Текст книги "Самый большой подонок"

– Диагноз – рукоблудие, – голоском девственницы внятно повторила Элеонора. – С семи лет.

Лапец прервал массаж коленных суставов и уставился на девицу.

– Не впечатляет, – пренебрежительно бросил он. – Мелкотравчатый какой-то у вас грешничек пошёл. – Он хмыкнул и сделал в мою сторону сложный жест, приглашая присутствующих полюбоваться на настоящего мерзавца и матёрого грешника, коего ему выпала честь сопровождать. – Я и сам…

– Помолчи, прошу тебя! – перебила его Вомб.

– Перед клиентом бы не позорился! – пристыдила карлика Хенда.

– Нечего мне позориться! – огрызнулся Лапец. – Тоже мне грешничек нашёлся! Я такого по Эстафете одной левой проведу. Попробуйте вон Лохмачом заняться. Он в пять лет задумал убить человека – лучшего друга! А вы тут: сю-сю-сю, сю-сю-сю. Диагноз – рукоблудие… Тьфу! Эка невидаль. Да если хотите знать, из-за таких вот Элеонор мужчины и рукоблудят! – распалившись, просветил публику отклонившийся от темы карлик.

Вомб посмотрела на карлика с живым интересом.

– Это почему же, Лапец? – ревниво спросила она. – Ты хочешь сказать, что Элеонора слишком красивая девушка?

– Я хочу сказать, что она никому не даёт в свои двадцать лет! – с досадой, не оставляющей сомнений в её причинах, пояснил карлик, воздевая безразмерные ручищи к потолку.

– Не прикидывайся дурачком, – урезонила его Вомб. – Указ Определителя разрешает половую жизнь только с двадцати одного года.

– А хоть бы и так, – обиженно пробормотал Лапец, которому сегодня явно ни в чём не везло.

Мне наскучила эта канитель и я ввернул им свой вопрос:

– А вы не объясните, почему Владимир Тишков проходит у вас как Пьянчужка?

– Ну вот, ещё один умник объявился! – пробурчал Лапец.

Вомб выжидательно посмотрела на Элеонору, а та, вцепившись ногтями с иссиня-чёрным маникюром в папку, неуверенно переступила с ноги на ногу и обратила взор на Хенду.

Хенда со свистом выпустила воздух из прокуренных лёгких.

– А почему ты проходишь как Лохмач? – вопросом на вопрос ответила она и снисходительно пояснила: – Фиксируем первое, что приходит в голову. Ты вот растрёпанный, как вязанка хвороста, поэтому тебя сходу записали Лохмачом. А вообще кличка может даваться с учетом анатомических, психологических и других особенностей клиента. Володя Тишков большую часть жизни пропьянствовал, его и занесли в каталог как Пьянчужку. Но это не значит, что у него не было других грехов и пороков.

– Ну каких, например? – с неподдельным интересом спросил въедливый Лапец.

Хенда кисло усмехнулась.

– Лапец хочет доказать, что его новый клиент самый трудный из всех ранее поступавших к нам, – обведя взглядом присутствующих, пояснила она и повернулась к карлику. – Ты разве забыл, что самый трудный клиент тот, которого стригут и бреют в данный момент?

– Постричь бы Лохмача не мешало, – вклинилась Вомб.

– Побрить тоже, – подхватил Лапец. – А то девкам колко станет, когда он начнет им ликарить.

– Ох болван ты болван! – сокрушённо покачала головой обезоруженная Хенда. – Действительно, как бы он не занёс нам педикулёза, Вомб, – по инерции проговорила она.

– Пердикулёз Лохмач уже занёс, за что и схлопотал, – криво ухмыляясь, сообщил Лапец, которого в свете перспективы покатиться каким-то там клубком прошиб словесный понос.

– Тебе говорят: педикулёз, – принялась запоздало просвещать его матушка Вомб.

– Это когда с детишками трахаются, что ли? – не унимался как на пиру во время чумы Лапец.

– Педикулёз – это вшивость, – ангельским голоском оповестила не выдержавшая Элеонора.

Вомб ласково огладила карлика по ухабистому черепу.

– Понял? А если понял, помалкивай: лысым вшивость грозит в последнюю очередь.

– А может, потому тебя и постригли наголо, что завшивел? – неумело пошутила Хенда.

