Текст книги "Я был там: история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени"

ПО НОЧАМ В ВОЗДУХ ПОДНИМАЛИСЬ ЗАГРАДИТЕЛЬНЫЕ АЭРОСТАТЫ. С НАСТУПЛЕНИЕМ ТЕМНОТЫ ПО НЕБУ ШАРИЛИ ЛУЧИ МОЩНЫХ ПРОЖЕКТОРОВ. ПЕРЕМЕЩАЯСЬ С ОДНОГО УЧАСТКА НЕБА НА ДРУГОЙ. Иногда их лучи встречались, образовывали что-то похожее на букву Х и снова расходились по своим квадратам. Если же один из прожекторов выуживал какую-то воздушную цель, то все прожектора направляли свои лучи на обнаруженного противника и освещали его, двигаясь за ним до тех пор, пока самолет не сбивали или он не уходил из зоны видимости.

С Финляндского вокзала мы благополучно добрались со своими баулами до улицы Жуковского и поселились у наших то ли родственников, то ли хороших знакомых. Несмотря на то, что вещей мы привезли, как мне казалось, много, но их было ровно столько, сколько могли унести на себе две женщины: мать и тетя Маруся, в то время шестнадцатилетняя девушка. Мы с сестрой в то время, по малости лет, быть носильщиками еще не могли и несли в руках только свои какие-то игрушки. Очень необходимых вещей дома осталось еще немало, и было решено, что тетя Маруся еще раз съездит в Невдубстрой и привезет их в Ленинград. Предчувствуя неизбежный голод, мать сумела насушить два чемодана сухарей, и вот эти чемоданы должна была привезти тетя Маруся. Только по счастливой случайности эта поездка закончилась для нее благополучно. При возвращении назад она успела переправиться на пароме на правый берег Невы, а в это время в Невдубстрой вошли немецкие танки. Стоило ей задержаться с отъездом буквально на несколько минут, и она попала бы в лапы фашистов. С огромным риском драгоценные чемоданы с сухарями были доставлены в Ленинград, но, к великому сожалению, воспользоваться ими нам так и не пришлось. В самый разгар блокадного голода, когда мы хотели забрать их себе (часть вещей, в том числе и эти два чемодана, мы при переезде на новое место жительства оставили у наших знакомых), то оказалось, что они были уже съедены, а нам достались только пустые чемоданы. Я до сих пор считаю, что если бы этого не случилось, то наша мама не заработала бы водянку и осталась бы жива.

На улице Жуковского мы прожили недолго и переехали на улицу Гагарина, где нам дали временное жилье. Как выглядело наше новое место жительства, я почему-то не помню. Помню только, что это рядом с Литейным проспектом, где была расположена столовая, в которой мы питались. На мой взгляд, кормили нас там очень хорошо. Хлеб давали по нормам, были и мясные блюда. Гарниры ко вторым блюдам состояли в основном из бобовых культур: соя, горох, фасоль, бобы и, чаще всего, чечевица. Немцы даже сбрасывали листовки с текстом: «Чечевицу доедите и Ленинград нам сдадите». Очевидно, разведывательные дела у них были поставлены неплохо. Были листовки и такого содержания: «Доедайте бобы и готовьте гробы». Когда почти все население города и ближайших населенных пунктов было брошено на сооружение укрепрайонов вокруг города, немцы бросали листовки и с таким содержанием: «Девочки и бабочки, не копайте ямочки, все равно наши таночки переедут ваши ямочки». В первые блокадные дни немецкая авиация обладала полным превосходством в воздухе. Появление нашего самолета было большой редкостью. Пользуясь этим, немецкие стервятники носились вдоль улиц и проспектов на бреющих полетах так низко, что чуть не сшибали трубы на крышах домов, сбрасывая листовки или поливая короткими очередями дома, дворы или прохожих на улице. Однажды, когда мы играли во дворе дома, где в тот момент жили, над нашим домом пролетел немецкий самолет. Он летел настолько низко, что, когда пролетал над тем двором, где мы в это время находились, я очень ясно увидел немецкого летчика, сидящего за штурвалом самолета. Его улыбающаяся, довольная физиономия до сих пор стоит перед моими глазами. Впоследствии подобный случай я увидел в каком-то фильме. Значит, не только я наблюдал подобную картину.

