Текст книги "Я был там: история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени"

Война

В одно прекрасное утро наша размеренная, спокойная, мирная жизнь была перечеркнута зловещим, пугающим, кровавым, в полной мере непознанным словом: война.

А УТРО ПЕРВОГО ДНЯ ВОЙНЫ БЫЛО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРЕКРАСНЫМ. ЭТО БЫЛО ВОСКРЕСЕНЬЕ. НА НЕБЕ НЕ БЫЛО НИ ОБЛАЧКА. Ярко светило солнышко, щедро одаривая июньским теплом просыпающийся поселок, окрестные леса и болота, воды полноводной, величавой Невы, неспешно текущей к берегам Балтики. Все было как обычно, и трудно было поверить, что всего через несколько месяцев в этом тихом, мирном, райском местечке все будет перемешано в единое месиво, состоящее из леса, земли, металла, крови, человеческих тел и судеб. Как известно, война началась 22 июня 1941 года, в воскресенье. В субботу нам родители обещали, что завтра пойдем в лесопарк, где были интересные аттракционы, парашютная вышка, летняя эстрада, а потом будем кататься на лодке. С мыслями об интересном предстоящем воскресном дне я и уснул вечером в субботу. Очевидно, я проспал долго и проснулся только после того, как мама начала меня будить. Едва проснулся, как мне брызнул в глаза яркий солнечный свет, щедро лившийся в окно нашей комнаты. Судя по тому, что солнце было уже высоко, можно предположить, что время было далеко не раннее, где-то ближе к обеду. Поставив меня на ноги прямо на оттоманке, где я спал, мама стала помогать мне одеваться. По щекам ее текли слезы, а по покрасневшим глазам и опухшим векам можно было предположить, что случилось что-то очень серьезное и непоправимое. На мой вопрос «Что случилось?» она ответила, что сегодня ночью немцы перешли нашу границу и началась война. От радости я пустился в пляс, высоко подскакивая на пружинном матрасе, громко хлопая в ладоши и крича «ура!», тем самым приведя маму в полное смятение. Мое представление о войне строилось по тогдашним фильмам, где наши войска все время побеждали глупых, трусливых врагов, с большой легкостью занимая один населенный пункт за другим, кроша своих врагов пулеметами, танками и самолетами, словно капусту. МНЕ ПРЕДСТАВЛЯЛОСЬ, ЧТО И НАМ, РЕБЯТИШКАМ, ВЫДАДУТ ПИСТОЛЕТЫ И ВИНТОВКИ, И МЫ С КРИКАМИ «УРА!» ЗА КОРОТКИЙ СРОК ПОБЕДИМ КАКИХ-ТО ГЛУПЫХ, НЕУМЕЛЫХ, ТРУСЛИВЫХ НЕМЦЕВ.

И такое наивное, радостное представление о войне продолжалось до первой бомбежки. Отсидев первый раз несколько часов в бомбоубежище, когда земля тряслась от взрывов авиабомб, словно в лихорадке, когда с потолка и стен при каждом взрыве сыпался песок и глина, когда единственная электрическая лампочка при каждом взрыве подмигивала, словно подсчитывая количество сброшенных бомб, когда я увидел неподдельный страх в глазах взрослых, мое представление о войне изменилось. Но это будет несколько позже.

Выскочив в коридор, я увидел, что почти у каждой двери, которые вели в комнаты, стояли столы, на некоторых из них были швейные машинки, за каждым столом сидели женщины, и все, кто на машинке, кто простой иголкой, шили вещевые мешки своим мужьям. Многие из них тоже были с заплаканными глазами. Я не мог в тот момент понять причину их печали. Мне казалось, что нужно радоваться, а не реветь до красноты глаз.

С этого дня во всех комнатах радио не выключалось ни днем, ни ночью. Стоило только из «тарелки» прозвучать непонятному мне слову «совинформбюро», как люди бросали все свои дела и разговоры и все свое внимание устремляли на говорящую «тарелку», из которой строгий мужской голос, чеканя каждое слово, словно звонкую монету, называл города и населенные пункты, которые наши войска оставили после продолжительных и кровопролитных боев. Можно сказать, что географию своей страны я начал изучать по этим сообщениям. До этого о существовании других городов я даже не подозревал.

