Текст книги "Я был там: история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени"

Я считал, что наш отец волшебник, раз без карандашей, при помощи одной только воды, мог за столь короткое время нарисовать рисунок. Причем каждый раз рисунки были разные.

Наши родители: отец – Чикунов Николай Николаевич и мать – Чикунова Татьяна Алексеевна, в девичестве Ефимова, – родились в 1907 году в Новгородской области. Отец – в селе Старое Рахино Крестецкого района, а мать – в деревне Тухоля Мстинского района. На мой взгляд, село Старое Рахино до войны имело не менее ста дворов. С большой белокаменной церковью на площади. Улицы и переулки имели свои названия, что практиковалось обычно в больших селах. В отличие от городских, где названия улицам давались в честь знаменитых людей или каких-то исторических событий, названия деревенским присваивали в зависимости от месторасположения улицы или в честь какого-то события местного значения. В Рахино я никогда не жил, только бывал наездами, но названия некоторых улиц помню до сих пор. Заречная, которая располагалась на противоположном берегу небольшой речушки, Оград-ская, рядом с деревенским кладбищем, Бардовка. Во время войны она сгорела почти полностью. Говорят, что почти все взрослые из деревни были отправлены на рытье траншей и противотанковых рвов. Ребятишки, оставшиеся одни, без надзора старших, однажды привязали кошке на хвост пучок сена или соломы, подожгли его и хотели посмотреть, как смешно она будет бегать с факелом на хвосте. А кошка, не пожелавшая бегать долго, бросилась в ближайший стог сена, который был сложен вблизи жилых построек, подожгла его, и в результате, если бы летчик, пролетавший в это время над деревней, не сбросил бы записку жителям деревни о пожаре, то могла бы сгореть вся огромная деревня. Вместе с домом сгорела дочка моей тетушки Кати, моя двоюродная сестра.

Прошло много лет, но я до сих пор помню запах довоенной деревни. Он в значительной степени отличается от запаха современной. До войны все поля обрабатывались в основном при помощи лошадей. Помимо колхозного скота, каждая семья держала корову и какую-то другую животину. Для прокорма такого огромного количества животных каждое лето приходилось заготавливать большие объемы сена. Бессчетное количество стогов излучали неописуемый запах луговых трав, а примешанный к этому аромату запах навоза создавал причудливый, густой, трудноописуемый, ароматический, неповторимый, присущий только довоенной деревне букет.

ОТЛИЧИТЕЛЬНОЙ ОСОБЕННОСТЬЮ ДЕРЕВЕНЬ ТОЙ ПОРЫ СЛЕДУЕТ ОТМЕТИТЬ И ТОТ ФАКТ, ЧТО СЕМЬИ В БОЛЬШИНСТВЕ СВОЕМ БЫЛИ МНОГОДЕТНЫ. ТАК, НАПРИМЕР, СЕМЬЯ, ГДЕ РОДИЛСЯ И ВЫРОС НАШ ОТЕЦ, СОСТОЯЛА ИЗ ВОСЬМИ ЧЕЛОВЕК. Их отец, наш дед, Чикунов Николай Павлович, примерно 1870-х годов рождения, мать, наша бабушка, Чикунова Евдокия Ефремовна, в девичестве Санькина, 1889 года рождения. Умерла 25 августа 1959 г. В их семье было шестеро детей: Вася 1902 г. рождения, Коля 1907 г. рождения, Катя 1910 г. рождения, Саша 1915 г. рождения, Женя 1917 г. рождения и младшая Маруся 1925 г. рождения. Кроме Коли, Жени и Маруси, я привожу здесь годы рождения приблизительно. Во время Великой Отечественной войны ни один мужчина из этого семейства не вернулся с поля брани. У дяди Васи остались двое детей без отца: Люба и Коля, у нашего отца: мы с сестрой. Дядя Саша ушел в армию до начала войны и не успел обзавестись семьей. Менее драматично сложилась семейная жизнь у женской половины этого семейства. Тетя Катя благополучно вырастила дочь Шуру, сыновей Анатолия и Виктора. У тети Маруси живут и здравствуют дочка Валя и сын Николай. У тети Жени – дочь Люда и сын Володя.

