Текст книги "Юлий Цезарь"

9. Осажденные осаждающие

Алезия расположилась на вершине высокого холма. С двух сторон подступы к ней защищались естественными преградами – реками. С двух других город окружали холмы. Лишь напротив ворот, приблизительно на три мили в длину, тянулась равнина.

Цезарь сразу понял, что взять штурмом очередной оплот галлов не удастся.

Существовало еще одно препятствие на пути к Алезии, и весьма внушительное. Под городской стеной расположилось войско Верцингеторига – восемьдесят тысяч пехоты и пятнадцать тысяч конницы. К этому следует добавить защитников Алезии и все население, которое дружно вышло на стены и вовсе не собиралось сдаваться тридцати тысячам легионеров Цезаря.

В первую ночь никто не спал, но и не воевал. Враждебные армии занялись строительством. Галлы для защиты своего лагеря выкопали ров, насыпали вал и на нем поставили ограду в шесть футов[7]7
  Фут – 29,62 см.


[Закрыть] высотой.

Гораздо более трудоемкую работу проделали римляне. Они работали днями и ночами, не покладая рук, не зная усталости и отдыха. Линия укреплений вокруг Алезии растянулась на одиннадцать миль. Через определенный промежуток возвели двадцать три башни. Днем в них стояли сторожевые посты для предупреждения внезапных вылазок, а ночью в карауле находились сильные отряды.

Грандиозное строительство римлян вызывало нарастающую тревогу Верцингеторига и, что еще хуже, угнетающе действовало на войско галлов. А поскольку работы по строительству вала и рва (гораздо более скромных, чем римские) завершились, и галлы томились в бездействии, то вождь решил дать сражение.

Галльская конница вылетела через проходы в своем лагере и напала на римских всадников. На первых порах галлам удалось потеснить врагов, но посланные Цезарем германцы исправили положение. А рядом с местом ожесточенного боя всадников выстраивались легионы.

И галлы дрогнули. Их конница оставила всякую надежду на победу и полетела обратно в лагерь, еще скорее, чем покинула его накануне битвы. Быстрота и многочисленность галлов, столь необходимые в сражении, на этот раз явились для них бедой. Столпившиеся в узких проходах, они вновь стали добычей германцев.

Не в силах преодолеть ограду, всадники в панике метались перед собственными укреплениями. Некоторые бросали коней и пытались пешими перебраться через ров и частокол. Подошедшие легионы, даже не вступившие в битву, еще более усилили смятение в стане галлов.

Паника перекинулась в лагерь Верцингеторига. Его воины бросились искать спасение внутри стен Алезии. В городских воротах возникла страшная давка. Верцингеторигу с большим трудом удалось закрыть ворота Алезии и вернуть галлов к лагерным укреплениям.

Звук римской трубы, призвавшей прекратить бой, галлы восприняли как самую сладкую музыку.

Наученные горьким опытом Герговии, легионеры послушно вложили мечи в ножны и направились в сторону собственного лагеря. Лишь отдельные отряды германцев продолжали кружиться, словно вороны, подле галльского лагеря. Одни пытались переловить брошенных лошадей; другие гонялись за врагами, не успевшими скрыться за частоколом; третьи срывали ценные вещи с трупов, устилавших подступы к лагерю.

Иногда германцы сами становились жертвами: в них летели стрелы из-за частокола, им оказывали сопротивление галлы, увидевшие, наконец, что число их обидчиков ничтожно.

Цезаря судьба мятежных союзников совершенно не интересовала. Главное, победа одержана, и одержана малой кровью – римской кровью. Цезарь ценил жизнь каждого легионера – до тех, кто не говорил на латыни, ему не было дела.

Верцингеториг убедился в полной бесполезности своей конницы, тем более, корма для лошадей не было, и они слабели с каждым днем. В одну из ближайших ночей галльские всадники приблизились к римскому недостроенному участку укреплений, с легкостью прорвались через него и вышли на просторы Галлии. После этого конница Верцингеторига рассыпалась по своим общинам. Таким образом, вся Галлия получила известие, что ее вождю и лучшему войску угрожает смертельная опасность.