Почти сразу же после сообщения по радио о начале войны мужское население поспешило в военкомат за повестками для отправки на фронт. Некоторым вручали повестки прямо в военкомате, кому-то присылали домой, а кому-то и отказывали в отправке. К таким отказникам относился и наш отец. Много раз, возвратившись с работы, он отправлялся в военкомат с требованием как военного специалиста отправить его на фронт. Но каждый раз получал отказ ввиду того, что на всех работников электростанции была наложена так называемая «броня» и был приказ таких людей на фронт не брать. Я никогда не видел отца не то чтобы пьяным, но даже навеселе. После очередного, я не знаю какого по счету, безуспешного похода в военкомат отец умудрился с досады хорошо выпить и, придя домой, начал бросать горшки с цветами на пол, громко и злобно кого-то ругая. Он так разошелся, что матери пришлось приложить немало усилий, чтобы уложить его и успокоить. Мы с сестрой так были перепуганы непривычной для нас сценой, что матери пришлось потом и нас долго успокаивать. Через какое-то время отец снова пошел в военкомат, и ему на сей раз было поручено организовать партизанский отряд из местных жителей, обучить людей военному делу и отправиться в немецкий тыл.

БУКВАЛЬНО ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ОТРЯД БЫЛ СФОРМИРОВАН, И ОТЕЦ НАЧАЛ ОБУЧАТЬ ЛЮДЕЙ ВОЕННОМУ ДЕЛУ В ЛЕСОПАРКЕ, ГДЕ ДО ЭТОГО МЫ, РЕБЯТИШКИ, ИГРАЛИ В ВОЙНУ. Занятия проходили недалеко от нашего дома, и частенько мама поручала мне отнести обед отцу в лесопарк, где я, отойдя в сторонку, чтобы не мешать, с большим любопытством наблюдал, как будущие партизаны ползали по-пластунски, бросали учебные гранаты, копали в земле небольшие ямки, залезали в них, а потом маскировались подручной зеленью.

Вопреки утверждению взрослых о том, что наша армия не пустит фашистов на нашу территорию, а разгромит в приграничных районах, по радио каждый день называли все новые и новые города и населенные пункты, которые наши войска оставляли немцам после продолжительных и упорных боев. Если вначале назывались города южных районов страны, то спустя очень короткое время стали звучать районы, находящиеся сравнительно недалеко от Ленинграда.

НЕ ПРОШЛО И МЕСЯЦА, КАК НАД НАШИМ ПОСЕЛКОМ ПОЯВИЛСЯ ПЕРВЫЙ НЕМЕЦКИЙ САМОЛЕТ. ЛЕТЕЛ ОН ОЧЕНЬ НИЗКО, НА ОЧЕНЬ МАЛОЙ СКОРОСТИ, ВДОЛЬ РУСЛА РЕКИ НЕВЫ, СЛОВНО ХИЩНИК, СКРЫТНО ПОДКРАДЫВАЮЩИЙСЯ К СВОЕЙ ЖЕРТВЕ. Форма самолета несколько отличалась от машин, которые доводилось нам видеть до этого. Он, скорей всего, напоминал какую-то тачку с двумя длинными ручками, на которой лежал какой-то крылатый предмет с двумя двигателями, которые работали почти бесшумно. Впоследствии этот самолет получил в народе название «рама», а официальное название «Фокке-Вульф-189». Сравнявшись с электростанцией, это чудовище словно зависло над дымящими трубами и очень медленно стало кружить над ее территорией, словно разыскивая какой-то очень маленький предмет и стараясь не пропустить ни один закуток очень важного стратегического объекта.

Появление незваного гостя поставило на ноги почти всех жителей поселка. Толпы людей, стоящие у каждого дома, с любопытством и страхом смотрели на летающее кругами над электростанцией длиннохвостое, с крестами на крыльях, чудовище и не знали, чем все это закончится. Из сообщений по радио и газетных статей все уже знали о зверствах фашистов и тех разрушениях, которые они творили при помощи авиации, поэтому это посещение не предвещало ничего хорошего. На наше счастье первое знакомство окончилось для нас вполне благополучно. Покружившись еще какое-то время над электростанцией и железнодорожной станцией, самолет сделал один круг над поселком и не спеша скрылся в сторону Ладожского озера. После появления фашистского стервятника все поняли, что наша мирная жизнь ушла в прошлое и что нужно готовиться к худшим и суровым временам.

Через сравнительно короткое время после нежданного знакомства с немецкой авиацией мне довелось узнать, что эти самолеты не только летают, но еще и стреляют. По рассказам и фильмам я об этом знал, но увидеть и услышать это наяву пришлось впервые.