Про нашего деда, Чикунова Николая Павловича, в деревне и среди знавших его ходили целые легенды. Поговаривали, что он родом из графской семьи. Некоторые так и звали его графом. Можно предположить, что это просто деревенское прозвище, но в то же самое время, в отличие от других, его называли по имени и отчеству, тогда как других просто по имени или по прозвищу. Сравнительно недавно я обнаружил у тети Жени, которая в то время уже жила в г. Котласе, фотографию деда в военной форме офицера царской армии. Эту фотографию он посылал своей матери, находясь на действительной службе, тогда еще в царской армии. Даты фотокарточки не было, но можно предположить, что это где-то 1899 или 1900 год. Какое там у него звание, я определить не могу, но что не рядовой солдат – это точно. Судя даже по этой фотографии, можно предположить, что он был не из простой крестьянской семьи. Говорят, что он писал стихи и выпустил две книги. Что его приглашали переехать в Ленинград, чтобы продолжить стихотворное творчество, но он отказался. По его проекту была построена школа в селе, где он жил, мост через реку Мста. Был виртуозным гармонистом. Говорят, что за ним приезжали за десятки километров, чтобы пригласить поиграть на каких-то торжествах.

ПРИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ СТАРАЛИСЬ НЕ АФИШИРОВАТЬ СВОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ, ПОЭТОМУ БАБУШКА, КОТОРАЯ ПРОЖИЛА ДО 82 ЛЕТ, НИКОГДА НЕ РАССКАЗЫВАЛА, К КАКОМУ ОНИ РОДУ ОТНОСИЛИСЬ. ЕДИНСТВЕННОЕ, ИЗ ЕЕ РАССКАЗОВ Я ПОНЯЛ, ЧТО ДО РЕВОЛЮЦИИ ОНИ ЖИЛИ НЕ БЕДНО, ДЕРЖАЛИ ЛОШАДЕЙ, КОРОВ И НИ В ЧЕМ НЕ НУЖДАЛИСЬ.

Дед умер очень рано, еще до начала войны, поэтому я его помню очень смутно. Помню только то, что когда у родителей был отпуск и мы приезжали к ним в гости, то большую часть времени я проводил с дедушкой. Куда бы он ни пошел, почти всюду брал меня с собой. Даже родителям не разрешал наказывать меня за какие-то провинности. У нас в семье высшей мерой наказания была постановка в угол на определенное количество времени. Если в его отсутствие меня ставили в угол, то после прихода деда мне тут же объявлялась амнистия. Каждый раз, когда я получал такое наказание, я с нетерпением ждал прихода деда, чтобы досрочно освободиться, и пулей вылетал из дома на улицу, словно птица, выпущенная из клетки, поклявшись перед этим родителям, что я больше не буду безобразничать. Дед также следил за событиями, происходящими в стране и за рубежом, и мог предвидеть, что может произойти в то или иное время. Наш отец, например, не верил, что будет война с Германией, а дед утверждал, что война неизбежна, и наказывал своим детям, чтобы они не тратили заработанные деньги на тряпки, а пускали их на нужды сегодняшнего дня, потому что все нажитое впрок придется бросить или оно будет уничтожено. К великому сожалению, его слова оказались пророческими.

Впервые меня привезли в деревню, когда мне было от роду несколько месяцев. Узнав от родителей, что я до сих пор не крещеный, родственники моего отца стали уговаривать их сделать это как можно быстрей, тем более что церковь находилась почти под окнами и не нужно было куда-то ехать и далеко идти. Отец был коммунист и, по понятным причинам, и слушать не хотел об этом. Однажды, когда родители ушли на какое-то торжество к каким-то родственникам или друзьям, тетя Женя с кем-то еще завернули меня в одеяло, отнесли в церковь и там окрестили. Когда родители пришли домой, я уже лежал в качалке с крестом на шее. Отец, говорят, очень возмущался и снял с меня крест. Бабушка, вспоминая этот случай, много раз говорила мне, что Бог наказал нас за это: родители погибли, а мы остались круглыми сиротами.