– С такими клиентами не только завшивеешь, – горестно вздохнул Лапец.

– А ты поменьше распускай руки, и всё будет в порядке, – серьёзно посоветовала Хенда.

– Есть ещё духовная вшивость, – снова тихонько вставила Элеонора.

Карлик с изумлением воззрился на девственницу.

– Ишь ты! – ядовито ухмыльнулся он и менторским тоном произнёс: – Вот исполнится тебе двадцать один год, тогда и узнаешь… духовное… Только смотри мандавошек не подхвати!

Хенда вдруг позеленела от злости.

– Ну вот что, – оборвала она карлика, – ты вроде бы хотел сравнить Лохмача с Владимиром Тишковым? Я тебе предоставлю такую возможность. Элеонора, зачитай гостям пару строк из заключения! – Она в который раз постучала обкусанным торцем карандаша по столешнице. – И давайте, мои милые, закругляться. Ты не забыла, Вомб, о цели экскурсии? – напомнила она моей, как я теперь знал, патронажной медсестре.

– Ты права, – виновато сказала Вомб и сделала знак нам с карликом. – Юмор – лучшая разрядка после такой неблагодарной работёнки, вот меня и повело…

– А чёрный юмор – ещё более лучшая, – проскрипела Хенда и буркнула: – Читай же, Эля!

Вся пунцовая от смущения, Элеонора принялась оглашать строки сюрреалистического заключения.

– … Следующий грех, значительно более крупный, Владимир Тишков снова совершил на сексуальной почве, – читала девица. – В пору полового созревания, то есть приблизительно в четырнадцатилетнем возрасте, как установлено Хурой Бройд, он, не имея постоянной подружки, склонил свою мать к односторонним орогенитальным контактам, – в невыразимом смущении шевелила она ярко накрашенными губками, явно пока не испытавшими горячих прикосновений упругой мужской плоти. – Фелляции со стороны матери для удовлетворения растущих сексуальных потребностей сына продолжались до достижения им шестнадцатилетнего возраста. – Элеонора завершила чтение выдержек из заключения и бесшумно захлопнула папку, продолжая рдеть как алая роза.

– Ну-у-у, – ошарашенно протянул Лапец, – ваша взяла! Вот так сукин сынок! – Руки его задёргались как два кнута при виде голой спины крепостного крестьянина. – По мне, так лучше бы людей убивал, как Лохмач. Маху вы дали: вперёд сынка надо было пригласить к нам его стервозную мамашу!

– Наша всегда берёт! – резонно заметила Хенда.

– До той мамаши даже твои руки не дотянутся, Лапец, – подковырнула карлика Вомб. – А вообще я с тобой согласна. Уж я бы занялась с этой дамочкой! – помечтала она, не в силах скрыть профессионального интереса к эксцентричной мамаше несчастного Владимира Тишкова.

Что ж, интерес матушки Вомб был вполне понятен. Я и сам, наивный, не предполагал, что где-то существуют такие чрезмерно чадолюбивые мамаши.

Хенда отбросила карандаш и поднялась.

– По-моему, достаточно, други мои! Вы хотели, чтобы Лохмач покрепче задумался над своим будущим, а вместо этого развлекли его и тем самым сняли стресс.

Воцарилось неловкое молчание. Даже хамоватый карлик виновато развёл руками, едва не коснувшись пальцами стен. Молодая курьерша тоже явно тяготилась странным спектаклем, а я и подавно чувствовал себя не в своей тарелке. Впрочем, для меня подобное состояние становилось уже привычным.

Чётко стуча каблуками, Хенда продефилировала к обитой кожзаменителем двери в смежное помещение и скрылась за ней. Через пару минут она появилась, ведя за руку мальчика лет семи, то есть на исходе младенчества, с плаксивым выражением лица и совершенно голенького.

– Позвольте представить вам Владимира Тишкова, – церемонно произнесла Хенда.

– Здравствуй, непорочное дитя! – иронически усмехнулась Вомб.

– Приветик, сукин сынок! – развязно проронил Лапец.

– Здравствуй, малыш! – с явным сочувствием тихо поприветствовала ребёнка пунцовая Элеонора.

– Здравствуй, Володя! – как можно мягче поздоровался с мальчиком я.