Уже вовсю шла война, отец еще был дома, и ему по каким-то причинам понадобилось поехать в Ленинград. В эту поездку он взял и меня. На маленьком пароходике, который служил паромом и регулярно перевозил всех желающих с одного берега на другой, мы благополучно переехали на правый берег Невы, пройдя небольшое расстояние по лесной дороге, дошли до железнодорожной станции «Теплый бетон» и стали ожидать пригородный поезд на Ленинград. Это была даже не станция, а небольшой полустанок, состоящий из одной дощатой, коротенькой посадочной платформы, маленькой будочки, где находилась железнодорожная касса, окруженный густым, вековым, в основном хвойным лесом. День был пасмурный, все небо было покрыто густыми, темными, очень низкими тучами. Несмотря на это, было тепло. Кругом стояла мирная тишина. Было слышно только пересвистывание птиц в лесу да спокойный, то нарастающий, то затихающий шум деревьев. Видимо, до нашего приезда здесь прошел большой дождь, и дощатый настил платформы еще был влажным, да и огромные лужи за платформой говорили об этом. Отец увлекся какими-то разговорами в небольшой кучке людей, тоже ожидавших поезда на Ленинград, а я, по разрешению отца, стал кидать камешки в лужи на другом конце платформы. Совершенно неожиданно, почти как-то сразу, из облаков вынырнул самолет с крестами на крыльях. В тот же миг почти рядом с нами недавно казавшийся пустынным лес огласился громкими, частыми, похожими на собачий лай выстрелами зениток. Вокруг самолета появились белые шапки разрывов. Самолет несколько раз огрызнулся пулеметными очередями и, проделав небольшой круг над лесом, скрылся в облаках так же неожиданно, как и появился. И снова стало слышно только пение птиц да шум ветра в ветвях деревьев, словно произошедшее несколько минут назад событие нам просто приснилось.

Все произошло настолько молниеносно, что даже взрослые не сразу поняли, что случилось. Всю эту сцену я наблюдал с огромным интересом и любопытством, не понимая, что все это может кончиться очень печально. При одной из коротких очередей, прозвучавших с самолета, я услышал незнакомый для меня звук, отдаленно напоминающий свист певчих птиц, и шипение, очень похожее на попадание капель воды на раскаленную сковородку. Потом я с удивлением увидел, что лужа, в которую я только что кидал камни, почему-то помутнела, и по ней шли большие круги. В следующее мгновение увидел отца, который огромными прыжками бежал в мою сторону. Подбежав ко мне, он схватил меня в охапку, стал ощупывать с ног до головы, при этом задавая мне вопрос, не болит ли у меня где? Только после разъяснения взрослых о том, что рядом со мной прошла пулеметная очередь, пущенная с самолета, и что я почему-то родился в какой-то рубашке, мне стала понятна реакция отца. Так я впервые не только увидел, но и услышал, хотя и не очень громкий, короткий, свистящий и шипящий голос войны.

Несмотря на опасения людей, что все чаще появляющиеся немецкие самолеты обязательно разбомбят электро– и железнодорожную станции, все пролетали мимо этих объектов, словно потеряли интерес к ним. Люди, разбирающиеся в военном деле, понимали, что немцев сейчас интересуют более крупные дела. При их завершении может дойти дело и до нас. ЭЛЕКТРОСТАНЦИЮ НАКРЫЛИ МАСКИРОВОЧНОЙ СЕТКОЙ, ВО ВСЕХ ДОМАХ ОБЫЧНЫЕ БЕЛЫЕ ЛАМПОЧКИ ЗАМЕНИЛИ НА СИНИЕ, СТЕКЛА ЖИЛЫХ ДОМОВ И ВСЕХ УЧРЕЖДЕНИЙ ЗАКЛЕИЛИ ПОЛОСКАМИ БУМАГИ КРЕСТ-НАКРЕСТ, ВСЕХ ЖИТЕЛЕЙ ОБЯЗАЛИ В ВЕЧЕРНЕЕ И НОЧНОЕ ВРЕМЯ ЗАКРЫВАТЬ ОКНА ЧЕРНЫМ, ПЛОТНЫМ МАТЕРИАЛОМ, ЧТОБЫ ИЗ ПОМЕЩЕНИЙ СВЕТ НЕ ПРОНИКАЛ НА УЛИЦУ. Была создана специальная комиссия, которая проверяла светомаскировку каждый вечер, и нарушителей в грубой форме предупреждали, а при многократном нарушении грозили судить как предателей и шпионов. Каждый вечер, прежде чем включить свет, окна плотно законопачивались каким-нибудь темным материалом.