Деревня Тухоля, где родилась наша матушка, во много раз была меньше села Старое Рахино. По сути дела, она состояла из одной улицы и нескольких маленьких переулков. При въезде в деревню стояла деревянная старая церковь. Сейчас эта церковь перевезена в Великий Новгород как ценный памятник архитектуры. Семья Ефимовых состояла из семи человек. Дед Алексей, бабушка, к сожалению, я не помню ее имени, и их дети: Миша, Вася, Таня, Поля и Груша. Дядя Миша и дядя Вася так и не вернулись с полей войны. У дяди Миши родилось двое детей: Тася и Валя. В настоящее время они проживают в Новгороде. У дяди Васи были дочь Катя и сын Борис. Катя после войны погибла при автокатастрофе, пробыв замужем всего несколько месяцев. Борис после войны нашел с ребятишками в лесу снаряд и при попытке разрядить его трагически погиб. У нашей матери были мы с сестрой. У тети Поли детей не было. Тетю Грушу, если я не путаю, еще до войны убила лошадь. Ни деда Алексея, ни бабушку, ни дядю Мишу я почему-то не помню. Возможно, потому, что мы все время останавливались, когда приезжали в отпуск, в доме у дяди Васи. Он был лесничим, у него была служебная лошадь, и он все время встречал нас на ней и провожал до трассы Москва – Ленинград, где мы садились в автобус, следовавший до Новгорода. Дядя Вася держал пчел, и в его памятном сундучке всегда было полно меда, как в сотах, так и жидкого, самых разных лет заготовки. В то время я почему-то не любил мед, и меня кормили им каждый раз насильно. На чердаке был натянут полог, образуя помещение, подобие палатки, которая защищала нас от комаров и мух, и мы там ночевали, наслаждаясь чистым, ароматным воздухом и ночной деревенской тишиной. Днем эта палатка служила нам, ребятишкам, комфортным, уютным игровым домиком.

Довелось мне побывать в этом гостеприимном доме после войны. Многих уже не было в живых. Не вернулись с фронта дядя Миша, дядя Вася. В блокадном Ленинграде погибла наша мать. Погиб от снаряда наш двоюродный брат Боря. Потом погибла в автокатастрофе наша, пожалуй, самая любимая двоюродная сестра Катя, совсем еще, можно сказать, в юном возрасте. Мы все ее очень любили за ум, доброту, за добрый, мягкий характер, тактичность, милосердие и красоту. Несмотря на то, что в доме хозяйничала все та же добрая, улыбчивая, гостеприимная хозяйка, тетя Маша, жена нашего дяди Васи, уже не было того довоенного веселья. Остались одни воспоминания о прошлых безоблачных днях и некоторые вещи и фотографии, напоминающие о безвозвратно ушедших от нас в мир иной родных нам людях. Не было уже и пчел. Перед уходом на фронт дядя Вася побросал все ульи в речку, чтобы не достались немцам. Фронт был уже совсем рядом от их деревни, но под оккупацию она все-таки не попала. Тетя Маруся была не просто гостеприимной хозяйкой, но и непревзойденной кулинарной мастерицей. Пироги, пирожки и кокорки, испеченные ее руками, можно было не только есть, но и любоваться их красотой. До сих пор помню вкус топленого молока из ее русской печки. Мне кажется, такого густого, темно-коричневого, сладкого, с румяной пенкой молока я больше нигде не пробовал.

В 1936 году в моей жизни произошло трагическое событие, которое отложило отпечаток на всю последующую жизнь. Как рассказывали взрослые, я родился с огромными черными глазами. Это хорошо видно на фотографиях тех далеких лет. Почти все, кто видел меня в те годы, непременно восхищались моими большими, как они говорили, красивыми глазами и предрекали большие успехи в дальнейшем на любовном фронте. Но, к великому сожалению, этому предсказанию не суждено было сбыться. Верующие люди говорили, что меня просто сглазили.

