Текст книги "Сказания новой Руси. Рассказы, сказки, памфлеты, эссе"

Утешил

Похлёбкин с Похмелкиным – односельчане, к тому же дома рядом. Соседи, получается. С детства. Заскакивают на минутку друг к другу. Чаще Похмелкин, чем Похлёбкин. Потому что у того потребность возникает каждым субботним утром – традиция.

Вот и сегодня. Только-только Похлёбкин петух оторался, возвещая деревне о наступлении нового дня, как на пороге – он, Похмелкин, стало быть.

– Привет, соседушко! – излишне бодро выкрикнул Похмелкин. Не дождавшись чего-нибудь ответного, прошел вперед, к столу, сел и сложил руки на коленях. Жена Похлёбкина, баба неприветливая к таким гостям, покосилась, хмыкнув, отошла к печи, где неоправданно демонстративно загремела посудой.

В молчании прошло минут пять. Мужики сидели по разные стороны стола и смотрели друг на друга.

Паузу оборвал все-таки гость.

– Вчерась, слышь-ка, всенародный праздник труда был.

– Это, понимаете ли, не повод, – по-свойски проворчал хозяин, – по утрам шляться.

– Радуйся, слышь-ка, соседушко…

Похлёбкин проворчал.

– Радости, понимаете ли, полные штаны.

– Радуйся, слышь-ка, соседушко, – упрямо повторил Похмелкин и закончил присловьем. – Ранний гость, слышь-ка, – до обеда.

– Утешил, понимаете ли… Чего приперся в такую рань-то, а?

– Так… это… Сказал: праздник вчерась, слышь-ка, был.

– Набуздырялся, понимаете ли? – коротко хохотнув, несколько злорадно спросил Похлёбкин.

– И, слышь-ка, хорошо так… Теперь, – он постучал кулаком по башке, – трешшыт-гудыт. Будто тыща чертей шабаш устраивает… Может… Это… Слышь-ка, найдешь чего-нибудь, а?

Похлёбкин отрицательно мотнул головой.

– Э, милый: такое добро, понимаете ли, и у меня надолго не застаивается.

– Да?.. Беда, слышь-ка… Значит, не полечишь? По-суседски…

– Нет.

– Жаль… Ох-хо-хо… А головёнка-то трешшыт… Может, слышь-ка, плеснешь хоша бы капустного рассольчика? Хороший у тебя рассольчик… лечебный…

– Тыщу раз говорил: наваристая и густая, на мясном бульоне похлёбка – вернейшее, понимаете ли, средство борьбы с главным мужицким недугом. Выхлебаешь чашку – как рукой снимет. Может, налить?

Похмелкин резко отрицательно замотал головой.

– Не хочу! Не надо! Дай лучше рассольчика и поболе.

Похлёбкин принес полнёхонький литровый ковш и поставил перед гостем. Тот дрожащими руками схватил и одним махом выпил. Облизнувшись, крепко крякнув, встал.

– Хо-ро-шо!.. Я, слышь-ка, пойду, что ли… Баба, пожалуй, обыскалась.

– Иди с Богом. Но насчет похлёбки все-таки подумай, понимаете ли… Не в пример полезнее.

Чувак-эsэмэsник

12.56. Начало Его очередного утомительного дня.

Не успел как следует продрать шары и по-настоящему стряхнуть с себя сонливость, а рука долговязого и белобрысого любимца маменьки автоматом уже тянется в сторону прикроватной тумбочки, где лежит скучающий без работы навороченный смартфон, подарок на его недавние именины, подарок динозавров-предков.

Чувак-Димка набивает эсэмэску: «Привет. Как. Классно оторвались». Отправляет. Ждет. Получает ответную эсэмэску от своей чувихи-Ритуськи: «Круто». Он: «Повторим». Снова отправляет.

Это его решение или предложение? Скорее, второе. Почему нет вопросительного знака? Объясню: Димка слывет среди своих грамотеем и про существование восклицательных, вопросительных и прочих знаков знает, но, когда эсэмэсит, ленится и не выбирает, поэтому ограничивается лишь точками. Другие (та же Ритуська не заморачивается) не опускаются и до такой малости, как точки. Понимают друг друга и этого, считают, достаточно.

