Текст книги "Самый большой подонок"
Автор книги: Геннадий Ерофеев
Жанр: Попаданцы, Фантастика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Оставь оплеухи на десерт, Лапец, – урезонила карлика Вомб, вешая на стул снятый халат. В короткой юбке и блузке без рукавов она выглядела ещё более крутобёдрой и соблазнительной. Уж не на случку ли привели меня сюда? Смогу ли я в соответствии с эффектом усиления гибридной мощности хоть чуть-чуть улучшить породу этих ублюдков, населяющих странный «запечный» мир? Вряд ли можно улучшить экстерьер того вида гуманоидов, к которому принадлежит пышущая здоровьем грудастая медсестра, разве что…
– Давай сначала покажем ему обслуженных клиентов, – предложил повеселевший Лапец.
– Успеется, – улыбнулась из угла сестричка, элегантным движением освобождаясь от полупрозрачной блузки.
– Уж не насиловать ли вы меня собрались? – шутливо поинтересовался я, не понимая контекста и подтекста речей и поступков придурковатого карлика и крутобёдрой сестры без комплексов.
– А тебе бы хотелось? – ядовито хихикнул карлик.
– Он привык применять силу к другим, – осведомлённым тоном пояснила Вомб, спуская юбчонку и представая в невесомой прозрачной мини-комбинации. Фигура у неё была – закачаешься, и в других обстоятельствах я бы не возражал, чтобы такая явно знающая толк в искусстве любви тетка покусилась меня изнасиловать, хотя по возрасту в женихи я ей не годился. Эх, Вольдемара бы сюда сейчас! – А о себе Лохмач очень высокого мнения, – по-прежнему говоря обо мне в третьем лице, подмигнула сестра и, плотоядно улыбнувшись, избавилась от комбинации. – Так ведь, дурашка?
Я только глупо моргал, уставившись на медсестру и чувствуя, что у меня повышается температура.
– Пойду посижу в коридоре, – засуетился карлик, очевидно, не желая мешать нам. Пожалуй, я обидел его, приняв за невоспитанного невежу. – Не прорвал бы он изоляцию, Вомб.
– Не думаю, Лапец, – саркастически усмехнулась Вомб. – Не уверена. – Она сбросила крохотные кружевные трусики прежде, чем рассталась с бюстгальтером, продемонстрировав оригинальный способ подачи своего богатого телесного материала. – Изоляция давно прорвана, Лапец, – игриво вздохнула сестра и, по-женски разведя бёдра в лёгком полуприсяде, заботливо огладила ладонью срамное место.
Карлик зашёлся квакающим смехом, расслабленно распластав двухметровые ручищи по полу и захлёбываясь вонючей слюной.
– Ты уже вычислила субъекта, которого следует представить этому волосатому кретину? – просмеявшись, осведомился он.
– Да вроде бы, – неуверенно ответила Вомб, освобождаясь от бюстгальтера, на левой чашечке которого был в подробностях изображён маленький мохнатый паучок. Буфера у неё оказались такими мощными, что мне по дикой ассоциации вспомнился антикварный «понтиак». Хоть сейчас подключай к торчащим как ещё и не у всякой молодухи сиськам молокопровод. Хватит напоить всю Контору, да и Государственной Думе кое-что останется. – Голова у Лохмача невероятно жёсткая, – озабоченно заметила обладательница образцово-показательной молочной фермы. – Я только начала, а уже устала. Ты его недостаточно подготовил для сеанса, Лапец. Не размягчил ему мозги как следует.
– Так что, мне остаться в палате? – отозвался Лапец, открыто грозя мне костлявым кулаком.
– Не надо, – успокоила ретивца сестра, придерживая ладонями роскошные груди. – Для полной сосредоточенности нужно полное одиночество. – Она повернулась ко мне анфас, встряхнула прекрасными волосами и медленно огладила крутые шелковистые бедра. Ночи в белом атласе. Чистейшая Афродита. В смысле, Афродита чистейшей воды.
Нет, Ольгерт Васильев не мог удержаться от комментариев.
– Ух-х, вот это станочек!
