Текст книги "Сказания новой Руси. Рассказы, сказки, памфлеты, эссе"

Часть седьмая

Скоро сказки в сей державе сказываются, да не споро, видать, дела важные делаются.

Какой уж месяц люд державный приглядывается к новоиспеченному Государю земель евразийских, а понять никак не может, тот ли Великий Правитель, Надёжа-Государь, али не тот; тому ли присягнули? Чешет, лёжа на печи, мужичок кудлатый свой затылок и задачку с одним неизвестным решает: уж не ошибочка ли случилась с присягой той? Да, юный и неказистый Правитель кое-как шевелится, однако на лице – скукотища рисуется: нет на нем радости. Провинциальный мужичок, расстроившись, идет в ближайший кабак, где половой стакан гранёный наполняет. Хлоп – и стакан пуст. Половой интересуется:

– А закусить?..

– Ишшо чаго! Не знаешь, дурень, что у нас после первого не закусывают? – половой, понимающе кивает, берется за бутылку и собирается наполнить пустующий стакан, но мужичок хватает полового за рукав. – Постой… Малость надо передохнуть, – половой выказывает намерение уйти, но мужичок вновь хватает его за рукав. – Ну, погоди же!

– Слушаю, сударь.

– Слушок есть, будто бы после ина… ина… угу… угу… – мужичок пытается произнести чужеземное слово, но язык одеревенел и плохо слушается. Предпринимает новую попытку и теперь с трудом, но выдавливает. – После инаугу… рации Дениску нашего подменили… Нынче нами правит не он, а самозванец-двойник… Мы знали Дениску другим, – половой, обшарив шустрым взглядом ближайшие столики, приложил палец к губам: ша, дескать, соглядатаи могут засечь сию крамолу. Но мужичка, распаленного стаканом, было уже не остановить. – Смурной, гляжу, он, не такой, как прежде, не стало прежней прыти.

Половой, демонстрируя верноподданнические чувства, чтобы не заподозрили и его в смутьянстве, намеренно громко чеканит:

– Ошибаетесь, сударь! – половой победно озирает кабак. – Многоуважаемый Денис Александрович еще тот!.. Тот, что надо! Взял, вот, и усмирил без того смирную оппозицию. Каков, а?!

Мужичок начинает сердито махать кулаками перед самым носом полового.

– А!.. – кричит от отчаяния он. – Ну, вас!.. С вами и не поговоришь по-людски… Лизоблюды! – мужичок встает и направляет неверные стопы свои к выходу из кабака. Толкнув дверь, он харкает и сплевывает под ноги. – Сволочи, все сволочи!

В самом деле, великое дело сделал, сидя на троне, Макаров: заломал оппозицию – как «системную», так и «несистемную. Но народу показалось, очевидно, этого мало. Державный люд, похоже, ждет от Правителя чего-то еще. Чего именно? А люд не знает. Не знает и Макаров, чем бы еще ему подзаняться. Вот и мается скукой.

У слуг его – волнение. Ищут стоящее дело своему правителю. Целые академии работают над «программой действий». Поломав изрядно умные головы, ученые мужи отряжают в палаты белокаменные с наставлениями самого умного. Приходит тот. Отвешивает земной поклон сидящему на троне и болтающему ножками, недостающими до пола дубового. Дениска глядит на главного академика с надеждой. Ждет, стало быть, ученого совета. Дениска, как знак особого благоволения, первым протянул свою благородную руку для целования. Совершив сей положенный обряд, академик в ухо Дениске, чтобы чужие не слышали великого секрета, зашептал: «Шибко не парься, Государь! – ближний круг, в который входил и главный академик, использовал сие обращение без прилагательного, этим давая понять, в том числе и Дениске, что в державе не может быть несколько «великих государей», а поскольку один уже есть и он теперь сидит в других палатах, то и, соответственно…

Дениска горько восклицает:

– Как же не париться, ежели?.. Не видел разве вчерашний отчет социологов?..

– Видел, Государь!

– И что?

– А ничего! Не парься и все!

– И это, – возмутился Дениска, – весь твой совет?!

– Нет… Ты, Государь, должен вспомнить, под чьей пятой те самые социологи?