Через минуту приходит ответ: «Без проблем Где и когда». Димка отвечает: «Вечером проэсэмэсю». Ритуська присылает: «Заметано».

Всё также лёжа в кровати врастяжку и перебирая пальцами ног, сначала Димка долго эсэмэсит с дружком, потом доходит и, как он говорит, до мамуси. Набивает: «Мамусь. Не забудь про скорую сессию. Со мной все в порядке. По ночам оттягиваюсь по полной».

Отэсэмэсившись, Димка неохотно сползает с кровати, долго зевает, потягивается и упёрто смотрит на будильник. Чем сейчас забита его башка? Про занятия в универе, где он уже на четвертом курсе, вспомнил и куда проспал? Вот еще! Не болит голова у дятла: мамусик прилетит, порешает его проблемы с проректором и «уды», как минимум, в зачётке появятся. А больше ему без надобности. А диплом? Не красный, но будет… Какие проблемы?

14.28. Разгар Его столь напряженного дня.

Димка сидит в кафешке, что неподалёку от его «берлоги». С пристрастием, поэтому медленно, изучает меню. Потом подзывает официантку.

– Ты… это… ну… форель заливную, суп-харчо по-кавказски, отбивную из телятины, кувшин пива.

– Простите, – напоминает официантка, – котлету придется подождать… минут сорок.

– Без вопросов… Спешить мне некуда: вся жизнь – впереди.

Димка попытался шлепнуть официантку по аппетитной заднице, но та успевает увернуться.

Сидит, потягивая пивко, и эсэмэсит между блюдами.

21. 47. Закат Его трудного дня.

В руках – любимец-смартфон. Чувак набивает своей чувихе: «Приветик. Еду на своей тачке. Через пять минут буду». Получает ответное сообщение: «Куда едем». Димка эсэмэсит: «В ночнушку. У озера». Что в переводе означает: «В ночной клуб «У озера». Ритуська: «Не потрахаться ли перед тем как». Димка проэсэмэсил в ответ: «На обратном пути. Встанем на подзарядку». Ритуська тотчас же эсэмэсит: «А если до и после». Димка охлаждает разгорячившуюся чувиху: «Многого захотела. Мозоли набьем».

…Завтра будет другой день, ничем не отличающийся от сегодняшнего. Послезавтра – тоже… И вся последующая жизнь Димки-эсэмэсника и его чувихи-Ритуськи.

Свидание с прошлым

И вот, спустя годы, за которые много воды утекло, я заглянул в поселок городского типа… В тот самый, из которого некогда, сломя голову, утёк. Сбежал, потому что стал задыхаться от удушливой провинциальной атмосферы, задыхаться от дефицита интеллектуальной жизни, точнее – от ее полнейшего отсутствия. Тогда еще был молод и всерьез опасался, что, погрузившись в болото духовного опустошения, утону в нем с головой, стану, как всё, что окружает меня: нажираться по вечерам, как свинья, приползать домой чуть-чуть тепленьким, в порыве скуки драться с женой или перемывать косточки кому-либо из соседей.

…Электричка, заскрежетав, стала сбавлять скорость и остановилась. Вышел на перрон. Он, как и тогда, много лет назад, в колдобинах. Вошел в здание вокзала, построенного еще до февральской революции семнадцатого года и не видевшего с той поры капитального ремонта. Огляделся. Все, как прежде: обшарпанные, с надписями диванчики, слева полупустой киоск, торгующий печатной продукцией, а справа, как и тогда, буфет с черствыми пирожками и пивом недельной свежести; под ногами шуршат обертки от конфет, которыми усеян пол зала ожидания. Вышел на привокзальную площадь. Осмотревшись, убедился: и здесь все, как встарь. На грязных ступенях крыльца трое забулдыг роются в карманах, пробуя отыскать хоть какую-то мелочь на стакан бормотухи, которой в достатке в железнодорожном ресторане, занимающем по-прежнему правое крыло вокзала.

Содрогнувшись, подумал: «А ведь я мог быть одним из них».