С Гагаринской улицы нас переселили в двухквартирный деревянный дом в районе Лесного проспекта. Квартиры были разделены между собой капитальной стеной и имели отдельные входы, расположенные с разных сторон дома. Но, к великому сожалению, пожить в отдельной квартире нам пришлось очень мало, мы даже не успели как следует освоиться

В один из дней мы по какой-то причине всей семьей, что бывало не так часто, ушли в город. На одной из улиц нас застала воздушная тревога, и нам очень долго пришлось отсидеть в бомбоубежище. Когда же пришли на то место, где раньше стоял наш дом, то увидели только одну половину дома, как раз ту, в которой мы жили, заваленную обломками второй половины. Когда, разобрав завалы, мы пробрались в свою уцелевшую половину, то увидели там полный погром. ОКОННЫЕ РАМЫ БЫЛИ ВЫДРАНЫ С КОРНЕМ, СЛОВНО ИХ НИКОГДА ТАМ И НЕ БЫЛО. НАША СКРОМНАЯ МЕБЕЛЬ БЫЛА РАЗБРОСАНА ПО ВСЕЙ КВАРТИРЕ. ВСЕ ВЕЩИ БЫЛИ ПОКРЫТЫ ОБЛОМКАМИ ДЕРЕВА И ШТУКАТУРКИ ВПЕРЕМЕШКУ С ПОБЕЛКОЙ.

Время было уже вечернее, идти куда-то с поиском ночлега было поздно, мать с тетей Марусей расчистили от обломков небольшую площадь на полу, настелили на это место каких-то тряпок, и мы, не раздеваясь, улеглись на них на ночлег. На наше счастье, еще была ранняя осень и можно было ночевать и без оконных рам.

Несмотря на то, что наша половина дома была разрушена не полностью, жить в ней уже было невозможно, и нам дали комнату в коммунальной квартире на втором этаже по улице Батенина. (Она сейчас называется улицей Александра Матросова). Комната была большая, большая общая кухня с большой плитой, сложенной из кирпича. Квартира состояла из двух комнат и кухни. В соседней комнате жила женщина с двумя детьми. Дети были примерно нашего возраста, поэтому мы почти сразу же подружились.

Количество бомбардировок города с каждым днем возрастало. Возрастало и количество самолетов, участвовавших в них. Сравнительно недавно я прочитал в одной книге, посвященной блокадному Ленинграду, слова Гитлера, который говорил: «… нужно нещадно бомбить Ленинград с воздуха, и тогда город рухнет, как переспелый плод». Видимо, желая угодить своему предводителю, фашисты стали выпускать на город целые армады бомбардировщиков. Причем налетали не все сразу, а по очереди. Одна группа, отбомбившись, уходила, на ее место приходила следующая. Были дни, когда приходилось сидеть в бомбоубежище целыми днями. Не успевала сирена огласить отбой воздушной тревоги, через короткое время объявлялось о новом налете. Даже в ночное время бомбардировки не прекращались. Ночью, как правило, прилетал самолет, делая круги над будущим местом бомбардировки, навешивал ракеты на парашютах, которые очень ярко горели, и ночью становилось светло, словно днем. Только после этого появлялись тяжелые бомбардировщики и делали свое грязное дело.

ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА ОБЪЯВЛЯЛАСЬ ПО РАДИО, СИРЕНЫ ВКЛЮЧАЛИ МНОГИЕ ФАБРИКИ И ЗАВОДЫ, А ТАКЖЕ БЫЛИ ПЕРЕНОСНЫЕ СИРЕНЫ, КОТОРЫЕ КРУТИЛИ ДВОРНИКИ ВО МНОГИХ ДВОРАХ ГОРОДА. В результате образовывался такой хор сирен, что первое время душа уходила в пятки и, обгоняя друг друга, все неслись, сломя голову, в ближайшее бомбоубежище. Спустя какое-то время животный страх, который присутствовал у людей поначалу, пропал, людям надоело сидеть сутками в подвалах, и многие стали не обращать внимания на эти надоевшие звуки. Да и милиционеры куда-то исчезли, которые раньше принуждали людей пойти в укрытие. Появились случаи, когда люди гибли при прямом попадании бомбы прямо в бомбоубежище, очевидно, и этот факт повлиял на такое пренебрежительное отношение к этим укрытиям. Весь город говорил о трагедии, которая разыгралась в подвалах Гостиного Двора. Туда угодила бомба, и большая группа людей оказалась в западне, а лопнувшие трубы начали заливать заложников. Спасательные работы велись продолжительное время, за которое очень много людей просто утонули. Жертвы появились не только среди людей, но и среди зверей зоопарка имелись погибшие. Особенно потрясло горожан сообщение о гибели любимца всей детворы – слона. Пожалуй, не было в городе ни одного подростка, который не подавал бы этому слону копеечку, которую он брал из рук при помощи хобота. Слон передавал монетку своему хозяину, а тот выдавал ему взамен какое-то лакомство. Все получали взаимное удовольствие и выгоду. Дети – от общения с таким могучим животным, слон – от получения лакомства, зоопарк – от дополнительных доходов. Об уме и мудрости этого слона ходили различные легенды. Уже после войны я прочитал в одной из газет такой удивительный рассказ: один из посетителей зоопарка решил поиздеваться над этим слоном. В тот момент, когда слон хотел взять монетку с ладошки посетителя, этот хулиган уколол его булавкой в хобот. Слон взревел от боли, посетитель скрылся. Слон запомнил своего обидчика и решил ему отомстить. Когда тот появился через какое-то время снова, слон вылил на него целый хобот воды. И вот такой умница стал жертвой фашистов.

Кроме воздушных налетов, город начала обстреливать и артиллерия немцев. Если при налетах фашистских самолетов заранее объявлялась воздушная тревога и можно было успеть укрыться в ближайшем убежище, обстрел начинался каждый раз неожиданно, и узнать о нем можно было только после разрыва первого снаряда. Кроме сравнительно небольших зажигательных бомб, которые дежурные сбрасывали с крыш и тушили в песке, фашисты применяли бомбы и снаряды огромной разрушительной силы, которые пробивали дом до подвала и там взрывались. В результате вся внутренняя начинка дома вместе с его обитателями вылетала наружу, а от дома оставались только стены. Таких пустых коробок в городе становилось с каждым днем все больше и больше. БЫЛИ ДОМА, У КОТОРЫХ ОТВАЛИВАЛАСЬ ТОЛЬКО ОДНА СТЕНА, И ВСЕ КВАРТИРЫ С УЦЕЛЕВШЕЙ МЕБЕЛЬЮ, С ПЕРВОГО ДО ПЯТОГО ЭТАЖА, БЫЛИ ПОХОЖИ НА ТЕАТРАЛЬНУЮ ДЕКОРАЦИЮ. Бывали случаи, когда в таких квартирах люди оставались живыми, и их снимали с этажей при помощи пожарных лестниц. Применяли немцы бомбы с какой-то зажигательной смесью, при помощи которой после взрыва огромные многоэтажные дома сгорали почти мгновенно, и очень трудно было их погасить. Один из таких пожаров у меня до сих пор стоит перед глазами. Одна такая бомба попала в пятиэтажный дом, недалеко от того места, где мы жили. Когда мы вышли из бомбоубежища после отбоя воздушной тревоги, то увидели горящий дом, объятый пламенем с первого до пятого этажа. Причем дом был каменный, а не деревянный. Языки пламени вырывались, как из доменной печи, сразу из всех окон дома. Наружных стен дома почти было не видать, словно он состоял весь из огня. Приехавшие пожарные так и не смогли его погасить, от дома осталась одна только коробка, вся внутренняя начинка сгорела полностью.

Очень много разговоров ходило по городу о госпитале для раненых, расположенном на Суворовском проспекте, куда немцы бросили морские мины очень большой мощности. Говорили, что эта мина произвела очень большие разрушения и погибло очень много раненых. Ранее пострадавшие люди получили дополнительные увечья, а очень многие, оставшиеся живыми на поле боя, погибли на госпитальной койке.