Мальчик стеснялся наготы, испуганно хлопая густыми ресницами и вот-вот готовясь зареветь. Я вдруг догадался, что он не понимает наших слов, просто чувствует, что с ним здороваются.

– Прошу не волноваться, – неумело улыбнулась Хенда, словно отвечая на мой мысленный вопрос, – мушка-переводчик с него уже снята. Сейчас поставим ему на попку матрицу-антеннку и выбросим бывшего Пьянчужку в мир.

При полном молчании присутствующих Хенда подвела мальчика к застеленной несвежей простыней кушетке и жестом предложила ему лечь лицом вниз. Непроизвольно стараясь скрыть от наших взоров съёжившийся ребячий пестик, мальчик распластался на простыне. Хенда извлекла из сейфа шкатулку, достала оттуда коробочку, а из коробочки вынула печать не то что старинной, а просто стародревней работы и, подойдя к безучастно ожидавшему странной процедуры ребёнку, привычно и ловко оттиснула на его левой ягодице маленький чёрный штампик.

Глава 13

Пол поехал у меня из-под ног и, если бы не карлик, вовремя обвивший мою талию омерзительным щупальцем, неизвестно, удалось бы мне сохранить равновесие.

– То-то, Лохмач! – просверливая меня снизу вверх поросячьими глазками, прогнусавил Лапец.

Хенда легонько шлёпнула Володю по розовой попке, предлагая ему подняться, и когда мальчик сполз с кушетки, торопливо увела его за обитую кожзаменителем дверь. Вскоре она возвратилась и вперила в меня взгляд давно потухших, равнодушных глаз.

– Сообщаю специально для новенького, – сухо сказала Хенда. – Владимир Тишков был взят к нам в возрасте тридцати пяти лет. – Вот так, Лохмач! – Она отвела взгляд, вернулась к столу, уселась и вновь схватилась за свой чёртов карандаш.

Мне почудилось, что Хенда поигрывает не маленьким деревянным цилиндриком, а длиннющим и остро наточенным кинжалом. В самом деле, лучше бы меня прирезали, только бы не делали того, что сделали с несчастным Володенькой! Кто позволил им распоряжаться его судьбой, кто дал им право стереть пусть некрасивую и неправедную, но принадлежащую единственно ему его собственную жизнь? Владимир Тишков имел патологические сексуальные наклонности, многие годы он беспробудно пьянствовал, наконец, он завербовался к ядерным террористам – дёртикам, а значит, его, так сказать, послужной жизненный список, частично оглашённый Элеонорой, наверняка содержал ещё массу грехов, грешков и грешочков. И всё же он был человеком, хотя и плохим. А вот четверо представителей Мира Определителя, лицемерно заботящиеся об исправлении чужой жизни и судьбы, показались мне в эту минуту настоящими людоедами…

Мать моя королева-девственница, да что же я так переживаю за Владимира Тишкова! Меня самого ожидает подобная участь, а я пока не только не вижу способа выпрыгнуть из страдательного залога, но и не могу достойно вести себя, будучи поставленным в неудобную залоговую форму. Хотя, нет: достойно вести себя, находясь в страдательном залоге, – это нонсенс, «котятки вы мои непотопляемые», как говаривал уголовник Евгений Кэбин. Потому что если вас поставили в страдательный залог, то, во-первых, вы не можете достойно вести себя по определению; а, во-вторых, не вы ведёте себя, а вас ведут. Если человек пребывает в страдательном залоге и не сопротивляется, он перестаёт быть человеком. Как «спиттлер», из которого никогда не стреляют и который тем самым перестаёт быть оружием. Кстати, почему у меня не отобрали оружие? Почему вообще не прошмонали как следует? Похоже, вот тут тебе, дурашка, и нужно искать кончик спасительной ниточки…

– Элеонора, ты можешь идти, – донёсся как сквозь сон голос Хенды.

Оставив папку на столе, девица с видимым облегчением покинула палату, и мы остались вчетвером.

– Неужели мне тоже предстоит впасть в детство? – с деланной беспечностью обратился я к патронажной медсестре.

Вомб снисходительно усмехнулась.

– Не впасть в детство, а стать ребёнком в полном смысле этого слова. Если, конечно, Определитель не уточнит предварительный диагноз и не вынесет другое заключение.

