Текст книги "Сказания новой Руси. Рассказы, сказки, памфлеты, эссе"

Бесшабашный карьерист

Тихон Сокольников – номенклатура. Не та, что в прежние времена, а все же… Его судьба всецело в руках чиновного люда, а этот «люд», если что не по нему, может «задвинуть» туда, где Макар телят не пас. Однако ж, если угодишь и хорошо подфартишь, то и двинет вверх, либо устроит на «хлебное» местечко, а это куда предпочтительнее. Пока что Тихону везет. Везет в том смысле, что обходится без проколов, поэтому его, зарекомендовавшего себя на одном месте, передвигают на другое. При этом называют новатором, говорят, что Сокольников везде бывает на своем месте, чувствует себя, как щука в речке, где пескарей видимо-невидимо.

Сейчас Тихон – директор муниципальной гостиницы. А два года назад управлял ЖЭУ, еще раньше – сапожной мастерской, работавшей исключительно на богадельни, то есть на дома престарелых, где и поднаторел по части оказания сервисных услуг населению.

…Утро. Тихон сидит в своем кабинете и скучающе глядит в окно, где по главному проспекту веселый и суетливый народ шастает: туда-сюда, туда-сюда. Народ свободен, потому и неугомонен. А он? Как каторжный. Не уйдешь никуда. Его подопечные нуждаются в неусыпном надзоре.

Тихон фыркает и зло сплевывает себе под ноги.

– Сволочи!

Крепенько так он часто выражается. По адресу? Не трудно догадаться. При Горбачеве, в самый закат перестройки (тогда он управлял банно-прачечным комбинатом) не раз вызывали в райком партии, укоряли: нельзя, мол, по адресу банщиц соленые словечки отпускать, они, мол, как бы тоже люди. Тихон, конечно, кивал, соглашаясь со всем, но, вернувшись в собственную «епархию», напрочь об укорах забывал. В райкоме его любили: за соглашательство…

Задребезжал на столе телефон. Потянувшись, Тихон лениво поднял трубку, приложил к уху и, нехотя, буркнул:

– У телефона! – узнав, кто звонит, преобразился. Сокольников даже угодливо оторвал от кресла свою разжиревшую задницу. – Очень-очень приятно… Ну, как же!.. Ну, что вы!.. Да ваш голосочек и сквозь сон расслышу… Да… Какие могут быть шутки!.. Он?.. Как его самочувствие?.. А жена?.. А дети?.. Всем кланяюсь… Как это?.. Даже так?.. По вопросу?.. По-нят-но, – тревожно произнес по слогам Тихон. – На месте, так на месте… Привыкший… Может, все-таки, Дашенька, скажете?.. Хорошо-хорошо… Буду… Минута в минуту…

И вот Сокольников в приемной. Двадцать минут сидит. Сидит, ёрзает тревожно на стуле, бросает взгляды на ту самую Дашеньку, что звонила час назад. Дашенька будто забыла про его существование: либо роется в кипах бумаг, либо звонит кому-то. Тихону бы спросить, когда дойдет очередь и до него, а не решается. Сам себя мысленно останавливает: «Не лезь по перед батьки в пекло». Вот и сидит, не лезет. Знает: кошка скребет на свой хребет. В томлении минуло еще двадцать минут, и лишь после этого перед ним раскрылись двери начальственного кабинета. Согнув спину, Тихон вошел. А иначе нельзя: гордая осанка здесь не поощряется.

– Доброго здоровьица, Михаил Аркадьевич, – по-старинному поприветствовал Тихон хозяина.

Ответного приветствия не последовало. Для Сокольникова не в диковинку: для того и начальство, чтобы перед ним гордость свою демонстрировать.

Стоит: ждет приглашения присесть.

– Какого черта стоишь тут столбом? – спросил хозяин.

– Жду… Не смею, Михаил Аркадьевич…

– Еще чего?.. Давай без этих… без церемоний, – рука власти простерлась в сторону одного из стульев.