А началась эта трагедия с незначительного покраснения левого глаза. Окулист, осматривавший меня, ничего серьезного не нашел и выписал какие-то капли, которые мне закапывали через какие-то промежутки времени в поликлинике. Рассказывают, что дело шло уже на поправку, когда при очередном закапывании медсестра перепутала флакончики с лекарствами и закапала мне такие капли, что впоследствии мой глаз просто сварился. Меня срочно отвезли в Ленинградский институт глазных болезней, что на улице Моховой, но даже профессора, осматривавшие меня, ничего уже не смогли сделать. ПРИГОВОР БЫЛ ОДИН: НУЖНО СРОЧНО УДАЛЯТЬ ГЛАЗ, ИНАЧЕ МОЖЕТ ВСЕ ЗАКОНЧИТЬСЯ, КАК ГОВОРЯТ ВРАЧИ, ЛЕТАЛЬНЫМ ИСХОДОМ. ОПЕРАЦИЮ ПРОВОДИЛИ В ЭТОМ ЖЕ ИНСТИТУТЕ. САМУ ОПЕРАЦИЮ Я, КОНЕЧНО ЖЕ, НЕ ПОМНЮ, МНЕ БЫЛО В ТО ВРЕМЯ ВСЕГО ДВА ГОДА, НО ОСТАЛСЯ В ПАМЯТИ ЗАПАХ ОПЕРАЦИОННОЙ И ЯРКИЙ СВЕТ ЛАМПЫ. Очевидно, меня еще до операции и после нее здорово напугали врачи, рассказывают, что после этих событий при виде белого халата, даже продавца, я пытался убежать от него подальше. Родители каким-то образом пытались наказать виновницу этой трагедии, но чем все это закончилось, я так и не узнал. Если бы ее даже и наказали, то моя жизнь от этого не стала бы легче. Помимо изуродованной внешности, те же врачи не пускали меня всю жизнь на работы с повышенной опасностью, где можно было подзаработать на жизнь побольше денег. Меня не взяли в армию, это в наши годы считалось чуть ли не позором. Если и брали на какую-то работу, где, по заключению медиков, мне работать запрещено, то под личную ответственность руководителя и с большими оговорками. В случае, если по каким-то причинам я мог не понравиться начальнику, то меня в любое время могли уволить по вполне законным основаниям. Или меня оформляли по одной специальности, а я выполнял работы по другой. Так, например, в геологоразведочной партии я работал на подземных работах, а оформлен был дизелистом. И никакими льготами, которые положены проходчикам подземных выработок, я не мог пользоваться. Это касалось спецодежды, продолжительности очередного отпуска, количества лет для ухода на пенсию и т. д. Несмотря на то, что я выполнял те же самые работы, что и все, мне было не положено то, что получали мои товарищи по работе.

В Ковдорском Гоке я отработал помощником машиниста экскаватора три года и, когда хотел было сдать экзамен на машиниста, из министерства пришел какой-то грозный приказ убрать с горных работ всех слабослышащих и плохо видящих и с другими дефектами здоровья. В результате вместо машиниста экскаватора, я был переведен вообще на другую работу. И так всю мою сознательную жизнь самые различные ограничения висели над моей головой, словно Дамоклов меч.

У родителей я был первым ребенком, и вполне представляю, что им пришлось пережить в связи с этим трагическим случаем.

Отец работал на электростанции турбинистом. Иногда он звонил с работы по телефону и приглашал меня послушать, как работают турбины. Я слышал в трубке какой-то шум и, вполне естественно, даже приблизительно не представлял, как выглядят турбины, которые вращают генераторы, вырабатывающие электрический ток. По воле судьбы в пятидесятые годы мне тоже довелось поработать на электростанции и вырабатывать электрический ток, но при помощи не паровых турбин, а дизельных установок.

