Текст книги "Исповедь ветерана"

Дверь в профессию

Наш отец, 1907 года рождения, в июле 1941-го мобилизованный на защиту Лужского оборонительного рубежа на Ленинградском фронте, был ранен, попал в окружение и оказался в плену. В госпитале помогал раненым в качестве санитара, стал членом подполья, за что прошёл шесть лагерей военнопленных. Освободили его союзники, а в августе 1945 года «пропавший без вести» вернулся домой. Через год наша семья переехала в посёлок Лисий Нос в пригороде Ленинграда. По собственной инициативе я поехал в город Павловск, где в питомнике Всесоюзного института растениеводства имени Н.И. Вавилова купил, привёз домой и посадил саженцы яблонь, заложив таким образом сад.

Год оказался неблагоприятным, голодным. Ели суп из картофельных очистков, который вместо крупы заправляли грубым отсевом отрубей. От такого рациона у меня развились дистрофия, диатез, потом картину дополнила ещё и малярия. С трудом притащившись из школы, ложился: не было сил. В эту же тяжкую пору в возрасте 39 лет скончалась от чахотки мама. Поиски «пятого угла» начались у нас с сёстрами после появления в доме мачехи, новоявленной ключницы. Мои попытки «скрыться» в военных подготовительных училищах заканчивались неудачей: там нужны были здоровые кадры для защиты Отечества.

Мечта о море как о естественной «здравнице», отцовские рассказы о том, как в фашистских лагерях он помогал раненым и больным, в конце концов привели меня в фельдшерскую школу Водлечсануправления, где преподавали педагоги-блокадники и вчерашние фронтовики. Как и в посёлке Лисий Нос, здесь, на набережной Фонтанки, ленинградская интеллигенция приобщала нас, детей войны, к культуре, воспитывала потребность мыслить самостоятельно, развиваться, поддерживать друг друга. Преподаватели акцентировали внимание на особенностях лечебно-профилактической работы с плавсоставом на речных и морских судах. Много учебных часов отводилось для практических занятий в больницах, где свой опыт общения с больными охотно передавали нам медсёстры и врачи.

Начальный период становления фельдшера-лечебника памятен ещё и тем, что преподаватели лабораторно диагностировали у меня хронический гастрит, а ступни ног окончательно деформировались «подгонкой» под тесную обувь. В шестнадцать лет я был вынужден заказать на протезном заводе на свои плоскостопные ноги ботинки уже 48-го размера! Дополню автопортрет того времени ещё несколькими деталями: руки чуть ли не от локтей высовываются из офицерской шинели, полы которой задираются выше колен, карманы пиджака насквозь пропитаны рыбьим жиром от бутербродов, вместо брюк – галифе, а на голове будёновка.

Сёстры одевались немногим лучше. Во время экскурсии по Эрмитажу на них были гимнастёрки из старых перекрашенных спорков, юбки и пальто – из изношенных солдатских шинелей. В Мариинский театр наряжались примерно так же. На своё первое – и последнее! – занятие бальными танцами я пришёл в валенках.

Чтобы купить приличное пальто, я после второго курса поступил временно на 2-й колбасный завод – разнорабочим в стройгруппу. В первые три дня заработал по 25 рублей, но до трамвая «подтягивался» чуть ли не по-пластунски, а затем отлёживался до утра на чердаке сарая, чтобы с первым поездом успеть к нужному времени на Лиговский проспект. От такого режима труда и «отдыха» кружилась голова, темнело в глазах.

За шесть месяцев «временной» работы меня трижды увольняли по сокращению штатов, но потом в очередной раз давали возможность трудиться в свободное от учёбы время, включая воскресные и праздничные дни. Ставили на посильную работу. Особенно согревало внимание фронтовиков. Рабочие угощали разными вкусностями заводского производства, и такая «подпитка» всегда была кстати. Охрана сквозь пальцы смотрела на студента, из сумки которого торчал изъеденный хлорной известью белый халат с неумело наложенными заплатами. Эти уроки доброжелательности остались со мною на всю жизнь.