Несмотря на то, что город был уже прифронтовым, на улицах, площадях и проспектах целыми днями работал городской транспорт, шагали прохожие, передвигалась военная техника. Во всех районах города были оборудованы бомбо– и газоубежища с указателями на стенах домов места их нахождения. Так что, находясь в любой части города, можно было укрыться от обстрелов и бомбежек. Однажды нас с матерью тревога застала на Литейном проспекте, сравнительно недалеко от Невы. Не найдя близко бомбоубежища, мы спустились в полуподвальное помещение какого-то предприятия или мастерской. Помещение было небольших размеров, и особенно я запомнил, что у входа лежал большой круглый барабан белой бумаги. Видимо, немцы бомбили районы недалеко от центра города, потому что взрывы были очень сильными, а один взрыв был настолько сильным, что даже земля вздрогнула, с потолка посыпалась побелка, и раздался такой раскатистый грохот, как будто бомба упала прямо у окна нашего убежища. К счастью, тревога длилась недолго, и мы с матерью продолжили свое путешествие по Литейному проспекту к Литейному мосту. Не доходя до набережной, мы увидели столпотворение. Многие почему-то суетились, перебегали с места на место, жестикулировали, что-то кричали в сторону реки. Некоторые сняли свои рубашки и бегали вдоль берега, держа их в руках. ТОЛЬКО ДОЙДЯ ДО РЕКИ, МЫ ПОНЯЛИ, ЧТО НЕМЦЫ ХОТЕЛИ, ВИДИМО, РАЗБОМБИТЬ ОДИН ИЗ МОСТОВ ЧЕРЕЗ НЕВУ, НО ПРОМАХНУЛИСЬ, И БОМБА ВЗОРВАЛАСЬ В РЕКЕ И ОГЛУШИЛА РЫБУ. Рыба всплыла вверх брюхом на поверхность, и люди, увидев такое богатство, старались выловить ее всеми доступными средствами: руками, авоськами, рубашками, а некоторые с лодок при помощи сачков. Больше всего, конечно, повезло рыбакам, которые были на лодках, они могли двигаться по всей площади реки и не ждать, когда подплывет к ним очередная добыча, по сравнению с рыбаками, находящимися на берегу. Увидев эту картину, мы поняли, что бомба упала совсем рядом от того моста, где мы скрывались от авианалета. Буквально через небольшой промежуток времени на этом же месте, у Литейного моста, мы были свидетелями, как вытаскивали из воды при помощи плавучего крана наш самолет-истребитель, подбитый по ошибке нашими же зенитчиками. Говорили, что сбили его буквально с первого выстрела. Это было просто удивительно, не только потому, что зенитчики сбили свой самолет, но и потому, что с первого выстрела. Много раз приходилось наблюдать, как наши артиллеристы выпускали десятки снарядов по неприятельским самолетам, и все они почему-то взрывались рядом с машиной и очень редко попадали в цель.

Самолет был двухместный, и когда он вынырнул из воды, то в кабине находился только один летчик. Говорили, что второму удалось спастись.

Я уже писал выше, что во время объявления воздушной тревоги дворники крутили ручку передвижных серен, которые орали так громко, что было их слышно за много кварталов от того места, где они были установлены. Нас, мальчишек, очень интересовали эти громко орущие железки, и мы неоднократно приставали к дворникам с просьбой дать нам покрутить ручку. Каждый раз мы получали отказ, вдобавок ко всему нас немедленно загоняли в бомбоубежище и держали там до объявления отбоя.

Было у нас, как теперь говорят, еще одно хобби: мы тщательно, словно следователи, обыскивали те места, которые подверглись бомбардировке, выискивали осколки от бомб, тащили их домой и складировали где-нибудь в укромном месте. У меня таким местом служила кровать, под которой я складывал свои находки. Осколки были самых разных размеров – от самых маленьких, чуть больше булавки, до самых больших, которые приходилось нести на плече. Мать не успевала очищать мой тайник от фашистских подарков. После каждой чистки я лишался самых интересных и дорогих мне экспонатов, которые превосходили по красоте и размеру сувениры моих товарищей. После очередных налетов немецких самолетов мой склад под кроватью пополнялся. При розыске осколков заодно мы искали и пустые бутылки, которые заполнялись горючей смесью и применялись при уничтожении немецких танков. Найденные бутылки мы отдавали дворникам, а те их передавали дальше.

Основным информатором служило радио, которое не выключалось ни днем, ни ночью. Из его сообщений узнавали об обстановке в городе, на фронте, да и по всей стране. ЕСЛИ РАДИО ГОВОРИТ – ЗНАЧИТ, ВСЕ В ПОРЯДКЕ. ЕСЛИ МОЛЧИТ, НО ПО НЕМУ ЗВУЧАТ УДАРЫ МЕТРОНОМА, ЗНАЧИТ, МОЖНО СПАТЬ СПОКОЙНО. В одной из прочитанных мною книг Ленинградский метроном сравнивается с ударами сердца. И это действительно очень похоже. Если удары ровные, спокойные, то и в сердце порядок и полное спокойствие.