– Станочек что надо, Лохмач, да не тебе на нём работать! – срезал меня Лапец, задержавшись на полпути к дверям.
Вомб только снисходительно посмеялась над ошалевшими от её красоты мужиками. Я не придумал достойного ответа, а может, мне уже заткнули рот каким-то неведомым способом, не знаю. Взгляд матушки Вомб вдруг резко изменился, сделавшись предельно серьёзным и сосредоточенным. Я с ужасом ощутил, как у меня заледенели и в то же время размягчились и потекли мозги.
– Пошёл прочь, Лапец! – не оборачиваясь на уходящего карлика, тихо, но со стальными нотками в голосе, приказала Вомб.
Лапец мышкой выскользнул из палаты, аккуратно прикрыв дверь.
Чмокнул фиксатор, и я остался наедине с сестрой.
Теперь она двигалась, как сомнамбула, и не смотрела в мою сторону, но я чувствовал себя так, словно она сидела напротив меня и ощупывала мой череп сильными тёплыми пальцами. И я потёк, как могла бы потечь стеариновая свеча под яростным светом вспыхнувшей сверхновой звезды.
Вомб подошла к одному из зачехлённых аппаратов и откинула стерильно чистое белое покрывало. Под ним оказалось нечто вроде гинекологического кресла или массажного центра для гинекологического массажа матки. От этого чудовищного врачебно-сексуального приспособления отходили проложенные по полу мощные силовые кабели, зловещими змеями расползавшиеся по пристенным электронным шкафам.
Медсестра ловко взобралась на стол, улеглась на спину и, повозившись, устроилась таким образом, что область её обширных ягодиц несколько свесилась с края стола, затем закинула полусогнутые ноги в специальные петли. Ягодицы касались склиза, начинавшегося от края стола и плавно опускавшегося до уровня пола точно над белым квадратом, выделявшимся на фоне светло-коричневых плиток.
У меня отнялся язык и отвисла челюсть. Развёрстое влагалище матушки Вомб располагалось прямо против моего лица. Свежая нежно-розовая моллюсковая мякоть видавшей виды вульвы одновременно и отталкивала, и притягивала. Я издал неопределённый горловой звук и окаменел, как кролик перед тем ещё удавом.
– Внимание, Лохмач, – донёсся словно из-за стены напряжённый голос Вомб. – Сейчас я представлю тебе человека, которого ты обязательно должен узнать… Теперь молчи, – приказала сестра, хотя я давно онемел от удивления, и голос её перешёл в мучительный стон.
И тут прямо на моих бесстыжих глазах, которые я почему-то никак не мог отвести от влажной распустившейся розочки матушки Вомб, разыгрались самые настоящие… роды! Да, да, именно роды, и мне пришлось наблюдать их во всех физиологических и технических подробностях. Я крепко ошибся, приняв Вомб за акушерку. А эта дебёлая сорокапятилетняя (по предположительным оценкам) матрона оказалась не акушеркой, а, наоборот, роженицей. И занималась она сейчас тем, чем занимается на родильном столе обыкновенная роженица, только прекрасно обходилась без помощи фельдшера, акушерки или повивальной бабки. И это при том, что её великолепная фигура не носила никаких признаков беременности!
Впервые я наблюдал роды ещё в детстве: рядом с моим домом находился родильный дом, а отсутствием любознательности и любопытства я никогда не страдал. Я кое-что знал об этом чисто женском деле и потому был совершенно поражён скоростью изгнания плода (?) из чрева. Вомб Ютер опросталась мгновенно, изъясняясь на арго родильных домов, «как из пушки», словно лежала не на столе, а плавала в специальном бассейне, каковым пользуются эмансипированные роженицы, что не прочь поэпатировать скучную консервативную публику, демонстративно рожая в воде.
Мокрый клубочек новоявленной плоти скатился по нелепо смотрящемуся здесь склизу на стерильно белый квадрат, разматывая за собой необычно длинную пуповину. Дальнейшие события пролетели передо мной в ускоренном темпе, и я лишь тупо сравнил происходящие с новорождённым метаморфозы с трансформациями, которые испытывают герои пластилиновых мультфильмов.