Директор фельдшерской школы, фронтовой политработник А. А. Брандман рекомендовал мне поступать на философский факультет Ленинградского университета. Конечно, педагог не учёл мою общеобразовательную и материальную базу: до этого уровня мне было ещё расти да расти… В очередной раз наткнулись на отказ от попытки продолжить образование по военной части. Зато кадровики управления Северо-Западного речного пароходства дали возможность месяц поработать в здравпункте, где дальнейшему оформлению моей профессиональной самостоятельности немало способствовала знающая и заботливая санитарка. После такой «разминки» я был направлен судовым фельдшером на грузопассажирский пароход «Урицкий», совершавший рейсы от Ленинграда до Медвежьегорска и обратно, с остановками в Петрозаводске, Кижах и других точках 900-километрового маршрута.

Непереносимая качка на волнах Ладожского и Онежского озёр стала мне ещё одним печальным уроком. Ведь я всерьёз мечтал о дальних плаваниях, а тут… По итогам первой же навигации пришёл к выводу: не только морем, но и многоводными реками мне лучше любоваться с берега, а лечить пациентов – не в «водоплавающих» больницах, а только в «сухопутных»!

Вскоре представилась «оказия» поработать помощником санитарного врача по промышленному надзору в санэпидстанции Ленинградского морского торгового порта. А затем – медбратом в больницах посёлка Лахта и на Крестовском острове в Ленинграде, с окладом 375 рублей. Здесь я узнал, что «люди в белых халатах», оказывается, тоже болеют; увидел, как преждевременно умирают сравнительно молодые пациенты, ставшие близкими за время пребывания на стационарном лечении. Частенько, особенно по воскресеньям и в праздничные дни, приходилось помогать пожилым медсёстрам делать внутривенные инъекции больным, если у тех были плохие вены. Благодарные женщины помнили эту услугу многие годы, даже когда я уже работал далеко от Ленинграда.

За тройку, полученную на экзаменах, в мединституте лишали мизерной стипендии. А дальше что? Шокировал произошедший в ту пору случай с молодым врачом, матерью-одиночкой, приехавшей в отдалённый сельский район на должность с окладом 550 рублей. Свою жизнь бедная женщина закончила в петле.

Наслушавшись баек о ветеринарах и не имея в ту пору никаких знаний по сельхозпроизводству, я считал, что в колхозах и совхозах животные не болеют. Думал, что будни ветеринара не в пример врачебным почти безоблачны: с утра амбулаторный приём, после отправляешься по вызовам к заболевшим «пациентам» – словом, планомерно повышаешь свой профессиональный и культурный уровень. Красиво!..

Но на практике всё оказалось иначе.

Ростки профессионализма

Уже на вступительных экзаменах в вуз мне встретились внимательные и доброжелательные педагоги, понимавшие без слов фронтовиков и «детей войны». Так, один из моих будущих одногруппников, получив «неуд» за сочинение, был, казалось бы, «обречён». Но когда выяснилось, что Иван Розов – инвалид Великой Отечественной войны, ему дали возможность переписать сочинение и приняли в студенческую семью. После этого наш товарищ все пять лет учился только на «отлично». Позже он успешно работал главным ветеринарным врачом совхоза «Пригородный», затем был переведён в один из крупнейших свинокомплексов Ленинградской области.

Педагоги К.И. Куйбина, М.А. Медалинский, С.С. Пайкин, Ф.И. Юдин и многие другие были примером заботы о студентах, отзывчивости и гуманности.

Вынужденно сочетая очную учёбу с работой в больнице, я рассчитывал уделять побольше внимания специальным предметам, прежде всего за счет часов физической подготовки, уклонения от общественной работы, а также «имитации» занятий по общеобразовательным дисциплинам. Однако после сдачи экзаменов за первый семестр, а особенно после доверительного разговора с членом комитета ВЛКСМ, блокадником Владимиром Мушковым понял: нужно отличными знаниями на экзаменах зарабатывать повышенную стипендию в 475 рублей.

Однажды во время сдачи экзамена требовательному ректору Николаю Семушкину у меня вырвался тяжёлый вздох. Профессор попросил пояснить, в чём причина. А в заключение сообщил, что программный материал я знаю на «хорошо», но за сообразительность он ставит «отлично». Помню, как меня поразил нешаблонный подход педагога.

Преподаватели кафедры физвоспитания хотели, чтобы при моём росте 192 сантиметра и весе 81 килограмм я начал заниматься баскетболом с первого, а не с третьего курса. Такой рост имел только капитан олимпийской сборной СССР 1952 года Отари Коркия! Пришлось уступить. На межвузовских соревнованиях от нашего института, где училась тысяча студентов, выступали три мужские и две женские команды. Тренировались и соревновались в цокольном помещении, приспособленном под спортзал, а девушки нашего курса защищали честь баскетбольного клуба СКА ЛенВО. Выиграли первенство ЦС «Урожай». А вот на соревнованиях ВЦСПС в Каунасе нас постиг конфуз: после игры с «Жальгирисом» «в строю» остались только трое ребят. После «потогонных» тренировок и игр мы пили… томатный сок и пивные дрожжи с сиропом.