С каждым днем все больше город стал походить на линию фронта. Во многих районах установили зенитные орудия, во дворах многих домов дежурили расчеты зенитных пулеметов со своим вооружением. Как раз под окнами нашего дома был установлен многоствольный зенитный пулемет. Во время воздушного налета, когда мы не убегали в бомбоубежище, а оставались дома, интересно было наблюдать, как во время стрельбы пулеметчик крутится вместе с пулеметом вокруг своей оси, словно на карусели, посылая незваным пришельцам свинцовые гостинцы из всех своих стволов. На некоторые здания навесили маскировочные сетки, в Неву вошли военные корабли и подводные лодки. Недалеко от моста Лейтенанта Шмидта бросил якорь линкор «им. Октябрьской революции», в народе его звали «Октябрина». Бомбежки и обстрелы стали ежедневными и продолжительными. Каждый день в разных районах города полыхали пожары. Фронт приблизился вплотную к городу, и фронтовая канонада стала слышна во всех районах, а ночью к сплошному, неумолкающему шуму прибавлялись зарева и огненные вспышки от орудийных залпов.

Из-за нехватки топлива электростанции вынуждены были гасить свои котлы. Остановились промышленные предприятия, выпускающие продукцию, не имеющую отношения к фронту. Почти прекратилось движение городского транспорта. Очевидно, троллейбусные линии обесточили без предупреждения, потому что машины обездвиженные стояли на перекрестках, на середине проезжей части, и потом их вручную перекатывали вплотную к тротуарам, освобождая дорогу для другого, в основном военного транспорта. Через некоторое время встали и трамваи и, словно памятники из довоенной, спокойной, мирной жизни, простояли на улицах до весны 1942 года, занесенные снегом по самые крыши.

Из ежедневных множественных пожаров самым памятным можно назвать пожар на Бадаевских складах, который произошел 8 сентября 1941 года в результате бомбардировки немецких самолетов. Все говорили, что на этих складах хранится большая часть продовольственных запасов города, и поэтому пожар на этих складах вызвал в сердцах людей уныние и панические настроения. Все понимали, что после этого пожара ожидать улучшения снабжения продуктами населению не приходится. ОЧЕВИДЦЫ, НАХОДИВШИЕСЯ ВО ВРЕМЯ ПОЖАРА ВБЛИЗИ СКЛАДОВ, РАССКАЗЫВАЛИ, ЧТО МАСЛО И РАСПЛАВЛЕННЫЙ САХАР ТЕКЛИ ПО ЗЕМЛЕ, СЛОВНО РЕКИ. Несмотря на то, что вся территория, прилегающая к складам, была оцеплена милицией, многие смельчаки успели набрать масла и горелого сахара, а потом продавать эти продукты на рынке. Помню, мать каким-то образом раздобыла небольшой кусочек этого горелого, вперемешку с землей сахара, и мы с огромным удовольствием сосали и смаковали эти черные, горько-сладкие, пахнущие дымом кусочки бывшего сахара.