Человечек рос и развивался и, чем крупнее и взрослее он становился, тем сильнее колотилось в груди моё несчастное сердце, словно пытаясь подстроиться под этот сумасшедший ритм. Я был не в состоянии опознать человека ввиду ураганной скорости процесса взросления – вычленить знакомые черты в мелькании постоянно меняющихся выражений его лица могло только подсознание. И, наверное, оно уже идентифицировало мужчину, которого будто из ничего воссоздавала, вызывала из небытия неподражаемая матушка Вомб, потому что во мне начало разрастаться чувство смутной тревоги.
Вокруг белого квадрата и стоявшего на нём дергавшегося, словно неумело управляемая марионетка, человека дрожало фиолетовое марево, неожиданно перешедшее в переливчатую игру необыкновенно ярких красок – вероятно, явившихся следствием эффекта Допплера. Но наслаждался я этой чудесной картиной совсем недолго: сумасшедшее сверхсветовое мелькание прекратилось так же внезапно, как и началось, и я различил за колыхающейся лиловой дымкой лицо одетого в классический костюм-двойку человека. Он стоял, не сходя с квадрата, повернув голову и пристально наблюдая за чем-то мне невидимым и при этом вёл себя предельно естественно – так ведёт себя человек, когда остаётся в комнате совершенно один. Он жил, дышал и двигался, насколько позволяло ему жить, дышать и двигаться образованное полупрозрачными стенками пространство своеобразного столба: шевелились тонкие губы, дрожали ресницы, смаргивали глаза. Однако нас с псевдороженицей он не видел, вне всякого сомнения. И – что за наваждение! – он был по-прежнему связан пуповиной с произведшей его на свет Божий или же просто вызвавшей его в моей памяти фантастически загадочной женщиной!
Внезапно человек как бы окаменел, словно некто остановил диковинную киноплёнку или залил пространство внутри прозрачного столба мгновенно застывшим жидким стеклом. Я неотрывно смотрел на застывшее как на фотографии лицо новорождённого, пока усталый голос Вомб не пробился сквозь лиловый туман, расползающийся от столба, к которому меня сейчас приколачивали на позор.
– Ты узнал его, Ольгерт, Лохмач, дурашка?
Сердце моё рвалось из груди, я задыхался.
– Да… – прошептал я.
– Не слышу, повтори! – попросила Вомб.
– Да, да, да! – в отчаянии вымолвил я, срываясь на крик.
– Кто это? Назови его, ну! – продолжала терзать меня Вомб.
Я разлепил пересохшие губы и со смешанным чувством облегчения, покорности и стыда тихо ответил:
– Это Волик Кочнов, друг моего детства…
Глава 10
– Порядок! – задыхаясь, как после быстрого бега, удовлетворённо резюмировала Вомб.
Она не торопилась покидать массажный стол, представлявший собой, как я начинал понимать, чрезвычайно сложный прибор. Некоторое время сестра восстанавливала дыхание, а затем завертела колесо чужой жизни в обратную сторону.
Казавшийся стеклянным столб с замурованным в нём Волькой Кочновым растаял, и мой друг детства и старый приятель снова ожил и в ужасающе быстром, сверхъестественном темпе начал возвращаться в исходное состояние. Бледный овал его хмуроватого лица снова сделался неразличимым в сверхсветовом мелькании теней прошлого, снова полупрозрачной кисеёй заколыхалось фиолетовое марево, ненадолго перейдя в переливчатую игру мультфильмово ярких красок, а когда ослепительная радуга потухла, на белом квадрате снова сучил ножками и ручками сморщенный красный комок, в котором совершенно нивелировались индивидуальные человеческие черты и в котором я никогда бы не признал Волика. Через секунду он заскользил вверх по гладкой горке, увлекаемый втягивающейся в чрево Вомб пуповиной так, как маленький игрушечный шарик увлекается предварительно растянутым резиновым шнурком, и вскоре исчез в развёрстой вагине.