Я постепенно набирал вес, а посему по просьбе товарищей пришлось выступать на межкурсовых соревнованиях штангистов. Под весёлый смех друзей несостоявшийся Юрий Власов «сражался» со спортсменами наилегчайшего веса – и в итоге остался в арьергарде состязаний.

Мои товарищи записывались в спортивные секции, чтобы выданные им трусы и майку носить вместо нижнего белья. В кино брали самые дешёвые билеты на первые ряды, а в театры не ходили вовсе – из-за отсутствия соответствующей экипировки. Зато курсовые концерты художественной самодеятельности проходили при переполненных аудиториях! Руководили ростом сценического мастерства тоже студенты – будущие ветеринарные врачи. Например, мой сокурсник Герман Поляков начал сценическую «карьеру» в палатах госпиталей, переполненных раненными фронтовиками, а в студенческие годы выступал как вокалист в коллективе ДК им. Капранова. Сольными номерами радовал совхозных рабочих, а затем учащихся Беседского совхоза-техникума.

В больнице Крестовского острова несколько пациентов, разглядев во мне потенциального гребца, познакомили с супругами Савримович. Заслуженный мастер спорта Михаил Савримович был 26-кратным чемпионом СССР по академической гребле, а его жена Вера Александровна подготовила восьмёрку юношей, занявшую верхнюю ступеньку пьедестала на первенстве СССР в 1948 году. Один из членов той команды, будущий скульптор Юрий Тюкалов, под руководством всё того же Михаила Савримовича на одиночке выиграл первое место на Олимпиаде в Хельсинки. Загребной Владимир Кирсанов впоследствии окончил институт физкультуры им. П. Ф. Лесгафта и защитил диссертацию на степень кандидата педагогических наук.

Погоня за повышенной стипендией, работа в больнице, сельхозпрактика и последствия болезней, приобретённых в годы войны и после неё, – всё это не позволило мне стать ни кадровым офицером, ни профессиональным спортсменом. Однако спорт свёл меня с интеллигентными наставниками, дружба с которыми продолжалась всю жизнь. А ещё педагоги и тренеры дали мне основы физической культуры, которая позволила удерживать свой студенческий 90-килограммовый вес более шестидесяти лет, стать пропагандистом здорового образа жизни, спасаться от инфарктов на дорожках бассейнов и лыжне, поддерживать морально студентов-спортсменов, морально и материально – инвалидов-спортсменов, мастеров и кандидатов в мастера спорта. В школьные годы занимались волейболом дочь Ольга и внук Георгий, который выступал за команду Энгельсского троллейбусного завода. Внучка Мария осваивала плавание, баскетбол и теннис, её сын Никита со второго класса – участник соревнований по армейскому рукопашному бою.

Убеждён, что человек от рождения и до глубокой старости должен быть физически активным и заниматься лечебной физкультурой, укрепляющими процедурами, участвовать в оздоровительных мероприятиях, направленных на активное долголетие во благо близких людей и общества. Массовая физическая культура должна стать нашей национальной идеей, основой важнейших государственных программ, а энтузиасты и организаторы этого процесса – уважаемыми в обществе людьми, всячески поощряемыми морально и материально.

Будучи студентом пятого курса, я навестил своего двоюродного дядю Александра Максимова. При обсуждении учёбы и перспектив трудоустройства поделился: мол, в нашем институте на тысячу студентов профессоров больше, чем в других вузах Ленинграда, а получивших диплом назначают сразу на должность старшего врача МТС или главного врача района. Мой «революционер», некогда плюнувший в лицо жандарму и исключённый за это из университета, в ответ заявил: «Из тебя профессионала не получится!». Как же дядюшка был прав! Скольких людей загубила иллюзия значимости «столоначальника» при должности – профессиональной пустышки; сколько наших наставников с учёными степенями, даже прошедших фронт, отлично знавших массовые заразные и паразитарные болезни лошадей, впоследствии оказались на обочине послевоенного возрождения колхозов и совхозов страны. А практикам того времени так требовалась помощь учёных: коррекция постоянно нарушаемых биотехнологий, профилактика, умение прогнозировать ситуацию, искать и находить новые способы лечения массовых незаразных заболеваний животных на фермах в условиях концентрации и интенсификации коллективного животноводства. Впрочем, отставание науки от требований производства, некомпетентность руководящих кадров и сегодня подобно веригам сдерживает передовую научную мысль, опыт пионеров реального сектора экономики не только в аграрной отрасли, но и в образовании, медицине, правоохранительной и других системах и ведомствах страны.