Вечером некогда хорошо освещенный уличными фонарями и окнами домов поселок погружался в темноту, и казалось, что он вообще исчезал с лица земли на всю ночь. «Белые ночи» стали казаться темней, а на сером небе звезды стали сверкать ярче, и казалось, что их количество значительно увеличилось.

Фронт неумолимо и стремительно приближался к Ленинграду. Уже не только военные стратеги, но и простые люди стали понимать, что фашистские войска нацелены на город. У кого была возможность, отправляли детей в центральные районы страны к родственникам, подальше от города. Так, например, моего друга детства отправили к бабушке в Тихвин, а туда пришли немцы, он попал в оккупацию, и я его больше не видел. Многие стали закапывать ценные вещи в землю. В их числе были и наши родители. Они вместе с нашими соседями, Медовыми, выкопали глубокую яму в сарае и закопали там огромный сундук с особо ценными вещами. Мне довелось присутствовать при этом захоронении, я даже и сейчас могу показать примерно это место. Дело происходило поздним вечером, и на улице было уже очень темно. После войны мы в Невдубстрой не вернулись, и поэтому Медовы откопали этот сундук, пользовались и нашими вещами тоже. При встрече с ними в шестидесятые, послевоенные годы, они не вспомнили о наших вещах, и я сделал вид, что про это уже забыл.

С каждым днем все меньше и меньше оставалось мужчин в нашем поселке. В одиночку и небольшими группами, с вещевыми мешками за плечами, сопровождаемые плачущими женщинами и стайками детей, каждый день шли на вокзал или на пристань, чтобы отправиться на сборные пункты, которые были расположены в Волховстрое и Ленинграде. Занятия в партизанском отряде заканчивались, и уже был назначен день отправки его на сборный пункт. В нашей семье наступили черные дни. Все были еще живы, но настроение у всех было такое, словно уже кого-то схоронили. Все последние дни перед отправкой отца на фронт глаза у матери не просыхали от слез. Занимаясь своими повседневными делами и укладывая какие-то вещи в отцовский походный мешок, она постоянно смахивала набегающие на глаза слезы рукавом, когда руки были заняты, или платочком. Отец же выглядел бодрым и веселым. Возвращаясь вечером из лесопарка, где он обучал молодых партизан, несмотря на усталость, он находил время поиграть с нами, ребятишками. Постоянно успокаивал мать, убеждая ее, что война скоро кончится, и они с победой вернутся домой. Но если судить по тому, что после этих разговоров глаза матери не становились суше, и она все так же продолжала смахивать слезы с глаз, можно сделать вывод, что она этим словам не очень-то верила и что у нее на этот счет было другое мнение.

НЕСМОТРЯ НА ТАКОЙ ОПТИМИЗМ И ВЕРУ В СКОРУЮ ПОБЕДУ, ОТЕЦ НЕОДНОКРАТНО МНЕ НАПОМИНАЛ, ЧТОБЫ Я НИКОГДА И НИКОМУ НЕ ГОВОРИЛ О ТОМ, ЧТО МОЙ ОТЕЦ ПАРТИЗАН И ТЕМ БОЛЕЕ ЧТО ЗАМЕСТИТЕЛЬ КОМАНДИРА ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА. А накануне отъезда на фронт подарил мне большой финский нож с красивым кожаным чехлом для него, с наказом о том, что если придут сюда фашисты, чтобы я бил их этим ножом, защищая свою семью, так как я остаюсь в семье единственным мужчиной. Видимо, как военный специалист, он понимал, что такой вариант вполне возможен. Желая захватить Ленинград, фашисты могут не взять город с ходу, в лоб, и вынуждены будут окружить его. И тогда наш район может быть оккупирован. Немцы действительно заняли наш поселок, но защитить свою семью я так и не сумел. Я даже не помню, куда подевался отцовский подарок. Сейчас приходится только сожалеть об этой потере.

К великому сожалению, словам отца о скором возвращении домой с победой не суждено было сбыться. Я точно не помню, но где-то в июле месяце 1941 года мы проводили их отряд до пристани. В Ленинграде их посадили в самолет и сбросили в немецкий тыл где-то в Ленинградской области, и это было расставание навсегда. Из письма, присланного отцом своей матери, можно предположить, что им пришлось воевать в окрестностях Мги и Невдубстроя. В письме говорилось, что им пришлось взрывать наш дом, где мы жили до войны, и что все наше нажитое улетело в воздух.