– Ежели они… То Государь я или не Государь?

– О, конечно, Государь, но пока что на первый снег писающий, то есть новичок. Вот сделаешь что-нибудь…

Дениска прервал:

– Я сделал!.. Приручил уличных горлопанов. Мало, да?

– Не мало, но недостаточно. Вспомни, с чего начинал свои шаги твой наставник, и действуй подобно ему.

– Не хочешь ли сказать, что и я должен заняться ковровыми бомбометаниями где-нибудь на окраине державы и сравнять с землей пару-тройку городков?

Главный академик тут замялся.

– Ну, Государь, решай сам… Подумай хорошенько и реши.

Дениска, сморщив лоб, стал напрягать извилины, вспоминая великие деяния своего наставника.

– Хорошо, – сказал Дениска, – буду думать, хотя и не люблю этого дела.

Прощаясь, главный академик дал последний совет.

– Конечно, рейтинг твоего Учителя зашкаливает, но ты не завидуй ему, не пытайся превзойти, ибо это крайне опасно для тебя, Государь. Следи, чтобы социологи, рисуя твои рейтинги, не перебарщивали. Помни: выше Учителя тебе все равно не прыгнуть. Можешь попытаться, но на этом сломаешь шею, потеряешь голову.

– О, я помню! – сказал хмуро Дениска и взмахом руки повелел главному академику оставить его.

Макаров, следуя умным советам, решил заломать еще одного врага внутреннего. Именно этот враг, борьба с которым, если не изменяет ему память, принесла весомые дивиденды Наставнику, а в результате популярность скакнула небывало высоко. Макаров, воспрянув духом и засучив рукава, лично принялся за тех самых врагов, от которых стонет (так говорят заморские гости) земля евразийская. Сначала – робко и стеснительно, а потом – отважно и решительно.

Макаров объявил войну коррупционерам, лично возглавив срочно для этого благородного дела созданный соответствующий совет. При этом на первых порах всем своим видом давал понять, что дело это весьма свежее, можно сказать, для державы уникальное, а потому сногсшибательное и даже самоубийственное.

Слуги, в том числе и из парламента, будто только того и ждали, тотчас же подключились к акции Государя и стали захлебываться от восторга.

Война началась только-только, а Василь Васильич Владимиров, знающий предмет войны не понаслышке, поспешил уверить державный люд:

– Государь сказал и это будет выполняться!

Его б слова да Богу в уши. Не всякое, увы, даже слово государево в этой державе воплощается в дело. Почему? Так повелось издавна, с начала прошлого века, когда идеологи стали с усмешкой говорить: мели, мол, Емеля, покуда твоя неделя. Дениска, к примеру, на троне всего-то без году неделя, а успел наговорить такого, что всё и не упомнить сразу-то. Говорил о «здоровье нации»? Еще как говорил! Еще какие воздушные замки рисовал в воображении поданных! Обещал победить в своей державе нищету и сделать ту самую державу процветающей, а народ самым счастливым? И как ведь красочно обещал. Люд державный просто заслушивался и грезил всем этим. А не он ли грозился дать укорот своим многочисленным слугам и прислужникам и заставить их служить не только себе, а и простому провинциальному мужичку или бабе? То-то и оно!

Чесать языки – это хобби такое у правителей, почти патологическая болезнь, страшно приставучая. Сам Макаров (в особенности его Наставник Путинцев), почтительно изучая многотомные и увесистые труды одного доморощенного мыслителя-недоучки, выписал себе в цитатник, часто обращается к нему и повторяет одну фразу: слово-де – это тоже дело.

Летописцы, ясно, видят сию национальную слабость Дениски, но не акцентируют на ней внимание, делая вид, что не знают о сем, не понимают сего. Впрочем, и сказочнику настоятельно советуют, чтобы он оптимистичнее глядел на действительное, не копался в мусорной корзине, не вытаскивал на свет то, что иногда неприлично выглядит и дурно пахнет; напоминают, что сказочки тем народу и милы, что в них добро всегда побеждает зло.

– Жанр, – говорят, – обязывает. Не след, – говорят, – сказочку путать с памфлетом, а оду с фельетоном.