Первая возможность по-настоящему самостоятельной работы представилась мне через три года после получения диплома – с переводом из Копорья в Ропшу Ломоносовского района Ленинградской области. Ропша известна прежде всего тем, что именно здесь при так и не выясненных до конца обстоятельствах погиб царь Пётр III (впоследствии императрица Екатерина II пожаловала Ропшу своему фавориту Григорию Орлову). А ещё тут в конце XVIII века была построена первая в России бумажная фабрика; протекает речка Стрелка, питающая фонтаны Петергофа; установлены памятная стела коню Петра I, раненному под Нарвой, и танк, участвовавший в прорыве блокады Ленинграда; занимается селекцией ценных пород рыб центральная станция ГОСНИОРХА. Ну, а в те времена, когда я впервые ступил на эту землю с богатейшей историей, тут обретался колхоз имени В. И. Ленина. В бывшем доме священника размещался ветеринарный участок, здесь же находилась и квартира врача.

В пору моего профессионального становления общественное мнение не причисляло ветеринарного врача к интеллигенции. «Коровий доктор» носил статус «прочего специалиста», был своего рода «боксёрской грушей» для отработки частых ударов бездумья, безразличия, безответственности, безграмотности и бесхозяйственности, в немалой степени свойственных колхозно-совхозному животноводству. Политическая трескотня, прожектёрство, обезличивание труда специалистов-животноводов, постоянные реорганизации и смены вывесок мешали работать. Так, после объединения сельхозартелей в колхоз имени В. И. Ленина, последний быстро скатился в число отстающих. Ветработники бюджетной организации были обязаны безвозмездно отвечать за состояние животноводства в этом хозяйстве и в совхозе «Плодоягодный».

Немногочисленная интеллигенция при любой возможности убегала в город, а если возможности не было – спивалась. Актуальнейший вопрос впервые прозвучал в незатейливой песенке того времени: «Почему перевелись в селе специалисты?».

Позволю себе с высоты своего сегодняшнего опыта дать ответы хотя бы на некоторые «почему?» 55-летней давности.

В результате внедрения силосно-соломенных, силосноконцентратных и силосных рационов, не сбалансированных по сахару и белку, у скота нарушалось пищеварение, развивался ацидоз, происходило самоотравление, имели место патологические изменения внутренних и эндокринных органов у коров и плодов. Внешне это проявлялось заглатыванием камушков, кирпичной крошки, костей, резины, металлических и других инородных предметов, а также родовой и послеродовой патологией, диспепсией новорождённых телят. Из-за бесплодия маточного поголовья снижалась молочная продуктивность, а процент выбраковки коров наоборот перекрывал все допустимые пределы. Молочная продуктивность и продолжительность племенного использования животных на фермах была в полтора-два раза ниже, чем у скота на личных подворьях.

Перевод с двукратного поения из открытых водоёмов (сочетавшегося с физической активностью) на автопоение в стойловый период усугубляло патологическое состояние дойного стада и нетелей. Отсутствие укрытий от солнца в летние месяцы, поение тёплой водой вызывали у животных перегрев, стрессы, сопровождающиеся не только снижением молочной продуктивности, нарушением репродуктивных функций, но даже рассасыванием эмбрионов. Усугублялось положение на фермах слабой мотивацией скотоводов и специалистов, работающих на скромных окладах и низких расценках за полученное молоко и обслуживаемое поголовье, не заинтересованных в увеличении племенного и продуктивного долголетия коров. Некоторые фермы напоминали лазареты с детским, «гинекологическим», хирургическим и инфекционным отделениями, державшимися на вакцинах, фармакологических и других оздоровительных средствах. Кольцевание быков, кастрация жеребцов, лечение болезней копыт у взрослых животных, диагностические и лечебные процедуры были, при явном недостатке мужских рук, сродни каскадёрским трюкам. Резиновые сапоги почти круглый год, безрукавка, тёмный халат, передник, нарукавники и наплечники, отсутствие разовых и длинных резиновых перчаток при ректальных исследованиях коров, тёлок и кобыл, непроходящий навозно-силосный «аромат», источаемый волосами и одеждой, квартира рядом с «офисом» и круглосуточная трудовая вахта – вот штрихи, красноречиво дополняющие романтику будней сельского ветеринарного врача. Неудивительно, что ленинградская молодёжь, зная всё это, не стремилась приобрести специальность колхозно-совхозного «коровала».

