Текст книги "Сказания новой Руси. Рассказы, сказки, памфлеты, эссе"

Я так считаю: иная женщина – потрясающе ненасытное существо; ей всегда чего-то недостает; она обычно чем-нибудь да недовольна и обязательно мечтает о большем, остановить её на достигнутом или на том, что уже имеет, невозможно.

…Конец девятнадцатого и начало двадцатого веков. Тогда громко заявили о себе суфражистки – это участницы зародившегося в Великобритании и США политического движения, выступавшие за равное избирательное право с мужчинами.

Заметьте: пока требовали всего лишь допустить к избирательным урнам. В конце концов, добились своего. Могли бы на этом и успокоиться. Но не такие эти женщины. Получив один лакомый кусок, стали замахиваться на другие.

Тогда суфражисток заменили феминистки: произошло плавное перерождение первых во вторых. Феминисткам (а это были уже существа, утрачивающие внешние половые признаки) потребовались и другие права. Феминистки посчитали, что могут управлять государством и заседать в парламентах, вести бизнес, заниматься политикой и даже (о, ужас!), служа в армии, воевать, то есть убивать себе равных, не хуже мужчин.

Посмотрите на сохранившиеся фотографии первой и самой одиозной феминистки России. Я пишу о Марии Бочкарёвой, о командирше женского батальона смерти. Посмотрите и увидите, что это уже не женщина, а самый настоящий мужик. Иной раз хуже мужика, истинный монстр, так как своими жестокостью и фанатизмом легко переплёвывала первых. По свидетельствам очевидцев, Бочкарёва наливалась кровью, ее глаза стекленели, когда убивала немцев в первой мировой. Ну, ладно, это были враги Отечества. Но она же с невероятной жестокостью заезжала в харю ослушницам, боевым подругам, будто свирепый вахмистр.

Где же тут хоть какие-то признаки женского начала? Нет их.

Феминистки и двадцать первого века агрессивны до невероятности. Самая яркая сторонница российского феминизма сегодня – это Маруся Ардатова, считающая, что нынешней бабе законный муж вообще не нужен. Утихомирить плоть? Так с этим легко справляются не претендующие ни на что альфонсы, а если на их содержание недостаточны финансы, то пользуются резиновыми игрушками – дёшево и сердито.

В самом деле, бабы теперь сами себя сексуально удовлетворяют, а детей делают из пробирки, без какого-либо вмешательства мужика даже в процесс зачатия. Теперь мечтают о том времени, когда и сперму будут производить с применением органической химии.

В остатке? А незатейливое заявление:

– Все мужики – слюнявистые сволочи!

При этом, засаживая мужика, визжат от удовольствия.

Я себя часто спрашиваю: куда ведут общество феминистки? Не раздумывая, отвечаю: в пропасть, к самоуничтожению человечества.

Феминисток разного калибра вижу вокруг. Они мне неприятны. Дружбу с подобными существами никогда не водила и не собираюсь водить. Я – не воительница с естественными законами природы. Я ни за какие блага не променяю теплую и шершавистую ладонь друга, скупую ласку самого дорогого мне человека – мужа. Я не стремилась и не стремлюсь к верховенству в семье. Я не мечтала и не мечтаю о власти. Я не лезу в дебри политики и о ней предпочитаю не рассуждать, ибо, считаю я, это «епархия» мужчины. Совершенно не вижу себя в роли армейского служивого, поскольку неприятно чинить кому-либо боль, воротит запах потных солдатских портянок, а еще боюсь крови, того больше – мышей. Иными словами, я – обыкновенная женщина и этого мне для счастливой жизни вполне достаточно. Если я не ошибаюсь, такою я своему мужу дико нравлюсь и он, мой муж, рядом со мной чувствует себя богатырем, способным для меня, внешне хрупкой и незащищенной, свернуть горы. И сворачивает! Это, бабоньки, просто здорово! Перестаньте тягаться со своими мужчинами и демонстрировать им собственную крутизну. Мы живем на свете для другого – для тепла, любви и ласки. Делитесь этим с мужчинами, и вы тоже станете, как и я, бесконечно счастливыми. Попробуйте, и вы убедитесь, что я права на все сто.

Дядюшка
(Глазами племянницы)

– Скажи, дядюшка, – как-то осмелилась спросить я в очередной свой визит, – много ли подружек побывало в твоих руках?

– Как тебе, племянница, сказать… Не считал… А по правде, со счета сбился… Были… Да… Но на старости, видишь, один кукую… Расплачиваюсь за грехи давние… Эх-хе-хе, грехи наши… Ты же знаешь: несколько жен было… официальных.

