменилось, но Петрарка был полон надежд на будущее и верил, что «Рим вновь поднимется, как только он начнет знать сам себя… Сон забывчивости не вечен. Когда тьма рассеется, наши потомки вновь погрузятся в прежнее чистое сияние». Для современника Петрарки и Боккаччо свет начал пробиваться с появлением Данте: «С него, поистине можно сказать, началось возвращение мертвой поэзии к жизни». К XV в. полностью оформилась идея «темных веков» – долгого периода, последовавшего за падением Рима, от которого освобождалось настоящее. Становление его было обусловлено сознательным возвращением к предписаниям и ценностям древних благодаря усилиям немногих великих: поэта Данте, живописца Джотто и не в последнюю очередь самого Петрарки. Люди осознавали себя живущими в новую эру, и необычайный интеллектуальный энтузиазм, который даже теперь, по прошествии пяти столетий, мы ощущаем в ренессансной цивилизации Италии, во многом обязан своим происхождением этому прозрению.

Буркхардт и истоки Возрождения

Образ пробуждения или возрождения Античного мира со всем его богатством стал классическим образом Возрождения, особенно в той нормативной формулировке, которая была предложена в середине XIX в. французским историком Жюлем Мишле и швейцарским историком культуры Якобом Буркхардтом. Буркхардт рассматривал Возрождение прежде всего как возрождение Античности, как «открытие» человеком окружающего мира и вместе с тем собственной неповторимой индивидуальности; итальянский ренессанс Буркхардт считал «произведением искусства». Общие оценки Возрождения Буркхардта в основном восприняты и современными историками, которые за последние сто лет написали несметное количество книг на эту тему. Но что уже больше не встречает одобрения, так это оценка Средневековья как «темных веков», в духе Петрарки. Дело не только в том, что мы гораздо лучше представляем себе культурные достижения Средневековья, значение которых специально разъяснялось в предшествующих главах: сейчас нам гораздо понятнее, что Возрождение возникло безо всякого разрыва с позднесредневековой итальянской городской цивилизацией.

В то время как трансальпийская Европа оставалась феодальной, монархической и церковной, итальянские города были коммерческими, республиканскими и светскими. Потребность в светском образовании, привычка просчитывать свои деловые возможности, заинтересованность в управлении городом – все это побуждало городского предпринимателя создавать рационально организованные учреждения. Вместе с тем его практичный, открытый окружающему миру стиль жизни начал оказывать влияние на все прочие виды человеческой деятельности и даже на религиозные убеждения. «Несомненно, что, спасаясь от мира, ты можешь упасть с небес на землю, – писал Колюччо Салютати своему другу, восхвалявшему традиционную религиозную жизнь. – Я же, оставаясь в этом мире, могу вознести мое сердце до небес».

Даже при дворах итальянских тиранов дух городских республик во многом сохранялся: не обладая легитимностью наследственных монархов, деспоты были заинтересованы в том, чтобы подчеркнуть и свое величие, и величие своих городов, выставляя напоказ таланты ученых, литераторов и художников, каких только можно было привлечь ко двору, и вообще всех граждан. Этому обычаю стали подражать другие богатые и влиятельные граждане, а также городские корпорации. Возможно, именно сокращение экономической деятельности в конце XIV и в XV в. побуждало людей вкладывать средства в строительство зданий и покровительство людям искусства, а не в коммерческие предприятия.

Если таковы были социальные и психологические условия для величайшего расцвета творческих способностей в итальянском Возрождении, а в европейской истории они редко оказывались столь благоприятными, то форма, в которую воплотилась творческая деятельность, ими объясняется лишь частично. Не меньшее значение имели уже установившиеся творческие традиции, внутренняя логика различных видов творчества и влияние их наиболее выдающихся и оригинальных представителей – иными словами, воздействие гения на мысль и искусство. Во второй четверти XV в. эти процессы зашли уже так далеко, что без явного разрыва с прошлым привели к появлению новой цивилизации, – цивилизации, которую со всем основанием можно назвать ренессансной.

Гуманисты

Гуманистами по традиции называли тех, кто изучал и преподавал гуманитарные науки, а в более узком смысле – знатоков классической литературы. Сами по себе эти занятия были вполне привычным делом. Но Петрарка, Салютати, их ученики и студенты владели латынью лучше всех своих предшественников. Более совершенная методика языковой и литературной критики вкупе с необычайным энтузиазмом в изучении римских авторов позволили им издать доселе неизвестные классические тексты, причем с качеством, недоступным Средневековью. Салютати, используя свое положение канцлера, собрал великолепную библиотеку классических авторов, чем и подал пример многим другим, обладавшим приблизительно такими же возможностями. Изобретение книгопечатания и его быстрое распространение в Италии в последней четверти XV в. послужили мощным импульсом для подобных занятий: впервые ученые могли пользоваться лучшими изданиями классиков в своих городах и обсуждать с коллегами одни и те же тексты.