В бытность моей работы на колбасном заводе один «доброжелатель» внушал: мол, чтобы жить хорошо, надо научиться обманывать людей. И вот теперь, когда вплотную соприкоснулся с колхозно-совхозным производством мяса, молока и яйца, мне предстояло проверить этот постулат на практике. Ибо передо мною ребром встал вопрос: как жить дальше?

Вариант первый. Можно было, став «семейным доктором», собирать с населения по два-три рубля за оказание врачебной помощи животным на дому, а в качестве дополнительного стимула после каждого визита, что называется, не отходя от кассы «принимать на грудь». И при этом постоянно расти в собственных глазах, произносить пламенные речи на сессиях Ропшинского сельсовета, на колхозных партийных и отчётных собраниях, а совесть, ежели она когда и встрепенётся, глушить всё тем же проверенным средством – алкоголем.

Вариант второй. Обрасти хозяйством, продавать овощи, ягоды, молоко, мясо, яйцо или мёд в качестве добавки к нищенскому окладу сельского специалиста – и постепенно «зарыться в землю», окончательно потерять в себе врача-клинициста. Увы, этим путём прошли многие – и до меня, и после. На заре своей врачебной практики я наивно надеялся, что следствием высоких результатов труда станет соответствующая зарплата, а впоследствии, если доживу, то и пенсия. Полагал, что круглосуточным трудовым вахтам, перевыполнению планов партии и правительства будет непременно дана должная оценка, которая повлечёт за собой моральные и материальные вознаграждения. Не дождался. Всюду работал один и тот же принцип: давай-давай-давай!..

Овощи и ягоды приходилось выращивать самому, молоко покупали у соседей, а мясо – в магазине «Военторга». Один-два раза в год доярки просили «забраковать» бычка, выпоенного молоком, тогда и у меня появлялась возможность выписать на складе два килограмма телятины.

В то время было запрещено выдавать населению справки для продажи мяса крупного рогатого скота на рынке, как и отправлять животных в «Заготскот». Коров и телят покупали совхозы. В результате взрослые особи не выдерживали стрессовой обстановки коллективного содержания на фермах, и их приходилось рано выбраковывать. А сельхозчиновники не желали признавать, что сельский ветеринар спасает «молочные агрегаты», «ремонт» которых был и будет вкладом в социально-экономическое развитие поселения, муниципалитета, региона – независимо от того, в чьей собственности находятся животные.

Вот в таких условиях мне нужно было восполнять пробелы вузовской подготовки, повышать организацию и производительность труда, а самое главное – эффективность своей работы и не только. Я довольно быстро сообразил: без свежих идей здесь не обойтись. И вместо того, чтобы являться на фермы по вызову, начал с диспансеризации колхозных и совхозных коров. Установил, что некоторые бурёнки телятся в начале года, а затем в конце следующего, и яловыми не являются, хотя интервал между отёлами составляет по 500-600 дней вместо 365 положенных по крестьянской мудрости и 330-335 – по науке. Разделив надой за лактацию на дни между отёлами, установил низкую продуктивность племенных коров. Скрытыми резервами производства молока является сокращение яловости по ферме, региону, стране. Напомню, что стельность коровы или тёлки продолжается 285 дней, месяц –послеродовый период, а спустя 30 дней после отёла – бесплодие. Неоплодотворенная корова в течение 90 дней относится к яловым, а тёлка – через 20 месяцев «девичества». Например, от ста коров за календарный год ожидали получить 115 отёлов, но получили – 80. Надоили по 4000 кг молока за 12 месяцев на голову или по 8,55 кг за день межотельного периода. Для определения результатов труда животноводов 365 дней умножаем на 100, делим на 80, и межродовый период будет равен 456 дням. Это по 50 дней яловости по каждой голове. Потери составили 35 телят (35х1,5 ц.), 5250 кг молока, а недополучение молока из-за яловости (8,55 х 5000) достигнет 42750 кг плюс издержки содержания коров в течение 5000 дней яловости… Такой самоконтроль даст возможность проводить мероприятия за сокращение каждого дня яловости на ферме, комплексе, в регионе, используя резервы каждого специалиста, ответственного за интенсификацию производства дешёвого молока и говядины, снижения себестоимости сырья.