Проехал «ПАЗик», оставляя за собой всё ту же серую пелену пыли, всё также страдая от ветхости, а потому и скрежеща, будто жалуясь и плача, всеми частями кузова.

Застывшая мертвечина – везде и во всем. Бури, пронесшиеся над Россией, не затронули пьяную провинцию. Поселенцы, похоже, свыклись, срослись с такой жизнью и о другой даже не думают: им больше по нраву такое скотское существование, в котором вся жизнь делится на отрезки – от одного стакана какой-нибудь гадости и до другого стакана или аптечного «фуфырика».

Ужас!..

Вздохнув, пошел от вокзала в сторону видневшихся брусчатых, почерневших от непогоды восьмиквартирных домов. В одном из них, на втором этаже проживал когда-то мой приятель. Живет ли ныне? Может, на кладбище обосновался? Сколько, дай Бог памяти, ему? На двадцать два года старше… Значит? Восемьдесят с гаком. Провинциальный мужик столь долго нынче не живет. Пожалуй, не увижу.

Приятель – интеллигент. По местным меркам, разумеется. У него – сокровище-библиотека. Представлена вся русская и зарубежная классика. Но предмет особой его гордости (во всяком случае, так было в давние годы) – издания, которые, так или иначе, касаются Пушкина. Впрочем, не только: собирал марки, значки, открытки, картины, посвященные поэту. Иначе говоря, заядлый пушкинист.

Вот этот дом. Во дворе, пыльном и почти безжизненном, на лавчонке одиноко сидит старушка. Узрев незнакомца, прикрыв ладонью глаза, как козырьком, стала пристально и с любопытством разглядывать.

Подошел. Поздоровался. Из-под лавки выползло лохматое, в репейнике существо и, оскалившись, заворчало на меня. Старушка молча двинула собаку ногой и та тут же, не ожидая следующего пинка, повизгивая, нет, не от боли, а от обиды, спряталась под лавкой.

– Когда-то в этом доме жила семья Лавреневых… Живут ли сейчас? – спросил я у старушки.

– Куда денутся, – кивнув, откликнулась старушка, – живут… Сама-то бойкенькая еще, по магазинам летает так, что мне и не угнаться… Сам-то редко выходит на улку… Будто, ноги пошаливают… Укатали Сивку крутые горки… Да… А был орёликом… Бывало, ни одной девки не пропустит: всё норовит под подол залезть.

– У них еще дочь была…

– Есть… Да-да… Не с ними она… То ли в Сочи, то ли в Одессе живет… Замужняя… Навещает родителей… Редко… Были сами-то помоложе, ездили каждое лето к дочери. А теперь… Куда уж?! Присмирели оба… Из дома – никуда.

Я спросил:

– Выходит, дома Лавреневы?

– Она-то – нет. Минут двадцать, как улепетнула. За продуктами, пожалуй, потому как с кошёлкой. Дениска? Выходит, дома, – поблекшие глаза старушки вновь уставились на меня. – В гости, что ли? – я кивнул в ответ. – Кажись, не из наших… Издалёка ли?

– Из Екатеринбурга, – ответил я и усмехнулся: не могла старушка, рассказав все о Лавреневых, не повыспрашивать и у меня.

– Из Свердловска, если по-нашему, – она закивала. – Ясненько… Понятненько… Не из наших ли будешь, а?

Я отрицательно мотнул головой.

– Нет… Но несколько лет жил…

– А-а-а, – протянула старушка. – Не вместе ли с Дениской работал?

– Вместе. Правда, недолго.

– Ну-ну-ну… То-то, гляжу, и вроде как признаю… Видала… Признаю… Помню…

Опять подивился памятливости поселковых. Заметив, что нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу, старушка пришла на выручку.

– Иди-иди… Порадуй Дениску… Примет… Оно, конечно, не так, как прежде… Тогда-то о-го-го, как гулял: дым коромыслом и на неделю… бывало… Ныне… Куда там?.. Только – чай, да-да, исключительно чай… Свое Дениска уже выпил.

Не сумев скрыть удивления, спросил:

– Не потребляет? Нет-нет?