Весть о пожаре молниеносно разнеслась по всему городу. Хотя мы и жили далеко от складов, пламя этого пожарища было видно даже у нас. Очевидно, это был поздний вечер, потому что, когда мы, узнав о пожаре, выскочили на улицу, было уже темно. Мать держала сестренку на руках, а мы с тетей Марусей стояли рядом. Рядом с нами стояли люди из нашего и соседних домов, все взоры были устремлены в сторону огромного пожара. Глядя на полыхающие в темноте далекие от нас языки пламени, взрослые очень тихо, словно на поминках, с озабоченными лицами, долго обсуждали, к каким последствиям может привести этот пожар. В некоторых послевоенных публикациях можно прочитать, что на этих складах хранилось продовольственных запасов не очень много, но тем не менее буквально через несколько дней после пожара норма выдачи хлеба по карточкам была снижена. Детям стали выдавать по 300 г хлеба, а иждивенцам – по 250 г. Мать с тетей Марусей не работали, числились иждивенцами, получали по 250 г, мы с Фаей – по 300 г, итого, не трудно подсчитать, в день нам было положено на четверых 1100 граммов хлеба. В основном отоваривались только хлебные карточки, по другим выдавали продукты очень редко, а впоследствии перестали давать совсем. Без какого-либо приварка прожить четверым на таком мизерном кусочке хлеба было очень сложно. Еще работали коммерческие магазины, где можно было купить продуктов в неограниченном количестве. Но ими могли пользоваться только люди с большим достатком. У нас таких денег не было, и поэтому эти магазины были не для нас. С каждым днем нарастало чувство голода. Гонимые этим чувством, горожане ринулись на колхозные поля, расположенные в пригородных районах, где не успели убрать овощные культуры, на заготовку овощей. Многие поля находились в прифронтовой зоне, а некоторые прямо на линии фронта. На одно из таких полей тетя Маруся вместе с какими-то знакомыми отправилась добывать овощи. Поле, где была не выкопана картошка и не срезана капуста, находилось на нейтральной полосе фронта. На правом берегу Невы были наши войска, на левом – немцы, а овощное поле на берегу между воюющими войсками. Ползали на четвереньках. Когда мешки уже заметно пополнились выкопанной картошкой и кочанами капусты, их заметили с противоположного берега реки немцы и открыли огонь из пулемета. В это время заметили их и наши бойцы и тоже начали стрелять. Таким образом они очутились под перекрестным огнем. Когда немцы успокоились и прекратили стрелять, высланные на картофельное поле красноармейцы привели заготовителей овощей в свой штаб. Долго допытывались, откуда они? Что здесь делают? Отобрали картошку и капусту, которые они успели набрать, и отпустили восвояси. Помню, как приехала тетя Маруся, вся перепуганная, и привезла только капустных листьев. Мы были рады, что она вернулась жива и здорова, и с удовольствием поели щей из зеленых капустных листьев.

За время блокады неоднократно делались попытки эвакуировать детей из города без родителей. Нашей матери тоже предлагали сделать это, но она не хотела и слышать. Первый раз предлагали отправить нас поездом, еще дорога не была перерезана немцами, а второй – во время блокады, на барже через Ладогу. Потом до нас дошли слухи, что поезд с детьми немцы разбомбили где-то в районе Новгородской области, а баржу затопили на Ладоге. Можно считать, что мать нас дважды спасла от смерти.

В самом начале осени на нашей улице расположилась какая-то воинская часть. Нас, ребятишек, интересовали не столько солдаты, хотя и с ними мы общались с интересом, сколько походная кухня на колесах с короткой трубой, из которой почти целыми днями валил черный дым. Почти за квартал очень вкусно пахло различными кашами, когда повар открывал массивную железную крышку и половником с длинной деревянной ручкой начинал мешать в огромном котле. Время было уже голодное, и, когда повар начинал разливать или раскладывать содержимое котла по солдатским котелкам, мы старались находиться рядом. ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ РАЗДАЧИ, ЕСЛИ У ПОВАРА БЫЛИ ИЗЛИШКИ, ТО И НАМ ДОСТАВАЛАСЬ КАША ИЗ СОЛДАТСКОГО КОТЛА. МОЖНО СКАЗАТЬ, ЧТО С СОЛДАТАМИ, КОТОРЫЕ ЗАЩИЩАЛИ ЛЕНИНГРАД, МЫ БЫЛИ ОДНОКАШНИКАМИ. Очень жаль, что они пробыли на нашей улице недолго и увезли с собой такую чудесную кухню.