Чаще всего животные бракуются после длительного бесплодия от потери продуктивности. С внедрением такого прогрессивного метода племенной работы, как искусственное осеменение, потребовался объективный контроль за репродуктивными функциями каждого животного. Надо было клинически выявлять причины низкой оплодотворяемости скота, не только лечить, но и профилактировать послеродовые осложнения, скрытое течение ряда болезней репродуктивного аппарата. К примеру, в начале своей врачебной карьеры мне удалось клинически диагностировать хронические процессы в яйцепроводах и другие патологии воспроизводительного аппарата у коров на фермах. Заметил, что безграмотное применение доильных аппаратов приводит к раздражению и заболеваниям молочной железы, запоздалому проявлению половых рефлексов, последующей яловости и выбраковке лучших коров в группе. Навсегда отказался от использования металлических катетеров при лечении воспалительных процессов в молочной железе. Необходимо было не только подтверждать стельность на раннем этапе, но и ректально диагностировать болезни репродуктивного аппарата. Надо сказать, что после отёла у коров родовые пути напоминают частично заполненный мешок, заброшенный за плечо: послеродовое очищение затруднено, особенно у животных на привязном содержании. В природе же, во время передвижения копытных, происходят естественная коррекция кислотно-щелочного равновесия, внутренний самомассаж родового аппарата, в результате которого он очищается своевременно.

Частые и массовые профилактические обработки скота на фермах требовали мужской помощи, но мероприятия приходилось проводить с учётом занятости колхозников на основной работе и на собственных подворьях. Молодёжь ездила на работу в Ленинград, Красное Село, на птицефабрики. «Прочие специалисты», как я, получали за стоическую работу на фермах чахлые бюджетные ставочки, а колхозники – «палочки» за трудодни. Нам не положены были ни отгулы, ни оплата за сверхурочные часы. Кстати, «палочки» приносили всё-таки больше, специалисты материально жили хуже.

В подтверждение того, что инициатива наказуема, меня избрали в колхозный партком, Ропшинский исполком сельского Совета, сделали внештатным инспектором народного контроля и вдобавок нагрузили преподаванием «Основ животноводства» в местной школе. На производстве меня в первую очередь интересовали организация труда в животноводстве, закрепление кадров на рабочих местах, результаты внедрения всевозможных новаций. Поэтому брал на себя ответственность за наиболее сложные участки, где особенно требовались профессионализм и авторитет, результативность диагностической, лечебной и профилактической работы.

Народ нуждался в реальной помощи, а порой – просто в добром слове. Работать на селе вообще сложней, чем в городе, и даже не с точки зрения нехватки материальных благ и удобств. Главное – это люди, у которых ты всегда на виду и про которых сам знаешь всю «подноготную».

На фермах работали женщины с тяжёлой судьбой: «разведёнки», матери-одиночки, алкоголички, неудовлетворённые психически, физиологически и материально, с низким интеллектом. Вскидывая себе на живот тяжеленные корзины с силосом, доярки срывались на ругань и оскорбления. В ответ на однообразный мат я, чтобы разрядить обстановку, рекомендовал колхозницам расширять запас непечатных слов и учиться ругаться, как донские казачки или рыбачки. Подобные советы, как правило, действовали благотворно: женщины успокаивались, на лицах появлялись улыбки. До или после работы, смотря по ситуации, я снабжал их политинформацией и профессиональными рекомендациями. В свою очередь доярки помогали мне в фиксации коров при лечении маститов, копыт и других заболеваний, где нужны были сила и сноровка в обращении с рогатыми пациентами.