– Ну, это не принципиально, – судорожно зевнув и продемонстрировав одетые в самоварное золото мощные клыки, компетентно заметила Хенда.

– Это правда, Лохмач, – подтвердила Вомб. – Быть может, ты будешь несколько старше или младше, чем определила я, но всё равно ребёнком.

– Но почему?! – удивился я, поразив всех троих своей наивностью.

– Дайте я ему объясню! – изнывая от бездействия, попросил неугомонный Лапец.

– Подожди! – отмахнулась Вомб. – Это моё дело… Ну а кем же ты собираешься выйти отсюда? – вопросила она тоном, каким обращаются к малышу, когда хотят узнать у него, кем он собирается стать, когда вырастет. – Посуди сам, дурашка: только малые дети не имеют значительных грехов и пороков. Они ещё не успевают обзавестись грехами. А вот потом… – Она безнадёжно махнула рукой. – Чем дальше, тем хуже. Я ещё не встречала человека, который бы крупно не согрешил до шестнадцати лет, хотя есть, конечно, редчайшие исключения.

– Но зачем мне начинать жизнь чуть ли не с самого начала? – продолжал недоумевать я.

– Ну дайте, дайте его мне! – скручивая лапищи в одну из немыслимых фигур Лиссажу, буквально взмолился Лапец.

– Только не у меня в кабинете! – предупредила Хенда.

– Потерпи, Лапец, – остановила его Вомб, однако же хищнически улыбаясь. – А затем, – пристально глядя на меня, с нажимом проговорила она, – что ты жил неправедно и вообще неправильно.

– А кто знает, как жить правильно? – горько усмехнулся я. – Уж не Определитель ли?

– Смотрите, Лохмач умнеет на глазах, – снова вклинился Лапец. – Ещё парочка оплеух – и он сравняется мозгами с самим Определителем! – И карлик глупо заржал.

– Тише, Лапец! – прикрикнула на карлика Хенда. – Не ровен час, допрыгаетесь вы оба до Потенциальной Ямы!

– Слышишь, Лохмач невоспитанный: у тебя есть шанс допрыгаться до Потенциальной Ямы, – всхлипнул идиотским смешком Лапец, после чего взял себя в руки, причём в буквальном смысле слова.

– Ты правильно догадался, Лохмач, – продолжала просвещать меня Вомб, – как жить – знает Определитель. Новая жизнь может и не понравиться тебе, зато это будет правильная жизнь – в том смысле, что ты станешь жить, как велит, как хочет, как учит Определитель. Такая жизнь должна нравиться каждому – значит, понравится и тебе, – с непоколебимой убеждённостью замкнула женскую логическую цепочку матушка Вомб.

Я даже вспотел от такой, с позволения сказать, женской логики.

– А по какому праву этот ваш Главный Бабуин распоряжается чужими жизнями? – задал я вопрос, который в зависимости от ответа мог оказаться и риторическим, и нериторическим.

Трое слуг Определителя уставились на меня, как на умалишённого. Карлик крякнул, Хенда выронила из рук карандаш, а Вомб осторожно провела рукой по моей растрёпанной шевелюре, словно успокаивая плохо выдрессированного пса. Невычесанного Кобелину, если хотите.

– Кто такой Главный Бабуин? – вопросил оторопевший Лапец, но его не удостоили ответом.

– Неужели не понимаешь? – участливо проговорила Вомб, не убирая ладони с моего затылка.

– Нет, – как и подобает классическому Ивану Дураку (одно из моих многочисленных кодовых имён), честно ответил я.

Впервые с момента нашей встречи руки карлика застыли неподвижно.

Вомб нервно облизнула губы.

– Потому, что он Определитель, дурашка, – взъерошив мои патлы, терпеливо «объяснила» она. – О-пре-де-ли-тель!!!

– Определитель дурашка? – деловито-дурашливо переспросил я, подражая болтливому волнистому попугайчику.

– Опасный тип! – опередив Вомб, отрывисто прокаркала карга с карандашом. – Теперь я сама убедилась, что Лапец должен конвоировать Лохмача в максимально недёжной ипостаси клубка. – Она повернулась к патронажной сестре: – Ты согласна, Вомб?

Вомб убрала руку с моей головы и, слегка волнуясь, сказала:

– Я-то давно согласна. – Брови Вомб нахмурились. – Да вот Лапец не очень настроен катиться клубком.