Успешный маневр галльской конницы объяснялся просто. Цезарь приказал своим легионам не препятствовать бегству галлов. Римская разведка донесла, что главный враг стоит на валу и наблюдает за исчезающими в ночной тьме всадниками. Еще ранее от пленных галлов и перебежчиков Цезарь узнал, что Верцингеториг принял решение защищать Алезию до конца. Мгновенно проконсул расставил приоритеты: возможность расправиться с вождем галлов оказалась важнее многих тысяч его всадников. Но, едва последние всадники покинули любезно предоставленный проход, кольцо легионов сомкнулось намертво вокруг восьмидесятитысячного войска галлов.

Между тем Цезарь продолжил строительство укреплений вокруг Алезии. Перед выросшей стеной римляне выкопали ров шириной в двадцать футов с отвесными стенками. Через четыреста футов прокопали еще два рва. Средний из них заполнили водой, подведенной из ближайшей реки.

Сооружения получились весьма внушительные, но защитников явно не хватало. Малочисленность войска вынудила Цезаря прибегнуть к сложной системе ловушек и прочих хитростей на пути штурмующих. В местах соединения бруствера с валом устроили большие рогатки, затруднявшие врагам восхождение на стены. Перед укреплениями выкопали небольшие рвы. В них установили срубленные стволы деревьев с заостренными и очень прочными сучьями. Снизу стволы скреплялись так, что их невозможно было ни вырвать, ни даже пошатнуть. Кто попадал в эти ямы, оказывался пронзенным остриями стволов и сучьев. Такие ловушки назывались могильными столбами.

В другого рода ямы закапывались заостренные и обожженные стволы толщиной в человеческое бедро. Ямы устраивали по пять рядов в трех футах друг от друга. Такие западни носили название лилий, ибо по форме напоминали этот цветок.

Ямы прикрывали хворостом и дерном для маскировки.

Вдобавок римляне вкапывали в землю колья в фут длиной с железными крючьями. Размещались они на небольшом расстоянии друг от друга в разных местах. Их называли стрекалами.

Галлы с ужасом взирали на окружившую их неприступную стену. Большинство их впало в апатию, и Верцингеторигу не удалось даже организовать приличную вылазку. Держать войско под стенами Алезии становилось не только бесполезно, но и опасно. Верцингеториг разрушил лагерь и вошел в город.

Далее Цезарь принялся строить точно такую же полосу укреплений, но только обращенную в противоположную сторону. Ее общая длина составила четырнадцать миль. Таким образом, Цезарь одновременно осаждал Алезию и приготовился к отражению войск галлов, которые должны прийти на выручку Верцингеторигу. Римские легионы оказались заключенными в двойном кольце укреплений.

Все время, пока шло строительство оборонительных сооружений, часть римлян добывало продовольствие. В окрестных галльских селениях собрали все зерно и скот, заготавливали корм для лошадей, занимались даже охотой и рыбной ловлей.

Верцингеторигу же римляне не оставили ни малейшей возможности пополнить запасы продовольствия. Единственное, что оставалось галлам – экономить. Однако неумолимо приближался день, когда экономить станет нечего. Все надежды галлы возлагали на помощь, которую должна собрать со всей Галлии прорвавшаяся конница. Но как ее дождаться, когда все хлебные хранилища опустошены до последнего зернышка?

И тогда Верцингеториг собрал на совет самых влиятельных представителей галльских народов.

Из высказанных мнений преобладали два: либо сдаться Цезарю на более-менее приемлемых условиях, либо, пока есть силы, напасть на римлян всем вместе (а там уж как повезет). Третий путь, жестокий и бесчеловечный, предложил арверн Критогнат.

– Я ни слова не намерен говорить о предложении тех, которые называют именем капитуляции позорнейшее рабство, – начал речь суровый арверн, – их надо исключить из числа граждан и не допускать на собрания. Я желаю иметь дело только с теми, которые высказываются за вылазку: в их предложении все вы единогласно признаете следы старой галльской храбрости. Но не храбрость это, а слабохарактерность – не суметь короткое время вынести продовольственную нужду. Людей, добровольно идущих на смерть, легче найти, чем таких, которые терпеливо выносят лишения. Я одобрил бы это предложение, если бы видел, что в жертву приносится только наша жизнь. Но при нашем решении мы должны подумать о судьбе всей Галлии. Когда нас восемьдесят тысяч человек будет сразу в одном месте убито, откуда, по вашему мнению, будет мужество у наших родных и близких, если они вынуждены будут принять решительный бой, можно сказать, на наших трупах?