Умные вещи говорят, а посему стоит вернуться к главной теме этой конкретно сказочки – войне с мздоимцами. Уж коли, любезный сказочник, взнуздал и сел на сего конька, то, значит, гони вперед, только вперед и чтоб на пути не было никаких уклонов – ни левых, ни правых.

Думский деятель Владимиров, произнеся приведенную выше крылатую фразу, замолк. Но мысль его не повисла в воздухе, ибо ее, мысль, значит, на лету подхватили пропагандисты и агитаторы государевы, в первую очередь, борзописцы, особо приближенные к Государю. Организованно подхватили. Значит? На то, похоже, воля Государева была.

И началось!..

Это ведь полтыщи годков назад труднёхонько было агитаторам: чтобы глашатаю донести государев указ или мысль какую до народа, следовало месяцами скакать по полям и лесам и трубить вовсю. Нынче – проще. Мужичок в самом глухом краю лежит себе на печи и неким пультиком щелк да щелк и на тебе, пожалуйста: голубой экран перед ним засветился, а на экране… Ба, знакомые всё лица.

Вот, к примеру, сегодня в красноречии упражняются видные борцы с врагом №2, а именно: певун од (по совместительству телеведущий) Исаак Соловейчик, еще пару месяцев назад публично плакавший по, якобы, уходящему Великому Правителю, искренне предрекая державе, вследствие ухода такого Государя, как Путинцев, крах, катастрофу вселенского масштаба; рыцарь, честно открывший забрало и держащий в руках разящее копье, Давид Бронштейн; мелкий присяжный поверенный, защитник сирых и убогих (в их числе и Великий Правитель), организатор и вдохновитель народного похода «За Путинцева!» Марк Астаховский.

Мужичок, лежащий на печи, зырит (коли Государи нынешние обожают жаргонизмы, то, повторяю, и сказочнику не заподло ими воспользоваться) на розовощекую и довольную собой агитгруппу и не сразу врубается. Отчего? Ежели он не рехнулся, то он уже (лет так восемь назад) точь-в-точь эту команду видел на экране, точь-в-точь эти же слова тогда же слышал и тема точь-в-точь та же. Как тогда, так и сейчас…

– Государь наш, – хором кричат агитаторы, – переполнен решимостью разрешить проблему и дать по рукам мздоимцам так, что их детям, внукам и правнукам не захочется сим греховным делом заниматься.

И к выводу агитаторы пришли тому же, что и восемь лет назад. С некоторыми нюансами, правда.

– Отвага и решимость у Государей налицо, стало быть, зло будет положено на лопатки. Лихоимцы всплакнут, конечно, но без них, без слёзок, значит, не обойтись. Чем-то все равно надо жертвовать.

С русской печки веет здоровым русским скептицизмом.

– Чай, – раздумчиво говорит мужичок, – брешут, а, баба? – это он к супружнице лично обращается за консультацией.

Гремя печной заслонкой, супружница откликается:

– Бабами, старый дурак, сваи забивают!

– Не ори, старая, – парирует мужичок. – Ответь по существу!

– Попридержи поганый язычок, олух царя небесного! Что, если кто услышит твою крамолу, а? Ладно, если только тебя упекут стрельцы государевы: туда тебе и дорога.

Мужичок предлагает мир.

– Хватит лаяться-то. Лучше будет, если поднесешь стакашек чего-нибудь этакого… крепенького. Обмыть надо это дело.

Из-за печи вылетает жена и машет кочергой.

– Я те, – кричит, – поднесу… Так крепенько поднесу, что месяц будешь, вспоминая, охать.

– Эх-хе-хе, – кряхтит на печи мужичок. – В доме, как и в государстве, – резюмирует он, – у кого власть, у того и право казнить-миловать.

Как бы то ни было, но война врагам объявлена по всей форме, стало быть, и приказ о начале боевых действий начертан. Из государевой Думы выходит соответствующее Уложение о наказании. Строгое, конечно, но…

Законотворцы, стыдливо отворачиваясь, признаются:

– Уложение – не совсем то, которое хотелось бы иметь. Пришлось, – говорят, – сгладить самые остренькие уголки. Но на безрыбье и рак рыба, а… Ну, сами знаете присловье это.

