Текст книги "Дороги ратные крутые. Воспоминания об участии в Великой Отечественной войне"

В тот же день, 20 декабря, из боевого приказа командира дивизии мы узнали, что дивизия ударом севернее Обжино на Софронково должна прорвать оборону и выйти к реке Пола. Наш 239-й танковый полк придавался правофланговому 86-му гвардейскому стрелковому полку и имел задачу, поддерживая наступление его пехоты, уничтожить огневые точки на участке прорыва, овладеть южным берегом речки Вязовки и затем с десантом автоматчиков захватить и удержать Софронково. Готовность – к исходу 22-го декабря.

– Ну что ты поделаешь? Опять не дают нужное время на подготовку! – досадовал командир полка.

– Да, это самые короткие дни в году. Светлое время на широте Старой Руссы в эти дни меньше семи часов, – подчеркнул начальник штаба при докладе расчета времени на подготовительные мероприятия.

Подготовка наступления была начата тотчас. После короткого пребывания у комдива, командир полка до наступления темноты успел бегло осмотреть в бинокль полосу предстоящего наступления. А затем он собрал командиров и сначала разобрался, что отображено у них на картах из сведений о противнике. Командир 1-й танковой роты старший лейтенант Николай Кириллович Нечетный при этом выразил беспокойство, что неизвестно, где у противника противотанковая артиллерия, танки и самоходки.

Ответ дал начальник штаба:

– О противотанковых средствах 415-го пехотного полка 123-й и 161-го пехотного полка 81-й пехотной дивизий, на стыке которых наносит удар 28-я дивизия, ее штаб знает очень мало. Да и опорные пункты нанесены предположительно. В некоторых ДЗОТах есть орудия, но в каких – неизвестно, поэтому разрушить огнем их надо все. Противотанковые орудия могут быть и за снежным валом. В целом же предполагается, что 86-му стрелковому и нашему полкам могут оказать сопротивление до полутора-двух пехотных батальонов и до трех дивизионов артиллерии.

– Кстати, снежный вал – новый элемент в обороне противника, и если артиллерия его не разрушит, то нам надо быть готовыми к сюрпризам, – предупредил командир полка.

Затем он по карте объявил свое решение и дал указания по подготовке к наступлению:

– Время – в обрез. Днем будем изучать противника и местность, согласовывать действия со стрелковыми батальонами и артиллерией, а ночью обозначать колонные пути и боевые курсы до нашего переднего края. Особое внимание – местности: знать и обозначить обход каждого болотца.

Когда перед началом работы на местности командир дивизии генерал-майор Павел Афиногенович Степаненко начал излагать оценку противника, то мы оживились.

– Противник восполнил ноябрьские потери, сняв силы с участков плацдарма, на которых наши войска не наступали. Он перебросил в 16-ю армию пехотную дивизию из соседней армии, один полк которой расположился на нашем направлении во втором эшелоне; оборона Рамушевского коридора стала более плотной и глубокой. На 20-ти километровом участке Налючи-Вязовка насчитывается танков и самоходных орудий соответственно 50 и 15.

– Товарищ генерал, без поражения противотанковых орудий и ДЗОТов прорыв не мыслим, а они до сих пор не выявлены, – с тревогой сказал подполковник Ершов.

– Сегодня и завтра будет произведена аэрофотосъемка. А что и когда нам даст артиллерийская разведка? – спросил комдив.

И тут командиры дивизионного и трех приданных гаубичных артполков доложили, что в течение 6-13-ти часов светлого времени, которое осталось до наступления, они смогут разведать только 15—20% важных целей, поскольку их маскировка за длительное время доведена до совершенства. Они также выразили беспокойство, что количество выделяемых боеприпасов не обеспечивает выполнение планируемых огневых задач.

Так мы еще раз убедились в слабости войсковой разведки. Именно поэтому штабы дивизии и полков лучше знали общую группировку противника, чем стоявшие к ним лицом к лицу его подразделения. Тем не менее, из всей суммы вопросов, решавшихся при организации взаимодействия, вопрос о разведке целей стоял так же остро, как и вопросы огневого поражения.