В шестидесятые годы мне довелось встретиться с жителями нашего поселка, которые не успели уехать и оказались на оккупированной территории. Скрываясь от немцев, они сбежали в лес к партизанам, предположительно в тот отряд, где был зам. командира наш отец. Из их рассказов я узнал, что этот отряд настолько оброс мирными жителями, что потерял способность маневрировать. Потеряв боеспособность, отряд был расформирован, бойцы через линию фронта, в большей части раненые и обмороженные, были направлены в Ленинград и распределены в части действующих армий Ленинградского фронта. В 1942 году, еще когда мы находились в блокадном Ленинграде, мать каким-то образом узнала, что и отец наш был в городе и, думая, что мы погибли при захвате немцами Невдубстроя, не стал нас разыскивать, взял винтовку и ушел на передовую. Несмотря на то, что в тот момент, мы были друг от друга совсем рядом, нам так и не суждено было встретиться.

Со дня отправки партизанского отряда в немецкий тыл прошло уже много даже не лет, а десятилетий, многое уже ушло из памяти, но я до сих пор помню отца в кожаной портупее с пистолетной кобурой на одной стороне ремня и с большим финским ножом на другой. Отряд в полном составе выстроился у военкомата в две шеренги. Сначала что-то говорил перед строем командир отряда, потом с короткой речью выступил отец. После чего отряд двинулся в сторону пристани, чтобы переправиться на другой берег Невы и далее поездом до Ленинграда. До пристани было совсем рядом, и поэтому расставание было коротким. Рядом шагали провожающие, громко разговаривая с бойцами, идущими в строю. Командир отряда шел сбоку, изредка подавая короткие команды. Наш отец шел в первом ряду, держа на руках сестренку Фаю, мы с матерью шли рядом с отцом. Отец всю дорогу шел молча, изредка поглядывая на нас с матерью и крепко держа на руках сестренку. К приходу отряда пароход уже стоял у пристани, поэтому посадка на него началась почти сразу. Командир и наш отец как зам. командира вошли на палубу парохода последними, пароход сразу же отчалил, и через несколько минут весь отряд высадился на правом берегу Невы, выстроился снова в две шеренги и скрылся с наших глаз навсегда.

После ухода партизанского отряда, немецкие самолеты стали не только пролетать мимо поселка, но и кружить над электро– и железнодорожной станциями, не забывая заглянуть и на улицы, не проявляя никакой агрессивности. Народ уже чуть было ни поверил, что их интересуют только стратегические объекты, а мирное население они не трогают, и при появлении фашистской авиации не прятались в укрытия, с любопытством разглядывая незнакомые машины с крестами на крыльях. ТАК БЫЛО ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ОДИН ИЗ САМОЛЕТОВ НЕ НАРУШИЛ ЭТО НЕПИСАНОЕ ПРАВИЛО И НЕ ПУСТИЛ ПУЛЕМЕТНУЮ ОЧЕРЕДЬ ПО ЛЮДЯМ, СТОЯЩИМ В ОЧЕРЕДИ У МАГАЗИНА ЗА ПРОДУКТАМИ. Говорили, что несколько человек были ранены, а одну женщину почти перерезало пополам пулями, настолько плотно угодила в нее пулеметная очередь. Это были первые жертвы в нашем населенном пункте, и поэтому особо памятные. Эта пулеметная очередь послужила сигналом для строительства почти у каждого дома блиндажей, соединенных между собой глубокими зигзагообразными траншеями.

Когда фашисты пробомбили железнодорожную станцию, стали строить бомбоубежища. Такое сооружение возвели и во дворе нашего дома. Выкопали глубокую, больших размеров яму, наверх накатили толстенные бревна, засыпали их толстым слоем земли, навесили двери из толстых листов железа, провели электричество, и получилось убежище, где пришлось нам впоследствии просидеть много часов, спасаясь от бомбовых ударов с воздуха.

Пока не было построено бомбоубежище во дворе нашего дома, от налетов немецких самолетов мы скрывались в блиндаже, сидя на широких дощатых лавках, расположенных во всю длину земляных стен. В отличие от бомбоубежища, освещением служили свечи или керосиновые лампы. Обычно воздушные тревоги были непродолжительны, но случались дни, когда приходилось сидеть в этой яме часами, вдыхая запах земли и свежеструганых досок. Когда с хлебом еще было сравнительно неплохо, мать каждый раз брала с собой в убежище буханку хлеба, несмотря на то, что, как правило, мы там его не ели. Видимо, на всякий случай.