– А… неофициальных?

– Тоже бывали, – ответил дядюшка и я заметила, как в его глазах забегали искорки веселости. – Были да сплыли.

– Где они теперь?

– Не слежу… Считаю: что с воза упало, то пропало.

– Неинтересно?

– Естественно, – дядюшка замолчал и стал глядеть в окно, где каштан от первых осенних похолоданий стал заливаться оранжевым цветом. – Да… Ошибался… Много раз ошибался. И, что особенно печально, ничему так и не научился. Говорят: умный учится на чужих ошибках, дурень на собственных… А я кто ж тогда?..

Во мне всё бунтует. Хочется опровергнуть, но, сдерживая бабьи эмоции, креплюсь, не возражаю. Вместо этого спрашиваю:

– Назови, дядюшка, хоть одну из «ошибок»?

– Одну?.. Коль пошла такая пьянка, – он ухмыльнулся, – то… Изволь, родная: назову главную. Но сильно не ругай меня, ладно?

Я рассмеялась и пообещала:

– Клянусь, не стану!

– Мое поколение – искалеченное… Такие, как я… С детства много, сама знаешь, читал… Классику девятнадцатого века. А в классике – чувства чисты, можно сказать, стерильны.

– Что-то тебя не понимаю, куда ведешь?

– Послушай и тогда… Как я люблю выражаться, одни охи-вздохи под Луной. Чувства до того невинны, что… С высоты прожитых лет готов спросить: откуда дети появлялись? Не от непорочных в щечку поцелуев же. Спустя годы, понял: русская литература и тогда была разной. Но нас от другой классики ограждали. Да… В классе, наверное, пятом, познакомился с детским изданием Рабле, с его героями – Гаргантюа и Пантагрюэлем. Проходит лет двадцать. Подписавшись на «Всемирную литературу», получаю, в частности, Рабле. Читаю и что же вижу? Герои-то и вовсе не те, которых я знал прежде: охальники отменные. Я имею в виду их отношения с противоположным полом. К чему я все это говорю? Ну, к тому, что вырос я без сексуального воспитания. Поэтому… Ошибался, так как имел извращенные представления о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной.

– Все равно не понимаю, дядюшка: не ты один, а все…

Дядюшка недовольно прервал.

– Не о других рассказываю, а о себе… Какое мне дело до «всех»?! Чтобы ты поняла, на пальчиках объясню… Знакомлюсь с девушкой. Встречаюсь неделю, другую. Влюбляюсь по уши: вижу одни достоинства и отказываюсь видеть недостатки.

– Романтическая натура, – вставляю я. – Ничего плохого.

– Э, нет, дорогая… Все не так… в моем случае. Я что, втюрившись, делаю? Становлюсь на колени и предлагаю руку и сердце…

– А девушка в ответ…

– От скороспелости моей шарахается в сторону. Нет, чтобы сделать шаг назад, остыть, выдохнуть и начать новое наступление на непокоренную крепость, я, обидевшись, ухожу навсегда.

– На что обижался? Неужели думал, что девушка тотчас же кинется к тебе на шею и заверещит на всю округу: «Да-да-да! Согласна! Буду твоей! На вечные времена!»

– Именно! К этому приготовила односторонняя классика. Другого исхода не видел: если влюблен, то следующий шаг, считал я, – женитьба, поход в отдел ЗАГСа. Подобные выходки повторялись из раза в раз. Я искренне считал, что секса с девушкой до свадьбы быть не может. Так случилось, в частности, и с первой моей женой. Через месяц расписались и только, отгуляв свадьбу, случился первый интим – у меня и у нее. Откуда мне было знать тогда, что, несмотря на чувства, возможна сексуальная несовместимость, заложенная, между прочим, в людях матушкой-природой?

– Ошибка твоя, дядюшка, громадная, стратегическая.

Он насупился.

– Не только моя, а и советской власти, – дядюшка вновь отвернулся и стал рассматривать что-то за окном.

– Согласна: пятьдесят на пятьдесят. Однако, дядюшка, став зрелым мужчиной, свое взял… Оторвался по полной.

– Ты права… – он, ухмыльнувшись, добавил. – Правда, кидаться в колени возлюбленной не перестал до самой старости. Чуть что – бац и я вновь на полу. Короче, горбатого могила лишь исправит – такой, племянница, итог моих любовных исканий.

Дядюшка (слава Богу, все еще жив) часто вспоминает своих женщин, а их (из тех, который я знаю) пару десятков точно наберется. Признается: охальник тот еще был. Верю ему на слово.