А подход к этому последнему, как мы убедились во время работы комдива на НП 86-го гвардейского танкового полка, страдал теми же недостатками, что и в ноябре. Поэтому подполковник Ершов просил:

– Мы опять вынуждены говорить, чтобы артиллерийская подготовка планировалась не по площадям, а по целям и группам целей. Для исключения перерыва в ведении артогня в периоды, когда пехота останавливается, а танки продолжают атаку, танковому полку нужен дивизион гаубиц. Стрелковый полк получил на усиление только два дивизиона, и нам выделить ничего не может. Полки решают судьбу прорыва, а половина артиллерии – в руках дивизии.

– Поддержка атаки будет осуществляться последовательным сосредоточением огня до захвата южного берега Вязовки, – возразил заместитель командира дивизии по артиллерии, полковник, – поэтому интересы танков учитываются и усиливать танковый полк артиллерией не нужно.

Генерал Степаненко с ним согласился, артиллерии полк не получил.

– А штурмовикам ИЛ-2 просим поставить задачу как на подавление целей, расположенных на третьей траншее, так и на уничтожение танков и самоходных орудий. Какая польза нам и пехоте от ударов штурмовиков по целям в глубине, если они не наносят ущерба пехотным батальонам, оказывающим сопротивление нам? – продолжал Ершов.

Представитель командования 6-й воздушной армии доказывал, что целесообразнее использовать штурмовики как ближние бомбардировщики для ударов со средних высот и по целям не ближе двух километров от наших войск, так как со стороны противника усилился зенитный огонь. Против этого возразил генерал Степаненко:

– Под Сталинградом штурмовики штурмуют, поражая танки, артиллерию и пехоту неуправляемыми снарядами и огнем пушек, а у нас – только бомбят. Так не пойдет. У вас в воздушной армии есть бомбардировщики Пе-2, пусть они и бомбят.

Несмотря на несогласие комдива, авиаторы в конце концов сделали по-своему.

С командиром 86-го гвардейского стрелкового полка майором Шурко, как и с командирами стрелковых батальонов, почти все вопросы взаимодействия были решены без затруднений. Наступление каждого из двух батальонов первого эшелона поддерживалось одной танковой ротой Т-34, а рота легких танков составляла второй эшелон; четыре ее танка назначались для продвижения за средними танками как орудия сопровождения. Не удалось добиться выделения в батальонах радиостанций для связи с танковыми ротами. Не согласились с нашей просьбой и о том, чтобы десант следовал на танках второго эшелона. В танках командиров рот Т-34 было решено разместить начальников разведки дивизионов, поддерживавших стрелковые батальоны.

На исходных позициях состоялись комсомольские собрания. Я был на собрании в 1-й танковой роте, в организации наступления которой с левофланговым стрелковым батальоном участвовал. Главной мыслью, проходившей через доклад командира роты и выступления комсомольцев, было беспокойство за то, как тут, под Старой Руссой, вернуть долг воинам-сталинградцам, окруживших крупную группировку врага.

Вслед за тем Ершов, Коллеров и я вручили посылки от трудящихся, почти исключительно от женщин. В посылках были изготовленные их руками варежки, теплые носки, шарфы, носовые платочки и даже кисеты – традиционно девичьи подарки любимым. У посылок был один адрес «На фронт, воину», а в записках – призыв: поскорее изгнать фашистов с родной земли.

Ночевал с экипажами в шалаше из танкового брезента, с костром при входе. Втиснулся в него вместе с младшим лейтенантом, командиром танка, и усатым старшиной, механиком-водителем, когда другие уже спали.

– Так что ты хотел сказать о фельдшере? – тихо спросил командир танка старшину, видимо, продолжая ранее начатый разговор.

– Да то, что душевным человеком оказался. При поездке в полевой госпиталь он договорился с одним раненым, отправляемым в Ярославль, чтобы тот, как полегчает, навестил моих и передал им консервы и сахар из моих пайков. У нас с женой-то дочка пяти лет и сынок – двух. Голодно им.

– А я хотел, было, жениться, но насмотрелся на горе вдов и остановился. – После паузы, с теплотой в голосе, добавил: -Хорошие письма моя девчина шлет. Ждет она меня, но дождется ли?

– Раз ждет, значит дождется. Всех-то нас не перебьют. Вон второй раз уж на нашей земле у фашистской машины забарахлил мотор.