У меня гора упала с плеч – не преждевременно ли? Не знаю, как матушка Вомб, а я, хотя и не рожал, но чувствовал себя, как человек, из которого высосал все соки Большой Глист. Сестре, видно, тоже пришлось помучиться. Приподнявшись на ложе и оперевшись на него локтями обеих рук, она встряхивала бедрами, расслабляя забитые мышцы ног подобно опытным легкоатлетам, восстанавливающимся между забегами.
Теперь, когда страх и смущение от не слишком приятной встречи с Волькой улетучились, меня вдруг пронзило острое, как клинок абордажной сабли, желание, до меня наконец дошло, сколь восхитительно сексуальна была мистическая Вомб Ютер.
– Так, Лохмач, дурашка! – услышал я насмешливо-ласковый, с лёгкой возбуждающей хрипотцой, голос Вомб.
Сладкая спазматическая волна прокатилась по позвоночнику и, разбившись о волнорез мгновенно восставшего, будто выскочившего из подпространства фаллоса, стащила меня с опостылевшей кушетки и понесла к разомлевшей и, казалось, только и ожидающей посева отборного мужского семени соблазнительной медсестре, притягивающей к себе с той неодолимой силой, с которой притягивает звёзды, туманности, галактики, скопления галактик и скопления их скоплений одно из необъяснимых чудес Метагалактики – Гигантский Аттрактор.
– Вернись на белый квадрат! – властно крикнула Вомб, и её голос резанул по тестикулам острейшим серпом из бездислокационной стали.
Испуганный фаллос быстро перешёл в режим увядания.
– Сладенького захотелось, дурашка? – участливо спросила медсестра тоном классной дамы. – Лапец прав, ну и наглец же ты!.. Становись на квадрат!
Как побитая дёртиками «кукла» плетётся с пыльного плаца в вонючий барак, вот так заковылял-закандылял я к идеально чистой белой плитке пола. Расположился точно посередине квадрата и, стараясь не смотреть на посмеявшуюся надо мной матушку Вомб, принялся тоскливо озираться по сторонам в поисках выхода – выхода в буквальном и фигуральном смысле. Окно я уже попробовал, оставалась дверь. Я отвёл от неё взгляд, продолжая контролировать вход, а точнее, возможный выход периферическим зрением. Надо же, чёрт побери, переломить себя, выскочить наконец из страдательного залога! Неужели я, побывавший на своём веку в самых невероятных переделках, не найду в себе силёнок, чтобы и на этот раз вырваться из цепких лап чужаков-ксенофобарей?
Я мягко подобрался, незаметно от Вомб напрягая и вновь распуская мышцы перед прыжком в сторону двери, на которую я даже не смотрел: к ней должно привести тёмное мышечное чувство. Рекогносцировка закончилась, мне оставалось совершить последний решительный шаг.
– Встань, как стоял! – болезненным ударом многохвостного бича ожёг меня гнусавый окрик.
Я растерянно обернулся и встретился со свирепым взглядом карлика. Вероятно, он исподволь наблюдал за мной, пока Вомб демонстрировала мне свой порнофильм, обильно сдобренный несусветными ужасами, или ужастик, донельзя напичканный порнографией. Сгорая от нетерпения совершить попытку к бегству, я не заметил, как одной ногой сошёл с белого квадрата. Как говорят прыгуны в длину: «Заступ!».
Итак, бродяга, твоя попытка не засчитана…
– Встань, как стоял! – злобно повторил Лапец, делая шаг мне навстречу и сжимая потные кулаки.
«Вот и весь секс», – невесело заключил я, не спеша возвращать ногу на предназначенное ей место.
– Встань, дурашка, – вкрадчиво проговорила Вомб. – Не испытывай моего терпения, бегунок ты мой, сладострастничек! – И игриво пожаловалась в пространство: – Совсем замучил бедную женщину!
Потерянно вздохнув, я подчёркнуто расположил ступни точно посередине белой плитки и расслабился.
– Внимание, Лохмач! – раздался сосредоточенный голос сестры. – Теперь можешь смотреть туда, куда любишь смотреть!