Не менее важным событием стало открытие греческой литературы. В средневековой Западной Европе всегда были люди, знавшие греческий язык, но читали греческих классиков в основном в латинских переводах, реже – в переводах с арабского. В XV в. знание греческого получило широкое распространение, в крупнейших университетах создавались кафедры греческого языка. Так гуманисты открыли новый мир мысли.

Деятельность гуманистов имела далеко идущие и разнообразные последствия. Они создали новую форму образования, которая вплоть до нашего столетия сохраняет свое значение в Европе и Америке. В отличие от средневековой традиции, предписывавшей строгие правила поведения и обучения ребенка, гуманисты стремились развивать в нем личностные задатки и веру в собственные силы. Формируя ценности, необходимые для духовного становления своих питомцев, они отталкивались от греческой и римской классики, а также от учения церкви.

Таким образом, в гуманистическом образовании воплотились по крайней мере две сформулированные Буркхардтом особенности – возрождение Античности и открытие индивидуальности. То же самое можно сказать и обо всех прочих занятиях гуманистов. Во Флоренции они собирались на вилле Марсилио Фичино (1433–1499), известного переводчика Платона, и называли себя, по античному примеру, Академией. Академия Фичино, которой покровительствовал Лоренцо Медичи – сам прекрасный знаток латыни и незаурядный поэт, еще не имела четкой структуры и организации, но послужила образцом для многочисленных академий, созданных в последующие века по всей Европе в качестве центров научного знания.

Другая сторона ренессансной культуры, выделенная Буркхардтом, – открытие окружающего мира – не относилась к числу высших гуманистических приоритетов. Тем не менее гуманисты разыскивали сочинения древних, изучали их и готовили к публикации. В результате выяснились совершенно неожиданные вещи. Тот факт, что древние философы и теологи расходились во мнениях по многим вопросам, был хорошо известен с тех самых пор, как Абеляр специально затронул эту тему в своих сочинениях. С такими затруднениями каждый справлялся сообразно личным философским предпочтениям. Но естественные науки, в области которых Аристотель, Гален и иные сравнительно немногочисленные античные авторы, известные в эпоху Средневековья, считались непререкаемыми авторитетами, теперь воспринимались совсем по-другому. С расширением знаний о древних стало ясно, что и ученые часто противоречили друг другу. Оставался лишь один способ решить эту проблему – взяться за самостоятельные исследования. Поначалу их вели преимущественно для того, чтобы подтвердить правоту одной античной научной школы перед другими, но со временем они стали стимулировать к самостоятельной научной работе. Лучшие ученые умы нередко приходили к выводу, что ни одна из античных теорий не была абсолютно верной и что необходимо создать нечто новое. Вероятно, самый поразительный результат этого интеллектуального процесса был получен вне Италии: речь идет об открытии Коперника,[127]127
  Общераспространенная неточность. Строго говоря, Коперник не доказал, что Земля вращается вокруг Солнца, – это сделал Кеплер в конце XVI в. Исследовав фазы Венеры, великий польский астроном выяснил, что Солнце не может вращаться вокруг Земли.


[Закрыть] сообщившего миру, что Земля вращается вокруг Солнца.[128]128
  Ibid. Ch. 4.


[Закрыть]

Именно на этом этапе идеи гуманистов и позднесредневековых философов-схоластов, которые занимали ведущие позиции в университетах и продолжали занимать их до XVII в., пересеклись. Гуманисты обычно критиковали схематичность и сухость схоластических дискуссий; именно они ввели в оборот известный афоризм о том, что схоласты готовы обсуждать, сколько ангелов поместится на кончике иглы. Такой вопрос и впрямь однажды был поставлен, но в намеренно юмористической форме, как упражнение в схоластическом методе для начинающих студентов. На самом деле философы-схоласты, начиная с Роджера Бэкона, добились существенных успехов в области математики и физики; соединение их достижений с гуманистической образованностью и критицизмом порождало порой самые необычные результаты.