– Ага… Понял…

Тихон просеменил; осмотревшись, присел на краешек стула. И стал по-пёсьи смотреть на хозяина, ожидая последующего. И дождался.

– Народ требует, – произнес мэр города и замолчал. Тихон хотел спросить, чего такого опять требует народ, но не стал. Начальство любит терпеливых. Начальство само знает, когда сказать и что сказать. – Посоветовались и решили пойти навстречу народу… В порядке эксперимента… открыть первый в городе публичный дом, – Тихон сначала опешил, а потом угодливо закивал: понимаю, мол, и принимаю новые веяния. А градоначальник продолжил развивать идею. – Есть у нас подходящее помещение… И место бойкое. Почти в центре. Посоветовались и решили, Сокольников, поручить тебе возглавить это новое дело. Думаем, что справишься. Ну, так как? Принимаешь предложение?

Тихон зазаикался.

– Так это… Михаил Аркадьевич, благодарствую, почту за честь, однако… Приложу усилия, использую весь свой опыт руководящей деятельности, но…

– Что такое, Сокольников? Уж не собираешься ли отказаться?

– Не совсем… То есть… Возникнут проблемы…

Мэр, подмигнув Тихону, ухмыльнулся.

– Проблема одна: вольничать начнешь с рабочими лошадками. Ничего. Мы станем смотреть и если что, остановим, охальник этакий.

– Тут другое, Михаил Аркадьевич…

– Оклад? Хороший положим… Плюс процент с чистой прибыли.

– Все не заработаешь, – скромно опустив глаза, сказал Тихон. – Боюсь, что предприятие будет терпеть убытки.

– А ты на что? А экономическая служба?

– Опыт подсказывает, что не все в моей воле будет.

– Это еще почему?

– Самые престижные рабочие места будут простаивать.

– Почему? Наоборот, мы думаем, что спрос будет большой.

– Так-то оно так, однако ж…

Мэр грозно сдвинул брови к переносице.

– Не юли! Говори, в чем дело?

– Так ведь как будет?.. Яснее ясного! У губернатора – бронь, у – мэрии, само собой, бронь, у профсоюзов, ФСБ, милиции, налоговой службы и представительства Президента – тоже самое. Народ все сильно занятой, ему не до моего публичного дома будет. Простой, короче, сплошные убытки.

Несмотря на возражение, Тихон Сокольников принял-таки лестное предложение и вот уже полгода успешно руководит новым муниципальным унитарным заведением. Так ли уж успешно? Мэр считает, что да. А Тихон – нет. Такой уж у него неугомонный характер. Ему хочется большего, сверх прибылей. И затеял Тихон реконструкцию: побелил-покрасил заново номера, сменил шторы на окнах, постельное белье – тоже, покрывала заказал заграничные, с балующимися голенькими амурчиками; по-новому переставил мебель. И ради чего? А ради того, чтобы производительность труда выросла, окупаемость койко-места поднялась. Новизна Тихону по нраву. Но не Аксинье, уборщице. Аксинья ходит с пылесосом и гундит себе под нос:

– Тоже мне… – она презрительно и по слогам цедит. – Ре-кон-струк-ция… Не знамо чем народ занимается. А того не понимает, что все впустую. Бабка моя, вспоминая про старый, царский режим, говорила, что порядку было больше… Почему?.. Козе понятно: тогда, если хозяин хотел добиться большей пользы, не кровати или тумбочки переставлял с места на место, а проституток менял на новых.

Тихон Сокольников слышит ворчание Аксиньи, но пропускает мимо ушей. Ну что, полагает он, понимает в новых веяниях поломойка. Ну, куда с ее-то куриными мозгами?!

Из грязи да в князи

Глядит Тимоня из бойниц личного замка на просторы, что в окрест, и сильно грустит. Нет у него, говоря по чести, повода для чувства оного. Еще двадцать годков не минуло с той поры, когда Тимоня либо (в короткие промежутки) бомжевал, либо (длительно) сидел на нарах, как король на именинах. И то общество называло его не иначе, как отребьем, омерзительно пахучей отрыжкой царизма.