И я посмотрел и увидел, что уже соединён с матушкой Вомб длинным фалом непонятно откуда взявшейся и неизвестно когда и как приросшей ко мне пуповины. И не успел ничего больше ни подумать, ни сказать, ни совершить. Меня затрясло как на вибростенде и я начал стремительно молодеть, не успевая осознавать непрерывно меняющегося себя. Нечто подобное я испытал, когда переломил иголку-предохранитель автономного сердца, бившегося в груди Владимира Петровича Петунина. В тот момент я потерял лишь накопленную мозгом за три с лишним десятка лет жизни информацию, физически оставшись тем же тридцатитрехлётним добрым молодцем, сохранившим полный набор с рождения заложенных в человеке инстинктов и безусловных рефлексов. Сейчас же я молодел одновременно и «умственно», и физически – менялся мой рост, я становился менее массивным, и даже одежда непостижимым образом менялась на мне! Пол приближался к глазам, я последовательно превращался в молодого человека, в юношу, в подростка, в отрока, в ребёнка, в дитя! В вихревом ритме перемен я наконец достиг возраста, в коем человек не помнит и не осознаёт себя. И с этого момента я должен был бы перестать ощущать что-либо, но превратившись в мокрый комочек плоти, тем не менее видел и чувствовал, как меня затягивает в таинственный мальстрём демонической женщины, и мне было и смешно и страшно наблюдать этот уникальный кошмар.
Поскольку из известного места выходят обычно головой вперёд, возвращался я туда, естественно, вперёд ногами, как если бы поменялась вдруг стрела времени, и Вселенная повернула вспять, к своим непостижимым истокам. Я втискивался в чрево матушки Вомб, совершая сложное винтовое движение. Попросту говоря, ввинчивался. По утверждению некоторых физиков, винтовое движение наиболее верно отражает сущность времени и, пусть и приблизительно, но лучше всего моделирует его ход. Предполагается, что гипотетическая машина времени неизбежно будет иметь своим важнейшим механизмом винтовую передачу или её близкий аналог. Что ж, Вомб Ютер прекрасно освоила винтовое движение для перемещения пациентов во времени, опередив и даже посрамив наших физиков и философов. Пожалуй, она сама и была настоящей машиной времени, да к тому же ох какой не простой!
И в этом мне скоро пришлось убедиться.
Глава 11
1. Первая пощёчина от Вомб
Была макушка лета, и на улице стояла такая желанная в наших высоких широтах, но сейчас проклинаемая всеми адская жара. На шестом миллиарде лет своего существования жёлтый карлик G 2 решил напомнить людям о том, кто самый могущественный и почитаемый в нашей солнечной системе король. В эту сумасшедшую пору, когда плавится асфальт и размягчаются мозги, а изнывающая публика, плюя на возможное наказание, откручивает повсюду пожарные гидранты, и соизволил появиться на свет ваш непокорный слуга Ольгерт Васильев – нелепый человек со стопроцентно русскими корнями.
Где-то около полудня я и четверо моих приятелей-маломерков уселись за массивный старомодный стол, стоящий, как тогда казалось мне, в огромной, хорошо сохраняющей прохладу комнате с тремя высокими арочными окнами, выходящими на мощённый по-старинному булыжником и обсаженный липами внутренний двор. Наш дом и двор и липы были безнадёжно стары, но даже их преклонный возраст выглядел сущим пустяком по сравнению с уходящим в динозавровую глубину веков возрастом названия, носимого нашей улицей.
Улица называлась Двор Вождя.
Никто уже не помнил, имя какого вождя увековечило это не лишенное оригинальности название. Одни говорили, что слово «двор» появилось на указательной табличке раньше пресловутого «вождь», другие утверждали обратное. Как бы то ни было, а оба эти слова придавали неповторимое очарование тому уютному, поистине райскому, пропитанному ароматом прошлого уголку, где мы прожили свои лучшие дни. Сопливые мальчишки, мы не задумывались над проглядывавшей в странном сочетании слов очевидной двусмысленностью. Да что там «задумывались» – мы просто не обращали на это внимания! Кажется, и взрослые не улавливали мрачного намёка, зловещей аллюзии, содержавшейся в топонимической диковинке – Двор Вождя! Название не наводило людей на далеко идущие размышления, будучи оригинальным, уютным, звучным и привычным.