Николай Кузанский

Наглядным примером переплетения различных культурных тенденций можно считать жизнь и учение Николая Кузанского (1401–1464). В его личности переплелись немецкий мистицизм, итальянские университетские традиции и насыщенная духовная карьера епископа, кардинала и церковного реформатора, разделившего энтузиазм сначала связанный с соборным движением, а затем – с упрочением роли папства. Религиозные настроения Николая Кузанского оформились в Нидерландах под влиянием «Братьев Общей жизни» – типичного позднесредневекового религиозного сообщества мирян. Затем он изучал теологию в Гейдельберге и Кельне и испытал глубокое влияние мистических теорий Майстера Экхарта, доминиканского монаха начала XIV в. В отличие от восточных мистиков, Экхарт полагал, что сама ограниченность языковых средств служит одним из главных доказательств того, что Бог недоступен никакому описанию. Николай Кузанский в свою очередь соединил экхартовское понимание Бога с итальянскими математическими и художественными идеями, утверждая, что Бог представляет собой абсолютную бесконечность, а мир – «ограниченное» проявление Бога, а потому мир имеет пределы только в Боге. На этой концептуальной основе Николай Кузанский в трактате «Об ученом незнании» (1440) развил поразительно оригинальную теорию, согласно которой мироздание обладает пространственной бесконечностью и однородностью, оспаривая тем самым бытовавшее ранее убеждение, что оно состоит из различных видов субстанции, поднимающихся от нечистоты земли через высшие сферы к окончательной небесной чистоте. В диалоге «Простец об уме» (1450) он отверг традиционное платоновское представление о врожденных идеях человеческого ума, заменив его утверждением о собственных творческих способностях ума, который приобретает знание непосредственно из природы и опыта. Таким образом, Николай Кузанский разработал в высшей степени светскую форму неоплатонизма – теорию, которая устраняла аристотелевский иерархический подход к реальности и в то же время побуждала человека к изучению окружающего мира.

И для самого Николая Кузанского, и, конечно, для его современников подобные философские и теологические теории имели практическое приложение. По мысли Кузанца, если Бог имманентен мирозданию и вместе с тем трансцендентен ему, то никакая религия не может существовать помимо Бога. Христианство является всеобъемлющей истиной, но оно вобрало в себя и отдельные истины всех прочих религий. В книге, посвященной Корану (1461), Николай Кузанец рассматривал ислам с этой точки зрения, не считая его, в отличие от большинства христиан, порождением дьявола. Друг Кузанца, папа Пий II (1458–1464), серьезно обсуждал возможность переговоров с султаном, надеясь убедить его в религиозных и культурных преимуществах христианства, как их видел сам папа, и уговорить перейти в новую веру. Взамен папа был намерен даровать Мехмеду титул императора. Не удивительно, что ни завоеватель Константинополя, ни большинство ученых, единоверцев папы, не могли относиться к таким переговорам сколько-нибудь серьезно. Да и сам папа, видимо, не питал особого оптимизма на сей счет, поскольку не отказался от грандиозных, но в конечном счете неудачных попыток организовать крестовый поход против турок.

Литература

В Италии национальная литература стала развиваться позднее, чем во Франции и Германии, а когда на рубеже XIII–XIV вв. этот процесс набрал силу, итальянская литература начала осознавать себя продолжением римской традиции или подражанием ей. Первые великие представители итальянской литературы – Данте, Петрарка и Боккаччо – писали и по-латыни, и по-итальянски. Величайшее творение Данте «Божественная комедия» опиралось на классические образцы, в первую очередь – на поэзию Вергилия, которого автор избрал своим проводником по кругам ада. Поэма Данте представляет собой христианский эпос и, как это свойственно настоящему эпосу, обнимает целый мир – современную поэту Италию. В лице Петрарки Италия впервые поднялась до вершин лирической поэзии, особенно в такой формально строгой, но необычайно гибкой форме, как сонет. И сонет, и новелла (короткая история – жанр, начало которому положил Боккаччо в пикантной прозе «Декамерона») имели блестящую литературную судьбу не только в Италии, но и в остальной Европе вплоть до нашего столетия.

Итальянцев настолько вдохновили достижения Данте, Петрарки и Бокаччо, что тосканский диалект, на котором они писали, стал по существу литературным языком Италии. Поэты эпохи Ренессанса находили самую подготовленную аудиторию при дворах тиранов и князей и здесь же весьма успешно зарабатывали средства к существованию. Именно в придворной обстановке сложился смешанный жанр, сочетавший элементы эпоса и рыцарского романа, – жанр, который мог быть элегантным, остроумным, волнующим, но который утратил природную мощь раннесредневекового эпоса, такого, как «Песнь о Роланде» или «Песнь о Нибелунгах». Уже первые строки поэмы Ариосто «Неистовый Роланд» свидетельствуют об этой перемене. Если «Песнь о Нибелунгах» начинается словами:

 
Полны чудес сказанья давно минувших дней
Про громкие деянья былых богатырей[129]129
  Пер. Ю.Б. Корнеева. Цит. по: Песнь о Нибелунгах. Л., 1972. С. 5.