А вот ныне… О, го-го! Не человек, а человечище, хозяин жизни, некоронованный король России, деньгу гребет лопатой, жен меняет, будто сезонные перчатки, не минуло и месяца, как удовлетворил очередную прихоть: обзавелся шикарным кабриолетом, можно сказать, эксклюзивом. Для вождения игрушки нанял совсем не игрушечного водителя. Для него сделал заказ на пошив спецодежды. Чтобы с золотыми вензелями на отворотах пиджака, с серебряным шитьем по воротнику и по обшлагам, с высокой тульей шляпой, с перчатками из змеиной кожи. Чтобы, как он пояснил мастерам, не стыдно было появиться в обществе «графьёв» или иных всех прочих «тузов».

Словом, Тимоня из грязи да прямо угодил в князи. Кажется, живи себе в удовольствие да радуйся. Но нет! Нутром чует, что для полного счастья ему не хватает какой-то безделицы. Вот и пытается «надыбать» ее, безделицу ту самую, значит.

Тимоня отчаянно чешет не по летам голую макушку и зло фыркает, вспомнив. Он вслух ворчит:

– Во, суки, а! Обманули! Кого обманули? Меня обманули! «Кинули» видавшего виды «кидалу»?!

Он имеет в виду рекламу, обещающую за две недели покончить с облысением: несколько манипуляций, мол, и на башке вновь густая шевелюра.

Он гладит лысину и обидчиво бросает:

– Хрен, а не шевелюра!.. И повелся… Развели как последнего лоха…

Специалисты объяснили неудачу так: кожный покров на голове, будто бы, какой-то неправильный. Тимоня глядится во всю стену зеркало справа.

– Покров как покров… Ишь, придумали… Думают, что я им ишшо раз на лоха поведусь… А ху-ху не хо-хо?

И тут в его голове начинает вертеться обрывок где-то и когда-то слышанного стишка.

– Мистер… Министр… Владелец заводов… Так-так-так… Газет, пароходов… А дальше?.. Пароходов… Да… На палубе играет в мяч… Надыбал-таки!.. Нужен пароход, с палубой, чтобы можно было баловаться с мячом, – тут же поправляется. – Не пароход надобен, а королевская яхта.

Тимоня достает из кармана мобильник, отделанный множеством мелких бриллиантов. Звонит по адресам. И натыкается на крутую фирму, торгующую благородными плавсредствами. Там – большой выбор.

Вызвал кабриолет. Чтобы внушить продавцу, что дело имеет не с абы каким клиентом. Яхту выбрал после долгих ползаний. Но ему показалась слишком скромна. Высказал пожелание: чтобы в отделке побольше ореха и золочения.

– Сделаем, – откликается продавец, – только, – и начинает мяться и чесать затылок, – цена возрастет до неприличия.

Тимоня по-приятельски хлопает продавца по плечу и хихикает.

– Не на хлебе, слава Богу, одном сижу… Кое-что имею… Зачем мелочиться? Однова живу.

Прошел месяц. Тимоне сообщили, что работы по яхте закончены, что даже проведены все необходимые ходовые испытания, и он хоть сейчас может пуститься в плавание по морям-океанам.

Тимоня поехал на осмотр исполненного заказа. Заплатил кучу «бабок». Нанял команду. В капитаны рекомендовали старого и опытного «морского волка».

Наконец-таки Тимоня, ступив на палубу собственной «посудины», узрев ее сказочное благолепие, воспрянул духом и телом.

– Может, хозяин, пройдемся до того берега и обратно, а? – спросил капитан.

– Почему «пройдемся»? Ходят лохи, а я езжу.

– Понял, хозяин… Значит… – он кивнул в сторону, где должен был находиться другой берег.

– Валяй, паря, да пошибче, – милостиво кивнув, сказал Тимоня и направился в сторону своей каюты.

Капитан командует:

– Отдать швартовые!

Тимоня, услышав, останавливается и возвращается назад. Он, грозно сдвинув реденькие белесые ресницы, рычит:

– Ты чё, в натуре, ополоумел? А?! Как это «отдать швартовые»? Кому отдать? Твои, что ли? Ишь, раскомандовался… Ты прежде купи… эти самые… швартовые-то, а после и отдавай. Ясно?