Каков же мой совет? Делать то, что делали наши предки в далеко не столь значительной войне с кимврами и тевтонами: загнанные в свои города и, страдая от такой же нужды в съестных припасах, они поддерживали жизнь свою трупами людей, признанных по своему возрасту негодными для войны, но не сдались врагам. Если бы у нас не было такого примера, то я признал бы делом чести создать его во имя свободы и завещать потомкам. Действительно, разве та война была в чем-нибудь похожа на эту? Опустошив Галлию и причинив ей большие бедствия, кимвры, в конце концов, ушли из нашей страны и устремились в другие земли: права, законы, поля, свободу – все это они нам оставили. А римляне? К чему стремятся и чего хотят эти подстрекаемые завистью люди, как не того, чтобы завладеть полями и всей территорией и навеки поработить всякий славный и воинственный народ, о котором только они услышат?

Галльские старейшины не решились воспользоваться чудовищным советом Критогната, но поступили ненамного гуманнее. Воины Верцингеторига безжалостно выбросили за городские ворота всех жителей Алезии, которые по нездоровью или по годам не могли держать в руках оружие. Ни просьбы, ни мольбы женщин, стариков, детей не смягчили сердца соплеменников.

В отчаянии жители Алезии бросились к римским укреплениям, чтобы предложить себя в качестве рабов и наложниц в обмен на кусок хлеба. Но в данный момент легионерам Цезаря не нужны были лишние рты, ни в каком качестве.

Люди метались между стенами родного города и укреплениями Цезаря. Многие проваливались в римские скрытые ямы и гибли на острых копьях. Одни попадали туда случайно, другие сознательно, чтобы покончить с ненужной жизнью и тем самым избежать ужасов голодной смерти.

Цезарь, видя, как одна за другой обнаруживаются и разрушаются его западни, приказал отгонять жителей Алезии лучникам и пращникам. Смертоносный град навеки успокоил самых отчаянных; остальные сбились в кучу под стенами Алезии и один за другим безропотно принимали голодную смерть.

Два дня лежали и умирали жители Алезии у ворот родного города. На третий день они услышали радостные крики в лагере Верцингеторига. Некоторые попытались встать, чтобы выяснить их причину, но сил хватило лишь на то, чтобы приподнять голову.

Неожиданно отворились ворота, и томившимся в ожидании смерти позволили вернуться в родной город. Десятка два людей (нет, обтянутых кожей скелетов), кто перекатываясь с бока на бок, кто ползком, двинулись в сторону своих очагов.

На них никто не обращал внимания. Воины Верцингеторига ликовали. С городских стен они видели, как все холмы вокруг римских укреплений и ближайшая равнина занимались несметным войском соотечественников. Двести пятьдесят тысяч пеших воинов и восемь тысяч всадников пришли на помощь осажденной Алезии.

Радости галлов Верцингеторига не было предела. Они по-разному выражали свои чувства: обнимались и награждали друг друга ударами щитов или кулаков, смеялись и плакали, выкрикивали угрозы римлянам и слова благодарности соотечественникам по ту сторону вражеских укреплений.

Лишь стража городских ворот работала, не покладая рук. Воины очищали дорогу перед воротами от сотен трупов. Иссохшие тела стаскивались в одну кучу. Затем ее обложили хворостом и подожгли.

Налетевший порыв ветра понес дым с запахом горелой разлагающейся плоти в сторону Алезии. Ликовавшие на стенах воины зашлись в удушливом кашле. Многие вытирали слезившиеся от дыма глаза.

10. Курион в лагере Цезаря

– Гай Юлий, – среди ночи влетел в палатку Цезаря центурион Ацилий, – поймали лазутчика. Он назвался Гаем Курионом и требует встречи с тобой.

– Почему ты принял его за лазутчика?

– Римлянину невозможно проникнуть сквозь целые тучи галлов.

– Человеку, пожалуй, невозможно, но Гаю Куриону вполне по силам. Веди ко мне своего лазутчика, – приказал Цезарь.

Вошедший действительно оказался скандально известным народным трибуном. Впрочем, узнать его было делом непростым: пышные черные волосы, сводившие с ума первых римских красавиц, оказались испачканными запекшейся кровью и песком; левый глаз превратился в синее пятно и смотрел сквозь узкую щелку; разбитая губа опухла и кровоточила. Правой рукой знаменитый римский щеголь держался за грудь. Два здоровенных стражника ухватили его повыше локтей и едва не волоком тащили к проконсулу.