Позднее в этой, на первый взгляд, эклектической связке мне стала слышаться тревожная гармония своеобразного трезвучия.
Во-первых, оно воспринималось просто как название улицы.
Во-вторых, здесь улавливался намёк на двор в смысле челяди, то есть подданых Вождя, его слуг. Дворни, если кто-то ещё помнит. Прихвостней.
В третьих, в неравном, мезальянсном браке двух слов расшифровывалось указание на то, что наше славное местечко и мы сами со всеми своими потрохами принадлежим некоему Вождю, являясь его безраздельной собственностью…
Итак, мы сидели в прохладной полутёмной зале и пили лимонад, вкушали блинчики с икрой и, конечно, мороженое. Мне стукнуло, страшно подумать, а не то что выговорить, целых пять лет!
Некоторые недалёкие и легкомысленные люди могут пренебрежительно махнуть рукой в ответ на вопрос о важности такой временной вешки и её особой значимости в жизни маленького человечка. Сам пятилетний карапуз, преимущественно занятый поглощением лимонада и мороженого, также не в состоянии осмыслить всей эпохальности и историчности события. Большинство наивно полагает, что это одно и то же – начинать жизнь с рождения или вести отсчёт дней с ничтожных цифр «три», «четыре», пусть даже «пять».
О, как жестоко они ошибаются!
Если бы те, кто произвёл на свет пачкающего шоколадом щёки виновника торжества, суетящиеся вокруг огромного празднично сервированного стола, сюсюкающие с незрелыми гостями и подкладывающие им на тарелки новые порции бесподобных блинчиков с икрой, обрели бы вдруг мистическую способность матушки Вомб проникать в скрытую суть вещей, они бы просто растерялись. Им стало бы нехорошо, а то и.. страшно. Они бы с упавшим сердцем осознали, что поезд безвозвратно ушёл. Они бы в отчаянии зарыдали, сообразив, что личность беззаботно болтающего не достигающими пола ножками так любимого ими отпрыска, которого они опрометчиво баловали и коему потакали все эти не такие уж и долгие пять лет, на девяносто девять процентов сформировалась, что человек – вот именно человек, а не человечек! – практически готов, вылеплен, что называется, сделан, и что дальнейшие неумелые и беспорядочные усилия по его якобы воспитанию совершенно ненужны, никчёмны и есть не что иное, как пресловутый, выражаясь по-английски, monkey business, что в переводе Эдуарда Лаврентьева означает «мартышкин труд». И примерно с этого, а то и более раннего возраста, никто не в состоянии ни воспитать, ни перевоспитать человека. А то, что самонадеянно выдаётся за воспитание, на самом деле представляет собой процесс принудительного натягивания на имярека разнообразных масок и личин, иногда удачных, иногда не очень. Бывает, маска настолько хорошо прилегает к лицу, почти совпадая с ним, что возникает соблазн с помпой выдать это случайное совпадение за эффективность так называемого воспитания. Но чаще бывает не так, и тогда человек с душонкой кругорота головозадого безобразного всю жизнь таскает личину вежливого и корректного джентельмена («подлеца в дакроновом костюме», добавил бы Вольдемар Хабловски, хотя, например, наш общий приятель Эдуард Лаврентьев, явный неподлец, не чурается дакроновых пиджаков), а безвредный, ранимый простак вынужден скрываться под маской дёртика или агрессивного кругорота. А зачастую маска бывает не сплошной, а крапчатой – как Время на кладбище тренировочного городка.