Государь нынешний, Дениска, стало быть, прежде чем подписать сие Уложение о наказании, долго плевался, выказывая недовольство. Для вида, понятно. Ибо начертал подпись, хотя мог этого не делать, а вернуть документ на вторичное рассмотрение. А, может, сказалось, влияние Наставника, вечно стоящего за его спиной?

Слёз обильных не было. Коррупционерам пригрозили, но Уложение о наказании предусмотрело льготу, предоставив целый год продолжать хапать и, соответственно, прятать богатства.

Народ, увидев, всхохотнул только.

– Думцы – не такие дураки, чтобы своими руками рубить сук, на котором сами давно и счастливо сидят.

Идет, стало быть, война с врагом проклятым, но Макаров, глядя на то, как разворачиваются сражения на полях боев от моря до моря – Черного, Балтийского, Охотского, тоскует. А ведь полагается радоваться, тем более победные реляции шлют воеводы одну за другой. Что-то понимает, но сказать не может. Или не хочет тот, чья тень за спиной?

Вот кто-то дернул ниточку и Дениска встрепенулся. Взбодрившись, решил вселить в подданных державы уверенность, что завтра будет лучше, чем вчера, что враг будет разбит, что победа будет за государевыми борцами. Чтобы развеять всякие сомнения и похоронить общественный пессимизм, Государь объясняет (цитата, как и во всех других случаях, дословная):

– В нашей особо трудной стране и борьба с коррупцией особо трудная…

Это он пытается оправдать то, что чем жарче бои, тем в державе, как ни странно, становится больше и больше коррупционеров. Заморские люди загоняют его державу уже во вторую сотню.

Обида гложет Дениску, но старается держаться молодцом. Понимая нутром, что и это сражение он уже проиграл, даже не начав его по-настоящему, продолжает трепыхаться. Тут кто-то в ухо ему: только не молчи балбесом, дескать, тяни резину; тебе, дескать, ведь только день простоять да ночь продержаться.

И держится. Созывает прислугу и в сердцах (у Государей нервишки тоже иногда пошаливают), топнув ножонкой, выпаливает:

– Надо заниматься борьбой с коррупцией, а не торговлей должностями!

– Уррра! – услышав голос Государя, орут поданные.

Прислуга же, сломя голову, начинает искать торговцев должностями. Долго ищет, настырно ищет, но никого не находит.

В поиске и Дениска; ищет нечто, затерявшееся в бескрайних просторах великой своей державы. Схватит одно, возьмется за другое, а из рук, как угри выскальзывают мздоимцы. Вздохнув, признается:

– Нет эффективного средства борьбы с вражинами. Казалось, всё испробовал, даже Верховный Антикоррупционный Комитет (ВАК) учредил, лично, чтобы придать особый вес, возглавил, повел на бой, но…

И что? Ни мычат, ни телятся по-прежнему государевы слуги. Плодят директивы, шуршат день-деньской бумажками, а коррупционный воз, как говорится, и ныне там, где и был. А коррупционеры? Глядят на сии потуги да нагло похохатывают.

Один весьма почтенных лет академик, которому надоело глядеть на страдания Государя, сунулся с советом

– Предлагаю, – говорит, – тебе, Государь, два, как мне кажется, пути, по которым надобно топать.

– Даже два? – переспрашивает Государь. – А не много? Мне б хоть один путь одолеть…

Академик пропускает мимо ушей вопросы Государя и продолжает гнуть свое:

– Сразу скажу: тут потребуется отвага, – завидев, как завздрагивали сразу худосочные плечики Дениски, поспешил успокоить, вселить веру в его силы, – но вам-то, Государь, ее, то есть отваги, не занимать. К тому же, – продолжает ученый муж внедрять в него бесстрашие, – и пресловутой «политической воли» хоть отбавляй. Так что – флаг в руки и попутного ветра!

Макаров загорелся надеждой.

– Ну-ка, ну-ка, старче! Что еще за пути? Говори скорее!