К концу осени, после сухих и ясных дней, пришли дни холодные, пасмурные, с обильными снегопадами. Земля покрылась толстым слоем снега, на улицах и проспектах образовались сугробы. Морозный ветер гнал снежную пыль в выбитые окна квартир, больниц, магазинов. Город перестал получать электроэнергию, воду, тепло. Перестала работать канализация, полностью остановился городской транспорт. Зима установилась ранняя, снежная и морозная. Голод уже успел наложить свой отпечаток на лица людей. Недостаток пищи, наступившие холода и постоянное перенапряжение изнурили людей. Шутки, смех исчезли, лица стали озабоченными, суровыми. Люди слабели. Добираясь утром пешком на свои рабочие места по сугробам, передвигались медленно, часто останавливались. На свист и разрывы снарядов мало кто обращал внимание. Люди глубоко погрузились в свои нерадостные мысли и потеряли чувство страха. Кто-то, очевидно желая омрачить и до того безрадостную жизнь осажденных, распускал по городу различные слухи. Самыми страшными среди них были слухи об очередном снижении норм выдачи хлеба по карточкам. Если снизить норму ниже 125 г хлеба на человека, это было бы равносильно подписанию всем смертного приговора. Однажды прошел слух о том, что немецкие танки прорвали оборону и ворвались в город у Кировского завода. Несмотря на то, что у людей наступила апатия и потеря чувства страха перед смертью, все эти слухи давили на психику людей и подрывали моральные и физические силы. Немцы, конечно же, знали об истинном положении дел в городе, о том, какие нечеловеческие муки испытывает население. С САМОЛЕТОВ СТАЛИ РАЗБРАСЫВАТЬ ЛИСТОВКИ С ПРИЗЫВОМ ПОКИНУТЬ ГОРОД И ЧЕРЕЗ ЛИНИЮ ФРОНТА ПЕРЕЙТИ НА ТЕРРИТОРИЮ, ЗАНЯТУЮ НЕМЕЦКИМИ ВОЙСКАМИ. В листовках указывалось место перехода, гарантировались безопасность и обеспеченная сытная жизнь за линией фронта. Конечно же, я не знаю, сколько было желающих на эту «райскую сытную жизнь», но с одной женщиной, которая поверила этим немецким байкам и решила идти к немцам, нам удалось увидеться. Как-то днем она пришла к нам и стала уговаривать нашу мать идти через фронт к немцам. Разговор у них был длинный, она приводила различные доводы в пользу ухода, но мать и слушать не хотела и, наоборот, отговаривала ее от такого рискованного шага. Разошлись они каждая при своем мнении. У этой женщины было двое детей примерно нашего возраста, она забрала их с собой и ушла к немцам. Чем закончился их переход, мы так и не узнали. С наступлением холодов жизнь становилась почти невыносимой. Помимо голода, который с каждым днем, словно удавка, сдавливал все тело и мозг, не давая думать ни о чем другом, кроме еды, холод настолько сильно проникал во все части тела, что стоило приложить немало усилий, чтобы заставить себя двигаться. Не спасала никакая одежда. Как известно, одежда не греет, а только сохраняет тепло, выделяемое телом. Но тело, видимо от голода, этого тепла почти не выделяло, и поэтому спастись от холода было негде, даже под одеялом. Спали мы, не раздеваясь из-за боязни замерзнуть, а также чтобы быть готовым в любую минуту покинуть жилье в случае непредвиденных ситуаций. А такие ситуации могли возникнуть в любую секунду.

ОТОПЛЕНИЕ В ДОМАХ НЕ РАБОТАЛО, И ЗИМОЙ СТЕНЫ В ДОМАХ ПОКРЫВАЛИСЬ ИНЕЕМ ДАЖЕ В КВАРТИРАХ, А ВОДА В ВЕДРАХ ПОКРЫВАЛАСЬ ТОЛСТЫМ СЛОЕМ ЛЬДА, И, ЧТОБЫ ЗАЧЕРПНУТЬ ЕЕ, НЕОБХОДИМО БЫЛО КАЖДЫЙ РАЗ ПРОРУБАТЬ В ВЕДРЕ ЛУНКУ. Матери где-то удалось раздобыть «буржуйку» с длинной трубой. Просунув эту трубу в форточку и раздобыв дров, мы все свободное время проводили у этой раскаленной бочки, спасаясь от лютого холода. Как назло, зима 1941–1942 годов оказалась очень суровая, и наша спасительница не могла обогреть всю комнату. Тепло ощущалось только вблизи нее, в нескольких метрах от «буржуйки» было уже холодно. В связи с тем, что электролинии были обесточены, эта печка служила нам и светильником. При открытой дверце в комнате становилось светлей. Мерцающий свет вырывался из раскаленной топки, и пляшущие отблески желтого пламени выхватывали из темноты наши бледные исхудавшие лица, голые стены и все наше скромное и скудное жилище. Можно было часами сидеть у открытой дверцы, наслаждаться исходящим теплом и с огромным интересом наблюдать за буйной пляской разбушевавшегося пламени и сказочными рисунками на раскаленных углях. К сожалению, наша спасительница была очень прожорлива и за предоставленное наслаждение требовала подчас очень дорогую плату. Дров достать было невозможно даже за большие деньги. Трубы от «буржуек» торчали почти во всех форточках, где еще были живы люди. И поэтому потребность в топливе была очень большая. Сжигали книги, газеты, мебель, старую обувь, близлежащие деревянные постройки, заборы, скамейки. Короче говоря, сжигали все, что горело в огне и давало тепло. Много времени по добыче топлива проводили на развалинах домов, перелопачивая и перекапывая огромное количество строительного мусора.