Бомбоубежище, построенное в нашем дворе, было рассчитано на жителей двух домов, нашего и соседнего, поэтому при воздушной тревоге иногда оно было забито до отказа. В такие дни сидячих мест не хватало, и люди располагались по всей площади помещения кто как сумеет, кто сидя, кто лежа. Люди, бежавшие в убежище из дома, прихватывали с собой кто одеяло, кто стульчик, а захваченные тревогой на улице вбегали ни с чем и вынуждены были довольствоваться тем, что достанется. Убежище закрывалось большой, тяжелой стальной дверью, и до окончания воздушной тревоги из него никого не выпускали. При каждом взрыве бомбы почему-то мигала лампочка и сыпалась земля с потолка. В такие тревожные минуты голова самопроизвольно втягивалась глубоко в шею и на душе становилось тревожно и радостно одновременно. Тревожно оттого, что идет бомбежка, а радостно, что бомба пролетела мимо. Даже мы, дети, уже знали, что это убежище не спасает от прямого попадания бомбы, и если немец не промахнется, то от нас ничего не останется. Тревожно было еще и от неизвестности, что происходит там, наверху. Хотелось знать: куда упала бомба? Что она натворила? Сколько самолетов участвует в бомбежке? Преодолевая страх, улучив момент, когда стражи у дверей чем-то отвлекутся, мы, мальчишки с нашего двора, умудрялись вынырнуть на какое-то время наверх, за что получали оплеухи и подзатыльники от старших. На наше счастье немцы в основном бомбили железнодорожную станцию и какие-то объекты вблизи нее, а жилые дома и электростанцию пока не трогали.

Однажды кто-то из жителей заметил, что сравнительно недалеко от нашего поселка спустился с неба парашютист. Предполагаемого диверсанта или разведчика в этом районе так и не нашли, но переполоху он наделал среди населения немалого. Взрослое население очень долго обсуждало этот факт, пытаясь угадать, кто же это был на самом деле. По поселку стали ходить самые невероятные слухи. Кто-то пустил слух, что наши руководители хотят взорвать электростанцию, чтобы не досталась немцам, даже назывался день, когда это произойдет. Причем при этом взрыве взлетят на воздух и те дома, которые запитаны от электростанции. Если учесть, что все дома питались от одного источника, то легко можно представить, какое количество людей покинули свои дома к указанному времени и, стоя у своих жилищ, со страхом ожидали предстоящую катастрофу, устремив свои взоры в темноту, в сторону электростанции. Я не помню, вечер это был или ночь, но очень хорошо помню, что на улице было темно. И если учесть, что уже была введена светомаскировка, когда ночью нельзя было включать на улице даже фонарик, даже летняя ночь казалась очень темной. Люди разошлись только после того, как какие-то начальники прошлись по дворам и убедили людей, что никто не собирается ничего взрывать.

Судя по сообщениям «Совинформбюро», фашистские войска были уже совсем близко от Ленинграда. И если они и дальше будут наступать такими темпами, то очень скоро могут дойти и до нас. Нам было объявлено, что уже готовятся вагоны и мы будем эвакуированы в безопасные районы страны. Узнав об этом, мы, мальчишки, провели разведку и действительно обнаружили на станции товарные вагоны с встроенными широкими дощатыми полками по бокам. Были объявлены списки отъезжающих, куда входила и наша семья. В то время нас было четверо: мама, тетя Маруся (родная сестра отца), я и сестра Фая. Сборы были недолги, потому что начальство торопило, да и сама обстановка заставляла поторапливаться. НАСКОРО СОБРАВ НЕОБХОДИМЫЕ ВЕЩИ, МЫ ПОГРУЗИЛИСЬ В ТОВАРНЫЕ ВАГОНЫ, И В ОДИН ИЗ ЛЕТНИХ ДНЕЙ НАШ ЭШЕЛОН ОТПРАВИЛСЯ В ДАЛЬНЮЮ ДОРОГУ. МОЖЕТ БЫТЬ, ВЗРОСЛЫЕ ЗНАЛИ, КУДА НАС ВЕЗУТ, НО Я НЕ ПОМНЮ, ЧТОБЫ КТО-ТО НАЗЫВАЛ ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ НАШЕГО ПОЕЗДА.