– Буду ведь обречён на половое воздержание! – сварливо проквакал карлик. – Так и заболеть недолго!

– Не преувеличивай, – успокоила его многоопытная матушка Вомб, весь облик которой просто кричал о том, что, как говорится, медсестре лучше переспать лишний раз, чем недоесть. – От этого ещё никто не умирал!

– Оплатим вредность, – скупым голосом бросила Хенда и принялась яростно копаться в засаленном гроссбухе, вероятно, сброшюрованном из развёрнутых кульков из-под жаренных на масле-«рыгаловке» пирожков.

Карлик издал тоскливый протяжный звук, который мне никогда не удастся в точности воспроизвести.

– Ещё вопрос, – подвергаясь опасности быть поколоченным, поднял я руку, словно примерный ученик.

– Если последний, то давай, – не отрываясь от бумаг, процедила Хенда, теряя к разговору всякий интерес, какового интереса у неё и было-то шиш да кумыш.

– Спрашивай! – напряжённо сказала Вомб, опасаясь очередной вшивой шуточки и потому придерживая меня за плечо.

– Почему от вас выходят не только мальчиками, но и глубокими стариками? – памятуя о восьмидесятилетнем дёртике, спросил я с замирающим сердцем. – Надо полагать, не только из-за временных аномалий?

– Ух ты какой осведомлённый! – ёрнически прокомментировал Лапец и незаметно от остальных больно саданул меня большим пальцем правой руки под рёбра.

Хенда оторвалась от бумаг и, ухватив карандаш обеими руками, пристально посмотрела на меня.

– А вот почему, – злорадно проговорила она. – Если после назначенной тебе Эстафеты ты снова будешь верещать «По какому праву, по какому праву?!» и добровольно не согласишься начать жизнь с точки своего первого значимого грехопадения, тебя незамедлительно направят на Большой Эллипс. Это вроде Эстафеты, только наоборот. Перемена ролей. В отличие от Эстафеты, на Эллипсе тебя имеют право сразу убить, – она сделала многозначительную паузу и повернула карандаш в горизонтальное положение. – А не убьют – будут мучить и пытать до тех пор, пока ты не состаришься и не умрёшь. – Карандаш в её руках снова встал вертикально. – Но лучше сразу, сам понимаешь… – Хенда криво улыбнулась и заговорила с нарастающим остервенением: – Кроме Эллипса, тебе могут предложить Потенциальную Яму, где ты просуществуешь в абсолютном бездействии и безвременье столько, сколько отмерит тебе судьба. Некоторые утверждают, что Яма будет похлеще Эллипса. Впрочем, увидишь сам. Но во всех случаях, кроме варианта с Эстафетой, ты закончишь свой путь трупом. – Хенда вдруг с треском переломила карандаш. – Повезёт тебе – твои мощи выбросят назад, не повезёт – захоронят здесь. Имей в виду: похороны нынче дороги, а межпространственная переброска стократ дороже… А похороны у нас, я тебе скажу, – начала она после паузы, но внезапно лицо её неузнаваемо исказилось в страшной гримасе. – Что ты так смотришь на меня, пакость паршивая?! – с перекошенным ртом завизжала Хенда громче, чем ревёт тифон океанского лайнера.

Обломки карандаша полетели мне в лицо.

– Вон отсюда! – злобно прошипела Хенда и с треском захлопнула необезжиренный гроссбух.

Глава 14

Мы возвращались в родильную, так сказать, палату в полном молчании. Сконцентрировав остатки психической энергии и варьируя режимы, я пытался снять блокировку, пытался, по образному выражению карлика, «пробить изоляцию» и стать прежним Ольгертом Васильевым. Всё было тщетно. Душа моя, зажатая в невидимом чужом кулаке, казалось, потеряла связь с телом. Я едва не плакал от обиды: мой верный «спиттлер» бездарно ржавел в перевязи, не желая идти мне в руки! Я догадывался, что меня блокирует не только Лапец – здесь чувствовались ещё два-три чьих-то блока. И уж совсем бесспорной выглядела мысль о том, что вонючий карлик не мог единолично принять странное решение не отбирать у меня оружие и не выпотрошить карманы. С другой стороны, чего аборигенам бояться пистолета, если меня спеленали в своеобразную смирительную рубашку? Они сильны, могущественны и уверены в себе. Почему бы не предположить, что меня хотят сделать бессловесной пешкой в какой-то местной потехе с элементами острых ощущений? Да, собственно говоря, им, таким прозорливым, должно быть известно, что и без «спиттлера» я умею творить маленькие чудеса. Неожиданно мне подумалось, что оружие является неким символом, играет не известную, не понятную мне ритуальную роль. Я чувствовал, что эту пришедую из подсознания отвлечённую, малозначающую саму по себе мыслишку следует пристегнуть к другой, и тогда странная ситуация прояснится. Но эту другую мысль я так и не сумел генерировать, что повергало меня в уныние.

Лапец тоже был не в настроении. По словам Вомб и Хенды, ему предстояло катиться каким-то там клубком. Что сие означало, я понятия не имел, но видел, как сильно это удручает карлика. Едва мы оказались в палате Вомб (или, правильнее будет сказать, в моей), Лапец выплеснул все свои сомнения и страхи на меня. Разумеется, я опять не сумел перевести кулачный монолог длиннорукого карлика в активную двухстороннюю беседу и принужден был исполнять роль одетой сборщиком налогов резиновой куклы, которые стоят в салонах психофизической разрядки. Кстати, вход туда далеко не бесплатный, а Лапец сорвал на мне зло, не потратив ни гроша. И всё-таки в карлике было больше злости, чем силы, поэтому он хотя и наставил мне синяков и шишек, но так и не выбил ни одного зуба. На этот раз Вомб и пальцем не пошевелила, чтобы меня защитить, со странным выражением лица наблюдая за избиением, если можно так выразиться, будущего младенца. Истекая вонючим, как секрет скунса, потом и сипло дыша, злобный карлик наконец оставил меня в покое.

Между тем моя патронажная медсестра начала готовить стоявшую вдоль стен диковинную технику к демонстрации новых, надо полагать, не менее фантастических чудес. Пробегавшие по её лицу тени недвусмысленно анонсировали предстоящий фильм ужасов. Свежепобитый, с дрожащими поджилками, я ожидал очередного морального и физического избиения.

Вомб хлопотала вокруг вместительной полусферической чаши, установленной на трубчатой стойке, усеянной торчащими во все стороны штуцерами, фланцами и электрическими (?) разъёмами. Прозрачная чаша была бы копией используемой на соревнованиях штангистов кюветы с магнезией, если бы не гофрированные чёрные шланги с блестящими наконечниками и толстые кабели, подсоединённые к её ножке медсестрой. Свободные концы энергокабелей и шлангов Вомб подключила к ответным частям пристенных аппаратов и, критически всё перепроверив и осмотрев, в течение нескольких минут настраивала лимбы, шкалы и ручки с высунутым от усердия языком.

Я взглянул на Лапца и поразился: в его глазах стояли слёзы! Он, только что поколотивший меня, сейчас меня жалел, будучи осведомлён об уготованных мне матушкой Вомб новых мучительных процедурах! Подобные сантименты были не в стиле карлика и, поразмыслив, я предположил, что его слёзы – это классические крокодиловы или не менее банальные слёзы радости.

Игнорируя нас, Вомб второй раз за последние полтора часа разделась и облачилась в специальную униформу наподобие использующейся хирургами во время операций. Увенчав голову тугой шапочкой и подобрав волосы, она принялась надевать перчатки, многократно сгибая и разгибая кисти рук и тщательно натягивая резину между пальцами. Мне не к месту вспомнился некий мудрец, заметивший как-то, что «дырочки между пальцами» даны человеку для того, чтобы через них хоть что-то иногда проваливалось, то есть для компенсации сильно развитых у людей «хватательно-загребательных» рефлексов.

Завершив приготовления, Вомб с полуоткрытым ртом и трепещущими ноздрями от начавшего охватывать её экстаза медленно приблизилась к нам с Лапцом, продолжавшим машинально придерживать меня под руку. Душа моя провалилась в пятки, а сердце ёкнуло: даже больничный запах повергает меня в уныние, а уж вид одетого для проведения операции хирурга…

Двумя пальчиками матушка Вомб ухватила засаленный воротник пёстрого жилета Лапца, стащила с него провонявшую потом и ещё чёрт знает чем тряпку, походя отодрав его липкую ладонь от моей руки, и не глядя отшвырнула разноцветный «плащ Иосифа» в сторону. Пятью секундами позже та же участь постигла и замызганные шорты.

У меня глаза полезли на мгновенно вспотевший лоб при виде такого неожиданного поворота событий. Пока я ошарашенно хлопал ими, словно вернувшийся из командировки и сунувшийся в платяной шкаф незадачливый муженёк похотливой жены, Вомб вцепилась Лапцу в плечо и поволокла упирающегося карлика к таинственной жертвенной чаше. Я отпрянул и, споткнувшись о кушетку, плюхнулся на неё и уже не пытался встать.

Подтащив Лапца к кювете, рослая и сильная Вомб легко оторвала его от пола. Карлик судорожно сучил кривыми ногами и причитал на все лады. Вомб посадила его в чашу, как сажают малыша в таз с водой. Ноги карлика свесились через край, а свободно достававшие до пола умопомрачительные руки, извиваясь двумя гигантскими червями, в отчаянии принялись ощупывать едва заметные зазоры между гладкими плитками покрытия. Исчезли последние сомнения: странная процедура предназначалась именно Лапцу, а отнюдь не мне!

Вот это импеданс, вот это патология!

Движения неуклонно продолжающей малопонятное дело матушки Вомб были профессионально точны и уверенны. Она закинула короткие ножки Лапца в кювету, а затем жестом сноровистой хозяйки, подбирающей свесившуюся с дуршлага откинутую на него лапшу, подхватила безразмерные руки карлика и, не обращая внимания на то, что причиняет ему боль, буквально скомкала их и затолкала в сосуд вслед за ногами.

– Аа-а-й-а-я-я-хх-х-ы-э-а-а-а!!! – Страшный крик Лапца едва не повредил мои барабанные перепонки и не выдавил окна и дверь. Мне даже почудилось, что халат матушки Вомб заколыхался и захлопал, как на ураганном ветру, от такого истошного вопля. В страхе я забрался на кушетку с ногами, вжался спиной в стену, но глаза не зажмурил, а, подогреваемый патологическим любопытством, наблюдал за варварской по методам уникальной операцией.

А Вомб, не давая карлику опомниться, продолжала священнодействовать. Ловкими пальцами она тщательно ощупывала неказистое тельце карлика, начав с таза и ягодиц и постепенно перемещаясь вверх, выискивала одной ей известные нервные центры, чакры и просто слабые места. Затем её руки сомкнулись на морщинистой шее Лапца, и мне померещилось, что сейчас карлик непременно будет задушен находящейся в шаманском экстазе медсестрой, но они переместились на голову.

Через мгновение лысый череп карлика оказался зажатым между сильных ладоней Вомб, словно проходящий проверку на зрелость арбуз.

– Потерпи, потерпи, – машинально успокаивала Вомб хнычущего жалобнее больного ребёнка Лапца, но ведьминские интонации голоса заставляли карлика вопить ещё громче в предощущении чего-то более ужасного.

Глаза демонической женщины метали искры, на губах показалась пена, богатое рельефное тело пронизывала крупная дрожь.

– Начала! – бессознательно объявила полностью отрешённая от действительности Вомб.

Хруст лопнувшего черепа потонул в моём протестующем крике. Мозги уже стекали по химерическому лику карлика, а он почему-то ещё хрипел. В страшных муках Лапец покидал гротескный Мир Большого Бабуина.

– Продолжаю! – с той самой интонацией, с какой хирург бросает ассистентке «Тампон!» или «Зажим!», – вновь выкрикнула в пространство Вомб.

Теперь она принялась в буквальном смысле слова месить череп карлика и всё его гнусное содержимое так, как умелая повариха перемешивает пропущенное через мясорубку мясо, приготовляя котлетный фарш или печёночный паштет. Брызги похожей на гной жёлто-зелёной дряни летели ей на халат, а некоторые долетали и до не защищённого респиратором разгорячённого лица, покрытого мелкими бисеринками пота.

Карлик больше не хрипел: он, слава Богу, отошёл быстро, в течение нескольких секунд, иначе я бы не выдержал потрясающее зрелище растянутой во времени безобразной смерти. По глазам матушки Вомб можно было заметить, что она перестала излишне напрягаться: теперь истошные вопли не давили ей на психику, не мешали доводить начатое до логического завершения.

Управившись с черепом, она переключилась на тело и конечности, споро превращая мёртвую органику в кровавую кашу, в желе, в чёрт знает что. До меня докатилась тёплая тошнотворная волна, вобравшая в себя запахи мозга, крови, лимфы и дерьма, излившихся из разделываемого как на бойне Лапца. Нетронутыми остались пока только длиннющие руки и короткие хожни карлика, а также его непропорционально большой фаллос.

Но Вомб не останавливалась и, хотя темп её движений чуть замедлился, вскоре дошла очередь и до пипирки. Пошарив на дне ведьминого котла, заполненного излучающей тепло биомассой, она выудила внушительный «вульверхэмптон» Лапца, походивший на огромную разваренную сардельку, и установила его в центре чаши вертикально, а сама занялась перетиранием в фарш рук и ног карлика. Постепенно чаша заполнилась однородной кашицей, и только упругий ствол фаллоса в гордом одиночестве возвышался над уровнем дурно пахнущей жижи.

При виде такого полового богатства мне вспомнился бородатый анекдот о молоденьком поваре, которому для начала предложили пожарить сосиски для молодожёнов. Новичок с этой простой задачей не справился. «Я их кладу так, – возбуждённо объяснял он помирающим со смеха опытным кулинарам, – а они встают вот так!».

– Перерыв! – объявила матушка Вомб. Видимо, ей, как и поварёнку из анекдота, пока не достало сил и сноровки уложить горизонтально могучую сосиску карлика и она решила передохнуть. Вытерев вспотевший лоб тыльной стороной ладони, она устроилась на табурете в позе кучера, стараясь при этом не испачкать халат об окровавленные перчатки, хотя он уже был обильно забрызган кровью, мозгами и дерьмом.

– Не дрожи, дурашка! – хрипло ободрила меня Вомб, понимая моё плачевное состояние. – Лучше зажги мне сигарету. – Она кивнула головой в сторону тумбочки.

Я с опаской сполз с кушетки и, обогнув чашу по широкой дуге, подошел к тумбочке с лежащими на ней сигаретами и зажигалкой. Дрожащими руками вытряхнул длиннющую сигарету, с третьего раза высек огонь и, раскурив, осторожно вставил белую палочку в пухлые губки потрясающей ведьмы Вомб Ютер.

Она затянулась с поистине оргастическим стоном наслаждения и, выпустив ароматный дымок, сказала:

– В ногах правды нет. Возьми стул и сядь рядом: я покурю из твоих дрожащих рук, а то мне перчатки снимать не хочется. Заодно и посидишь перед дорожкой.

Я подтащил табурет, сел возле Вомб и, угадывая по глазам желания, то подносил сигарету, то отнимал её от чувственных влажных губ медсестры. Вернее, ведьмы.

– Что вы сделали с ним? – робко поинтересовался я, думая о том, как приятно вдыхать медвяный дымок сигареты, отбивающий исходящий от чаши тошнотворный запах, распространившийся уже по всей палате.

Вомб усмехнулась и выпустила мне в лицо тугую струю дыма.

– Что сделала, то и сделала. Только не воображай, что вняла твоей просьбе убрать карлика куда подальше. Наоборот, теперь он будет держать тебя плотнее.

– Куда уж плотнее! – невесело улыбнулся я. – Ну а всё-таки?

Вомб сделала пару затяжек и после паузы ответила:

– Понимаешь, дурашка, когда Лапец находится в своём натуральном виде, а значит, в сознании, у него, как и у каждого из нас, слишком много энергии расходуется на поддержание собственного гомеостазиса, на различные побочные функции и ненужные эмоции. На твою изоляцию и блокировку у Лапца остаётся только несколько процентов психофизической энергии. Я сейчас перевожу его в особое квазиживое состояние, в котором затраты на поддержание гомеостазиса и прочее будут минимальны. На нашем жаргоне такое состояние называется формой клубка или просто клубком. После завершения метаморфоза большую часть энергии Лапец сможет направлять на тебя и, следовательно, значительно лучше, чем прежде, контролировать. – Вомб самодовольно улыбнулась. – Вот передохну, быстренько закончу, и вы отправитесь в путь.