Под впечатлением от вручения посылок и услышанного на меня тоже нахлынули думы. Вот они, горемычные жены фронтовиков, невесты, бабушки шлют нам посылки, а кто им-то, и полуголодным детям что-нибудь пришлет? Вот и Лиза: успокаивает в письмах, что у детей и ее все хорошо и, словно о мелочи сообщает, что стала донором. Наслышавшись о базарных ценах на хлеб, молоко, картошку, прикидываю в уме и получается, что моего аттестата хватает ей на полмесяца.

Так из четырех часов, доставшихся для сна, два прошло в тревожных, совсем нефронтовых думах. И все же в эти дни, как никогда с начала войны, думалось, что раз мы наступаем, а враг всюду вынужден обороняться, дело идет к лучшему.

Наступило утро 23-го декабря. Экипажам были сообщены поправки на текущие условия стрельбы. С рассветом началась артподготовка. Грохоту выстрелов вторили разрывы снарядов и мин в стане врага. Отдохнувшие, позавтракавшие танкисты и в белых халатах бойцы десанта взбодрились и быстро освободили танки от маскирующих комьев снега. Морозное, до 20-ти градусов ниже нуля, утро обещало хорошую погоду и видимость. Мы двинулись на своих танках, как было решено, командир за 2-й танковой ротой, а я – за 1-й.

Атака началась достаточно организованно. За танками пошел стрелковый батальон, и артиллерия перенесла огонь в глубину. Танковые взводы, пройдя проходы в минных полях, быстро развернулись в линию и ровно в 10 часов 20 минут атаковали. Тотчас же из ДЗОТов противника, оказавшихся не разрушенными, а также из второй траншеи был открыт сильный пулеметный огонь. Десант, неся потери, спешился. В первой траншее противника и около ее лежали трупы гитлеровцев. Поравнявшись с танком командира роты, крикнул ему:

– Коля, огонь по ДЗОТам, иначе пехота не пройдет!

– Есть огонь по ДЗОТам! – ответил Наконечный.

Из ДЗОТов, подавленных огнем танков, стрельба резко ослабла. Стрелковые взводы по колеям танков устремились вперед, миновали проходы, перестроились в цепь и с криком «Ура» ворвались в первую траншею.

Затем батальон за танками двинулся ко второй траншее, за которой начинался плавный спуск к Вязовке. Танковая рота, раздавив несколько ДЗОТов, пройдя вторую траншею и уничтожив две противотанковые пушки, начала спуск к речке. Артиллерия перенесла огонь на рубеж 300—400 метров за второй траншеей. Было видно, как справа подходила ко второй траншее 2-я танковая рота. «Неплохо атакуем», – подумалось мне.

Но радость оказалась преждевременной. Отойдя на 300 метров от второй траншеи, танки попали под обстрел противотанковых пушек, в том числе самоходных, с южного берега речки. Из-за помех, которые создавало редколесье, по ним вели огонь только два-три танка. Артиллерия же, прекратив огонь по целям северного берега, не перенесла его на южный. Попытка вызвать огонь поддерживающего дивизиона не удалась: рация командира дивизиона вела радиообмен с командиром артполка и не принимала команд. Здесь следует отметить, что эксперимент с размещением артиллеристов в танках командиров рот не оправдал себя, артиллеристы не имели приборов, а при закрытых люках ничего не видели. Причину же непереноса огня узнал в конце дня: поскольку темп атаки оказался ниже расчетного и огонь на первых рубежах велся продолжительнее, чем планировалось, то снарядов не осталось. Никто в известность об этом нас, танкистов, не поставил.

Все же через подполковника Ершова удалось вызвать огонь двух дивизионов из дивизионной группы, но затяжка стоила дорого: хотя рота уничтожила часть противотанковых орудий и огонь по танкам ослаб, в роте сгорело две машины.

С возобновлением наступления роты резко усилился артиллерийский и минометный огонь противника. Под его воздействием и при виде горящих танков залегшие в снегу стрелки откатились назад, во вторую из захваченных траншею. За танками шел лишь взвод саперов. Пехота отставала уже более чем на 600 метров. А комбат по радио уверял, что роты возле танков.