У отца работа была посменная, и его режим дня не всегда совпадал с нашим. Ночью, когда мы спали, он был на работе, а днем, наоборот, бодрствовали, а он спал после ночной смены. Однажды после ночной смены отец лег отдохнуть, мать пошла готовить обед на кухню, а я сел на пол и начал катать свой любимый паровозик с пассажирскими вагончиками. Отец через какое-то время уснул, лежа на спине с приоткрытым ртом. Кухня у нас была общая в конце коридора, а продукты мать хранила в комнате в деревянном столе, поэтому ей частенько приходилось забегать домой то за одним, то за другим. Забегая в очередной раз по каким-то своим делам, она на бегу заметила, что у спящего отца рот открыт «хоть соли сыпь». Я это замечание воспринял всерьез и решил проверить, что будет, если всыпать отцу в рот соли. Солонка с солью стояла на столе для продуктов. Я взял с нее щепотку и медленно, до единой крошки, высыпал отцу в рот и стал наблюдать, что он будет делать. Какое-то время отец лежал неподвижно, сладко похрапывая. Несколько раз пошевелил языком. Потом закрыл рот и стал громко причмокивать, шевеля языком, словно дегустируя какой-то деликатес. Не открывая глаз, он быстро вынырнул из-под одеяла и, стоя у кровати, стал сплевывать изо рта слюну. Я успел отскочить в сторону и сделал вид, что очень увлечен игрой в паровозик. В это время в комнату вошла мать. Увидев отца, стоящего у кровати, очень удивилась, а узнав причину такого быстрого пробуждения, удивилась еще больше. Отец сказал, что у него такое ощущение, как будто ему кто-то в рот всыпал соли. Расследование было коротким, и я был приговорен к высшей мере наказания. Стоя в углу, лицом к стене, я проливал крокодильи слезы от обиды, что взрослые не оценили моей шутки. И уже у меня было солоно во рту от ручьем текущих слез.

Как мне кажется, я не очень баловным был ребенком, но все-таки были случаи, когда мои проказы заставляли родителей поволноваться за мое здоровье. В те годы я очень любил лазить по верхам. Особенно меня почему-то привлекали батареи. Чаще всего все заканчивалось благополучно, но бывали моменты, когда я кубарем летел вниз, и на моей голове появлялась очередная шишка или ссадина. Однажды я получил огромную шишку, но уже не от падения с батареи, а от столкновения лбами со своим товарищем. Как я уже писал ранее, коридоры в нашем доме располагались на всю длину дома с поворотом на 90 градусов, где был коридор меньшей протяженности. В пасмурную погоду летом, в сильные морозы зимой мы частенько устраивали в коридоре соревнования по бегу или велогонки на трехколесных велосипедах. Однажды при очередных соревнованиях по бегу я набрал максимальную скорость в большом коридоре, и на повороте мы встретились лбами с другим бегуном, который летел тоже на всех парах, вкладывая в бег всю свою мощь, чтобы прийти к финишу первым. Удар лбами настолько был сильным, что из глаз полетели искры и я потерял сознание. Очнувшись дома на оттоманке, я только тогда почувствовал сильную головную боль. На лбу образовалась огромная шишка, которая, словно наглядное пособие, напоминала всем любителям скоростного коридорного бега, что на поворотах следует снижать скорость, иначе можно заработать подобный украшающий физиономию фонарь.

За всю прожитую жизнь я неоднократно тонул в различных реках и речках. Но, как ни странно, впервые я нахлебался водички в обычной луже. Недалеко от нашего дома летом экскаватор выкопал небольшой котлован, который впоследствии заполнился водой. Летом мы использовали его как детский пляж и бассейн, а зимой он служил нам катком. Однажды ранней осенью, когда на этом импровизированном катке лед был еще очень тонкий и гнулся, словно тонкий лист железа, я взял санки и, разбежавшись, попытался проехать на них по льду. После разбега по каким-то причинам санки перевернулись, и вместо санок я плюхнулся спиной об лед. Лед тут же проломился, я оказался полностью в воде и начал захлебываться. На мое счастье, в этот момент рядом проходила какая-то женщина, которая вытащила меня из этой лужи и, словно паршивого котенка, мокрого, грязного притащила домой. Мне в тот день повезло еще раз, потому что в момент моего появления в непотребном виде дома была только бабушка и дело до «высшей меры» наказания не дошло.

