Текст книги "Сказания новой Руси. Рассказы, сказки, памфлеты, эссе"

Вскоре, кстати, народ воочию в том убедится. После убытия гостя с завода, превращенного в картинку, пожалуют полицейские, заломают руки Черепкову и уволокут в каталажку, а разгневанным борзописцам скажут: Черепков-де – дважды судимый за разбой и грабеж, то есть рецидивист; у него и с завладением завода не все чисто, к тому же с налогами… Шлейф, короче, за ним тянется. Начались суды да пересуды в народе: меньшая его часть от злобы давилась и удовлетворенно заявляла, что Черепкову место только на нарах; другая, то есть большая часть, стала возмущаться и задаваться вопросом, что-де будет в государевых вотчинах, ежели после всякого обнимания престолонаследником поданный, удостоенный столь высокой милости, будет оказываться на нарах?

На сторону бунтующей общественности встал воевода Стессель, призвал к себе с отчетом главного полицейского и сказал ему:

– Как смеешь?! Сейчас же дай свободу Черепкову! Или… Сам знаешь… Я не потерплю… Не дам никому борзеть и даже пальцем притрагиваться к тому, которому руку пожимал сам престолонаследник. Что скажут, – он уперся пальцем в потолок, – если дойдет до самого?

Главный полицейский, взяв под козырек, ответил:

– Есть!

И исполнил воеводин указ в точности. А иначе быть не может.

Покидая горнозаводской край, Дениска, между прочим, оставил много своих почитателей и, если верить воеводе, народ, как один, присягнул в верности, по меткому выражению того же самого народа, инфанту.

После множества вояжей по державе Дениска, до невероятности окрыленный, вернулся в Первопрестольную, где его ждал с нетерпением Наставник. Именно к нему, чтобы отчитаться, перво-наперво направил свои стопы Дениска.

Вот Дениска в палатах белокаменных. Зыркнув раз, другой в сторону своего Попечителя (жаждал понять, с каким настроем встречает), ничего не понял. С одной стороны, все как обычно: даже бровки домиком. С другой же, тень неудовольствия, похоже, в обжигающих и пронзающих крохотных глазках. Во всяком случае, подумал Дениска, надобно держать ухо востро, а хвост пистолетом.

После долгой паузы Верховный Правитель обратился не то с вопросами, не то с утверждениями:

– Что, Дениска, покорил провинцию? Ха-ха-ха! Понавешал лапшички на ушки? Твоя, выходит, теперь провинция? Наслышан, наслышан: индюком, сказывают, ходил перед дурачьем набитым, в ореоле всеобщего почитания и повального поклонения. Не считаешь ли, что это отданная дань твоим достоинствам? Не кажется ли, что и мои помощнички тут хорошо поработали? А?!

– Честно, Василь Васильич?

– А то как же! Я, сам знаешь, легко разделяю ложь от правды; по глазам читаю. Как некогда Генералиссимус товарищ Сталин.

– Как на духу, дорогой Василь Васильич: где б я ни был, всюду чувствовал вашу поддержку. Кто я без вас? Так… Червь земляной, тля поганая – не больше. Без вашего благоволения Дениска – есть пустое место. К тому же я отлично понимал, понимаю и буду всегда понимать, что душевность народа, сердечная теплота, выказанные мне, – есть не что иное, как преклонение перед тем, кто благоволит мне, то есть перед вашим величием. Хоть и дурачьё, как вы справедливо изволили заметить, но чует, кто стоит за моей спиной, кому я обязан по гроб жизни.

Льдинки в глазах Великого Правителя стали таять.

– Ну-ну… Это хорошо, что понимаешь. Слава – губительна для неискушенного, но пагуба удвоилась, когда я поднял такой ажиотаж вокруг невзрачной до чрезвычайности твоей особы.

Дениска спешно согласился.

– Все это – знак судьбы…

Путинцев уточнил:

– Судьбы ли?

– Вы – это моя судьба, моя вера, надежда и любовь; вы – умножаете мои силы и желание жить. Великое счастье, что вы есть у меня, о, Всемогущий из всех Всемогущих!

– Хорошо поешь, сладко голосишь, да как бы после не завел иные песни.

В голове Дениски пронеслось: «По себе судишь. Давно ли на лету хватал каждое слово своего Покровителя, в рот заглядывал, клялся в верности, а как только, благодаря Покровителю, уселся на троне, стал отплясывать на нем, на прежнем Державном Правителе, такого гопака, что тошно смотреть со стороны».

Вслух же сказал другое:

– Нет! Никогда! Нипочем!