– Ясно, хозяин, – капитан согласно кивает и снова отдает команду. – Отдать концы!

Тимоня того пуще осерчал.

– Ты, ублюдок, не понял, да? Я что тебе сказал? Тут все мое, все, понял, недоносок! И никакие «концы» не сметь отдавать! Повторяю, недоумок: ты сначала купи, а потом и раздавай налево и направо. Благодетель нашелся…

Тимоня тут же скрылся в роскошной каюте, где ждали его богато накрытый стол и роскошные молодые тёлки, такие, у которых ноги растут от шеи.

А яхта сорвалась с места и полетела. Только ее и видели.

Ванькино хобби

История, о коей хочу сейчас поведать вам, ребятушки, случилась в достославные времена (как характеризуют летописцы, во времена великого застоя, когда народ безмолвствовал, потому что счастлив был). Ну, так вот…

Прибыл, стало быть, на нашу землю с важным визитом правитель очень плохой заморской державы. Почему «плохой», милостивые ребятушки? Потому что та самая держава все пыталась нас, дураков набитых, учить уму-разуму, а мы всячески отбрыкивались, говоря свысока: сами, мол, с усами.

Правителю заморскому захотелось накоротке пообщаться с простым человеком.

– Хочу, – говорит, – и точка!

Собрался наш Совет Старейшин (иногда еще, как гласят легенды, сей правящий орган заковыристо называли «ПОЛИТБЮРО») и стал судить-рядить: как быть? Отказать? Но неудобно как-то, потому как гость, хоть и вражина, явно чуждый элемент, но правила этикета, знаете ли, чего-то там предписывают.

– Пущай общается, коли нужда такая, коли так приспичило, – почти единодушно порешил Совет и поручил оное важное государственное помышление исполнить главной государственной страже, стоявшей всегда начеку, бдевшей о безопасности денно и нощно.

Главный стражник встретился с заморским гостем и сказал:

– Ладно уж… Общайся, так и быть, например, с «водилом»…

– А что есть «водьиллом»? – переспрашивает тот.

– Ну… это… – главный стражник показал руками, будто крутит баранку.

– Yes, yes! – отчаянно закивал гость. – Поньято… Это – car driver… Yes?

Главный стражник подтвердил:

– Yes! – это было одно из десяти слов его полного аглицкого словарного запаса.

– А он, «водьиллом», простой русский парень, да? – интересуется далее гость.

– Проще, сэр, некуда, – ответил наш и незаметно ухмыльнулся.

– Карращё! – на ломаном нашем согласился гость и по-приятельски хлопнул главного стражника по плечу, а тот сморщился от боли, так как давно уже страдал почечной недостаточностью. А после, видимо, для ясности, продублировал на своем. – Well!

Наши ведь не лыком шиты: все предусмотрели. Они подсунули заморскому лидеру, в самом деле, простого мужика, шоферюгу, из своего закрытого гаража. Однако снабдили даже оного инструкциями: о чем ему надлежит говорить, а про что лучше уж и не заикаться.

Мужик с перепугу заартачился. Но стражники, коих еще называли «чекистами», ну, то есть те самые, которые народ обычно чикали, быстрёхонько успокоили.

– Не тушуйся, – сказали они, – рядом всегда будет наш человек, толмач. В случае чего – даст знать.

Мужик спрашивает:

– А как?

– Например, дернет за фалду пиджака.

– Ну, и что?!

– Один раз дернет, то это будет означать, что тебя начинает заносить не в ту степь. Два раза и сильно дернет, то это будет означать, что уже тебя занесло и очень круто.

И вот заморский правитель изъявил горячее желание посмотреть вечернюю Москву. Ему подали машину, которую наш народ прозвал «членовозом». За баранкой – ясное дело, наш Ванька сидит. При параде. Деревенские, которые Ванюшку еще видели бегающим по задворкам голозадым, не признали бы. «Не иначе, как арабский шейх», – подумали бы деревенские.