Сегодня, когда по привычке забежала попроведать, когда почаёвничали, старик, откинувшись на спинку стула, зажмурившись, в очередной раз начал «исповедоваться».

– В «Одноклассниках», – всем своим видом изображая недовольство, забурчал он, – нарисовалась… – я во время пауз ни о чем не спрашиваю, потому что знаю: бесполезно. Больше того, что захочет, не скажет. Клещами из него не вытянешь лишнего. – Лёлька, стерва этакая, – дядюшка так называет Ольгу, вторую свою официальную жену. – Как-то отыскала… Удумала… В качестве аватарки выставила фотку… Фотке-то без малого пятьдесят годков… Красотка… Была… Сейчас, пожалуй, стала другой: страшненькой… Как и я…

Насчет себя дядюшка явно преувеличил: выглядит, не смотря на груз прожитых лет, хорошо; молодые бабульки все еще косят блестящий глаз в его сторону.

– Ну, – продолжает он, – обменялись парой-тройкой сообщений. Понял: опустилась туда, откуда ее когда-то я вытянул за шкирку, – хочется спросить, а молчу. Жду терпеливо продолжения. – А когда-то, – на лице появляется счастливая улыбка, – ею гордился…. За плечами у нее – только семилетка… так с нею и осталась. Но, – дядюшка поднимает вверх указательный палец, – через пяток годков совместной жизни затыкала за пояс всех, даже с дипломами… Эрудиткой стала… Линотиписткой была… в типографии… Наберет текст, говаривали опытные корректора, так, что после нее проверять – пустая формальность… Гордился… Про жену же говорили…

Пауза. Дядюшка светится: воспоминания ему явно доставляют удовольствие.

– Ха! – коротко смеется он. – Прихожу, бывало, в типографию, а тамошние бабоньки ахают да охают: откуда, дескать, и что берет девка? Провела, мол, в коллективе политинформацию, разъяснила нам, дурам набитым, что есть социализм по-французски. Те коммунисты, сказала, отличаются от наших тем, что на дух не принимают диктатуры пролетариата, что не на словах, а на деле за свободу слова, печати, собраний и митингов, что противники вождизма, что мечтают построить общество, в котором, как в роскошном букете, найдется свое место каждому цветку… Слушаю я все это и млею… Приятно… – дядюшка опять смеется. – Правильно говорят: с кем поведешься, того и наберешься… Так-то вот, разлюбезная моя племянница.

Соглашаюсь опять: рядом с такими, как мой дядюшка, дур не было, нет и быть не может. Оттого, пожалуй, и доживает свой век в одиночестве. Тяжело таким в личной жизни. Редко, когда встречают умную бабу, которая бы понимала и относилась снисходительно даже к чудачествам.

– Да… уж, – произносит свое любимое словосочетание, ставшее таковым после первого же просмотра фильма «Двенадцать стульев». – Была Лёлька умницей и не стало. Вернулась туда, откуда, – он еще раз повторил, – я ее вытащил за шкирку. Дура дурой теперь… Не может умная баба прятать свою внешность за изображением полувековой давности… Не может!..

Я обнимаю дядюшку и целую в гладко выбритую и надушенную запахами Франции щечку. Мы расстаемся. Через недельку, а то и раньше, вновь забегу на минутку.

Признаюсь: обожаю дядюшку. Сильнее, простите меня, отца родного.

Поручив Серёженьке, мужу своему, совершить вечерний моцион с Настюхой, пятилетней нашей озорницей-дочуркой, решила сбегать к дядюшке, попроведать. С неделю, наверное, не была. Звонила, однако… Дядюшка не из болтунов и обычно отделывается короткими шуточками. На душе спокойнее, когда увижу своими глазами, что со стариком всё в порядке.

У дверей трижды нажала кнопку звонка. Открыл тотчас же, будто ждал: то ли увидел меня через кухонное окно, выходящее во двор, то ли интуиция указала на факт моего приближения.

Обняв и чмокнув дядюшку в шершавую щеку, прошла на кухню. Поставив на стол трехлитровую банку, присела. Дядюшка подошел, близоруко осмотрел со всех сторон.

– Полнёхонька, – сказал он и сердито (я-то точно знаю, что его сердитость напускная) спросил. – Сдурела? Деньги, что ли, лишние завелись? Зачем тратишься? Муж-то вряд ли одобряет этакую транжиру.

– Какая же я транжира, дядюшка? Совсем нет. Просто: захотелось побаловать тебя…

– Избалуешь, приучишь… Будет плохо… Как после жить-то?..

– Перестань, дядюшка, – я нахмурилась, будто обиделась. – Медок свежий, настоящий. Пасечник, у которого беру, надежный. В твоем возрасте такой медок вдвойне полезен.