Путинцев скривился в ухмылке.

– Хочу верить, что ставку делаю не на темную лошадку, а на ту, на которую надо, поэтому надеюсь, что не проиграю…

Дениска поспешил с подтверждением.

– Не проиграете, мой Повелитель, ни за что не проиграете!

Путинцев притворился, что не услышал клятвы, и продолжил:

– Игра продолжается. Время бежит. Пора делать окончательный выбор и очередной сильный ход, – Дениска знает, о чем речь, поэтому молчит. Чутье подсказывает, что Наставник выбор собирается делать в его пользу. – Да… был у меня твой соперник… Обижается…

Дениска, притворившись огорченным, разводит руками.

– Не думаю, что на меня, потому что я не нарушаю соглашения.

– Именно на тебя, Дениска, только на тебя.

– А что я такого сделал?!

– Говорит, что играешь на его поле, что переманиваешь его патриотически настроенных сторонников.

Дениска замотал головой.

– Даже в мыслях не было!

– Не ври! Ивановский мне показал эпизод на подлодке. Нашел же место, откуда грозить.

Дениска виновато опустил глаза.

– Случайно получилось.

Путинцев ободрил.

– Все нормально… Это даже хорошо… В политической конкуренции все средства хороши, – Путинцев махнул рукой. – Иди, братец, иди.

Дениска был уже у двери, когда за спиной услышал:

– Погоди-ка… Совсем забыл.

Дениска состроил недовольную рожицу, благо был спиной к Наставнику, и подумал: «Ну, да! Ты и забыл?! Ты никогда просто так ничего не забываешь. Специально что-то приготовил на закусочку, что-то, судя по всему, с перчиком. Что это может быть?». Дениска вернулся, но садиться не стал. Может, из-за того, что приглашения не последовало.

– Сам я не видел, – сказал с ухмылкой Наставник, – но очевидцы докладывают, что ты, участвуя в телевизионном шоу, что-то там говорил про «отсутствие политической воли». Не объяснишь, что имел в виду и в чью сторону был брошен булыжничек?

Дениска густо застыдился и опустил глаза.

– Не помню… Сболтнул лишнего… По неопытности… Извините… Больше такого не услышите.

– Не забывай, – Путинцев погрозил пальцем, – что болтун – находка для врага. Для первого раза – прощаю, но если… Один взмах руки – игра будет окончена и полетят с шахматной доски все фигурки вверх тормашками.

Дениска уходил, а по спине струился холодный пот. Легко выкрутился, а мог бы… Легко загреметь. Впрочем, в сказке может быть и не такое.

Путинцев же двинул пешку, которая стремится стать ферзем, вперед: через месяц оповестил мир, что окончательно определился с преемником на трон, что его преемник – это Денис Александрович Макаров, всех же иных своих кандидатов просил больше не суетиться, а также дал наказ народу своему: почитать, того лучше любить, преемника как его самого.

По мнению Дениски, главное дело всей его жизни свершилось. Почему «свершилось», ежели народ державный покуда еще не самовыразился на сей счет? Ну, это, как считает Дениска, не вопрос: любовь к Великому Правителю (с недавних пор его стали называть еще и вождем нации) настолько грандиозна, что его наказ по части преемника воспринят как приказ, подлежащий неукоснительному исполнению. Люди четко знают, где бла-бла, над коим можно и всхохотнуть при случае или пропустить меж ушей, а где истинная воля Великолепнейшего Человека. Тут и к ворожеям ходить не надо. Да, снуют где-то там некие худосочные маргиналы, пищат о своих претензиях на трон, грозятся, играя еле различимыми мускулами, предлагают Дениске выйти на спарринг. Дениска – не дурак. Дениска теперь выше всего этого и не собирается опускаться до их уровня. Кому еще-то знать, как не Дениске, что те маргиналы – есть не что иное, как шумная массовка на фоне декораций, без которой по-настоящему красочный спектакль не может быть сыгран на театральной сцене. Горлопанят? Ну и пусть себе тешат душеньки. Той народной любви, которая ожидает Дениску, им не видать как своих ушей, им такое чудо и во сне не приснится.

Дениска прав. Дениска чудовищно прозорлив. Кому еще-то, если не ему, подхватить державный скипетр.

Первым явился (являются, как известно, лишь черти, однако в этой ситуации, я думаю, это слово вполне применимо) засвидетельствовать свое почтение вчерашний соперник, Ивановский, стало быть. Вымученно улыбаясь, сказал:

– Поздравляю, Денис Александрович… Извини, если где-то попытался ущипнуть… Не со зла…

И услышал в ответ:

– И ты меня извини…

– Мне?! Извинять? Не понимаю… Право не за что…

Макаров сделал вид, что поверил в непонимание Ивановского.