– Я, – говорит, – отправляю к историческим летописям, потому что все новое – это порядком подзабытое старое, в частности, к временам царя Бориса…

Поскучнело лицо Макарова, стал угасать огонек в его глазах, но все-таки спросил:

– Которого? Того или этого?

– Того, Государь, того, давнего-предавнего.

– А-а-а, – того больше разочаровавшись, протянул Макаров.

Академик посуровел.

– А ты не акай. Слушай и смекай. Тогда в державе нашей дела вершили очень просто: изловили думного дьяка, обличили его в корыстолюбии, – препожалуй, голубчик, на лобное место, к позорному столбу, чтобы простой люд мог взглянуть в его бесстыжие глаза, чтоб сытое тело публично отведало плетей, чтоб оный и все его раздобревшие родичи остались после в полной нищете и пошли по миру с протянутой рукой.

Нынешний Государь, представляющий себя то ли демократом, то ли либералом, вздохнул.

– Дьяков жалко… Бесчеловечно как-то…

– Кого жалко? – искренне возмутился ученый муж. – Они, обирая твоих подданных, никого не жалеют – ни даже тебя и твою казну. Петр Великий был покруче: он отправлял сразу на виселицу.

– И что, – с надеждой поинтересовался Макаров, – крутые меры вразумили?

– Борису Годунову не довелось довести начатое благое дело до конца и избавить Русь от мздоимцев: не успел: смута великая началась. Но результат был: с каждой очередной публичной поркой не чистых на руку дьяков и подьячих становилось меньше, а оставшиеся уже не были столь наглы и бесстыжи. Между прочим, наказание применялось с малой кровью и живота никого не лишали. Так что вполне мера гуманная, в том числе и по нашим временам.

Дениска, выслушав академика, ничего не сказал, а лишь подумал: «Рехнулся старик. Эвон, что предлагает: вернуться в средневековье… На площадях плетьми охаживать лихоимцев, отбирать всё и по миру пускать с протянутой рукой. Так-то можно лишиться всей прислуги для начала. С кем править-то державой? Никого ведь не останется. Драного публично во власть возвращать как-то неловко будет».

Загорелась было надежда, но тотчас же и угасла. Макаров решительно отверг совет старца и тут же о нем забыл. А, может, кто-то помог ему забыть? Сколько таинственного при дворе Государя и сколько жгучих тайн хранится там за семью печатями!

По правде говоря, Дениска и не мог внять совету в силу объективных причин. Как-то раз он взял на себя смелость заявить, что «верховенство закона – прежде всего», что перед законом все равны – и он, Государь, и самый последний бродяжка. И теперь, что, плетьми наказывать нечестных на руку? К тому же сия мера не прописана в Уложении о наказании, а он, Дениска, прошедший когда-то курс юридических наук, обязан пропагандировать уважение к законности. Что он делал и будет делать впредь.

Кандидат в государи Макаров, побывавший в дальневосточном краю, остался влюбленным в тамошнего воеводу Степку Дарьина, поэтому, когда пришел срок, с легким сердцем, уже будучи Государем, переназначил любимца на новый срок.

Все бы ничего, но отдельные местные законники, давно положившие тяжелый глаз на колоритную персону воеводы, решили начать действовать. И однажды, не спрося соизволения воеводы, эти лихие люди нагрянули в дом всемогущего начальника края, в дом любимца Государя. Учинив в рамках уголовного дела обыск, набрав кучу вещдоков, удалились. Опешивший от такого самоуправства Степка Дарьин запаниковал и по давней привычке, ни слова не сказав своим подчиненным, ударился в бега. Народ пригорюнился: нет воеводы день, второй и даже целую неделю. Иные прыткие больно стали искать. Нашли. И не на блатном сходняке или стрелке, а в главной лечебнице державы, где проходят курс реабилитации от нанесенных травм и увечий самые уважаемые люди. Ищущим сказали: морально травмированный пациент сильно болен, нуждается в экстренном восстановлении сил и здоровья.