Следующее знакомство с водной стихией было уже в настоящей реке. Отец и мать работали на электростанции. Днем сидеть со мной было некому, и поэтому меня устроили в детский садик. В то время он назывался «Площадка». После домашнего воспитания привыкал я к этой «Площадке» очень тяжело. Почти весь первый день провел в слезах, забившись в угол игровой комнаты, из которой меня не могли вывести никакими уговорами. До сих пор помню, как тяжело было у меня на душе. Сердце готово было разорваться от тоски. Мне казалось, что меня отдали сюда навсегда и я больше не увижу своих папу и маму. Постепенно я привык к окружающей обстановке, понял, что меня отдали сюда не на все время, и стал с удовольствием посещать это детское учреждение. Летом в хорошую погоду нас выводили иногда на природу, на берег реки Невы, где мы под присмотром воспитателей плескались в воде, загорали, строили из песка различные фигурки, пирожки и целые крепости. Однажды, во время очередной прогулки, воспитатели меня проворонили, и я, отбившись от основной группы ребятишек, взобрался на небольшой плотик, причаленный кем-то к берегу недалеко от нас, и стал раскачивать его, переступая с ноги на ногу. Вскоре я заметил, что плотик начал двигаться вдоль берега по течению и расстояние между берегом и плотом стало увеличиваться. Испугавшись, что плот вынесет меня на середину реки, я не стал звать на помощь, а спрыгнул с плота в воду, думая, что там еще мелко и я выберусь сам. Очутившись в воде, я почти сразу начал захлебываться, потому что она доходила мне до самых ушей. Дышать я мог, только задрав голову до самого неба. Течение реки все время подталкивало меня в сторону от берега. Мне показалось, что в этой борьбе с рекой прошла целая вечность. Изредка я что-то выкрикивал, но меня никто не слышал и не видел. Когда мне начало казаться, что для борьбы сил больше не осталось и что пришел мой конец, неожиданно я нащупал одной ногой какой-то камень. Я встал на него, сильно оттолкнулся и упал животом на отмель, где течение меня уже не тащило на середину реки, отдышался и благополучно выбрался на берег. Воспитатели только потом узнали от меня, где я был и что со мной стряслось. Это был мой первый опыт с большой водой.

В последующие годы таких случаев было несколько, и каждый раз по воле судьбы мне удавалось спастись самому, без посторонней помощи. Бывали и сухопутные случаи, когда из-за безрассудного баловства была возможность получить увечье или даже погибнуть. Одно время мы повадились бегать играть к небольшой котельной, из которой кочегары вывозили золу на вагонетке и сбрасывали в отвал неподалеку от здания. В результате образовалась длинная горка с небольшим подъемом, по которой были проложены рельсы. Очень часто вагонетка стояла у ворот котельной пустая, и мы, когда никто не видел, облепив ее со всех сторон, закатывали ее на гребень горы и скатывались на ней по рельсам вниз с довольно приличной скоростью. Однажды, когда мы в очередной раз, упираясь ногами в шпалы и золу, затащили эту тяжелую, грязную и ржавую железяку на колесах наверх и еле успели разместиться кто где сумел, это ржаво-грязное чудо понеслось по рельсам, грохоча и набирая скорость. Садиться приходилось в ускоренном темпе, потому что это чудо техники неустанно стремилось вниз и держать его долго не хватало сил. Тем более при посадке количество держащих вагонетку убывало по мере того, как кто-то успевал залезть в нее. В тот памятный день мне досталось переднее место, на небольшой железной площадке. Когда наш транспорт набрал вполне приличную скорость, мои ноги соскочили с железки, на которой я стоял, и я кубарем полетел вниз. Мое счастье, что я упал между рельсами и вагонетка промчалась надо мной, не задев меня, а если бы какая-нибудь часть тела оказалась на рельсах, то страшно представить, чем бы все закончилось.

Помимо этой узкоколейки, частенько мы наведывались и на большую железную дорогу. В тупике почти всегда стояли товарные вагоны, и нам нравилось дергать за проволоку, проходящую под каждым вагоном, и выпускать сжатый воздух из их резервуаров, а когда вагоны трогались, мы успевали подложить на рельсы гвоздики, которые у нас всегда были в карманах. Из этих гвоздиков после прохождения по ним вагонов получались почти готовые ножички.

КАК ИЗВЕСТНО, МАЛЬЧИШКИ ВСЕХ ПОКОЛЕНИЙ ВСЕГДА ИГРАЛИ В ВОЕННЫЕ ИГРЫ. С ТОЙ ТОЛЬКО РАЗНИЦЕЙ, ЧТО В ТЕ ДАЛЕКИЕ ГОДЫ ДРАЛИСЬ НА ШПАГАХ И САБЛЯХ, СТРОИЛИ РАЗЛИЧНЫЕ КРЕПОСТИ И УКРЕПЛЕНИЯ И БРАЛИ ИХ В РУКОПАШНОМ БОЮ.