– Не напоминай про возраст, – укорил дядюшка и даже отвернулся.

– Обиделся? Ты что? Чай, – это его любимое с недавних пор словечко, – не красна девица.

– Все равно… Старость, чай, не радость… Для всякого… Насчет мёда, то… я и сам в состоянии…

Я позволила тут прервать.

– О чем речь, дядюшка?! На твою, извини, вшивую пенсию?..

– Кстати, – он ударил себя в грудь, – максимальная. Как у большинства…

– Твоя максималка, дядюшка, – смешная.

– Какая есть, племянница, на ту и живу. По одёжке, как говорится, привык протягивать ножки. По миру не хожу, в долги не залезаю, в жилетку никому не плачусь, – присев напротив, ударил ладонью по столешнице. – Одним словом, нормально живу.

– Нормально?! – переспросила я. – Нормально, когда пенсионер, имея за спиной сорок два года непрерывного и безупречного трудового стажа, отдав всё лучшее обществу, перебивается с рубля на рубль и вынужден экономить на всем, в том числе и на своем здоровье? Нормально, говоришь, когда власть одной рукой прибавляет твою пенсию на триста рублей, а другой рукой тут же, через повышение тарифов на коммуналку, допустим, отнимает шестьсот? Может, пойдешь и расцелуешь эту власть за то, что ты не умираешь с голоду?

– Ну, племянница… Целоваться с властью я не буду… Непривычно… Да и противно… Оставляю это занятие другим… Тем же ура-патриотам, живущим мечтами чем-либо поживиться с барского стола.

Я встала:

– Вот за это тебе, дядюшка, как выражается молодое поколение, – респект и уважуха, – легонько погладив старика по стремительно редеющим волосам и еще раз чмокнув в щечку, припустив пафоса, который, мне думается, в данном случае вполне уместен, добавила. – Гордый человек – сильный духом человек и ты у меня именно такой.

– Чай, подзагнула, племянница?

– Ни на грамм! Что же касается власти, – добавила я, – то… Пусть идет далеко и надолго.

И мы, не сговариваясь, одновременно рассмеялись.

Столь терпеливого и благодарного слушателя, чем я, пожалуй, у моего любимого дядюшки никогда не было. Заскочила, вот, опять же на минуту, а засиделась на час.

Сидим вдвоем. Пьем чай. Разговариваем. Не про политику, которой дядюшка отдает предпочтение, а я же, напротив, терпеть не могу, поэтому увожу в сторону, подальше от политических склок и свар.

Хватило ума (баба и что с меня возьмешь?) ни к селу, ни к городу ляпнуть:

– Дядюшка, поклонниц у тебя, думаю, хватало… На виду всегда был.

– Хм, – дядюшка отправил в рот печенюшку, запил чаем и только после этого заметил. – Как тебе сказать…

– Скажи, как было.

– Было дело… Когда-то… Не пообижусь. Особенно, когда с молодежью работал… Да.. Я ведь, сама видишь, не из тех… Судьбой обделен.

– Скажешь, – я покачала головой.

– В том смысле, что, – он поспешил с уточнением, – комплекции… не то, чтобы… Ростом тоже не на зависть… В годы моей юности качаться как-то не в моде считалось. А девчонки, как прежде, так и нынче, гренадерской стати парнишек предпочитают.

Я заметила:

– Не телом богат мужчина, а мозгами и духом.

Дядюшка, рассмеявшись, подмигнул.

– Всё правильно, а сама? Вон, какого крепкого мужичка выбрала.

– Само собой получилось… Специально не выбирала…

– Гм… Все говорят… Значит, вот так… Конкурировать приходилось… Часто…

– Чую, обставлял конкурентов?

– Врать не стану: бывало… Вот случай такой…

– Это после какой женитьбы?

– После первой, племянница… Когда в разведенных какое-то время ходил… Вот… Познакомился с девчушкой: ей восемнадцать, а мне двадцать семь. Валюшкой звали. Белокурая, круглолицая. На лбу – чёлочка, в серых глазах – поволока. Спокойная. Вечно задумчивая. Штукатуром-маляром работала на стройке. После строительного училища. Словом, как говорит нынешняя молодежь, зацепила. Крепко. Думал, что навсегда… Да… Не о том речь… Знаешь, спортивный интерес зажегся после того, как узнал, что у Валюшки парень есть. Мастер спорта по вольной борьбе, между прочим. Призер чемпионата России. Так сказать, не мне чета.

– Почувствовал конкурента и…

– Особенный азарт проявился. Захотелось щелкнуть по носу соперника.