– Спасибо, Цезарь, за теплую встречу, – попытался улыбнуться разбитыми губами Курион, – даже, я бы сказал, горячую встречу.

– Кто тебя так отделал? Галлы? – полюбопытствовал проконсул.

– Если б галлы – не было так обидно, – Курион бросил полный ненависти взгляд в сторону легионеров и центуриона. – Подлецы, сломали мне ребра.

– Почтенный трибун, ты сам видишь: в каком положении находятся мои легионы. Уж прости, не каждый воин способен узнать ночью блистательного Гая Куриона, тем более, если раньше и в глаза его не видел, – Цезарь приказал легионерам, продолжавшим удерживать ночного гостя. – Да отпустите же вы, наконец, народного трибуна!

Объяснения Цезаря, похоже, Куриона не устроили, и он немедленно воспользовался обретенной свободой. Пленник молниеносно нанес удар в пах центуриону Ацилию. Тот согнулся от боли и получил новый удар в лицо. Курион вознамерился продолжить экзекуцию, но Цезарь перехватил его руку.

– Довольно. Судя по тому, как ты расправляешься с моим центурионом, ребра должны быть целы. Однако, на всякий случай, не стоит совершать резких движений, – посоветовал проконсул.

Курион попытался освободить руку, которую продолжал удерживать железной хваткой Цезарь. Впрочем, попытка была слабой.

– Все, трибун, успокойся, или я разрешу центуриону нанести два ответных удара. А рука Ацилия тяжела.

– Давай, Цезарь, если считаешь, что меня недостаточно избили, – лицо Куриона исказила гримаса обиды.

– Легионеры исполняли свой долг. И очень неплохо, если такая хитрая лиса, как Гай Курион, не смогла проскользнуть через мои укрепления. Радуйся, что не нашел конец на столбах лилий.

По знаку Цезаря центурион и легионеры покинули палатку.

– Надеюсь, Гай Юлий за эти неудобства поможет рассчитаться с долгами бедному трибуну. Иначе кредиторы разорвут меня на части, – Курион решил, что лучше попытаться вытянуть у Цезаря побольше денег, чем бить его легионеров.

– Посмотрим, с чем ты пришел, – проконсул Галлии не спешил удовлетворять не знающие границ запросы Куриона.

– Только послание от Сервилии и ее дочери стоит моих долгов Помпею, – начал набивать себе цену Курион. – Дочь Сервилии – лакомый кусочек, но неприступна как Капитолий. Я даже не пытался добиться от нее взаимности.

– Давай письма, развратник.

Курион вытащил из разных мест одежды около десятка тонких свитков и бесцеремонно улегся на ложе Цезаря.

– Гай Юлий, у меня большая просьба, – произнес он, засыпая, – не беспокой меня до утра. А еще лучше: дай возможность проснуться самому. Ужасно не люблю, когда прерывают сон.

Последнее, что увидел Курион, прежде чем погрузился в приятное забытье, – Цезарь отдал предпочтение свитку, перевязанному кокетливой розовой ленточкой.

С первыми лучами солнца Цезарь находился среди своих легионеров. Пешком или на коне, он появлялся то на внешней линии укреплений, то на внутренней. Проконсул лично расставлял легионеров на самых опасных местах. Несмотря на то, что воинов не хватало, он позаботился, чтобы каждый участок обороны имел резерв.

Цезарь был везде и всюду. И везде успевал ободрить своих легионеров так, что те готовы были сражаться за двоих, за троих. Готовы были умереть за Цезаря, как раньше умирали за Отечество, за Рим.

Положение было критическим, и Цезарь изо всех сил старался не совершить ошибку. Это стоило огромного напряжения физических и моральных сил, и проконсул не мог себе позволить расслабиться даже на мгновение.

В минуты смертельной опасности обычный человек помимо своей воли делает шаг навстречу гибели. Это практически невозможно объяснить – вероятно, судьба наказывает человека за то, что он допустил подобную ситуацию.

С Цезарем такие закономерности не проходили. Опасность никогда не вынуждала его опустить руки, положиться на судьбу и случай. Наоборот, опасность мобилизовала ум, волю покорителя Галлии, и самые безрассудные его поступки неожиданно давали положительный результат. Более того, своей фатальной верой в победу, своим неукротимым духом Цезарь заряжал сердца легионеров, и любое чудо оказывалось подвластным римлянам. Эта монолитная машина – Цезарь и его легионеры – побеждала все: и судьбу и случай в том числе.