И только Вождь, один лишь Вождь способен действительно перевоспитать человека, при условии, что перевоспитать – это искалечить душу. Только Вождь, в иных мирах могущий носить и другое имя – например, Определитель…
Ближе к вечеру, когда жара несколько спала, но до захода солнца оставалось так далеко, как до конца представлявшейся нам тогда бесконечной жизни, мы с Воликом, одетые в почти одинаковые клетчатые рубашки, коротенькие штанишки на лямках, смешно называемых помочами, и обутые в пресловутые дырчатые сандалики, надетые на стандартные белые носочки, вышли прогуляться в парк. Каждый из нас держал в руке одинаковое игрушечное ведёрко с трогательными цветочками на боку. Единственное различие наших экипировок состояло в том, что Волька был вооружён полукруглым совочком, тогда как я запасся детской лопаткой. Копать мы ничего не собирались, просто толстый плешивый фотограф, приглашённый родителями запечатлеть нас с Воликом для истории, настоятельно попросил снабдить малышей этим шанцевым инструментом, призванным сыграть роль немудрёного реквизита. Фотомастера, известные творцы собственных миров, любят совать в руки малолетних клиентов всякие штуковины-глюковины, придающие, по их мнению, большую художественность снимку.
Наша компания перед узкой калиткой на входе в парк выстроилась в кильватерную колонну, в которой я оказался в арьегарде. Прямо передо мной покачивался крутой коротко стриженный затылок большой шишковатой головы, принадлежащей бывшему крупнее и, кстати, решительнее и бойчее меня Волику.
И вдруг – я навсегда запомнил захлестнувшее меня в тот миг ощущение и был потрясён, с какой прецизионной точностью воскресила его Вомб Ютер – мне жгуче захотелось … убить Вольку!
Да, именно это приспичило сделать мне и я даже знал, как я это сделаю – ведь в руках я держал лопатку!
Желание прикончить Волика было не простым, не одномерным, а комплексным, сложным, многоаспектным, странным образом сочетаясь с удивительно сладкой, доходящей до слабости в членах мечтой на некоторое время остаться наедине с моим лобастым приятелем, причём не просто наедине, а обязательно в совершенно безлюдном мире. Именно в безлюдном, потому что даже в том безответственном возрасте я соображал, маленький подлец, что никогда не отважусь умертвить безвинного Волика прилюдно, не смогу заехать металлической лопаткой по бугристому черепу чуть левее и выше правого уха ничего не подозревающего дружка до тех пор, пока мы с ним не останемся совершенно одни. Одни не просто в парке, во дворе или в нашем уютном подмосковном городишке – на всей планете, ни больше ни меньше! Я абсолютно очётливо помню, как остро желал побыть наедине с Волькой в опустевшем мире – только тогда я смог бы раскрепоститься и сделать с ним всё, что взбрело бы мне в голову.
А всё, что взбрело мне в голову в тот чудесный летний вечерок, было желание убить моего доброго приятеля Волика Кочнова. Я не питал к нему ненависти или злобы и с детской непосредственностью и простодушием размышлял о предстоящем поступке отнюдь не в моральном, а в некоем техническом, что ли, аспекте. Мне хотелось совершить убийство ради убийства, эта новая, пугающая и одновременно вызывающая сладкое головокружение потребность организма заявила о себе в полный голос, выбравшись под яркий свет жаркого июльского дня из мрачных глубин подсознания.
Позднее я чисто по-дилетантски объяснил себе, что желание остаться в безлюдном, безнадзорном мире было проявлением неосознанного стремления к абсолютной личной свободе; потребность в убийстве себе подобного – выражением стремления к неограниченной власти; совокупность же этих близких к патологии желаний – стремлением управлять людьми и властвовать над миром, одновременно избегая ответственности за свои поступки. Я не раз вспоминал, как хладнокровно примеривался лопаткой к затылку ничего не замечающего Вольки, и как-то поймал себя на том, что в полной мере обладаю всеми качествами Вождя, существующими в зачаточной, скрытой, латентной форме, но в определённый момент могущими выйти наружу и проявиться, да ещё как проявиться! Можно ли мистически приписать наличие у меня таковых качеств тому печальному обстоятельству, что почти с самого рождения я жил на улице со зловещим названием Двор Вождя?
Я никогда никому не рассказывал о странном и страшном желании убить Вольку Кочнова. Неизвестно, отражало ли это желание патологичность конкретно моей, индивидуальной психики, или же было проявлением типичных глубинных инстинктов, присущих (с вариациями) каждому представителю рода человеческого. Вомб Ютер не дала ответа, да это, как я понимаю, и не входило в её планы. Она лишь намеренно отвесила мне своеобразную изощрённую оплеуху, отомстив за беднягу Волика, а уж если сказать по-мужски грубо и прямо, просто ткнула меня носом в моё собственное дерьмо…
2. Вторая пощёчина от Вомб
После короткой, так сказать, монтажной перебивки, когда я пребывал в абсолютной тьме вне пространства и времени, матушка Вомб снова свела нас с Волькой в крошечном эпизоде.