– Ни в рот! Ни маковой росинки!

Я улыбнулся.

– Тогда – обойдемся и чаем.

– Да уж придется… А меня, неужто, не признал?

– Нет, – честно признался я. – Разве встречались?

– Как же!.. Я вспомнила… В один день даже сильно полаялись. Помнишь? Нет?

– Нет, – опять был вынужден признаться.

– Дырявая, гляжу, у тебя башка, честно сказать, никуда негодная. А я – помню. Критику навел, ну а я – взбеленилась. Прибежала в редакцию и с порога спустила на тебя всех собак… Отвела душу и угомонилась сразу.

Я в нерешительности заметил:

– Не помню, чтобы я с кем-то лаялся.

– Ясное дело, – старушка кивнула, – ты молчал. Это ведь я в прежние времена любила пособачиться… А статейку ту храню: какая-никакая, а все-таки память. Той-то газеты нет… Сейчас – «Вести». В Москве – свои «Вести», у нас – свои. Все, как в столице, – старушка коротко хохотнула, – только дома пониже да асфальт пожиже.

Я зачем-то спросил:

– А телевизор хоть показывает? Или, как в прежние времена, одни силуэты?

Старушка, поджав губы, серьезно ответила:

– Одинаково.

– Трудно смотреть, – посочувствовал я.

– Пообвыкли. У кого – «тарелки», получше кажет.

– И понимаете, что показывают?

– Как же… Понимаем… Где глазами, а где догадкой.

Я вошел в подъезд дома. Поднялся по шатким и скрипучим деревянным ступеням на второй этаж. Вот и дверь квартиры №8. Все тот же дерматин, которым обита дверь, все та же большая круглая кнопка звонка. Нажал один раз, а потом и второй.

– Кто такой торопливый? – услышал я сначала знакомый (кажется, совсем не изменился с годами) голос, а потом и шаркающие шаги хозяина.

Дверь открылась, и я увидел Дениса. Он сильно изменился: передо мной стоял сморщенный и сгорбившийся старичок, под глазами – синюшные мешки, свидетельствующие о проблемах с печенью.

– Ты?! Откуда? Не с неба ли?.. Ну, проходи, – прикрывая за мной дверь, заметил. – Давненько… Очень-очень давно глаз не казал… Понятно, – он не упустил возможности съехидничать. – Мы – кто? Провинция! А вы там? Столичные… Крутые и продвинутые… Мы же… Темень-темнота.

Снимая пиджак и вешая на деревянный крючок, сохранившийся с древних пор, я возразил:

– Не прибедняйся, Денис… Все ёрничаешь, да?

– Проходи в гостиную, а я чай поставлю.

Хозяин медленно и осторожно зашаркал в сторону крохотной кухоньки и стал шебаршить посудой.

И вот на круглом и стареньком, как и сам хозяин, деревянном столе – пыхтящий паром чайник, сахар, домашнее печенье. Сидим напротив друг друга и вспоминаем. После второй чашки Денис, разглядывая меня, заметил:

– А тоже постарел, – и закачал седенькой головой.

– От этого – никуда, – сказал, усмехнувшись, я и стал размешивать в чашке комки сахара, Потом, кивнув на стеллажи, занимающие две стены снизу доверху, добавил. – Сохранил. Я боялся, что…

– Что пропил? – Денис хрипло хохотнул.

– Не библиотека, а сокровище… Жалко было бы, – я вздохнул, вспомнив, как Денис при каждом очередном затяжном запое хватал книгу и продавал за бесценок, чтобы только опохмелиться.

Денис понял мой вздох.

– Не пью… И давно.

– Уже наслышан.

– Откуда? Кто насплетничал?

– Мало ли, – неопределенно ответил я, не желая выдавать говорливую старушку-соседку. – К тому же не сплетня, а правда.

– Ненавижу! Сидят днями во дворе и чешут, чешут своими погаными языками… Еще о чем тебе успели рассказать?

– Ничего плохого… Другим, говорят, стал.

– А, помнишь, я говорил: потреблю свою норму и завяжу.

– Как не помнить!

– Ты не верил, помнишь? Трепотней называл.