По мере развития военной техники менялись и игры. У нас уже появились «винтовки» и «пулеметы», «гранаты», «танки» и «самолеты». Помимо регулярных войск появились и «партизанские отряды». Одной из партизанских операций было закладывание «мин» на тропах, проходящих по поселку. Минами являлись ямы, выкопанные на тропинках, заложенные тонкими прутиками, прикрытые сверху тонким слоем земли и для маскировки аккуратно утрамбованные. Сидя в засаде, мы с замиранием сердца ожидали свою жертву. Когда кто-то попадался в эту западню, нашему ликованию не было конца, несмотря на то, что частенько жертва, угодившая в эту яму, изрекала в наш адрес совсем не ласковые слова и в этих словах очень часто почему-то упоминалась мама. «Штаб наших войск» находился в шалаше, в парковой зоне поселка. Строили его и командовали нами мальчишки более старшего возраста. Напротив нашего дома находилась какая-то воинская часть. Их казарма занимала почти весь первый этаж соседнего дома. Стекла в окнах, выходящих на улицу, зачем-то были закрашены наполовину белой масляной краской. Иногда солдаты расставляли около дома, фактически в нашем дворе, различные препятствия, развешивали на столбах соломенные куклы и проводили тренировки. Ползали по-пластунски, пролезали и перепрыгивали через различные препятствия и беспощадно протыкали штыками развешенные на балках соломенные куклы. Несмотря на бесконечную брань командиров, проводивших эти учения, мы, мальчишки, старались как можно поближе подобраться к солдатам и, словно мартышки, повторяли их движения, так же бегая и ползая на животе и протыкая палками воображаемых противников. Насмотревшись на эти учения, все эти упражнения мы старались внедрить в свои игры в лесопарке. Место для игр было просто идеальное: огромные сосны, высокая трава, небольшие овражки и возвышенности, рядом Нева, сверкающая своими водами, словно рыбьей чешуей. Во время войны именно в этих местах залегали наши солдаты, отбивая атаки фашистских войск. С полной уверенностью можно сказать, что мы, мальчишки тех лет, первыми освоили и оценили здешние овражки, бугорки и ямочки. На наше счастье, в то время не свистели над нами пули, не взрывались гранаты и не фыркали осколки от бомб и снарядов. Укрытия были настолько хороши, что иногда приходилось искать «противника» чуть ли ни часами.

Однажды, во время одной из таких игр, я так запрятался, что меня уже устали искать, и, если бы не сестренка, которая все время меня преследовала, стараясь везде быть со мной, меня бы так и не нашли. Она видела, куда я прятался, и со слезами и воплями «Гениська» выдала меня. Когда я вылезал из укрытия, моей злости не было конца за такое коварное предательство. Все то время, которое нам довелось прожить вместе, начиная с того момента, как она начала ходить и что-то соображать, она все время увязывалась за мной. Куда бы я ни шел, она следовала за мной, во что бы я ни начинал играть, и она тут как тут. Если я садился играть на гармони, она подходила ко мне, клала свою руку на мою коленку и начинала приседать, стараясь попасть в такт музыке. Разница у нас с ней в три года, но я помню, как мать увозили в роддом на «скорой», как мы с отцом ходили к этому дому, расположенному на берегу Невы, окруженному большими деревьями. Когда сестру привезли домой и положили завернутый в одеяло сверток поперек оттоманки, я не сразу понял, что это не просто одеяло, а очередной член семьи. Вставая на цыпочки, стоя на полу, я старался рассмотреть содержимое странного пакета. Ничего не увидев, потянул сверток на себя, и если бы в этот момент рядом не оказались взрослые, то могло бы произойти несчастье.

ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ГОДА НЕСЧАСТЬЕ ВСЕ-ТАКИ ПРОИЗОШЛО: НАЧАЛАСЬ ВОЙНА, РАЗМЕТАВШАЯ ВСЮ НАШУ СЕМЬЮ ПО РАЗНЫМ СТОРОНАМ СТРАНЫ, И МЫ С СЕСТРОЙ МНОГО ЛЕТ НИЧЕГО НЕ ЗНАЛИ ДРУГ О ДРУГЕ. РАССТАВШИСЬ МАЛОЛЕТНИМИ ДЕТЬМИ, ВСТРЕТИЛИСЬ УЖЕ БУДУЧИ ВЗРОСЛЫМИ.

Кроме двора и лесопарка мы, мальчишки тех лет, любили носиться по крышам близлежащих сараев, заглядывая и в сами сараи, которые были не закрыты на замок и доступны для свободного посещения. Некоторые только строились, и поэтому стены имели дыры, через которые мы перелезали из одного сарая в другой, минуя двери. Однажды я, желая перебраться из одного сарая в другой, попытался воспользоваться такой брешью в стене и попал в капкан. Просунул голову в проем между досок и, убедившись в том, что дальше мне не пролезть, попытался вытащить ее назад. Доски почти вплотную охватывали мою шею. И сколько бы я ни крутил головой, она никак не хотела вылезать из западни. Чем сильней я пятился назад, тем плотней доски сжимали мою шею, не давая вытащить голову. Поняв, что мне самому из этой дыры не вылезти, я начал звать на помощь. Сначала тихим скулящим голосом, потом громким отчаянным воплем. Рыдая горькими слезами, я представлял себе, что меня никто тут не найдет и я останусь здесь, зажатый между досками, навсегда. Прибежавшие на крик, мои товарищи не сумели раздвинуть доски, и только взрослые сумели освободить меня из плена.

Со смешанным чувством радости и тревоги, с заплаканными глазами, громко всхлипывая, я робко семенил за одним из своих освободителей, пожелавшим передать меня из плена в руки моих родителей. Было радостно на душе оттого, что я снова приобрел свободу и не остался навечно в сарае с деревянным хомутом на шее, и в то же самое время меня одолевал страх от предчувствия неминуемого наказания за очередной проступок.

Мои опасения оказались не напрасны. Внимательно выслушав непродолжительный рассказ моего освободителя и конвоира о моем пленении и успешном освобождении, родители горячо поблагодарили его за оказанную своевременную помощь и все внимание обратили в мою сторону. Мать со слезами радости на глазах, словно я действительно был освобожден из настоящего неприятельского плена, стала обнимать меня, целовать и ощупывать, проверяя целостность моих членов. Только убедившись в моем абсолютном здравии, она выпустила меня из своих объятий. Все это время отец сидел несколько в стороне с хмурым лицом, слегка покачиваясь на стуле, молча наблюдая за происходящим. Несмотря на напускной грозный вид, глаза его светились радостью, что все кончилось благополучно. Как только мать после продолжительных расспросов и лобзаний отпустила меня, отец встал со стула, снял со стены широкий офицерский кожаный ремень, который привез с военной службы, и, тряся им перед моим носом, стал говорить о том, что если еще повторится что-нибудь подобное, то я обязательно получу взбучку этим ремнем. Несмотря на то, что за всю нашу совместную жизнь отец ни разу не исполнил свою угрозу, я на всякий случай спрятал свое заднее место подальше от ремня, прислонившись спиной к оттоманке. В конечном итоге я был приговорен к «высшей мере наказания» – постановке в угол на определенное время. Каждый раз при этом наказании объявлялось время, сколько я должен отстоять за определенную провинность. Несмотря на то, что каждый раз я считал, что наказан несправедливо, честно отстаивал объявленное время, если не заслуживал досрочного освобождения. А вот мою сестру, Фаину, отец так и не сумел ни разу поставить в угол. Он не успевал поставить ее туда, лицом к стене, как она тут же разворачивалась, хваталась руками за его штанины и с громким плачем выбегала из угла назад. Неоднократные попытки вернуть ее в угол не приводили к положительному результату. Заканчивалось все это тем, что Фаино упрямство побеждало волю отца, он поднимал вверх руку, резко опускал ее вниз и отходил в сторону, давая возможность матери успокоить громко ревущую сестренку. На этом наказание считалось исчерпанным.