– Извини, что однажды попробовал сыграть на твоем поле и переманить на свою сторону пару-тройку худосочных патриотов.

– Это? – искренне удивился Ивановский, и поспешил польстить, понимая, что ему это в ближайшем будущем зачтется. – Говоря по чести, вы, Денис Александрович, являетесь патриотом из патриотов и к тому же, – добавил он, – мое поле – это и твое игровое поле.

Они почти дружески обнялись и раскланялись. Уходя, Ивановский понимал, что им предстоит еще долго и счастливо бок о бок служить Отечеству.

Ясное дело, первая прилетевшая ласточка – это еще не весна, но стали подлетать вторые, третьи и так далее. Вот воеводы ближних и дальних земель евразийских стали чуть ли не хором, строго следуя указанию Великого Правителя, клясться в верности, присягать Дениске, будто Великому Государю, венчанному на престол. Дальше – больше. Уже и пишущая, вещающая, снимающая шатия-братия устами политологов, социологов заговорила о нареченном на престол как о Правителе, которому начертано судьбой стать спасителем государства могучего (хотя еще вчера навзрыд плакала, будто на похоронах то ли вождя нации, то ли народа целого) по Путинцеву, крича: «Что с нами будет, ах, что будет?!» Верные люди из числа окружения стали стряпать и статистику, которая стала расти как на дрожжах: число присягнувших, дескать, уже зашкаливает. Что доставалось крикунам-маргиналам? Лишь жалкие крохи с барского стола. В этих бескрайних землях только так: кто был ничем, тот станет всем.

Дениску от столь обильных верноподданнических чувств распирало. Он, все больше важничая, надувался чувством собственного достоинства, собственным мессианством. Сам не заметил, как, держа грудь вперед и задирая нос вверх, стал поучать подданных, как им дальше жить, о чем думать, куда следует ходить, а куда он не советует.

Путинцев, глядучи на все это, только крякал, видя в Дениске свое недавнее прошлое, самого себя.

– Хорош, ай, как хорош! – потирая от удовольствия руки, говорил Наставник. – Не ученик, а золото. Такого, если даже очень не захочется, все равно полюбишь, – но тут же предостерегал Дениску. – От такого всенародного почитания, – говаривал Путинцев, – может и башню снести.

По правде говоря, Учитель, упоминая о башне ученика, несколько преувеличил: не башня у него, а лишь крохотная башенка, но все равно, если не приглядываться сильно, или приглядываться, но через мощную лупу, то может и не то померещиться.

А вот и великолепная итоговая тусовка, на которой уже официально Путинцев передал скипетр и державу из своих рук в руки Макарова, иначе говоря, под малиновый перезвон колоколов и крики «ура» состоялось торжественное восшествие на трон. Идучи по дубовому паркету, натертому воском до блеска, оглядывая золоченые дворцовые залы, строго вглядываясь в лица князей, бояр, воевод, стоявших шпалерами и благоговейно взирающих на него, Дениска не верил всему происходящему. Дениска ловил себя на мысли: «С ним ли все это великолепие происходит?» Чтобы убедиться, что не сон, трижды ущипнул себя. Пробуждения не состоялось, стало быть, все наяву.

Это не был мираж или оптический обман зрения. Чудо из чудес оказалось всамделишным.

И сидит-посиживает теперь на троне Макаров. Сидит, грозно стуча по столу скипетром, и пишет государевы указы. «Повелеваю!..» – звучит в одном. «Быть всем людишкам богатыми!..» – гласит в другом. А в третьем и того страшнее: «Поданным моим надлежит считаться отныне здоровыми и счастливыми!..»

Люд, слушая на площадях глашатаев, всякий день (не зря присягал и клялся в верности), вздрагивая, спрашивает: «А что, ежели вот возьмет и в бараний рог всех согнет, надумает показать Кузькину мать, или сгонит лежебок с печей и заставит потеть на государевой службе?..»

То ли еще будет, ой-ёй-ёй. Впрочем, сказ о том в последующих сказочках. Вкусненькое надлежит вкушать медленно и помаленьку, чтобы не пресытиться, чтобы тотчас же не обрыдло.