Я засмеялся.

– Так ведь, как ты говорил? Выпью цистерну и – все.

– Ха-ха-ха! Такая норма.

– Можно ли, будучи в здравом уме и твердой памяти, поверить, что ты одолеешь этакую «норму»?

– Осилил-таки, скажи? Уже сколько лет и ни грамма. Даже в большие праздники. Так что, извини, что сидим всухую.

– А чай?

– Не как прежде… Впрочем, ты и тогда не шибко-то баловался.

Я заметил:

– Жена, наверное, не нарадуется.

Денис фыркнул.

– Как бы не так! Все равно зудит над ухом. Правда, по другим поводам… Находит… Никак не угомонится. В крови у баб…

Сделав пару глотков горячего и запашистого чая, решил спросить:

– В прошлом, помнишь, ни одной бабы не пропускал…

– Было, да быльём давно поросло.

– Так-таки и с этим завязал?

– Все оставил там.

Попытался опять пошутить, но, кажется, неудачно:

– С любовью кончены все счеты?

Денис посмотрел мне в глаза и грустно вздохнул.

– Знаешь, о чем я думаю?

– Пока не скажешь – не узнаю.

– Камер-юнкеру Пушкину бы хорошую жену! – какой резкий в разговоре поворот, но это неудивительно: он на своего «конька» не мог не вскочить.

– И что тогда?

– Прожил бы долгую и счастливую жизнь… И написал бы еще много замечательных вещей.

– Натали он любил, – заметил я.

– Да, любил…

– И волочился за двумя десятками других.

– А она?! – Денис недовольно и осуждающе хмыкнул. – Хвостом крутила! Ревность в муже вызывала… Из-за нее он погиб, из-за нее!

– Это – твое мнение.

– Не только! Это мнение многих исследователей жизни и творчества Пушкина, – Денис покачал головой и добавил. – Не повезло гению.

– С судьбой не поспоришь.

– Возможно… Но неудачников все равно больше.

– Удачлив тот, кто за ценой не стоит…

– Любовь – бесценна, – Денис вздохнул, – особенно, если верная, взаимная. Нет такой цены, которой бы не стоило пожертвовать ради счастья любить и быть любимым.

Вечерней электричкой я уехал. Прощаясь, Денис спросил:

– Увидимся ли?

Мне не хватило мужества солгать, и я честно, глядя в его потускневшие глаза, с грустью признался:

– Вряд ли…

Крутая динамистка

Астафьев и Корепанов вернулись к себе в половине седьмого вечера. Они поднялись на третий этаж, приблизились к двери кабинетика, но оттуда доносился дикий мужской хохот. Астафьев чертыхнулся в сердцах.

– Черт, что им надо? Все еще на работе торчат. Думал, что их след давным-давно простыл, – он обернулся к сопровождению. – Одну минуту… подождите здесь, – он вошел. – Что вы тут делаете? – спросил он находившихся в кабинетике. – Не пора ли по домам?

Капитан Осипов, взглянув на недовольное лицо майора Астафьева, спросил:

– Мешаем? Хочешь с кем-то посекретничать?

– Ты прав, Серега. Мы тут доставили одну девицу… Хотелось бы побеседовать с глазу на глаз.

Осипов загадочно ухмыльнулся.

– Девица? Симпатичная хоть?

– Что надо, пошляк, – ответил Астафьев и прошел к своему столу. Он открыл одну из створок окна. – Надымили, дьяволы, – он обернулся и, увидев, что мужики все еще сидят, грозно свел брови к переносице. – Все еще здесь?

Осипов встал, а за ним – и другие.

– Уходим, уходим. Давай, секретничай.

Все вышли. И тут же появилась девушка, сопровождаемая Корепановым.

– Присаживайся, – пригласил девушку майор полиции Астафьев. – Поговорить надо.

Доставленная села на стул, закинула ногу на ногу и коротенькая юбченочка задралась еще выше, обнажив полностью длинные и стройные девичьи ноги. Она встряхнула головой, и длинные русые волосы волнами улеглись на ее плечах и спине. Достала из маленькой сумочки зеркальце и стала изучать свое лицо. Делала она все обстоятельно, не проявляя никакого беспокойства.