К сожалению, никто из нас не предполагал, что наше путешествие продлится всего одни сутки. Благополучно добрались до станции Мга, до которой чуть больше двадцати километров. Если мне не изменяет память, на этой станции к нашему эшелону прицепили еще несколько вагонов с такими же эвакуированными, как и мы, и наш эшелон двинулся дальше. Вагон был обычный, товарный, называли его «Пульмановский», никаких перегородок в нем не было. Часть людей располагалась на верхних полках, а большая часть внизу, прямо на полу. У всех были взяты с собой матрасы, и почти все лежали на своих местах. Раздвижная дверь, расположенная по центру вагона, была открыта, а по центру проема широкая, толстая доска исполняла роль перил, на которую можно было опираться. В вагоне туалета не было, и все оправлялись, свесив заднюю часть тела наружу, держась за широкую доску двумя руками. Некоторых для страховки держали за шиворот, чтобы не вывалились из вагона. Судя по времени, проехав двадцать или чуть больше километров от Мги, поезд начал подавать частые короткие гудки и, резко тормознув, остановился.

Почти все, почувствовав что-то неладное, повскакивали со своих мест и устремились к открытой двери, желая узнать причину неожиданной остановки в лесу. Какое-то мгновение кругом стояла тишина, было слышно только пыхтение паровоза. Особо ловкие и любопытные повыскакивали из своих вагонов и побежали вперед, чтобы узнать о причине остановки. Оставшиеся в вагонах с нетерпением ждали возвращения гонцов, сгорая от любопытства. Новости оказались очень печальные: оказывается, перед нашим приездом фашистский самолет разбомбил этот участок пути. Очевидцы рассказывали, что там, где проходили рельсы, образовалась огромная воронка, а рельсы разбросаны в разные стороны. Говорят, что было прямое попадание бомбы, что бывает не очень часто. В то время эшелоны вроде нашего сопровождала ремонтная бригада с платформой, груженной рельсами, шпалами и другими материалами, необходимыми для ремонта пути. Обычно эта платформа прицеплялась сразу же за паровозом, после открытой платформы с зенитным пулеметом и пулеметчиками.

Не успела наша ремонтная бригада приступить к работе, как послышался шум авиационных двигателей, и через несколько мгновений появился немецкий самолет, который шел так низко, что чуть не задевал за макушки деревьев. Сделав небольшой круг над нашим эшелоном, он зашел в хвост поезда и, пролетая над вагонами, начал поливать длинными пулеметными очередями плененный поезд. Очень многие пассажиры повыскакивали из вагонов и побежали в лес, подальше от железной дороги. В вагонах остались в основном семьи, имеющие маленьких детей. Наша семья как раз была из их числа, поэтому мы остались в вагоне, забравшись в свободный угол, запрятав головы под нары. Было ясно, что это укрытие нас не спасет, потому что пули пробивали дощатый вагон насквозь, с потолка до пола, но другого, более надежного укрытия у нас не было, поэтому приходилось надеяться на судьбу и Господа Бога. Все боялись, что он начнет бомбить, тогда шансов на то, что мы останемся живы, будет еще меньше. На наше счастье, сделав несколько заходов над нашими крышами, самолет набрал высоту и исчез. Не успели мы вылезти из наших укрытий, как послышался целый хор самолетных двигателей. По звуку можно было понять, что на сей раз летит целая стая стервятников. Эти самолеты летели значительно выше того, который только что обстрелял нас. И, судя по направлению их полета, можно было догадаться, что мы не интересуем их. Вскоре стал понятен их интерес, когда от самолетов стали отделяться черные точки и над этими точками стали вспыхивать белые купола парашютов. Самолеты, выбросив парашютистов, развернулись в обратную сторону и, набирая высоту и увеличивая скорость, ушли восвояси. Целое поле белых куполов медленно приближалось к земле сравнительно недалеко от нашего поезда. Неожиданно наш паровоз начал подавать очень частые короткие гудки. Вагоны дернулись и, продолжая подавать сигналы, поезд постепенно начал набирать скорость в обратном направлении. Кто при обстреле далеко убежал в лес, не успели вскочить в поезд и остались в лесу. Очень трудно себе представить, как обошелся с ними немецкий десант. Можно только догадываться. А мы на большой скорости добрались сначала до Мги, а потом и до Невдубстроя. Взрослые благодарили Бога за то, что немцы не разбомбили железнодорожный путь позади нас, тем самым мы смогли уйти от плена, а может быть, и от смерти. Мы вернулись домой, а вагоны отправились в ремонт. Вот так неудачно и с приключениями закончилась наша первая эвакуация в безопасные районы страны.