Когда было сожжено все, что могло гореть в доме и вокруг него, когда ближайшие развалины были занесены толстым слоем снега, мы вынуждены были пойти на поиски топлива в пустые квартиры, каких в то время было уже немало, причем с открытыми дверями. Я хорошо помню, что никаких дверей мы не ломали, а входили только в те квартиры, которые были открыты. Заготовителей топлива кроме нас было достаточно, поэтому нередко попадались квартиры, где нам взять было уже нечего. Иногда наши труды вознаграждались хорошим уловом, и мы приносили домой топлива на две-три топки. Помню, в одной квартире мы взяли красивые стулья с витыми ножками, на каких никогда нам не доводилось сидеть, и сожгли в нашей печке. Я потом узнал, что эти стулья называются «венскими». Случалось, в разгар зимы, войдя в квартиру, мы заставали хозяев мертвыми, лежащими в кроватях и в самых неожиданных местах. Такие квартиры до самой весны становились семейными склепами. Такие походы требовали максимум сил, здоровья, ловкости, терпения, я бы сказал, мужества. Несмотря на то, что к середине зимы трупы лежали почти повсеместно, казалось бы, на них можно было не обращать внимания, но все равно, при входе в чужую квартиру, где бывшие жильцы приказали долго жить, по спине пробегали какие-то мурашки, и хотелось как можно быстрей покинуть это помещение.

К этому времени наши силы тоже стали таять, как парафиновые свечи. ПРИ ХОДЬБЕ, А ТЕМ БОЛЕЕ ПРИ ПОДЪЕМЕ ПО ЛЕСТНИЦАМ НА ВЕРХНИЕ ЭТАЖИ, СЕРДЦЕ РАЗВИВАЛО ТАКИЕ ОБОРОТЫ, ЧТО НАЧИНАЛО КАЗАТЬСЯ, ЧТО ОНО ВЫЛЕТИТ ИЗ ГРУДИ. Начинало давить удушье, ноги становились ватными и подгибались в коленках, в глазах появлялись какие-то мурашки, а руки тряслись, как у закоренелого алкоголика. По лестницам приходилось шагать маленькими шажками, с большими передышками. Наши движения еще затруднялись тем, что жильцы верхних этажей, не имея сил спуститься вниз, выливали все нечистоты на лестничные площадки, которые по лестничным маршам стекали вниз, замерзали, и лестницы превращались в катки. Вечный полумрак, стены, покрытые толстым слоем инея, обледеневшие ступени, сосульки из нечистот, висящие по краям перил и лестниц, придавали парадному вид подземной пещеры.

Сравнительно недавно в одной из радиопередач, судя по голосу, молодой человек гневно осуждал тех Ленинградцев, которые в блокадные дни разворовывали в чужих квартирах мебель для топлива. Называл он там нас самыми обидными словами. Очень жаль, что он в тот момент был недосягаем. Так хотелось возразить ему еще более обидными и чисто русскими выражениями. Благодаря этой мебели многие из нас сохранили свои жизни. А жизнь, как известно, бесценна. Сейчас, сидя в теплой, светлой квартире, с туго набитым животом, на мягком диване с бутылкой пива в руке, легко рассуждать, что было правильно, а что преступно.

Из-за нехватки топлива «буржуйка» топилась не всегда, и поэтому для освещения в это время использовалась так называемая коптилка. Изготавливали ее сами кто как мог из подручных материалов. У кого-то были лампадки, которые ставятся перед иконами, у кого-то коптилки были сделаны из гильз от снарядов, у нас же, насколько я помню, такой светильник состоял из маленькой баночки с крышкой, в которую была вставлена тонкая трубочка с фитилем. Я не знаю, чем ее заправляли, но она больше коптила, оправдывая свое название, чем светила. Благодаря ее стараниям копоть была не только на потолке, стенах и домашней утвари, но даже наши лица были черные, словно от южного загара. За водой нужно было ходить далеко, а с каждым днем тающие силы не позволяли этого делать, поэтому умывались очень редко, а в бане помылись только весной 1942 года.