Корепанов, тем временем, достал из портфеля портмоне из крокодиловой кожи, бумажный пакет, в котором лежали драгоценности и деньги, выложил на стол перед Астафьевым.

– Сглупила, конечно, – неожиданно произнесла девушка, глядя на все то, что выложил на стол старший лейтенант Корепанов. – Зачем мне все это надо было? Дура!

– Самокритика – это хорошо. Осознание содеянного – половина пути к исправлению, – заметил Астафьев, по-своему поняв слова девушки.

Девушка недовольно фыркнула, скривив губы.

– Осознание? Чего!?

– Осознание того, что красть чужое – дурно. Это – с нравственной точки зрения. А с правовой, того хуже, кража личной собственности граждан – уголовно наказуемое деяние, предусмотренное статьей сто сорок четыре Уголовного кодекса РФ.

Девушка, откинув голову, расхохоталась. Расхохоталась не притворно, а совершенно искренне.

– Что тут смешного? – удивленно спросил Астафьев. – В твоем положении должно быть не до веселья.

– Вы думаете?

– Конечно. Обычно мало радости испытывают доставленные в управление внутренних дел области.

– Только – не в моем случае.

– Почему? Чем отличается твой «случай» от других? Типичное воровство.

Девушка не ответила. Она сама спросила:

– Вы подумали, что я сожалею о сделанном? – девушка снова расхохоталась. – Как вы ошибаетесь!

– Но факт, что сожалеешь.

– Да, сожалею, но не о том.

– Тогда – о чем?

– О том, что взяла портмоне, не исследовав его содержимое. Времени было достаточно. Никуда не спешила. Как обычно… Но в этот раз…

– «В этот раз»? – зацепился Астафьев. – Не значит ли, что подобный случай в вашей биографии не первый?

Девушка подозрительно осмотрелась. Увидев, что ни один из мужчин ее слова не записывает на бумагу, успокоилась.

– Прежде чем я продолжу беседу, хочу с вами договориться вот о чем: все, о чем пойдет речь, не для протокола, ясно?

– Наташа, стыдись! Ты нам выставляешь условия?

– Именно вам. Как я поняла, это действительно не допрос, а лишь беседа. Иначе – был бы здесь следователь. Следователя нет, и не может быть, так как у вас нет оснований для возбуждения уголовного дела

– Заблуждаешься, – возразил Корепанов. – У нас достаточно оснований для возбуждения уголовного дела…

– У вас – да. У следователя – нет.

Астафьев язвительно заметил:

– Подкованная… Юная особа разъясняет нам уголовно-процессуальный закон.

– Почему бы и нет? Короче, ребята, или вы соглашаетесь с моим условием, или я умолкну, – она сделала короткую паузу, потом махнула рукой. – Впрочем, это неважно. Все равно откажусь от всего, если вы попытаетесь воспользоваться моей откровенностью, так как наш разговор не имеет никакой юридической силы.

Астафьев удивленно смотрел на девушку.

– Такая молодая и такая уже опытная… Наташа, скажи, ты уже имеешь судимости?!

– Бог миловал. Надеюсь, что и впредь также…

– Хорошо, Наташа, ты права: содержание нашей беседы останется между нами… скорее всего… Но гарантировать, что Бог и на сей раз избавит тебя от исправительной колонии, не могу…

– Вы – не можете, а я – могу.

– Ты меня удивляешь все больше и больше.

– То ли еще будет, – ответила, вновь расхохотавшись, она. Потом, посмотрев на офицеров с откровенной снисходительностью, продолжила. – Я вам должна объяснить основные принципы моей работы – в случае, который вас интересует, а также во всех других…

– Сколько их было? – спросил Корепанов.

– Статистикой не занималась, – все также снисходительно ответила она, – но думаю, что не меньше десяти… за нынешний год.

– Вот это да! – не удержался Корепанов. – И, что, никогда, никто на тебя не заявил?!

– Как видите.

– Довольно странно…

– Я же сказала: то ли еще будет.