Цезарь осматривал с бруствера равнину, где скопление галлов было наибольшим. В это время к нему приблизился Гай Курион.

Выглядел трибун гораздо лучше, чем прошедшей ночью. Вокруг левого глаза пестрела синева, переливаясь всеми цветами радуги, однако сам глаз открывался почти полностью. Также как и его собрат, глаз озорно поблескивал, как будто принадлежал семнадцатилетнему мальчишке. Правая рука Куриона больше не держалась за побитые ребра. Бодрый и отдохнувший, он ловко взобрался на бруствер и встал подле Цезаря.

– Цезарь! – изумленно воскликнул Курион. – Кто кого осаждает? В последнем письме ты сообщал, что Верцингеториг окружен…

– Все правильно. Арвернский волк в Алезии, и никуда ему не деться.

– А что значат сотни тысяч галлов, окружившие твои укрепления?

– Это последний вздох Галлии, – пояснил Цезарь.

– Посмотрим, каким будет выдох. Кажется, ты собрал вокруг себя всю Косматую Галлию.

– Тем лучше – не нужно гоняться за ними по лесам. Ты, Курион, расскажи: что нового в Риме? – проконсул перевел разговор на другую тему, не отрывая, однако, взгляда от копошащихся в долине галлов.

– Там все по-прежнему. Народ тебя любит. Еще бы! По всей Италии устраиваются гладиаторские игры, грандиозные угощения на тысячах столов, бесплатные раздачи хлеба, празднества в честь богов и побед Цезаря, оплаченные им самим. Галльская добыча сделала тебя, Гай Юлий, вождем толпы.

– Ты говоришь с такой иронией, как будто не одобряешь мою заботу о гражданах Рима.

– Любовь народа сравнима с любовью продажной женщины. Чем больше платишь, тем она ласковее и нежнее. Чтобы красавица не ушла к другому, ее нужно хорошо подкармливать. Сможешь ли ты, Цезарь, постоянно ублажать римских граждан? Насколько я вижу, Галлия разорена, вместо городов и деревень пепелища. Военной добычи надолго не хватит. Прекратятся устраиваемые тобой гладиаторские игры, бесплатные раздачи, и народ забудет о Цезаре, молчаливо позволит сенату сделать с тобой все, что угодно.

– Деньги существуют для того, чтобы их тратить, – Цезарь бросил взгляд на занимавших позиции легионеров. – И меня не пугают твои предсказания насчет высыхания галльского источника. В Галлии я приобрел кое-что дороже золота.

– Понимаю, – согласился Курион и вновь принялся за свое. – Однако меня берет ужас, когда вижу: сколько ты тратишь денег, чтобы приручить чернь. Сколько радостей я смог бы себе доставить, имея твои возможности…

– Что поделаешь, Курион, у нас разные цели в жизни. Мне тоже не нравится, как ты распоряжаешься деньгами, хотя бы потому, что мне приходится оплачивать твои долги, – заметил Цезарь. – Я плачу тебе за помощь в решении некоторых моих проблем, но мои расходы не должны волновать Гая Куриона.

– Справедливо, – согласился трибун. – Прости Гай Юлий…

– Есть что-нибудь новое в сенате на мой счет? – вдруг спросил Цезарь.

– С этой стороны можешь быть спокойным до тех пор, пока сидишь между двумя стенами, окруженный со всех сторон галлами. Поверь, никто не решится сменить Юлия Цезаря в качестве проконсула Галлии в данный момент, – рассмеялся Курион. – Отцы народа терпеливо ждут: сломят галлы Цезарю голову, или Цезарь их разобьет. И, тем не менее, полагаю, большинство сенаторов с удовольствием бросило бы горсть благовоний на твой погребальный костер.

В это время галльская конница начала приближаться к римским укреплениям с недвусмысленными намерениями.

– Не знаю, как тебя, а меня Рим с его народом и сенатом волнуют все меньше и меньше, – признался Курион.

– Гая Фабия ко мне! – приказал Цезарь.

Спустя нескольких мгновений легат стоял рядом с беспокойным трибуном.

– Возьми нашу конницу и попытайся отогнать галлов от полосы могильных столбов и лилий. Не хотелось бы раньше времени обнаруживать наши западни.

Всадники Фабия вылетели в проход и напали на галлов.