Крутит, значит, Ванюшка наш баранку, а глаз опасливо косит на заморского правителя. Только выехали с Кутузовского проспекта на улицу Горького гость и спрашивает Ванюшку на нашем ломаном:

– Слышь, Ваньушечка, давно за рульем, а?

– Без малого тридцать, – отвечает наш мужик и смотрит в зеркало, чтобы убедиться по лицу толмача, что он никакой хренятины не отчебучил.

Толмач одобрительно кивнул.

– Ваньуша, – вновь обращается гость, – скажи, кто твои старьики, как говорьят русские, предьедки, или того кручше, шнурики?

– Простые работяги, – отвечает с гордостью наш Ванюшка и радостно на душе становится, а после еще и добавляет. – Батя всю жизнь «водилом»…

– Yes! Я знаю, кто есть «водильом»! Это… car driver… Thanks… Шофферьюга, yes?

Ванюшка кивнул, хотя ни хрена из абракадабры не понял. Он благоразумно промолчал, чтобы со своими вопросами не попасть впросак. А правитель дальше спрашивает:

– Ваньа, какой дохо… доходягу зарабатываешь?

«Вот оно чё, – опять же с трудом догадался Ванюха, – в мой худой карман, где ветер свищет, пытается заглянуть». Вслух самодовольно сказал:

– На жизнь хватает, – ответил так, как его инструктировали.

– Много, да? – уточняет гость.

– Много, очень много.

– Сколько-сколько?

– «Стольник».

– Что есть «столонник»?

– Сто рублей, – отвечает Ванюшка и тут чувствует, что толмач дернул за полу пиджака. Он хотел было уточнить, но гость опередил.

– За месьяц?

– Нет, что вы, – ответил Ванюшка, – в день.

– Well!

Воскликнул гость, и Ванюшке показалось, что его ответ понравился всем, поэтому захотелось еще прихвастнуть.

– Не считая премий, – добавил Ванюшка и с чувством собственного достоинства поглядел сначала на гостя, а после и на толмача.

А заморский правитель подступает к Ванюшке все с новыми и новыми вопросами.

– Где живьешь, Ваньа?

– В Москве, само собой…

– Вилла?

– Какая на хрен вилла? Квартира.

– Болшааая?

– Двадцать квадратных метров, – отвечает Ванюшка и чувствует, что его дергают опять за пиджак, поэтому на ходу поправляется. – Это не считая гостиной, двух спален, прихожей, кухни и джакузи.

Ванюшка не знает, что такое «джакузи», но где-то краем уха слышал. Сказал, чтобы прибавить веса своим словам

– O, yes! – воскликнул гость и снова спрашивает. – А какое у тебя, Ваньа, хобби?

– Хобби? – переспрашивает Ванюшка. Он не знает, как выглядит это самое «хобби», но, поразмыслив чуток, догадывается и отвечает. – Настоящее… ядреное.

– Какое-какое?

– Двадцать сантиметров, – отвечает Ванюшка и не понимает, почему тотчас же следуют два сильных рывка за полу пиджака. Мало, посчитал он, поэтому поспешил добавить. – Это – не считая залупы! – следуют не два, а три рывка за фалду, что означает, что совсем охренел он, что пора пришла завязывать со всем этим.

– Ваньа, что есть «залупы»? – спрашивает гость.

– Слушай, ну, что ты ко мне привязался?! – в сердцах кричит Ванюшка на гостя. – Не видишь разве, что машина неисправна? Едем в гараж, едем!

Он поворачивает назад, и машина мчится по темным и мрачным столичным улицам. А гость? Он так и не понял: а) что есть русская «залупа»; б) почему Ванюшка так неожиданно в сердцах закрутил баранку? Даже объяснение толмача не помогло. И закончилось у заморского правителя знакомство накоротке с нашим мужичком. Что сталось с Ванюшкой? Право слово, не знаю, ибо о том даже исторические хроники умалчивают.