Вновь, как и под деревней Вязовка, повернул танк назад и поспешил к пехоте. К моему удивлению, оказалось, что комбат продолжал оставаться на КП в исходном положении, в двух километрах от танков, и склон к речке и танки на нем видеть не мог.

Разыскал обоих командиров стрелковых рот и объяснил им обстановку. Они оживились, среагировали удивительно быстро, и вскоре их роты броском вслед за танками вышли к речке. Здесь Вязовка имела крутые, особенно с нашей стороны, берега, поэтому противник не просматривал и не обстреливал ее русло. После беспрепятственного перехода речки, на подъеме, в двухстах метрах от нее, стрелки были встречены огнем.

Теперь мы оказались перед рубежом обороны батальона второго эшелона, перед тем самым, с которого противотанковые орудия противника сожгли два наших танка. Он проходил по гребню высоты 67,0. Следовало организовать бой за овладение им, что должен был сделать комбат. В докладе подполковнику Ершову об овладении южным берегом Вязовки сказал также и об этом.

– Поздравляю с успехом! – воскликнул он в ответ. – Приму меры. 2-я танковая рота вместе с пехотой уже вышла на спуск к речке.

Через полчаса с подполковником Ершовым на его танке прибыли командир стрелкового полка майор Шурко, командиры стрелкового батальона и артдивизиона. Они получили порядочную нахлобучку от майора Шурко и взялись за организацию боя. А мне подумалось: разве майору Шурко невдомек, что отстали и не видели бой не только его подчиненные, но и он сам?

Вскоре рубеж высоты 67,0 был в наших руках. В сумерках просматривались трупы фашистов, искореженные противотанковые пушки и обгоревшая самоходка. Пленные и убитые оказались из 174-го пехотного полка 81-й пехотной дивизии. Вслед затем справа вышел на южный берег речки правофланговый батальон 86-го полка со 2-й танковой ротой. Слева, к юго-западу от Обжино, захватил южный берег 92-й стрелковый полк с 11-м танковым полком.

Наш полк потерял еще три танка подбитыми и несколько застрявшими. И все же в этот день полк достиг пусть скромного, но успеха. Это воодушевило и командование, и личный состав.

К концу суток мы вновь были у комдива. Генерал Степаненко сделал строгое внушение командирам 86-го и 92-го гвардейских стрелковых полков за отставание пехоты от танковых полков и слабое управление. Но особо запомнился разговор с представителем 6-й воздушной армии.

– Когда же будет работать штурмовая авиация?

– При высоте облаков хотя бы 1100 метров, – ответил подполковник. – Сегодня весь день она была не более 800 метров. Зато ночные бомбардировщики, как вы слышите, уже работают.

– Надо, чтобы вы противостоящих нам фашистов били, а не только пугали их тылы! – резко заметил генерал. – Выходит, и завтра вся надежда на артиллерию?

– С боеприпасами будет бедно, – доложил заместитель по артиллерии.

– К артиллерии у нас большие претензии, – доложил подполковник Ершов. – Артподготовка оказалась неэффективной. Большинство разрывов снарядов оказалось далеко от целей. Командиры дивизионов отстают от боевых порядков танков и пехоты, не видят их, не говоря уже о целях. Сегодня в интересах танков ни разу своевременно не был открыт огонь.

Возражения артиллеристов командир дивизии пресек:

– Командир 239-го танкового полка прав. Исправьте это.

Попытки развить наступление 24-го и 25-го декабря в направлении Софронково оказались безуспешными. Противник имел хорошо подготовленную позицию, для прорыва которой требовалась мощная артиллерийская и авиационная подготовка, а боеприпасами обеспечивались лишь короткие огневые налеты. К тому же пехота, начавшая наступление в значительном некомплекте, стала еще малочисленнее. В свою очередь, наш полк в эти дни потерял еще семь танков: сгоревшими -два, подбитыми – пять.

В ночь на 26-е декабря по решению комдива полк перегруппировал танки к левому флангу, с утра 26-го совместно с введенным из второго эшелона дивизии 89-м гвардейским стрелковым полком они атаковали противника к юго-востоку от высоты 67,0, навстречу 170-й стрелковой дивизии и к 14-ти часам овладели рощей южнее Обжино.