Мы с ним были уже постарше и катались на детских велосипедиках по окаймлявшей наш любимый старый парк асфальтовой дорожке. По вечерам тут всегда собиралась детвора, со смехом и весёлыми криками сновавшая туда-сюда на велосипедах, самокатах и веломобильчиках. Встретить на дорожке две одинаковые модели популярных детских транспортных средств было почти невозможно – каждый малец восседал на отличной от других машине, подражая своим поголовно тщеславным и заносчивым папашам, беспрестанно бахвалящимся в кафетериях и барах своими новыми автомобилями.
Пару месяцев назад я не посмел, не решился поднять на Волика игрушечную лопатку, но подсознательная, изначально заложенная, быть может, в каждом разумном и неразумном живом существе агрессия бродила, клокотала и искала выхода. И в конце концов нашла, правда, вылившись всего лишь в некий суррогат убийства.
Странная вещь: нам легче сделать бяку близкому или знакомому человеку, чем сподличать по отношению к чужому. Такова оборотная сторона приятельских отношений. Нечто вроде известной формулы: бей своих, чужие бояться будут. Но она не совсем годится для иллюстрации того, что я имею в виду. И уж совсем не подходит к тому, что тогда сделал я. Я собрался навредить Волику, рассчитывая испытать ощущения, максимально приближенные к тем, что испытывает человек, убивающий себе подобного, при этом заменил убийство нанесением выбранной жертве менее существенного вреда. Я смоделировал более мягкую ситуацию, дабы причинённое зло не привело жертву к, выражаясь на арго Исполнителей, полному финишу.
Воспользовавшись тем, что мой трехколёсный красавец был более массивным по сравнению с велосипедом приятеля, я разогнался, догнал Вольку, лихорадочно сучившего ногами на примитивном, не имевшем даже цепной передачи «досветовом» драндулете, и врезал ему передним колесом, что называется, по заднему мосту. Допотопный экипаж опрокинулся набок, а Волька вылетел из седла и ударился лицом о бордюрный камень, сильно рассеча губу и потеряв два молочных зуба. Я лицемерно оправдал наглый наезд досадной оплошностью, вызванной царившей на дорожке толчеёй и неразберихой…
3. Третья пощёчина от Вомб
Ещё одна предоставленная матушкой Вомб передышка, ещё несколько проведённых наедине с тьмою межвременья минут (?) – и меня повели на последнюю очную ставку с Волькой Кочновым. Вомб не ошиблась и на этот раз, безжалостно протащив меня по отрезку жизни, отмеченному трагической развязкой в судьбе моего приятеля и выбранному мистической женщиной в качестве ударной концовки, призванной эффектно завершить драматический экскурс в прошлое.
Я уже догадался, что предстоит прочувствовать и увидеть, когда отстранённым сознанием и взглядом вчуже наблюдал за самим собой, вышагивающим по сочной траве под пронзительным июньским солнцем, висевшим в совершенно безоблачном, как нельзя лучше подходящем для полётов небе. Раздвоённое восприятие вскоре исчезло, и по прихоти матушки Вомб я, словно на эшафот, вновь забрался на затравевший бруствер, окаймлявший учебный лётный центр Департамента. Внизу, как в неглубокой тарелке, лежали недоеденными кусочками приземистые служебные здания старинного грунтового аэродрома. Здесь нам, стажёрам некоторых подразделений ДБ, прививали простейшие навыки пилотирования, заставляя летать на примитивных реактивных машинах. Большинству из нас впоследствии так и не довелось встретиться с этими слишком шумными и, по нашим понятиям, не очень надёжными летающими ящерами. Однако такие «ретроспективные» полёты прекрасно вырабатывали реакцию и закаляли мышцы и кости в естественных перегрузках.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?