Астафьев, проявляя нетерпение, попросил:

– Готовы услышать твои принципы работы.

– Еще когда училась в выпускном, обратила внимание, что мужчины, завидев меня, балдеют… То есть, слюни пускают, выказывая готовность ко всему. Ну, вы понимаете, что я имею в виду?

– Еще бы! Такая девушка!.. – заметил Корепанов. – Тут никто не устоит.

– Ну, вот! Проанализировав, решила природные данные использовать на всю катушку…

– Стала спать с мужиками? – спросил напрямую Астафьев.

– Как бы не так!..

– Ага! «Динамо крутишь»? «Динамистка»? – снова уточнил Астафьев.

– В какой-то мере… Для «динамистки» достаточно посидеть в ресторане и провести время, выпить и поесть, за счет раскрученного мужика. Мне этого мало. Я на подобные мелочи не размениваюсь. Итак, я решила работать в гостинице, избрав, конечно, самую престижную, где командировочные из числа наиболее изголодавшихся по хорошеньким девушкам, где жильцы из числа больших начальников, где мужики, выше всего ставящие свой престиж, поэтому не сторонники гласности. А мне именно это и надо, поскольку я совсем не была намерена попасть за решетку.

Астафьев, начав прозревать, все же уточнил:

– Иначе говоря, ты изначально выходила на жертву, которая не будет обращаться в милицию с криком: «Караул, обворовали!»

– Все правильно: мужик, гляжу, головастый – быстро соображает.

– Ты обо мне? Или о своей жертве?

– О вас, товарищ майор. А они… Какие же они жертвы? Мне их нисколечко не жаль.

– Почему?

– Потому что считаю: любишь красоту – будь готов и к некоторым издержкам. А как же иначе?

– Интересная у тебя философия, – откровенно продолжая восхищаться воровкой, заметил со своего места Корепанов.

– Не столько интересная, сколько жизненная… Ваш брат, мужики, только хотят казаться сильными и мужественными, а на самом деле – такие слабаки. Чуть-чуть поманишь, улыбнешься, покажешь немного оголенную ножку – они уже лежат. А когда красивые мои грудки, как бы невзначай, узреют – полный отпад!

– Наверное, все же не все, – попытался заступиться за мужской род Астафьев.

– Других пока не встречала.

– Скажи, и с гостем из Казахстана также?

– Странный вопрос: он, что, не мужик?! «Голубой»? Почему он должен стать исключением из правил?

– Тебе лучше знать, – ответил Астафьев.

– Было так… Когда была у знакомой в гостях, в номере-люксе…

Астафьев вновь съязвил:

– Когда невзначай прихватила у той кольцо с бриллиантиком, – он порылся в бумажном пакете, достал. – Это?

Наташа, мельком, взглянув, ответила коротко, хотя видно было, что от увиденного кольца впервые несколько растерялась и даже чуть-чуть смутилась:

– Да.

– Продолжай.

– Узнала номер телефона… Позвонила… Ответил он. Ну, я заговорила, стала с такой искренностью сокрушаться, что подружка-мерзавка обошлась со мной так непорядочно, не сказав, ни слова, уехала, не предупредив… Слово за слово… Как обычно… Узнав, что нынешний обитатель номера-люкса, гость из Казахстана, человек, занимающий высокое положение в партии, стала поддерживать разговор. Тем более, что сразу поняла, что зацепила. Но я продолжала строить из себя этакую недотрогу, не готовую кидаться на первое же предложение. Когда тот, казах, уже был готов, я, наконец, сдалась и согласилась с ним встретиться.

– Он сам предложил встретиться в гостиничном номере?

– Да… Я его подвела к этому, чтобы не насторожить клиента.

– Талант! Самородок! – продолжал восхищаться Корепанов.

Астафьев на этот раз укоризненно посмотрел в его сторону, как бы говоря: негоже восторгаться действиями преступницы. Корепанов под взглядом старшего товарища смущенно опустил глаза. Потом Астафьев перевел глаза на девушку.

– Видишь, и здесь твои волшебные чары действуют неотразимо.