До 27-го декабря роту легких танков Т-70 самостоятельно в атаку мы не бросали. Танк Т-70 появился в 1942-м году на смену танка Т-60 и превосходил последний. Он был вооружен 45-миллиметровой пушкой вместо 20-миллиметровой на Т-60, имел усиленную броню передней части башни и корпуса и два вместо одного автомобильных двигателя³³. Однако его броню, хотя и усиленную, пробивали даже 37-миллиметровые противотанковые пушки противника на 500—600 метров, не говоря уже о пушках большего калибра.

И вот утром 27-го декабря командиру полка приказали использовать эту роту для самостоятельной атаки с малочисленными стрелковыми батальонами в направлении Здринога.

– Нельзя этого делать, они сгорят! – объяснил Иван Николаевич генералу Степаненко и полковнику Кукушкину.

– Вот Павел Афиногенович обещает надежно подавить противотанковые средства гитлеровцев и хорошо поддержать артиллерией, – успокаивал Кукушкин.

– Никто в дивизии еще не разведал эти средства. Кто же берется подавлять то, что не знает, где стоит?

Повинуясь приказу, командир полка направил роту и оставшиеся три средних танка в атаку.

Следуя рядом с танком командира роты лейтенанта Ильи Петровича Кузьмина, видел, как при подходе танков к опорному пункту противника по ним открыли огонь несколько противотанковых орудий из ДЗОТов и окопов, в том числе калибра 75-миллиметров, и вышедшие из глубины два самоходных орудия. Где-то в течение пяти-семи минут вспыхнуло пять танков. Будучи начиненными бензином, они горели как свечи. При виде этой беды пехота сразу залегла, затем отошла в свои окопы. Участвовавшие в этой атаке три танка Т-34 уничтожили одно самоходное и одно полевое противотанковые орудия и разрушили один ДЗОТ. Удалось отвести два Т-70 и два поврежденных Т-34.

В этом бою пришлось вести огонь и мне. Заметив стрельбу пушек из ДЗОТов, произвел по одному из них три выстрела. Стрельба пушки из этого сооружения прекратилась. То же произошло со вторым ДЗОТом после двух выстрелов³⁴. Досталось и моему экипажу: снарядом противника был сорван с петель люк механика-водителя, а в результате второго попадания в лобовую часть башни внутри от ее стенок отлетели десятки раскаленных осколков, один из которых попал мне в правую надбровную дугу и застрял в верхней части глазной в этом месте по сей день.

Принятыми мерами из горящих танков была спасена половина состава экипажей.

К исходу 28-го декабря полк был выведен из боя, но мне пришлось задержаться для эвакуации подбитых и застрявших танков. А 29-го нелепый случай едва не закончился для меня бедой. Знакомый по последним боям командир одного из дивизионов 429-го гаубичного артполка напросился ознакомиться с вооружением танка.

– Командир танка отлучился, а мне некогда. Подождите командира, он вам покажет башню, – ответил я.

– Да я же артиллерист, разберусь.

– Ладно, – не без колебаний разрешил я. – Только не заряжать.

– Само собой, – ответил майор.

Находясь под стволом пушки, у люка механика-водителя, я по радио говорил с командиром одной из эвакогрупп. Когда снял шлемофон и стал возвращать его радисту, располагавшемуся в танке рядом с мехводителем, надо мной раздался выстрел из пушки, самовольно произведенный артиллеристом. Сразу оглох, из правого уха потекла кровь. Сутки не слышал левым и четверо – правым ухом, которое с того момента слышит слабо.

Вообще день 29-го декабря остался в памяти как один из черных дней. 30-го вечером, когда на одно ухо стал слышать, узнал, что накануне в районе деревни Горбы был смертельно ранен осколком снаряда начальник штаба полка капитан Контрибуций. Скромный, исполнительный, беспредельно преданный службе, Виктор Мефодьевич навсегда остался в памяти.

Помощник начальника штаба по учету личного состава капитан Иван Георгиевич Кириллин рассказал:

– Утром вчерашнего дня Виктор с улыбкой говорил мне, что только что написал письмо жене и шестилетнему сыну и тут же сделал перевод; так что они, мол, сразу получат то и другое. Но разве думал он, что они получат еще и третье, самое ужасное – похоронку?