Перво-наперво, как гласят летописи, новоявленный Государь земель евразийских, засучив рукава, принялся насаждать демократию, насаждать исключительно способами, присущими евразийцам. Если опять же верить летописцам, Дениска считал себя Первым Демократом. С особым благоговением относился к «социалистической демократии», но не был против «управляемой демократии», а также «суверенной демократии», считавшимися на его родине в приоритете. Слыша ругань, доносившуюся по сему случаю из-за океана, евразийский Государь начинал гневаться и фыркать. Топая ножками, обычно кричал:

– Не учите меня жить! У меня, как и у моего народа, особенная стать! Меня, как и мой народ, аршином общим не измерить! Плевать хотел я на ваши поучения с самой высокой колокольни, с колокольни Ивана Великого!

И, натурально, стал плевать.

Следуя великим традициям Наставника, поделил оппозицию на «системную» и «несистемную», на «согласных» и «несогласных». В список «системных» занес тех, которые прошли в государеву думу, круглосуточно болтающих там, состоящих исключительно из милых людей – это и есть те самые «согласные». В списке «несистемных» значились мало почтительные, те, которые горлопанили на площадях и улицах державы и ругали его власть почем зря – они есть «несогласные». С «системными» проще всего: Дениска пригласит их в свои палаты белокаменные, улыбнется им, ласково потреплет по загривкам и они становятся шелковыми, мягкими и пушистыми, а иногда, меняя милость на гнев, делает вид, что оных не существует в природе. Как вот в этой истории…

…На корабле, команда которого – от юнги до капитана – сформирована правящим дуумвиратом, вспыхнул бунт. Из ничего вспыхнул. Так сказать, на пустом месте. Неопасный бунт: буря в стакане с водой. Бунт, который не представляет никакой угрозы ни для командира судна, ни для его плотного и сплоченного окружения, а уж для отцов-благодетелей с Олимпа власти – тем паче.

Бунтующие, сойдя с корабля на берег, посовещавшись про меж себя, стали челом бить.

– О, всемогущие! – умильно обращаются бунтовщики, глядя с мольбой в сторону небожителей. – О, родненькие вы наши! – пустив слезы в три ручья, взвыли они и трижды шмякнулись лбами о земь. – Защитите сирых и убогих! Прикройте могучими дланями своими обиженных и оскорбленных! Верните нам веру в справедливость! Покарайте злых ворогов, укравших на прошедших региональных выборах у нас самое святое – голоса электората! Примите и выслушайте нас, а уж мы, покорнейшие слуги твои, для вас, величайшие из величайших, сделаем все, что только захотите!

Бить-то бьют челом, а не забывают скашивать глазенки в сторону корабля, который только что покинули. Вот видят они командира, который с капитанского мостика кулаком им грозит и матерно кричит, что есть мочи:

– Возвращайтесь, несчастные, а не то, – видно бунтовщикам, как гневается капитан, хмурится, собрав реденькие белесые, то бишь крысиные, бровки кучкой, – хуже будет!

Дрожь пробивает бунтовщиков, а все еще хорохорятся.

– Хренушки! – гаркают в ответ. – Не вернемся, покуда, – кричат, – Всемогущие наши, отцы-благодетели, – бунтовщики имеют в виду образовавшийся недавно властный дуумвират, то есть Великого Государя Макарова и его попечителя, отошедшего для блезиру в тень, принявшего на себя Кабинет Министров, Путинцева, – не обласкают!

А что он, ну, тот самый с Олимпа, то есть вчерашний Дениска, а нынешний Верховный Правитель? Ничего. Даже бровью не ведет в их сторону. Сидит в золоченых палатах и удобных креслах да похохатывает, принимая очередного иноземного гостя.

– Гляди, – это очередной хозяин земли русской обращается к иноземцу, – что они, – и тычет пальцем в сторону резного оконца светёлки своей, где бунтовщики расшалились, – вытворяют. И хоть бы хны: ни один волос не упал с их голов.

Восточный гость мудро замечает:

– Мои б поданные сотворили этакое…

– И что? – цепляется хозяин земли русской?

– Об волосья и мараться бы не стал, а сразу – секир-башка.

– Вот, видишь! – хозяин земли российской всхохотывает в очередной раз. – А еще обвиняют, что в моих палестинах нет демократии…

– Что ты, дорогой! – султан, гость, значит, раскинувший шатер свой прямо на брусчатке державной площади, машет руками. – Много, слишком много демократии, за нею великолепия Василия Блаженного не разглядеть, – потом склоняется к уху новоявленного хозяина земли русской и шепчет. – Послушай меня, да… Восточного, а потому мудрого человека: убавь демократии; сделай ровно ее столько, сколько в моем султанате и, да, заживешь, слава Аллаху, в благоденствии. Тогда, – гость хитро щурит по-восточному узкие глаза и щелкает пальцами, – ни у кого желания даже бунтовать не возникнет.