Узнав о приключении с любимцем, Государь самолично позвонил соответствующим должностным лицам и… Проинструктировал, как им следует действовать дальше. Что это была за инструкция? Этого никто в крае не ведает, но злые языки говорят, что служивые с перепугу тут же вернули изъятые вещдоки на место, уголовное преследование в отношении воеводы прекратили и дали, будто бы, клятву Государю, что впредь в дом воеводы они – ни ногой. Тем и история с правовым уклоном закончилась. Хотя… Нет, не совсем так. Финальную точку поставил Государь, сильно уважающий законность. Он нанес визит в палату, где проходил курс интенсивной терапии Степка Дарьин, и был счастлив, когда страдальца увидел вполне пышущим здоровьем. Обняв Дарьина, похлопав его по спине, Государь поспешил все же успокоить больничного пациента:

– Не волнуйся, – сказал, – продолжай нести верную службу мне, будь предан и тебя, – сказал, – ни одна собака не тронет.

– О, Государь! – от нахлынувших чувств только и смог выкрикнуть воевода, потому что из глаз хлынули в два ручья слезы безмерного счастья.

Совершив благое дело, Государь с чувством исполненного гражданского долга вернулся к себе, а Дарьин, сев на ковер-самолет, вечером уже был в своем краю. Он приступил к управлению краем, что вызвало бурю эмоций у местных аборигенов, а отдельные представители устроили по сему случаю сходняк, где много пили, того больше – закусывали, и, конечно, вовсю славили воеводу и его могущественного адвоката, без которого небо могло ведь показаться их пахану в клетку.

Умиротворенность царила в Государе не долго. Вновь грусть-тоска навалилась, безжалостно щемя его сердечко.

Сидит, болтая ножонками, Дениска на высоченном троне и думает, что бы еще-то сотворить, чтобы популярность в народе еще большую приобресть. Может, заняться здоровьем нации? Нет, было уже и быльём поросло? Борьбой с нищетой? Нищета также положена на лопатки и о ней лучше не вспоминать. Пообещать предоставить в кратчайшие сроки жилье всему народу, в первую очередь, защитникам Отечества, ветеранам-фронтовикам? Обещал и, как рапортуют слуги его верные, обещание почти выполнено и вопрос этот уже не актуален, стало быть, дополнительные очки не заработаешь. Заняться экономикой? Но этим и без того занят его мозг круглосуточно, а результат – очевиден: в соседних царствах-государствах кризис и их по-прежнему взбулындывает; в его же палестинах всеобщее экономическое процветание, народ же от этого только радуется. И на сём поле он большого урожая не соберет, потому что все, что можно, сжато, убрано и положено на хранение в государевы закрома. Инновации? Так ведь и тут Государь уже побывал и оставил свой заметный след: восточные узкоглазые соседи, выражаясь проще, япошки, славящиеся своими инновационными внедрениями, наблюдая за поползновениями лапотного соседа, сильно приуныли, ибо Дениска со своими слугами и их мозгами начинает сильно теснить; вот-вот и станут самыми технологически отсталыми. Может, продолжает думать Государь, взяться за реформирование «ментов поганых», прокурорских, судейских и обновить их реноме? Что за черт, успел реформировать! Да так, что подданные его больше прежнего боятся, к примеру, полиционеров и теперь норовят обходить их за сто вёрст, по-прежнему приговаривая: береженого – и Бог бережет. Даже, что совершенно невероятно, сильно щелкнул по носу всемогущего столичного царька Юлиана Лужкина, позволившего себе попенять государевы устои. Мало того, что Лужкин задался целью повернуть течение рек вспять, но он еще и недоволен, что воевод теперь не народ назначает, а он, Государь, почти единолично. Прослышав сии крамольные мысли человечка в кепке, то бишь, господина Лужкина, Государь залился гневом.

– Упеку! – закричал на всю страну.

И почти упёк: отстранил от должности, объяснив державе репрессивные меры (отстранение от кормушки – почти смерть для отстраняемого) следующим образом:

– Не потерплю вольнодумства! Вольнодумец – всегда есть мой враг и как могу держать рядом слугу, которому не доверяю?

После царька закачалась земля и под столичной всемогущей царицей, державшей в своих руках весь градостроительный комплекс, – это не абы кабы, а миллиарды государевых деньжат.