Ахиллесова пята Моисея

Моисей – ортодоксальный еврей и ни у кого из окружения тут нет никаких сомнений: все религиозные праздники чтит и отмечает, носит большую широкополую черную шляпу и не снимает ее даже за трапезой, обожает мацу и хорошее вино, и, что для него крайне важно, на короткой ноге с раввином ближайшей к его дому синагоги, наконец, без ума от жены, которая платит ему той же монетой. Между ними – полное единодушие.

Вчера, к примеру, за ужином Моисей с присущей лишь ему хитринкой спрашивает Софочку:

– Угадай с трех раз: какой народ на земле самый гениальный?

Софочка – что? Промолчала. Потому что вопрос глупый – без слов понятно.

Короче, Моисей счастлив… Ну… почти счастлив. Потому что даже в его семейке есть слабое звено, одно больное место, так сказать, Ахиллесова пята – это мерзавец Аркашка, единственный его наследник и продолжатель рода. Столько сил ухайдакал на то, чтобы Аркашку воспитать в своем духе, чтобы сделать из него еще одного ортодоксального еврея. И результат? Вконец замучился с оболтусом-сыном. Когда Аркашке еще не исполнилось два года, купил скрипку: он и Софочка решили, что тот будет скрипачом. А Аркашка? Ни в какую, черт бы его побрал. Даже в руки скрипку не берет, а все бацает на ударнике. От рук отбился и не слушается. Явно теряет Моисей родимого сынульку.

Решил Моисей, как отрезал: надо, мол, предпринимать нечто радикальное. Софочка с вопросом:

– Что именно?

Моисей рассержено бросил:

– Сам не знаю! Схожу-ка я, пожалуй, к другу, посоветуюсь.

Пошел Моисей не к кому-нибудь, а к раввину. Раввин выслушал, поморщил лоб, раздумывая, поцокал языком, покачал головой и предложил:

– А, – раввин машет рукой, – приводи-ка, Моисей, своего незадачливого Аркашку в синагогу. Проведет здесь денька три и станет истинным представителем еврейского народа.

– Не пустомелишь, нет? – просто, по-дружески поинтересовался он.

– Гарантирую! – воскликнул раввин – Опробовал на других.

Моисей так и сделал.

Через три дня сын вернулся домой, увы, прежним: учиться хорошо не хочет, скрипачом или, на худой конец, финансистом отказывается быть, во дворе озорничает, как какой-нибудь русский пацан.

Моисей и Софочка тяжело повздыхали, даже чуть-чуть глаза слезинками оросили:

– Не помог раввин, – горько сказал Моисей, продолжая обильно лить слезы, – может, православный батюшка поможет?

Идет ортодокс-еврей, а никуда не денешься, в православную церковь. Делится бедой с батюшкой. Батюшка, выслушав, говорит:

– Э, нет проблем. Приводи своего Аркашку ко мне и оставь денька на три, потом твоего сыночка будет не узнать.

– Но… Раввин тоже… Это самое… Гарантировал…

– Э, голубчик, не путай божий дар с яичницей. У нас все по-другому.

Выбора у Моисея нет, поэтому соглашается и отводит Аркашку в православный храм.

В тот же день, буквально не прошло и часа вернулся Аркашка домой и Моисей не узнает своего паршивца: такой послушный стал, со всем соглашается, даже (о, чудо!) не против достать из кладовки скрипку и стать отменным скрипачом. Более того, во всем слушается бабушки. Отец изумлен. Ему не верится. Но факт налицо.

Отец подступил с расспросами.

– Послушай, сынок, синагога тебя не исправила, а что с тобой делали в православной церкви, если ты за короткое время стал примерным еврейским сыночком?

Аркашка – зарыдал и слезами стал умываться

– Я все-все понял…

– Что именно, Аркашенька, драгоценный мой?

– А то самое… Когда, отец, – Аркашка округлил в ужасе глаза, – я пришел в церковь, – с придыханием начал рассказывать он, – и увидел распятого на кресте еврея, то сразу понял: здесь парни крутые и не привыкли с нашим братом церемониться.