Отбросить галлов от укреплений оказалось делом весьма непростым. Не надеясь на свою конницу, враги расположили в ее рядах множество пеших воинов. Это новшество позволило не только выдержать первый удар римлян, но и нанести им значительный урон. Лучники успели выпустить по нескольку стрел еще до столкновения обеих конных лав. Галлы, жертвуя своими жизнями, бросались прямо под лошадей, вспарывали им животы, подрубали ноги.

Сражение шло на виду у галльского лагеря. Незамеченным не оставался ничей подвиг, а любая удача отмечалась громкими криками соплеменников. Это придало сражающимся еще больше храбрости. Казалось, страх смерти – важнейший из человеческих инстинктов – совершенно покинул галлов.

Битва конницы обещала быть долгой, упорной и кровопролитной.

– Цезарь, дай коня! – взмолился Курион.

– Слона сейчас тебе дам, – проворчал проконсул. – Стой, где стоишь! Без тебя разберутся.

– Цезарь! – не унимался Курион. – Обрати внимание на противоположную сторону. Верцингеториг скоро будет в твоем лагере, и идет он отнюдь не с намерением сдаться.

Проконсул нехотя повернулся в сторону внутренних укреплений.

Осажденные Алезии подошли ко рвам и принялись заваливать их фашинником. Они одолели первый ров и вышли ко второму. И здесь закипела битва.

Курион явно сгущал краски – положение на внутренних укреплениях было не настолько серьезно. Легионеры успешно отбивали атаки голодных, изможденных длительной осадой воинов Верцингеторига.

Цезарь сосредоточил все внимание на битве конницы.

Галлам удалось серьезно потеснить римлян. Нужно было незамедлительно спасать положение.

– Германцев в атаку! – принял решение проконсул.

Некоторое время Цезарь удовлетворенно наблюдал за действиями союзников. Вот они плотной массой вылетели в проход. Римские всадники благополучно расступились, чтобы открыть дорогу хищнику, спешившему на запах крови. Центр галлов оказался мгновенно изрубленным. С флангов атаку озверевших союзников поддержали римляне…

Внезапно Цезаря посетила мысль, что явно чего-то не хватает. Ах, да! Он давно не слышал голоса народного трибуна, который неотлучно находился за спиной своего патрона, по крайней мере, до сих пор. Всегда словоохотливый Курион замолчал. Молчание было достаточно долгим, и оттого показалось Цезарю подозрительным.

Проконсул обернулся.

Самые худшие подозрения подтвердились: беспокойный трибун с обнаженным мечом приближался к внутренней линии укреплений, к тому месту, где кипел бой с пытавшимися прорваться в лагерь галлами Верцингеторига.

– Курион, стой! Назад!

Упорного искателя приключений не смог остановить даже грозный приказ Цезаря.

– Курион, вернись назад!

Трибун бегом летел навстречу опасности.

– Остановись, Курион, или будешь сам разбираться с долгами! – произнес Цезарь самую страшную угрозу.

Народный трибун остановился, казалось, помимо своей воли. Затем он приложил руки к ушам, развел их в стороны и крикнул: – Я не слышу тебя, Цезарь!

В следующий миг он исчез среди сражающихся. Цезарю ничего не оставалось, как вновь обратить взор на битву всадников.

Благодаря германцам победа распростерла свои крылья и летела к Цезарю. Галлов отбросили от укреплений и обратили в беспорядочное бегство. Хуже всех пришлось пешим воинам, которые доставили римлянам немало хлопот в начале битвы. Угнаться за собственными всадниками они не могли, а потому галльских стрелков и легковооруженных воинов окружили и безжалостно перебили.

Воины Верцингеторига, как только узнали о поражении собратьев по ту сторону римских укреплений, также отступили к Алезии.

Курион, словно призрак, снова возник подле Цезаря.

– Гай Юлий, это не воины – они еле передвигали ноги. Право же, неудобно было убивать несчастных галлов.

– Твое счастье, что вернулся живым, – проронил Цезарь. – Если б тебя убили, я не удостоил бы твой труп погребенья. Будь осторожен в следующий раз, если не желаешь стать кормом для стервятников или волков.

– Думаю, моему трупу будет безразлично: быть сожженным на костре или скормленным птицам, – не испугался угрозы Курион. – И вообще, проконсул, ты напрасно беспокоишься – со мной удача Гая Куриона.

– Удача может отвернуться, если ей злоупотреблять. Не искушай слишком часто Фортуну, Курион.