– Верно говорят, что последней умирает надежда, – коряво произнес я, борясь с душившими меня спазмами горла.

И другая тяжелая утрата постигла нас: погиб командир 170-й стрелковой дивизии полковник Степан Игнатьевич Ушаков, под командованием которого полк принял первый бой.

Кратко остановлюсь на третьем наступлении, имевшем место в начале января, в котором участвовал полк. Теперь удар в направлении Обжино, Савкино наносила 170-я стрелковая дивизия, причем, местность на этом направлении была еще более сложной и в большей степени покрыта лесом, чем к северу от речки Вязовки. Снежный покров уже достигал 50-60-ти сантиметров.

Дивизия усиливалась 60-й танковой бригадой (13 средних и легких танков), 239-м танковым полком (4 средних и 3 легких танка) и 11-м тяжелым танковым полком (6 тяжелых танков KB). На этот раз командующий бронетанковыми и механизированными войсками (БТ и MB) армии, теперь уже генерал-майор танковых войск Кукушкин пошел на более чем сомнительный эксперимент: танковые полки были подчинены командиру бригады. Поскольку все три части придавались на усиление стрелковым полкам, то подчинение полков бригаде лишь усложняло управление. Поэтому еще до прибытия к комдиву и комбриг, и командиры полков просили не объединять их, а передать танки из полков в бригаду, что упростило бы взаимодействие с пехотой и артиллерией. Однако генерал был неумолим. (В начале декабря 1942-го года автобронетанковые войска были переименованы в бронетанковые и механизированные войска, введены должности командующего БТ и MB РККА, командующих БТ и MB фронтов, округов и общевойсковых армий, а также штабы и необходимые управления. Тогда же создано самостоятельное автотракторное управление в центре и соответствующие органы во фронтах, округах и армиях).

Командиром 170-й стрелковой дивизии теперь был уже знакомый по 126-й стрелковой бригаде полковник Федор Васильевич Карлов. 6-го января к нему прибыли все три танковых командира; с подполковником Ершовым был и я. Объявив решение, комдив сообщил, что начало наступления – с утра следующего дня. Это вызвало недоумение.

– Сегодня остается час светлого времени. Когда же готовить наступление, организовывать взаимодействие? – спрашивали командиры танковых частей.

– Мы будем готовы не ранее 9-го января! – решительно доложил командир бригады.

По просьбе комдива и командующего БТ и MB командарм генерал-лейтенант Курочкин перенес наступление, но только на сутки. Естественно, подготовка наступления оказалась поверхностной. Наш полк и три танка KB 11-го танкового полка были назначены на поддержку 422-го стрелкового полка.

8-го января 120 бойцов пехоты и десять танков трех марок после слабой артподготовки атаковали позиции гитлеровцев южнее высоты 67,0. В первой линии шли три танка KB, во второй – наши средние и легкие. Подполковник Ершов располагался на НП стрелкового полка, а я следовал за танками. Вскоре тяжелые танки застряли и остались позади наших танков, а стрелки, пройдя 300 м, из-за сильного огня противника залегли и отстали; лишь через три часа они были подтянуты на линию танков. А за это время по два средних и легких танка были подбиты и один средний сгорел. Огонь противника ослабевал лишь в те моменты, когда бомбили артиллерию противника штурмовики Ил-2. Наступление на этом заглохло.

Справа 55-я стрелковая дивизия, являвшаяся наиболее укомплектованной, прорвала позицию противника в районе Софронкова и овладела Левошкиным, но с утра 9-го января в результате сильной контратаки оставила эту деревню.

Декабрьское и январское наступательные бои привели к сужению Рамушевского коридора до 8—9 км на участках Радово, Левошкино – на севере и Большое Князево, Цемена – на юге. Единственная дорога Демянской группировки оказалась под огнем артиллерии и с севера, и с юга. Это вынудило фашистское командование перебросить сюда хорошо укомплектованную 254-ю пехотную дивизию с ленинградского направления. И в январском бою ее подразделения уже оборонялись против нас.

Итак, в декабре и январе, как и в ноябре, полк вновь постигла неудача в выполнении боевых задач. Мы остро это переживали. Многие ошибки и промахи были следствием слабой выучки экипажей из маршевых рот: недостаточная тактическая слаженность, плохое ориентирование при нахождении в танках, слабые навыки в стрельбе и вождении. Однако в ноябре в атаку шли хорошо обученные экипажи, а результат был не лучше.