Царица и ее попавший в немилость царек успели улепетнуть на берега туманного Альбиона, прихватив с собой и трудовые сбережения, которых, по слухам, хватит им, их детям, внукам и правнукам на сто лет вперед.

От такой расправы держава вздрогнула, особенно воеводы. Ежели, подумали они, такому зубру Государь с легкостью отшиб рога, то что будет с ними?

Вспомнив про сей инцидент, Государь нахмурился пуще прежнего. Тень печали пробежала по челу его. Слуги не ведают, но он-то знает причину. Возникли, видите ли, сложности у самого Государя.

Была опять встреча на охотничьей полянке, где Наставник, по-прежнему остающийся для него Великим Правителем, фигурально выражаясь, спустил на Дениску всех собак. Глядя на ученика из-под грозно сдвинутых бровишек, начал поучение так:

– Почему не согласовал?!

Дениска, побледнев, попробовал оправдаться.

– Так ведь… это…

– Заткни хавальник, когда с тобой говорю я! – рявкнул непривычно строго Учитель. – Молчи, сосунок, и слушай! Кто тебе позволил так обращаться с лучшими людьми державы? Тебе ли не знать, что я своих людей не сдаю, что подобные Лужкину – это мой личный золотой фонд?

– Но он…

И эта попытка оправдаться была пресечена на корню.

– Ну, что он, что? Да, ляпнул, не подумав, и за это гнать с государевой службы, которой Лужкин отдал много лет? Ты еще в штанишки ссал, а он уже правил. Чуешь разницу? Кто ты такой, чтобы…

– Я – Государь всея державы, – выпятив вперед грудь и задрав по привычке нос, обидчиво воскликнул Дениска.

– Ты? Государь? Ха-ха-ха! Ну, какой же ты Государь, если я, глава твоего Кабинета Министров, могу в любой момент так двинуть, что полетишь вверх тормашками?

Опекаемый тотчас же протрезвел.

– Дорогой Василь Васильич, я понимаю! Извините меня, молодого дурака! Век корить себя буду, что в сём инциденте не испросил у вас совета, прежде чем рубить сплеча.

Видя чуть ли не плачущего ученика, Наставник помягчел чуть-чуть.

– Ничего бы с тобой не случилось, если б приехал к Лужкину да выговорил, попрекнул, что залезает в чужие епархии, что даже ему непростительно. – Наставник, помолчав с минуту, махнул рукой. – Что сделано, то сделано… Не вернешь назад…

– Почему? Можно… Под каким-нибудь благовидным предлогом…

Путинцев погрозил пальцем.

– Не вздумай! Это будет хуже сделанного. Верховная власть не может себе позволить пятиться назад… Ладно… И на этот раз прощаю, но если что… То, ей-Богу, не помилую. Уж если заключили договор на этом же самом месте, то условия ты должен выполнять от «а» и до «я».

– Буду! Клянусь, буду! – впадая в верноподданнический экстаз, заорал Дениска.

В резиденции Государя слышен тяжелый вздох.

– Эх-хе-хе! Тяжела же шапка Мономаха!

Горюет Государь не только из-за тяжелого воспоминания, а пуще из-за того, что час битый сидит, ломает голову, а найти дело, которым следует заняться, никак не может. Государь вновь тяжко вздыхает.

– Да, коррупция… Не заживающая рана… По-прежнему саднит. Да, главный державный прокурор рапортует, что борьба идет, что тыщи мздоимцев задержаны, что против них заведены уголовные дела, ведется следствие, но…

Дениска понимает, что этим рапортам грош цена в базарный день. При надобности, подрисуют любые цифры. Поди, проверь. Державному люду пришлось по душе одно его высказывание Государя. Он сказал:

– Статистика наша – это одна сплошная брехня!