Но женщины и на ферме женщины! Как-то мне шепнули, что моя главная опора, которой я дал рекомендацию в партию, лечит маститы у коров своей группы… мочой. Сплетне я не придал огласки, но когда Полина пригласила меня к домашней кормилице, посоветовал доярке лечить воспаление вымени своим «фирменным» методом. На что она заявила, что новокаиновая блокада всё-таки лучше. Пришлось просьбу труженицы выполнить…

Руководство района вынашивало мысль рекомендовать меня директором совхоза «Плодоягодный». На мое счастье, в Ленинградскую область прибыли старшие офицеры запаса, подготовленные в Омске для работы руководителями колхозов и совхозов. В «Плодоягодный» был назначен полковник старше меня на двадцать лет, но такого же высокого роста. Встретились родственные души! От меня офицер узнал, что молодой совхозный зоотехник Анна Духина за прямолинейность отправлена заниматься полеводством.

С введением искусственного осеменения требовались иные подходы, несовместимые с безответственностью за конечные результаты труда по дойному стаду хозяйства. В результате концентратного типа кормления яловость на совхозной ферме достигла критического уровня. Это понимала и Духина, назначенная техником по искусственному осеменению и зоотехником-селекционером в одном лице. Специалист попросила меня научить её делать животным инъекции раствора прозерина подкожно по 2 миллилитра по предложенной схеме – сразу же после выведения плода и в послеродовом периоде. Активно наступая на возможные воспалительные процессы в воспроизводительных органах и вымени, техник стала настоящим специалистом по воспроизводству.

По просьбе директора Детскосельской станции искусственного осеменения крупного рогатого скота Николая Дмитриева, пропагандиста прогрессивного метода племенной работы в области и будущего академика, я написал заметку о своём опыте в журнал «Животноводство». Вскоре пришло предложение написать целую статью, а через определённое время – передать читателям опыт племенной работы в совхозе «Плодоягодный». Корреспонденция появилась в майском номере «Животноводства» за 1964 год.

А размышлять было о чём. О том, например, что при наличии чуть ли не в каждом регионе зоотехнических и ветеринарных факультетов либо отделений в стране не считали нужным готовить специалистов по воспроизводству сельскохозяйственных животных. Главной фигурой практической ветеринарии в глубинке оставался коровий «гинеколог», труды которого вознаграждались двадцатью копейками за подтверждённую ректально стельность коровы или тёлки. Не самый лучший стимул для того, чтобы двигать вперёд молочное скотоводство в колхозах и совхозах! Но хуже всего, что многих устраивало такое положение на фермах: меньше отёлов – меньше хлопот с диспепсией новорождённых телят, сохранностью поголовья и падением продуктивности, преждевременной выбраковкой лучших животных, низкой зарплатой и текучестью кадров. Чиновники не желали вникать в то, что скот теряет породу из-за биологически неполноценного кормления и привязного содержания, игнорировали мнение учёных в условиях «экономной экономики», которая уже формировалась в 60-е годы прошлого века.

Чтобы дать мне передышку, как-то отвлечь от всего этого, главный ветеринарный врач района в 1962 году направил меня на трёхмесячные курсы усовершенствования ветеринарных врачей в Ленинградский ветинститут. Увы, того, чего ожидал от этой учёбы, я не получил! Доклад о собственном опыте применения прозерина на колхозных фермах, с которым я выступил на научной конференции, вступал в резкое противоречие с классификацией бесплодия животных, автором которой был заведующий кафедрой, заслуженный деятель науки РСФСР. Как результат – этот корифей в очередной раз не пропустил мой опус в печать. Зато я обрёл новых наставников: ими стали выпускник Саратовского ветеринарного института 1922 года, доктор ветеринарных наук, профессор, полковник Александр Веллер, его ученик, окончивший тот же самый вуз тридцать лет спустя, доцент Борис Башкиров и другие сотрудники кафедры оперативной хирургии. Они научили меня делать животным новокаиновые блокады, руменотомию (операцию на желудке) и кесарево сечение. Новокаиновые блокады и полостные операции на колхозных фермах стал делать с 1963 года.

«Первой ласточкой» моей практики в области полостной хирургии в условиях фермы стала корова, которую именно так и звали – Ласточка. Помню, она поразила меня своей худобой. Когда стал собирать у доярки «анамнез», за коллегу заступились другие женщины, пояснили: животное «жрёт за двоих», а молока даёт полтора литра. Традиционно в таких случаях скотину отправляют на бойню. Но я решил поступить иначе: назначил на следующий день операцию с обязательным присутствием доярок. Оперировал в деревянном станке для искусственного осеменения под проводниковой новокаиновой блокадой. После вскрытия желудка извлёк из камеры камушки, ключ, стальную проволоку, внедрившуюся в ткани, а заодно подтвердил трёхмесячную стельность.