– Как, удачно?

– Нормально… Увел девчонку… Оставил на бобах борца. Только между нами, племянница: у Валюшки-то я стал первым мужчиной… Ну, понимаешь?..

Я рассмеялась:

– Трудно не понять.

Дядюшка вздохнул.

– Такие мои дела.

– Испортил девчонку и – в кусты?

– Думал жениться… после того, как всё случилось, однако не срослось.

– У Федорки – всю жизнь отговорки.

– Да… нет… Планировал серьезно.

– Что могло помешать? Может, первый сексуальный опыт пришелся девчонке не по душе?

– Вроде, все было в порядке… Мы еще долго встречались, с полгода, а потом… Не предупредив даже меня, исчезла.

– Как исчезла?!

– Обыкновенно… Тайком уволилась и испарилась.

– Странно. Не пробовал искать?

– Обиделся за ее выходку… К тому же времени тогда не было, чтобы дела сердечные решать.

– Осуждаю, – вынесла я вердикт.

– Не больше все равно, чем я. Хотел бы найти… Хотя бы встретиться… Поговорить… Спустя почти пятьдесят лет, услышать, почему так поступила.

– Что мешает? В Интернете…

Дядюшка сердито прервал.

– А, ерунда! Пробовал… Ни черта! Все говорят: кого угодно можно в Интернете найти. Я пошел и… фиг вам. Более того, племянница: даже друзей юности, с которыми утерял связь, не могу отыскать, а что говорить про женщину, которая могла несколько раз поменять фамилию?

– Да, тяжелая история, – сказала я и стала собираться домой, где меня ждали, в отличие от дядюшки, любимый муж и дети.

Правда подкосила

В райкоме КПРФ идет заседание бюро. У плотно прикрытых дверей стоят и волнуются – Михаил, Ефим и Семен: их сегодня должны принять в члены. Все – прохиндеи еще те. Им эта партия, если честно, – как корове пятая нога. Однако… Уж очень хочется стать авангардом, то есть стать тем, у кого шансов выбиться наверх невероятно много. А выбившись, будут близки к госкормушке. Желание естественное и понятное каждому российскому человеку.

Томление, похоже, закончилось.

Первым проскальзывает в заветный кабинет Михаил. Через пару минут он возвращается – лицо так и сияет. Доволен, значит, и счастлив.

Ефим и Семен – к нему.

– Ну и что?

– Как там?

– Все отлично! Приняли!

Ефим и Семен продолжают любопытствовать:

– А что спрашивали?

– Трудные, поди, вопросы?

– Да, разные.

– Например! – Вскричал один.

– Например! – Вскричал другой.

– Спросили, кто был мой дед… До пролетарской революции.

– А ты что?

– Правду сказал…

– А именно? – Настаивает Ефим

– Ну… Сказал, что… Мой дед владел заводом. Ну, не таким огромным заводом, как, допустим, «Уралмаш», а маленьким-маленьким сахарным заводиком. Меня похвалили за правдивый ответ и приняли единогласно.

Тут и Ефима, второго, пригласили за заветные двери. Вернулся тоже быстро. К нему с расспросами, что да как? Ефим охотно стал делиться:

– Спросили, каково же мое социальное происхождение? Понял сразу, куда удочку закидывают. Принял стойку, то есть насторожился. Прямо и выложил: дед, говорю, до революции владел магазином; не таким огромным, как центральный универмаг в Москве, а маленькой-маленькой лавчонкой.

– Ну и что?

– Приняли! Вы знаете, единогласно!

– Да, – тяжко вздохнул третий, Семен, значит, и взъерошил редкую растительность на затылке, – правильнее – говорить правду, – и скрылся за дубовой дверью.

Этот почему-то долго не выходил. Михаил и Ефим вконец изволновались. Появился наконец-таки Семен.

– Меня тоже единогласно, – грустно сказал он и чуть не заплакал, – не приняли.

– Но почему же, почему?!

Семен покачал головой.

– Не знаю. Я сказал им сущую правду. Как и вы, но… Как и вам, задали тот же вопрос: кем, мол, был мой дед до пролетарской революции?

– Ну и что? – Спросил, затаив дыхание, Михаил.

– Уж не ляпнул ли, что был белогвардейцем? – Спросил, покачав головой, Ефим.

– Я ответил: мой дед владел в Пензе бардаком. Ну, не таким большим бардаком, какой царил в Советском Союзе семьдесят лет, а маленьким-маленьким бардачком… И что райкому КПРФ не понравилось в моих словах – ума не приложу.

В самом деле, в правде-то иной раз и скрыто главное коварство.