Дениска заслуживает сочувствия: с одной стороны, неограниченные полномочия, а, с другой стороны… Не шибко-то разбежишься, когда так-то зашорен. Царю Борису легче: не нынешние были времена. Отстегал одного, другого дьяка и вся недолга. Можешь годами не заморачиваться. По крайней мере, до той поры, покуда на спине у дьяка болячки не затянутся. Ныне же… Тут же напомнят про права человека и гражданина, про его честь и достоинство, про милосердие, про любовь к ближнему своему, как к самому себе. Ну, и про прочее такое. Вечно сиди себе и оглядывайся по сторонам, что о тебе думают подданные, о чем мыслят иноземцы, позволяющие себе такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Дениску невзначай осеняет. Он аж подскакивает на троне. Он кричит, хотя мог бы вызвать слугу и нажатием кнопки. Вбегает первый помощник и для виду показывает страх, поэтому трясется весь.

– Что угодно, Государь? – спрашивает.

– Подать мне главного борца с коррупцией!

Первый помощник мнется.

– Так ведь, Государь… вы и есть, значит, самый-пресамый в державе борец.

– Ах, да… Верно… Из головы выветрило… В таком случае, призвать того, кто бумажки подшивает в антикоррупционном моем ведомстве!

Тут и он, тот самый дьяк, а в руках – куча папок с бумагами. Стоит и тоже подрагивает: привычка, знаете ли, – вторая натура.

– Слышь, дьяк, – в привычной манере вопрошает Государь, – как там с Уложением о наказании?..

– С которым, Государь? – откликается дьяк вопросом на вопрос.

Макаров иронично, с подначкой уточняет:

– А с тем, которое для таких, как ты, страшнее смерти.

– Понял, Государь… Докладываю, – полез дьяк в одну из папок и хотел достать с государевым гербом бумагу, чтобы отрапортовать по всей форме.

Макаров поморщился.

– Не надо! Без бумажки, что, ты – букашка?

– Никак нет, Государь… Могу и так…

– Тогда валяй… рапортуй… только коротко… мне недосуг с тобой вожжаться, – Макаров махнул рукой, прикрыв глаза, приготовился слушать.

– Уложение о наказании коррупционеров, о коем вы изволите говорить, действует. Ежели сравнить с прошлым годом, то уровень снизился на ноль целых одну сотую процента…

– Врешь, чай, и не краснеешь, – не открывая глаз, произносит Макаров и хмыкает.

– Как на духу, Государь! – дьяк истово, троекратно крестится. – Век свободы не видать!

– А за океаном, – тихо бросает Макаров, – другую картину рисуют. Растем… Сто тридцатое место в мире, говорят, у моей державы.

– Поклёп, Государь, чистой воды вранье!

– С какой стати? Что за интерес?

– Завидуют, Государь!

– Нам, что ли?

– Само собой, Государь, страшно завидуют. У них там – ужас какой-то, народ изнемогает уж который год от катастрофических потрясений, а у нас, Государь, сам знаешь, наоборот, всё чудесно. Глядят заморские на наше этакое великолепие и зеленеют от злобы; хотят, чтобы и у нас было не лучше ихнего: оттого и сочиняют про нас небылицы. Несут, короче, ахинею.

Государь благосклонно кивает.

– Может, и так… Сам слышу, как скрежещут от злобы зубищами.

– Пущай скрежещут, Государь. Нам от того ни жарко, ни холодно, ни сытно, ни голодно. Ихний лай на нашем вороту не виснет.

– Верно, дьяк. Дело говоришь. При случае – награжу.

– Спасибо, Государь: служу тебе не ради наград.

– В твое бескорыстие, дьяк, не верю… Ну, да, ладно… Скажи лучше: правда ли, что после подписания мною сего Уложения о наказании взятка сильно потяжелела?

– Не верь, Государь, сим слухам! – в гневе воскликнул дьяк. – Враги наши их распускают. Агенты Запада вовсю работают.

– Зачем?

– Чтобы раскачать лодку…

Государь фыркает.

– Спятил, дьяк? Какую лодку!?

– Никак нет, Государь: я в здравом уме и твердой памяти…

– А несешь…

– Аллегориями я выражаюсь, Государь: твою лодку пытаются раскачать, то есть трон твой.

Макаров, представив себе это раскачивание, поёжился.

– Уж я им покажу!

– К ногтю их, Государь, к ногтю! Пора поквитаться за все обиды.

– Распоясались, выходит?

– Само собой, Государь! Совестно на западе рожу казать: все, кому только не лень, тычут пальцем.