– Не удивительно. Он – мужчина. Притом – еще молод. Это же – естественная реакция здорового мужчины на девичью красоту.

– Думаю, не только.

Девушка подняла на него невинный взгляд голубых глаз, и длинные ресницы ее затрепетали.

– На что же еще-то?

– На ум. Как ошибаются те, кто считают, что в красивой женской головке куриные мозги. Наоборот…

Девушка, засмущавшись, опустила глаза.

– Спасибо.

– Ну-ну, красавица, только не на мне испытывай свою магическую силу, – шутливо заметил Астафьев. – Эти игры со мной не пройдут. С ним, – он кивнул в сторону Корепанова, – да, со мной – нет.

– Почему? – она быстро-быстро заморгала длинными и ухоженными ресницами.

– Я – семьянин.

– Все мои клиенты – прекрасные семьянины, но им это не мешало.

Астафьев никак не отреагировал на ее замечание.

– Итак, тебе предложили, ты согласилась. Что дальше?

– Пришла…

– Как пришла? Посторонним не так-то просто попасть в эту гостиницу.

– Это неважно, – уклонилась от ответа девушка.

– Я тебе помогу… Ты проникла через черный ход…

– Вы знаете?!

– Я много чего знаю, Наташа, – Астафьев выдвинул средний ящик стола, за которым сидел, вынул оттуда тюбик губной помады. – Твоя?

Девушка взяла, повертела в руках.

– Откуда она у вас?!

Астафьев также уклонился от ответа.

– Это неважно… Твоя или нет?

– Да, моя… Вроде бы… Неужели выронила?

– Наташа, скажи, откуда у тебя ключи от черного хода гостиницы?

Кажется, ее веселость и беззаботность стали таять. Из прочитанных книг она знала, что это все уже является «вещдоками», которые могут стать аргументами в пользу ее обвинения.

– Попросила знакомого парня-слесаря изготовить.

– Однако нужны были образцы.

– Однажды, когда привезли мебель, я вертелась возле, суетливо помогала грузчикам, то есть создала видимость, что я – вроде экспедитора. Тем самым не вызвала никакого подозрения у администрации. Когда на пару минут старший администратор отлучился, я сделала слепки ключей, которые болтались в дверях… Использовала пластилин.

– Понятно. Ну, а дальше, как говорится, дело техники. Хозяин был гостеприимен. Угощал тебя, сам угощался. Разомлел под воздействием твоих чар. Хмель ударил в голову. Впрочем, ты помогла…

– Вы… вы и это…

– Мы многое, повторяю, знаем. Ты, когда он отвернулся, бросила в его рюмку (очевидно, не раз) таблетку снотворного. А снотворное, в сочетании с алкоголем, действует моментально. Иначе говоря, вырубила мужика. Забрала, что понравилось, – и была такова. Так, да?

– Примерно.

– Скажи, Наташа, мне понятно, что ты взяла деньги, обручальное золотое кольцо и кольцо с бриллиантом, – он достал из конверта драгоценности. – Это они? – девушка кивнула. – Но мне непонятно, зачем ты взяла документы, особенно партбилет? Какой тебе от них прок? Объясни.

– Дура! Я в начале разговора сказала, что сглупила. Надо было посмотреть, что в портмоне, и, как прежде, выкинуть там же, в номере, документы… Они мне, действительно, ни к чему. И… все, как я понимаю, было бы в порядке. Сглупила, эх, как сглупила! Особенно с партбилетом… Я даже уверена, что кашу он заварил из-за партбилета.

– Скажи, у тебя с ним что-то было?

– Вы про постель?

– Да.

– Ничего не было. Я во всех случаях действовала наверняка, вырубая, как вы выразились, клиента.

– Наташа, а ты знаешь, что он мог и не проснуться?

– От чего?

– От передозировки.

– Я использовала лишь две таблетки.

– Но дело в том, что и две таблетки, если человек, к тому же, изрядно принял спиртного, могут оказаться смертельными. Сочетание снотворного и алкоголя – опасно. Тебе еще повезло. Если бы он умер, то сегодня ты бы здесь не сидела, и мы с тобой так мило бы не беседовали.

– Я… я не знала…