[Закрыть],
 

напоминающими начало «Энеиды» Вергилия:

 
Брань и героя пою[130]130
  Пер. В.Я. Брюсова. Цит. по: Вергилий. Энеида. М.-Л., 1933. С. 51.


[Закрыть].
 

то Ариосто сразу же смягчает, расширяет и, так сказать, «цивилизует» свой поэтический замысел:

 
Пою дам и рыцарей, пою брани и любовь,
И придворное вежество, и отважные подвиги[131]131
  Лудовико Ариосто. Неистовый Роланд. / Пер. М.Л. Гаспарова. М., 1993. С. 21.


[Закрыть].
 

Искусство и архитектура

Итальянские гуманисты и образованные люди XVI–XVII вв. рассматривали период, начавшийся с Данте и Петрарки, как Возрождение, и совершенно так же мыслили художники и архитекторы. В Джотто (1266 / 7-1337) они видели первого художника, который попытался правдоподобно изобразить природу и окружающий человека мир. В XVI в. флорентийский художник и историк ренессансного искусства Вазари выразил этот взгляд в классической формулировке:

Мы должны, как мне думается, быть обязанными Джотто, живописцу флорентийскому, именно тем, чем художники-живописцы обязаны природе, которая постоянно служит примером для тех, кто, извлекая хорошее из лучших и красивейших ее сторон, всегда стремится воспроизвести ее и ей подражать, ибо с тех пор, как приемы хорошей живописи и всего смежного с ней были столько лет погребены под развалинами войны, он один, хоть и был рожден среди художников неумелых, милостью Божьей воскресил ее, сбившуюся с правильного пути, и придал ей такую форму, что ее уже можно было назвать хорошей[132]132
  Джорджо Вазари. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. / Пер. А.И. Бенедиктова. T. l. М., 1993. С. 301.


[Закрыть].

Джотто, простого сельского мальчика, заметил живописец Чимабуэ и взял с собой во Флоренцию.

Прибыв туда, мальчик в короткое время с помощью природы и под руководством Чимабуэ не только усвоил манеру своего учителя, но и стал столь хорошим подражателем природы, что полностью отверг неуклюжую манеру и воскресил новое и хорошее искусство живописи, начав рисовать прямо с натуры живых людей, чего не делали более двухсот лет[133]133
  Джорджо Вазари. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. / Пер. А.И. Бенедиктова. T.l. М., 1993. С. 302.


[Закрыть].

По словам Вазари можно судить о ренессансном отношении к византийскому искусству – об определенном непонимании, от которого недостаточно искушенные ценители так никогда и не освободились, а также о той огромной роли, которую играли мастерские художников как центры воспитания одаренных мальчиков и юношей. Однако лишь в XV в. Мазаччо (1401–1428) смог довести изображение природы до совершенства, применив принципы перспективы. Памятники античной живописи были мало известны, но остатки античной архитектуры мог видеть каждый, прежде всего в самом Риме. Поэтому итальянская архитектура Ренессанса тяготела к сознательному возрождению античных образцов, и первым великим ее представителем стал Филиппо Брунеллески (1377–1446), по проектам которого были построены многочисленные церкви и знаменитый купол кафедрального собора Флоренции. В скульптуре обе тенденции – подражание природе и подражание античным образцам – соединялись более гармонично, особенно в творчестве Донателло (1386–1466). Многие ныне знаменитые классические изваяния, в том числе Аполлон Бельведерский и скульптурная группа «Лаокоон», дали мастерам Ренессанса воплощение тех скульптурных идеалов, которым они стремились подражать.

Очень скоро теория и практика искусства поднялись еще на одну ступень. Леон Баттиста Альберти (1404–1472), архитектор, теоретик искусства и почитатель Николая Кузанского, считал, что и подражание классике, и подражание природе покоятся на принципе гармонии – той гармонии, которая свойственна мирозданию, макрокосму, и воплощена, помимо всего прочего, в пропорциях человеческой фигуры. Гармонию эту предлагалось постигать в духе философии Николая Кузанского, с помощью познавательной способности человеческого разума. Пропорции классического искусства и архитектуры следовали «природным» пропорциям человеческого тела; теперь предлагалось воспроизводить их как в картинах, так и в постройках. Таким образом, «открытие» природы, человека и древности воплотилось у Альберти в продуманную программу, без колебаний принятую большинством итальянских мастеров XV и начала XVI в. Несомненно, эта программа легла и в основу концепции homo universale – универсального человека Возрождения. Николай Кузанский, Альберти, Леонардо да Винчи и Микеланджело были универсальными людьми не потому, что их гений проявился в самых разных областях деятельности, но потому, что они рассматривали всю свою деятельность как познание всеобщей гармонии, которой Бог наделил мироздание. В той мере, в какой ум художника способен объять целое и его части, их ум был отражением божественного разума; в той мере, в какой произведения художника передавали зримую реальность целого и его частей, их произведения выступали образом божественного творения, природы.