НАША РАДОСТЬ О ТОМ, ЧТО МЫ БЛАГОПОЛУЧНО ВЫРВАЛИСЬ ИЗ ЗАПАДНИ ЖИВЫМИ И ДАЖЕ НЕ РАНЕНЫМИ, ОМРАЧАЛАСЬ ЕЖЕДНЕВНЫМИ СООБЩЕНИЯМИ ПО РАДИО О ПРИБЛИЖЕНИИ НЕМЕЦКИХ ВОЙСК К ЛЕНИНГРАДУ. Уже шли бои в Новгородской и Ленинградской областях. По радио зазвучали населенные пункты, расположенные совсем рядом с нашим районом. Над всеми нами нависла явная угроза попасть в лапы фашистов. Нужно было немедленно куда-то выезжать, и чем скорей, тем лучше. Та дорога, по которой нас пытались вывезти подальше от боевых действий, была уже перерезана, и выехать в глубь страны мы не имели возможности. Фактически мы оказались в блокаде, и единственный свободный путь остался на Ленинград.

Я не помню, сколько прошло времени после неудачной первой попытки эвакуироваться, мать с тетей Марусей решили, что нужно немедленно переехать в Ленинград. Дальше оставаться здесь смерти подобно. Впоследствии выяснилось, что их решение было правильное и своевременное. После нашего отъезда, буквально через несколько дней, в Невдубстрой вошли немецкие танки, 8 сентября они заняли Шлиссельбург, что в нескольких километрах от нашего поселка, и тем самым замкнули кольцо вокруг Ленинграда. Были сборы недолги, потому что вещи еще не были распакованы после первой неудачной эвакуации. Несмотря на то, что самые дорогие домашние вещи были зарыты в яме в сарае, какая-то часть была упакована в узлы. В комнате, кроме мебели, осталось еще немало добра, нажитого родителями за годы совместной жизни, которое приходилось бросать на произвол судьбы. Пришлось бросить мою любимую гармонь, финский нож, подарок отца, у окна оставили два взрослых велосипеда и мой, детский, всю посуду и еще много нужных вещей.

Паромная переправа еще работала, как и прежде. Переправившись на пароходе на правый берег Невы и сев в поезд, с огромными узлами, примерно через час мы были на Финляндском вокзале Ленинграда. Часто бывая в городе с родителями, я хорошо запомнил Ленинград довоенный, с широкими чистыми улицами, залитыми ярким солнечным светом, с продавщицами в белых фартуках, торгующими пирожками, ватрушками с повидлом, мороженым и шоколадным эскимо на палочке, с шумными ватагами нарядно одетых ребятишек, с улыбчивыми, куда-то спешащими прохожими, с красочно оформленными витринами магазинов, с ярко-красными трамваями и рогатыми троллейбусами. С первого взгляда могло показаться, что все осталось по-прежнему. Все так же воздух был напоен запахом выхлопных газов от автомобилей, облепленные со всех сторон пассажирами трамваи, как и раньше, спешили по своим маршрутам. Продолжали ходить автобусы и троллейбусы, но город был уже совсем другой. Еще не было видно тех развалин, которые появятся через некоторое время от авианалетов, но во всем чувствовалась какая-то напряженность. На улицах, среди прохожих, было немало людей в военной форме, лица людей стали менее улыбчивы, на них явно отпечаталась какая-то озабоченность, куда-то пропали праздно прогуливающиеся особы, не появлялись больше на проспектах шумные группки беспечных ребятишек, с улиц исчезли продавцы булочек, пирожков и мороженого. Все чаще стали появляться колонны красноармейцев, шагающих по улицам и проспектам города с винтовками и с вещевыми мешками за плечами, а также автомашины с солдатами в кузове и пушками на прицепе. Очень забавно и смешно выглядели буксировщики, перетаскивающие в разные концы города огромные сигарообразные заградительные аэростаты против самолетов. Они облепляли надутую газом, огромную гондолу с двух сторон и, держась за веревки, свисающие с аэростата, тащили эту громадину в назначенное место. На фоне аэростата люди, тащившие его, казались лилипутами, забравшимися под брюхо великана. Стекла в окнах зданий заклеены полосками бумаги крест-накрест. На окраинах города были установлены противотанковые заграждения. Одним словом, было видно, что город готовится к обороне.