С другой стороны, упрекнуть экипажи и роты в целом в отсутствии упорства и отваги мы не имели оснований. Не выявилось ни одного случая трусости. Коммунисты были в большинстве экипажей, комсомольцы – во всех. И те, и другие личным примером увлекали остальных. На место павших и раненых шли в партию и комсомол новые люди. В сложных условиях лесисто-болотистой местности и снежной зимы они отважно направляли танки на врага, били его, горели и многие гибли.

Стремление отдать все для победы проявилось и в патриотическом движении по внесению личных сбережений на строительство танковых колонн. Только командно-начальствующий состав в январе 1943-го года внес на эти цели около 20-ти тысяч рублей.

– Все это, Обатурыч, чистая правда! – подтвердил командир полка при обдумывании итогов. – Но следует добавить к этому вот еще что: ограниченный по составу танко-ремонтный взвод с эвакоотделением только с 1-го по 24-е января эвакуировал 19 подбитых и застрявших танков и отремонтировал 13. Это ли не подвиг!

Но бои-то были общевойсковые, поэтому не все зависело от танкистов. Об этом немало сказано уже выше. Плохо поставленная разведка целей и связанная с этим практика ведения артиллерийского и минометного огня по площадям⁴¹, прерывность поддержки атаки танков и пехоты⁴², применение штурмовиков Ил-2 не для штурмовых действий, а бомбардировок со средних высот, слабое управление пехотой, поспешный ввод полка в бой – не зависели от него.

К таким выводам пришли, готовясь к совещанию у командующего армией, состоявшемуся в конце января 1943-го года. В нем участвовали командование стрелковых и артиллерийских дивизий и бригад, танковых бригад и полков и командиры отдельных танковых батальонов. Из полка нас было четверо.

Перед совещанием мы были представлены новому командующему БТ и MB армии подполковнику Ивану Васильевичу Пшенецкому. Генерал Кукушкин убыл на должность командира танкового корпуса и, к несчастью, вскоре, в апреле того же года, погиб в бою.

Совещание вел командующий армией генерал-лейтенант Павел Алексеевич Курочкин. Мы слышали и видели его впервые, хотя, как я считал, вспоминая генерала Лизюкова, командарм обязан доходить до полков. Вместе с тем, культура речи, точность и ясность формулировок произвела на меня немалое впечатление.

Командарм не возложил срыв выполнения задач на тот или иной род войск, но первые выступавшие основную ответственность перекладывали на танкистов, что вызвало отрицательные возгласы некоторых командиров-танкистов. В последующем ряд ораторов не согласились с таким мнением. Но главный «удар» обрушился на артиллеристов и отчасти – на авиаторов. Несколько позже выступили командиры танковых частей, причем подполковник Ершов за основу взял наши выводы.

В неуспехах виновны все рода войск, в том числе и мы, танкисты. Но вот картина, повторяющаяся из боя в бой: танки и пехота пошли в атаку вместе, но вскоре стрелки залегли. На немалом удалении танки остановились в ожидании пехоты; ждут, а она не подходит. Будучи без прикрытия, начинают гореть, затем оставшиеся отходят. Корень этого явления в том, что противник огнем артиллерии и ударами авиации не подавлен, ДЗОТы не разрушены, система огня его не нарушена, а артиллерийская поддержка слабая. Как же пройдут пехота, да и танки? И еще: вытащите командиров стрелковых батальонов из блиндажей, ведь они не видят ни противника, ни свои роты и не управляют ими.

Он поддержал предположение о постоянном закреплении за танковыми частями по одному стрелковому батальону.

– Такой пехотой будем управлять мы, и она нас не подведет! – эмоционально закончил он.

В своем заключении генерал Курочкин в частности сказал:

– Обмен мнениями о причинах неудач – урок для всех и в первую очередь для общевойсковых и артиллерийских командиров. И хотя не все зависит от армейского командования, впредь на подготовку прорыва отводить время столько, сколько требуется. Будем просить вышестоящее командование о выделении на операции достаточного количества боеприпасов.

С совещания возвращались мы с надеждой на перемены.