– А что, любезный гостенёк, – ответствует хозяин земли русской и кивает головой, – дело ты говоришь, дело.

Арабский султан продолжает хитро щуриться.

– Восточный человек – мудрый человек.

Бутовщики же, тем временем, пригорюнились, чешут «репу» и горестно вздыхают: никто их ультиматумы всерьез не воспринимает. Ну и уже на другой день кучками потянулись в сторону корабля, который вчера покинули. Первыми раскольниками оказались «левые эсеры» (с легкой руки борзописцев их так прозвали), следом (прыг-скок, прыг-скок), обгоняя друг друга, – либерал-демократы. Остатки бунтовщиков, то есть красные, держат паузу, но в душе хоть сейчас готовы занять свои места на корабле.

Бунт, тихо и мирно, сошел на нет. На корабле вновь царит мертвая тишина. Капитан, принимая назад ослушников, по-отечески журит:

– Ну, что, дурачьё, набегалось? Чего еще-то, – спрашивает, – вам надобно? Ведь, – говорит, – как сыры в масличке болтаетесь.

– Ты прав, капитан, – вчерашние бунтовщики, опустив глаза в пол, каются в прегрешении и чтобы загладить свою вину, добавляют. – От добра – добра не ищут.

Справедливые слова и, главное, во время произнесенные.

Сплошные тут аллегории, а посему надобно пояснить: корабль – это Державная Дума, в коей три кучки депутатов, безумно обожающих всех тех, что за стенами палат белокаменных, предприняли некий демарш. Зачем? Полагаю, ради саморекламы. Это, во-первых. Во-вторых же, во имя того, чтобы Всемогущие Повелители не забывали о их существовании на сей грешной земле.

Жаль, ясное дело, что нынешний Государь не обласкал. Но хорошо уже то, что и не стал казнить за самовольство этакое.

В другой день, когда на корабле воцарился покой (даже красные вернулись на палубу и уселись в удобных креслах) Дениска нанес ответный визит иноземному правителю, обосновавшемуся прямо в шатре. Султан чуть ли не с порога вернул Дениску к прежней теме, то есть к избытку демократии у евроазиатов.

– Тихо, да, дорогой? – поинтересовался султан у Дениски. – Визирь мой сообщает…

– Все в норме, – сказал важно Дениска. – Покаявшись в прегрешениях, смирнёхонько сидят и стряпают законы.

Султан покачал головой.

– Сильно добрый правитель – худо для ханства. Я б поступил с ослушниками по справедливости: выволок на площадь и плетьми их, плетьми… Чтоб впредь не смели…

– Жалко стало мне этих. Они – в системе, с ними проще. А вот с теми, которые не в системе… По ним, и правда, плети давно плачут.

Дениску можно понять: труднёхонько ему с «несогласными», пакостники они великие, готовы в любой момент подгадить. Пару недель назад в Северной Пальмире, на родине Дениски, вывели народ на улицу, устроили марш «несогласных». Пришлось стражам правопорядка изрядно поработать. Разогнали там «несогласных», они, как сообщают воеводы, готовятся бунтовать в других местах. Никого не боятся, сволочи. Распоясались, гады. Конечно, «секир-башка», применяемый султаном, – эффективный метод усмирения «несогласных», однако Дениска чего-то опасается и к радикальным мерам не прибегает. Он ищет и находит другие способы покорения опасных бунтовщиков. Одному – дарит в управление государеву корпорацию и тот тотчас же затихает. Другого отправляет воеводой в вятские края и тот отходит от «несогласных», надолго умолкает, управляя вотчиной забывает про оппозиционность. А тому, которому не надобны ни корпорация, ни воеводство, цепляет на грудь орден величественный и вновь все хорошо. Расцеловав этого «несогласного», Дениска обретает почти лучшего друга. Во всяком случае, тот считает неприличным (с этакой-то наградой на груди!) на улицах бузотёрить и смущать народ неприличными лозунгами.

Оставшихся? Ну, этих… Их так мало, что можно и отдубасить при случае. Для острастки – полезно. Они того стоят. Иного и не заслуживают.

Не понадобился Дениске совет арабского владыки, обошелся он без «секир-башка». Остается вопрос: сам додумался или кто-то, стоящий за его спиной, присоветовал? О сём – по умолчанию.