Обе задачи – подражание природе и создание художественного мира – мастера эпохи Ренессанса стремились воплотить прежде всего путем использования и совершенствования принципа перспективы. Именно метод перспективы позволяет художнику «создать» пространство, или, скорее, иллюзию трехмерного пространства. В этом пространстве предметы изображаются не такими, каковы они «есть» или какими их «знают», но так, как их «видит» наблюдатель, находясь в определенной точке. Поэтому близкие предметы выглядят больше, чем те, что расположены дальше. Художник строит изобразительное пространство геометрически: следовательно, оно должно быть однородным, так, чтобы ни одна его часть структурно не отличалась от другой. В этом отношении ренессансное художественное пространство было иным по сравнению с аристотелевским, где различные части мироздания отличались друг от друга сообразно тому, принадлежали ли они к земным или к небесным сферам. Иными словами, художественное пространство Ренессанса напоминало концептуальный мир Николая Кузанского, который признавал однородность бесконечного мироздания, хотя сам Николай Кузанский, вне всякого сомнения, воспринял этот взгляд от своих приятелей-художников.

Статус художника эпохи Возрождения

С пифагорейской точки зрения, родоначальником которой был греческий философ Пифагор (VI век до н. э.), любые природные явления можно свести к математическим величинам, а эти последние, как мы увидим ниже, рождаются из музыки. Поэтому художников, математиков и философов считали людьми одного и того же высокого уровня. Начиная с Альберти, великие художники итальянского Ренессанса уже не рассматривали себя только как «ремесленников», что было характерно для средневекового сознания: скорее, они видели себя мыслителями и творцами. Современники разделяли эту оценку и относились к мастерам с подобающим почтением. На чужестранцев это производило потрясающее впечатление. «Здесь я благородный человек, – писал немецкий художник Альбрехт Дюрер из Венеции в 1506 г., – а дома меня считают паразитом». Дюрер (1471–1528) соответствовал новому статусу художника-творца; его автопортрет поразительно напоминает традиционные изображения Христа, а автопортрет Леонардо – изображения Бога-Отца. Микеланджело со своим поврежденным носом «не дотягивал до этих образцов (хотя вполне возможно, что и он изобразил себя в изваянии Моисея), тем не менее современники наделили его эпитетом ildivino – «божественный», имея в виду неоплатоническое понятие божественного, творческого экстаза. Оборотной стороной медали стала богема, которую составляли менее выдающиеся художники.

Городская и придворная культура Севера

Принципы и идеалы итальянского Ренессанса медленно проникали и укоренялись в заальпийской Европе. Лишь в XVI в. они возобладали в интеллектуальной, литературной и художественной среде Северной Европы, но тут же подверглись изменению под воздействием новых культурных приоритетов, порожденных религиозным и эмоциональным климатом Реформации и Контрреформации.[134]134
  Koenigsberger H.G. Op. cit. Ch. 1–2.


[Закрыть] Причины данного явления вовсе не связаны с тем, что Северная Европа, и в особенности ее образованная элита, оставалась в неведении о происходящем в Италии. Время от времени итальянское влияние проявлялось, и весьма ярко, в различных сферах культуры, например в «Кентерберийских рассказах» Джефри Чосера (ок. 1390). В жанровом отношении это сочинение во многом обязано как Бокаччо, так и французским образцам, но по сюжету, по социальным и религиозным предпочтениям безусловно исконно английское и средневековое.

Важнейшим отличием можно считать то, что север Европы оставался по преимуществу феодальным и придворным; соответственно такими же были его литературные и художественные ценности. Особенно ясно это видно на примере французских хронистов XIV–XV вв., которые усвоили романтически-рыцарский взгляд на историю и описывали события Столетней войны именно в этой тональности. Мужество и рыцарская учтивость ставились выше тактики. Хронист Фруассар следующим образом повествует о том, как в битве при Креси, где англичане одержали великую победу на первом этапе Столетней войны, немногочисленные корнуольские и уэльские пехотинцы (то есть «презренные крестьяне») убили множество французов: