Текст книги "Самый большой подонок"

– Что-то уж слишком эксцентрично и сложно! – Мой скепсис был неистребим и, едва я немного отходил от очередной страшной сцены, он возрождался как Феникс из пепла.

– Сложно, зато надёжно, – спокойно парировала Вомб. – И мне легче, и Лапцу спокойнее. – Она покосилась на чашу, из которой анекдотической сосиской глупо торчал мощный жеребячий фаллос переделываемого в клубок карлика. – Кроме того, существуют строго соблюдаемые правила, ритуалы и традиции.

– А в прежнее состояние он сможет возвратиться? – спросил я как особо заинтересованное лицо.

– Почему же нет? Вот доведёт тебя до места назначения – и станет прежним Лапцом.

– А если не доведёт?

Вомб нахмурила брови.

– Доведёт, дурашка, доведёт. Лапец заинтересован в этом на все сто процентов: ведь если, не дай Бог, он тебя не сдержит, то останется клубком на всю жизнь. Конечно, его могут вернуть в обычное состояние, но лишь затем, чтобы поместить в Потенциальную Яму. Такая же участь ожидает и твою, цацкающуюся сейчас с тобой патронажную сестру… Смекаешь?

– Смекаю. Выходит, карлики управляются с клиентами лучше всех вас, нормальных?

– Ну, скажем, да. А почему – догадайся сам.

– Попробую на досуге догадаться… Но скажите, куда мы с ним пойдём?

– Ты пойдёшь по предписанной тебе в соответствии с твоими индивидуальными характеристиками так называемой Эстафете. Пойдёшь ножками, чтобы лучше прочувствовать маршрут. От пункта к пункту, от этапа к этапу. Утешайся тем, что, в отличие от Большого Эллипса, клиента на Эстафете не вправе убивать, калечить или наносить ему не совместимые с жизнью травмы. Но побить там могут и даже очень крепко, так что смотри… – Вомб широко улыбнулась, продемонстрировав сахарные зубки. – Конкретно же ты… – она запнулась и, наморщив лобик, небрежно добавила: – а впрочем, увидишь всё сам.

– И как далеко отсюда эти этапы или пункты? – продолжал я импровизированное интервью, держа в руках догорающую, как моя первая жизнь, сигарету, заменяющую положенный интервьюеру микрофон.

Вомб загадочно улыбнулась.

– Как правило, они находятся в местах не столь отдалённых, – туманно ответила она. – Это вызвано тем, чтобы оградить наше дисциплинированное население от вас, клиентов. Но в то же время клиенты остаются в пределах нашей досягаемости.

– Ага, – понимающе кивнул я.

– Что «ага»? – посуровевшим голосом переспросила Вомб. – Снова начал строить никчёмные планы побегов?.. Поверь матушке Вомб: тебе никогда не сбежать с Эстафеты, хоть ты и парень что надо.

– Что мне надо, что не надо… – машинально пробормотал я себе под нос, лихорадочно шевеля закостеневшими мозгами. – Вы и в самом деле так думаете или просто пугаете меня?

Несколько секунд Вомб внимательно изучала моё лицо, затем проникновенно сказала:

– Пойми же, дурашка: коли ты попал в Мир Определителя, то больше не сможешь распоряжаться собой по своему разумению. Всё давно известно и расписано. По окончании Эстафеты ты должен добровольно согласиться перейти в возраст своего первого значимого грехопадения. Это будет твой добровольный постриг. Заартачишься – тогда, извини, я тебе не завидую. Ты ещё не забыл, что говорила Хенда?

– Я теперь вас всех, мои заботливые, до самой смерти не забуду, – заверил я матушку Вомб. – А вы в благодарность за такую неземную любовь выбросьте, пожалуйста, мой будущий труп назад.

– Вряд ли тебя устроит подобный вариант «побега», – ехидно заметила Вомб.

– Где проходит труп, там проскользнёт и живой человек, – продолжал хорохориться я.

– Зачем я порчу себе кровь? – вопросила Вомб в пространство, притворно качая головой. – Бывают же такие беспокойные клиенты! Ладно, я расскажу о кое-каких барьерах, которые встанут на твоём пути, если ты задумаешь бежать… Во-первых, ты должен будешь пробить изоляцию и снять блокировку. Что скажешь?

– Пока ничего, но думаю, рано или поздно я вырвусь из-под опеки карлика.

– Положим. А как ты обнаружишь межпространственный тоннель для возврата в свой мир? Согласись, эта задача неразрешима, правда?

– Живой человек на девяносто процентов состоит из воды, а вода дырочку найдёт, – неопределённо ответил я, пытаясь ободрить самого себя.

Симпатичное лицо Вомб озарилось лучистой улыбкой.

– Ты мне нравишься, – объявила она. – Хорошо. Ты удрал от Лапца, каким-то чудом обнаружил тоннель… Это немыслимый бред, но предположим, ты преодолел все препятствия и вернулся в свой листик многолистной Сверхвселенной. Ты будешь доволен таким исходом дела? – в голосе Вомб слышался явный подвох.

– Естественно, – с задержкой из-за нарождающегося сомнения ответил я, не понимая куда она клонит.

– Дурачок ты мой, дурачок! – жалеючи меня, словно выпавшего из гнезда желторотого птенца, ласково сказала Вомб. – В любом случае ты выйдешь в свой мир в определённом нами возрасте. Если, конечно, прежде не уничтожишь заведённое на тебя электронное досье. Но вот в чём дело: найти его практически невозможно. Таков этот, третий по счёту, барьер. В общем, ты в западне, Лохмач.

– Как бы то ни было, а я вернусь домой! – упрямо сопротивлялся я. – Это самое главное, остальное, как говорит один мой старый друг, семечки на эскалаторе. Плюс ко всему, на моей мускулистой попке не будет управляющей матрицы-печати.

– Не-е-т, дурашка! – тотчас уличила меня в неискренности Вомб. – Я тебя давно раскусила: ты максималист, не правда ли? А максималист не удовлетворится таким половинчатым результатом. – Она всё знала, всё видела и всё понимала. Я был для неё типичным сосунком, почти ничем, наверное, не отличающимся от самого себя в возрасте первого значимого грехопадения.

– Придётся всерьёз заняться поисками досье, – раздумчиво проговорил я, мысленно отвергая вынесенный мне приговор, выглядевший гораздо хуже смертного.

– Ищи и обрящешь! – продожала играть со мною Вомб, по-видимому, получая от этого немалое удовольствие. – Ты найдёшь и ликвидируешь досье, вернёшься к себе домой – и что же?.. – На её лукаво улыбающемся лице легко прочитывался правильный ответ.

– Релятивистские эффекты? – догадался я, но веселее от этой очевидной догадки не стало.

– Лапец был прав: ты умнеешь не по дням, а по часам! – заметила Вомб язвительно. – Без специального нейтрализатора релятивистских эффектов и временных аномалий ты вынырнешь в своём мире в совершенно непредсказуемом возрасте. Используемый нами межпространственный тоннель довольно жёсткий: ты станешь или ребёнком, или дряхлым стариком… Вот и четвёртая по счёту неразрешимая проблема, – тихо и без тени злорадства пронумеровала Вомб очередное препятствие на моём пути домой и надолго замолчала, при этом не сводя с меня странного взгляда.

Чушь какая-то, но я вдруг почувствовал, что у этой матроны имеется ко мне нешуточный шкурный интерес. Нет, не в сексуальном плане, конечно… А в каком? Вот тебе задачка, Невычесанный Кобелина…

– Вижу по лицу, что максималиста такая Пиррова победа никак не устроит, угадала? – насмешливо осведомилась Вомб, выводя меня из задумчивости.

– Зато я окажусь дома без рабского клейма Определителя на попке и свою «вторую» жизнь проживу в пику всем вам так, как хочу и как считаю нужным прожить, – бодро ответствовал я, хотя на душе у меня кошки скребли.

– Ой ли? – с убийственной, словно выпущенная из «спиттлера» пуля, иронией усомнилась Вомб. – Перестанем влиять мы, будут влиять другие.

– Даст Бог, вырасту, избежав чужих вредных влияний, и тогда снова завалюсь к вам на предмет устройства небольшого бедламчика, – пообещал я довольно опрометчиво.

– Сигарета у тебя давно потухла, – невозмутимо парировала Вомб. – И всё равно ты мне нравишься, дурашка. – На её миловидном лице отражалась работа далеко не благочестивых мыслей. – И всё же подумай: подчиняться – это так сладко! – В ней говорил извечный женский конформизм – явление, широко распространённое не только в Мире Определителя. – Подчинись – и обретёшь покой и счастье!

Я собирался съязвить, что сигарета потухла не у меня, а у неё, но не успел. Распахнулась дверь, и на пороге возник плотный пожилой брюнет с типичным для аборигенов красно-коричневым цветом кожи. Его помятое, но благородное породистое лицо так и просилось на обложку рекламного проспекта, приглашающего отдохнуть в «Клубе шестидесятилетних».

Вомб поспешно поднялась с табуретки, я как последний конформист последовал её примеру.

Незнакомец смерил меня изучающим взглядом, почмокал, покачал головой, затем повернулся к Вомб и изящным жестом взял медсестру под локоток.

– Я на минутку. – Он покосился на меня прозрачными холодными глазами и понизил голос: – Отойдём в сторонку, Вомб.

Вомб сделала мне знак, я выбросил окурок в стоящую на тумбочке пепельницу и вернулся на кушетку – Гончий Пес, возвращающийся в привычную конуру, испытывая, однако, смешанные чувства, которые обычно охватывают служебную собаку, поставленную охранять вход на живодёрню. Что высмотрел на моей физиономии полноватый брюнет, неизвестно: на его чисто выбритом лице не отражалось никаких эмоций. Но шестое чувство подсказало, что они с матушкой Вомб старые приятели и что они уже виделись сегодня.

Странная парочка забилась в дальний угол просторной палаты и, перейдя на неслышимый шепот, затеяла горячую дискуссию.

«Ну не трахнуться же пришёл он пригласить Вомб посреди рабочего дня!» – с досадой подумал я, безуспешно пытаясь подслушать разговор: новая информация была нужна мне как воздух. При всей тренированности я смог уловить лишь несколько ничего не говорящих мне слов. Одно из них было «пистолет», второе слово, точнее, короткая фраза – «как миленький». Время от времени брюнет бросал в мою сторону полные скрытого интереса взгляды, и в конце концов я догадался, что разговор идёт обо мне. Я максимально навострил уши, но неприятный тип вскоре прервал беседу и с достоинством удалился, на прощание наградив меня долгим оценивающим взглядом, который я рискнул бы охарактеризовать как «протяжный».

Выпроводив гостя, Вомб вернулась к чаше с останками (остатками?) моего горе-куратора. Обхватив навершие торчащего из адского месива фаллоса, остававшегося последним непереработанным органом карлика, она попробовала согнуть его, чтобы для начала притопить в жиже. Не тут-то было! Похоже, матушка Вомб сделала чересчур длинный перерыв, заболтавшись со мной, а затем и с пожилым брюнетом, и в результате остыла, сбилась с ритма и потеряла кураж. Пришлось ей, как выражаются спортсмены, разминаться и разогреваться в ходе игры. Так как одной левой уложить в чашу упругий и тугой фаллос карлика оказалось медсестре не под силу, то она, шумно сопя, ухватилась за него обеими руками. Попытка согнуть жеребячью пипирку Лапца в другую сторону тоже не увенчалась успехом. Тогда задетая за живое Вомб уподобилась рулевому пиратской шхуны, команда которого с час назад захватила тяжело груженного «купца» с забитыми портвейном трюмами, и последовательно перебрала, кажется, все тридцать два румба в тщетных попытках сбить остаточную эрекцию и придать горизонтальное положение самой выдающейся (в прямом и переносном смысле слова) части тела карлика, пока не совершила вокруг чаши полный оборот. Под конец этой сумасшедшей гонки по адскому замкнутому кругу она неплохо разогрелась и восстановила потерянную форму. Взмыленная и возбуждённая Вомб несколько секунд с ненавистью смотрела на неподатливый солоб карлика, испепеляя его взглядом маслено блестевших в экстазе глаз, и вдруг снова ухватилась за несгибаемую пипирку, но на сей раз не за полусферическое навершие, а за самое основание. Коротко взвизгнув, она потянула упрямый елдак как репку из грядки и неожиданно легко выдернула его из смердящей жижи, словно камышину из гнилого болота.

– Ну погоди у меня, Лапец! – обливаясь потом, со злостью процедила сквозь зубы медсестра.

Перевернув фаллос головкой вниз, она использовала его как своеобразную весёлку для перемешивания неаппетитного содержимого чаши. Одновременно с этим прежде едва слышимое гудение приборов сменилось громким высокочастотным жужжанием, в подключённых к ножке чаши гофрированных шлангах что-то утробно заурчало, а над поверхностью свежей биомассы заструился зеленоватый дымок. Импровизированный половник матушки Вомб с трудом проворачивался в густеющей массе. Наконец медсестра притопила фаллос в студенистом месиве, и сейчас же её рельефную фигуру окутал вырвавшийся из чаши уже не болотно-зелёный, а густой и едучий чёрный дым, в котором сверкнули два-три тонких язычка пламени.

Меня охватил кашель, по лицу покатились неестественно крупные слёзы. Я принялся тереть глаза кулаками, словно малый ребёнок, а когда дым рассеялся, увидел, что чаша заполнена не жидкой кашицей, а однородной массой сероватого цвета, похожей то ли на тесто из низкокачественной ржаной муки, то ли на пластилин, то ли на замазку. Вомб месила, разминала, складывала, растягивала, сплющивала, комкала и колотила тестообразную массу – словом, делала с нею то, что расторопной хозяйке полагается делать с тестом перед тем как раскатать его и начать лепить из него пирожки. Или колобок. Внезапно до меня дошло, почему страницы амбарной книги зловредной тётки Хенды были такими засаленными…

Под аккомпанемент моих неслышимых идиотских мыслей Вомб вошла в раж и стремительно вела дело к завершению. Меня удивляло, что количество биотеста постоянно уменьшается, хотя ни одной крошки его не упало на пол и не было изъято из чаши ловкой «пирожницей». Казалось, оно просто уплотняется под её проворными пальцами и, наверное, так и было на самом деле.

Через две-три минуты Вомб с глубоким вздохом облегчения и удовлетворения распрямилась и отступила от прозрачной чаши, и моему взору предстал лежащий на дне круглый комок размером поболее грейпфрута, поменее гандбольного мяча, похожий на изображаемый в учебниках физики шарик, находящийся в так называемой потенциальной яме. Это было всё, что осталось от гадкого карлика.

– Готово! – громогласно возвестила Вомб. Широко улыбнувшись, она с выражением исполненного долга на распаренном и потном, но не потерявшем миловидности лице устало прошла в дальний угол палаты и принялась стаскивать запачканную спецодежду.

Гудение приборов стихло, затем раздался щелчок автоматического выключателя, и воцарилась тишина. Вомб переодевалась в чистое, а я внезапно почувствовал себя настолько неуютно и неловко, что покрылся обильной испариной, хотя за время уникальной операции и пальцем не пошевелил. Превращённый в клубок-колобок карлик как будто бы устроился на моей шее – я готов был поклясться, что именно так оно и есть! Вот и свершилось то, что тщилась втолковать мне Вомб четверть часа назад. Образно говоря, карлик оседлал меня – точь-в-точь как знаменитая колдунья из сказки, которая, улучив момент, вспрыгнула на плечи доверчивому солдатику и понуждала его совершать направленные к своей пользе поступки и исполнять разнообразные прихоти.

«Вот теперь ты, Гуттаперчевая Душа, влип основательно», – испытывая головокружение и слабость, меланхолически подумал я, без всякого интереса и адекватной реакции поглядывая на заманчиво двигающиеся ягодицы матушки Вомб, которая одевалась, повернувшись ко мне спиной. Я желал только, чтобы время остановилось, ибо знал, что сейчас мне предстоит покинуть этот странный приют с явными признаками вертепа и столкнуться, быть может, с ещё более странной действительностью.

– Вот и всё, дурашка! – Одевшаяся Вомб подошла к чаше и взяла новоиспечённый клубок-колобок в руки. – Ну и рефлексы у тебя, однако! – укоризненно покачала она головой, не оставив без внимания моё рефлекторное подёргивание. Вомб подбросила квазикарлика вверх, словно апельсин, и ловко поймала его. – Итак, Лохмач, твоё первое пребывание здесь подошло к концу. Надеюсь на нашу вторую и последнюю встречу после того, как ты завершишь Эстафету и выслушаешь окончательный приговор Определителя. Если ты добровольно согласишься принять возраст своего первого значимого грехопадения, он сам или люди из его канцелярии утвердят наше эскизное технико-биологическое предложение, и по твоём возвращении сюда я воплощу проект в жизнь. Затем тебя переведут в отделение к Хенде, оттиснут на твоих ягодицах управляющую матрицу-антеннку и вернут домой.

Вомб умолкла, а я лихорадочно соображал, что интересного и жизненно важного можно напоследок вызнать у кодуньи в белом халате. Слава Богу, занимавший меня вопрос находился за ближайшим поворотом ведающей любопытством мозговой извилины. Я тотчас вывел его в свет.

– Скажите, вы можете возвращать в прошлое только отдельных людей, или ваша власть над временем шире?

Вомб с трудом подавила зевоту.

– Никто и не думал возвращать тебя в прошлое, дурашка. Просто некоторые люди сами постоянно обращаются к своему прошлому, а мы лишь ловко используем это обстоятельство.

– Какой-то мудрец сказал, что человек, способный наслаждаться прошлым, проживает две жизни.

– Эрудированный ты всё-таки парень! – подначила меня Вомб. – А я тебе о чём постоянно толкую?

– Так как же насчёт вашей власти над временем? – не хотел отставать я.

– Ах, да! – спохватилась Вомб, которую, похоже, мало волновали подобные неженские темы. – Нет, дурашка, управлять временем в макромасштабах мы не умеем… Ты видишь, в какой мы здесь запарке, – смеясь, добавила она, – нам времени всё время не хватает!

– А кто же тогда… – машинально начал я, но вовремя прикусил язык.

– Что? – подозрительно переспросила Вомб.

– Да нет, это я так, – поспешил я успокоить её. – Привык я к этой палате, да и к вам тоже.

– А-а, – потеплела медсестра, приближая ко мне красивое медно-красное лицо, – не хочется уходить-то!.. Не знаю, в чём тут дело, но Эстафета тебе назначена не слишком длинная, – поведала Вомб с той же странной интонацией и с тем же светившимся в её прекрасных глазах непонятным интересом к моей незначительной персоне, с каковыми она недавно объясняла мне, что я есть самый настоящий максималист. – Может, ты приглянулся кому-то там… наверху, – игриво присовокупила она и будто невзначай уронила клубок на пол.

Вопреки моим опасениям, клубок не срикошетил и не расплющился в лепёшку.

– Вставай, дурашка! – приказала Вомб с напускной строгостью. – Тебя ждёт дорога. – Она подошла к двери и решительным движением распахнула её. – Прошу!

Словно старик-ревматик с завалинки, я тяжело поднялся с кушетки и поковылял на выход.

В дверях Вомб лёгким прикосновением руки придержала меня.

– Секундочку! – в её голосе неожиданно прозвенел несоответствующий сентиментальному моменту расставания жёсткий металл.

Я покорно остановился. По-моему, Вомб была не в себе. Когда наши взгляды встретились, моё предположение подтвердилось: глаза медсестры светились тусклым, поистине стальным тевтонским блеском, а красивый чувственный рот перекосило так, будто она собиралась грохнуться в эпилептический припадок. Я совершенно обалдел: Вомб десятками киловатт излучала свирепость и жестокость, и если бы причиной, вызвавшей такие сильные отрицательные эмоции, был я, то их физически ощутимый напор неминуемо вытолкнул бы меня из палаты и погнал по больничному коридору так, как ураганный ветер гонит неприкаянное перекати-поле. Но причиной, если можно так выразиться, предприпадочного состояния матушки Вомб был кто-то другой. Или что-то другое.

Шумно дыша, Вомб смотрела на меня невидящими, полными злобного блеска глазами, и вдруг, не по адресу кровожадно улыбнувшись, медленно проговорила:

– Доведи дело до логического конца, а я уж в долгу не останусь. – Её глаза начала заволакивать мутная плёнка – точь-в-точь как во время операции над карликом. С огромным трудом странной женщине удалось взять себя в руки. Вероятно, она тоже находилась под чьим-то давлением. – Если всё завершится удачно, – буквально хрипела Вомб, тщетно пытаясь придать искажённому гримасой отвращения и ненависти лицу благопристойное выражение, – я тебя не забуду. Такой роскошный минетик на прощанье спроворю, век меня помнить будешь! – И, не дав мне опомниться, буквально вытолкнула из палаты.

Прежде не подававший признаков жизни клубок дёрнулся, покачнулся и легко и, я бы сказал, ловко, покатился на выход. Он оказался впереди, как и подобает настоящему путеводному клубку из старых сказок. Мне вдруг почудилось, что устроившийся на моих плечах невидимый карлик пришпорил меня под рёбра холодными твёрдыми пятками. «Бочковатость рёбр уму непостижимая», – весьма к месту всплыла из потаённых глубин подсознания знаменитая фраза русского классика, а вслед за ней всплыл и обрывок другой, не менее известной фразы: «… дал шенкеля и поехал к авантюристу Петко Мирковичу». Неожиданно для себя я зашёлся беспричинно радостным, если не сказать, идиотским смехом.

Меня привёл в чувство раздавшийся за спиной повелительный голос матушки Вомб:

– Вперёд, Лохмач!

В полнейшем смятении я перешагнул порог и вывалился в коридор.

Глава 15

В коридоре было пусто – беги на все четыре стороны. Но никуда я, естественно, не побежал, а понуро-покорно засеменил за клубком, который с тихим шорохом (будто автомобильная шина по утрамбованному мелкому гравию!) покатился к лифту. Лифт был свободен. Мы вошли, я устало опёрся спиной о стенку кабины, клубок остался у дверей.

Поехали вниз, но спуск явно затянулся. По моим прикидкам, мы давно уже миновали и первый этаж, и подвал, а лифт продолжал движение. Хорошо ещё, что теперь я был избавлен от идиотской болтовни карлика и его постоянных щипков, пинков и тычков. Наконец лифт, спустившийся за столь большое время не иначе как в саму Преисподнюю, встал. Я как привязанный шагнул из кабины на гладкий пол просторного светлого вестибюля, совсем не похожего на застенки и закоулки ада.

Здесь царила привычная больничная суета. Многочисленные работники этого странного, условно говоря, «сумасшедшего роддома» бросали на меня мимолётные взгляды: заинтересованные, равнодушные, злорадные, изредка сочувствующие. Клубок-колобок поспешил к стеклянным дверям, малозаметным на фоне сплошь застеклённой стены. Я не поверил глазам: за порогом виднелась настоящая земля, солнце и небо! Незримый буксировочный трос, связывавший меня с Лапцом, провис, потому что мои ноги без побудительного импульса со стороны клубка заторопились к выходу. Я по-джентельменски придержал дверь, давая ему прошмыгнуть через проём, хотя, казалось, ничего не стоило с силой захлопнуть окантованную металлом створку и расплющить в лепёшку приставленного ко мне колобка-соглядатая. Однако, здорово же меня вышколили. Похоже, я превратился в типичного пай-мальчика.

Мы оказались на большом крыльце с бетонным козырьком, в тени которого стояли и покуривали несколько охранников с небрежно заброшенными за спину штуковинами. Увидев нашу идиотскую парочку, они оскалились ироничными ухмылками. Один из них шутливо нацелил мне в лоб свою железяку, другой бросил в меня тлеющий окурок. Я было подумал, что охранники приданы в помощь клубку и предупредительно притормозил, дожидаясь, пока они докурят свои невыносимо смердящие дешёвые сигареты и присоединятся к нам. Заметив это, тот, кто пугал меня железякой, скорчил страшную гримасу и злобно бросил:

– Вали отсюда, волосатый! Ты теперь в наших услугах не нуждаешься!

– Ксакру привет передавай! – крикнул другой, и вся группа разразилась грубым смехом.

Клубок деловито запрыгал вниз по широким ступеням, и я, словно ссучившийся контрабандист, в наказание за измену привязанный своими подельниками верёвкой к мустангу, покачнулся и, едва не рухнув с крыльца, последовал за Лапцом, неловко перебирая плохо слушающимися, деревянными ногами.

Сойдя с крыльца, мы попали в самое настоящее лето. Сверху водопадами низвергался палящий зной от местного солнышка, которое я не смог отличить от нашего Солнца. Сразу от нижней ступеньки, протянувшейся вдоль бесконечной наружной стены вестибюля, веером разбегались десятки узких тропинок, прорезавших перемежаемые редкими светлыми рощицами зелёные холмистые поля, примыкающие вплотную к больничному корпусу. В начале каждой тропинки стоял аккуратный указатель. Понять надписи мне не удалось: приклеенная к щеке мушка обеспечивала только перевод живой речи. Я полной грудью вдохнул свежий воздух, прочищая лёгкие от миазмов «сумасшедшего роддома» и радуясь прекрасному летнему дню.

Настроенный менее лирически клубок тихонько покатился по нижней ступеньке, выбирая предназначенную для нас тропинку и, остановившись наконец напротив одной из них, упруго спрыгнул на землю, увлекая меня за собой. Мы ступили на тропинку, вернее, ступил я, а квазикарлик покатился по ней, выдерживая постоянную скорость.

Эх, дороги!..

Сколько их пройдено и сколько ещё предстоит пройти! Или это мой последний путь, и больше никаких дорог мне не видать как своих ушей? Очень может быть. Вомб была права, назвав меня максималистом: вот и сейчас моя гуттаперчевая душа нашептывает мне, что она никогда на примет будущего, навязанного и спланированного ей бездушными слугами Главного Бабуина. Такое будущее не только равнозначно смерти, но и много хуже её – это косвенно и прямо подтвердили Вомб и Хенда, для начала прописавшие мне в качестве своеобразного лекарства так называемую Эстафету. Кстати, в этой странной больнице всеми делами заправляют женщины. Карлики и гуманоиды-охранники выполняют функции цепных псов, к тонкому, так сказать, «детерминированию» клиентов они не допущены. Можно понимать это как угодно, но лично я полагал, что здесь нет места случайности: консерватизм (в худшем значении этого слова), бездумное послушание, чинопочитание и природный конформизм женщин общеизвестны, и кто же ещё пунктуальнее и дисциплинированнее их способен выполнять любые исходящие от самодура-начальника приказы – от идиотских, но смешных и безвредных, и до самых мерзких, циничных и жестоких? Впрочем, и среди мужчин частенько встречаются удивительные экземпляры, достигающие поистине моцартовских вершин в лизании начальственного зада…

Но с какой целью дисциплинированная и исполнительная Вомб наговорила мне лишнего – обо всех этих персональных досье; о нейтрализаторах релятивистских эффектов; о случайных временных аномалиях; о других не менее интересных вещах? Такая откровенность выглядит довольно странной и подозрительной для преданной служанки Определителя и настораживает. Я же не тянул её за язык. Такое впечатление, что какая-то недобрая душа нашпиговала патронажную сестру «правдоделом»! До альтруистских проповедей Вомб я о подкарауливающих меня опасностях даже не подозревал. Теперь же я чувствовал себя более уверенно: первую часть подготовки к побегу (едва ли не самую сложную!), связанную с установлением вида и типа препятствий выполнила за меня эта странная женщина. Зачем ей понадобилось просвещать меня? Или она вовсе не просвещала? Может, эти сведения относятся, по выражению Эдуарда Лаврентева, к «регулярной рутине» и не являются секретными? А может, медсестра пожалела меня и выдала малую толику секретной информации – выдала дозированно, тихонечко, между строк. Помогла, одним словом, в самом высоком смысле этого слова. Помогла? Сомнительно. Почему же тогда она умоляла меня исполнить дело, заключающееся, надо понимать, в том, чтобы примерно вести себя на Эстафете и затем беспрекословно подчиниться предопределённой, детерминированной, расчерченной заранее судьбе? Значит, не помочь она хотела, – просто, как и каждый находящийся под давлением человек, дрожала за свою большую задницу. Случись из-за меня на Эстафете какое-нибудь ЧП, матушке Вомб не поздоровится. Тогда уж ей не откупиться от наказания исполнением образцового минета своему непосредственному начальнику или даже самому Определителю. Но, может статься, она и не проговорилась, и не помогала мне, и не интриговала, а это я сам по неискоренимой сверхбдительности сотрудника Конторы (наш девиз: «Смотреть вперёд, оглядываться назад и озираться по сторонам!») придал её болтовне слишком большое значение. Да-а, тут немудрено и запутаться. Во всяком случае, женщинам я всегда доверял с трудом.

Но ведь тот тип с лицом богатого пенсионера из «Клуба шестидесятилетних» был мужчиной и, по-видимому, настоящим, ибо в его речах промелькнуло слово «пистолет». Серьёзно? Более чем, хотя речь могла идти всего лишь о водяном пистолете – например, подарке для внука. А если даже и не о водяном, что из того? В тех специфических обстоятельствах, в коих мне по роду деятельности суждено проводить всё свободное и несвободное время, слово «пистолет» звучит вокруг меня гораздо чаще, нежели «стул» или «стол», поэтому базировать на данном факте далеко идущие умозаключения преждевременно. Брюнет выглядел в больнице совершенно инородным телом – нечто вроде слесаря-водопроводчика, бесцеремонно зашедшего подкрутить подтекающий кран в полный обнажённых красоток зал женской бани. Чёрт его знает, может, он и в самом деле хочет мне помочь, но по понятным причинам не может сделать это открыто? Отсюда, кстати, и этот заговорщический вид и более чем странное поведение Вомб при расставании…

И тут я поймал себя на том, что независимо от того, помогут мне или нет, и независимо от того, какой финал ожидает меня в этом гротескном мире, я обязательно должен добраться до цинично распоряжающегося людскими судьбами местного диктатора – Определителя – и как минимум выразить ему глубочайшее презрение, а как максимум… Насчет максимума, как говорится, определимся по обстоятельствам. Его слуги влезли мне прямо в мозг, образно говоря, повязали руки-ноги лианоподобными щупальцами карлика, лишили меня возможности набить морду ретивой дворне Главного Бабуина и ему самому. Ну и пусть. Скепсис-то мой, моя прободная язва, остались при мне, как и его выразитель – острый шипастый язык, не годящийся для лизания зада и прочих тому подобных мест. «Ох, смотри, – тут же осадил меня внутренний голос, – вырвут тебе твоё шипастое помело и останешься ты полностью безоружным в этом пошлом мире!»…

Раздавшийся позади протяжный металлический скрежет, завершившийся громким лязгом, вывел меня из задумчивости. Звук оцарапал нервные окончания и вверг в тоску и безысходность. Я почувствовал себя конвоируемым заключённым, за которым заперли на замок металлическую дверь в одной из многих периодически перегораживающих тюремный коридор решёток. Похожие звуки вскоре послышались впереди. Не сумев побороть любопытство, я оглянулся, ожидая увидеть покинутый несколько минут назад «роддом», но на раскинувшихся кругом зелёных холмах не заметил никаких строений! Зато заметил, что пологие холмы стали значительно круче. Складчатость рельефа, несомненно, возросла, но, вышагивая по тропинке, я не ощущал крутизны спусков и подъёмов. Обречённо вздохнув, снова вперил взор в «затылок» катящегося впереди клубка, продолжая механически переставлять ноги. С интервалом в несколько минут звуки открываемых впереди и закрываемых за нами невидимых железных дверей повторились ещё раза два-три, сопровождаясь беззвучными изменениями окружающего ландшафта и положения солнца на небосводе, пока наконец не установилась знойная тишина, нарушаемая лишь монотонным пением висевшей где-то над полями невидимой, как и двери, птички, заставившим вспомнить нашего жаворонка.