Текст книги "Дороги ратные крутые. Воспоминания об участии в Великой Отечественной войне"

О действиях бригады и корпуса после пяти часов 11 -го июля узнал лишь в сентябре. А пока…

…Очнулся, когда солнце спускалось к горизонту. Невыносимо болело сожженное тело, а в правом бедре и выше его чувствовалась глубокая боль. Мучительно хотелось пить.

Постепенно память возвратила к утренним событиям. С трудом сел и… согнал с себя рой больших зеленых мух, которые, однако, тотчас вернулись. Часов не было, на покрытой пузырями руке, болтался полусгоревший левый рукав, но ладонь сохранила чувствительность. Правая сторона обмундирования выгорела, сапоги, ремень и сумка подгорели, но держались. Правая рука – коричнево-бордово-черная, без кожи, в трещинах, не чувствует и больше всего болит. В уцелевшем левом кармане гимнастерки сохранился партбилет.

Вокруг – высокая густая рожь. А где наши? Близко по дороге идет гусеничная машина: люди на ней говорят по-немецки. Неужели наши отошли? Досада и тревога подкатились комом к горлу. Но заговорил разум: надо пробираться к своим!

В сумке – две топокарты с нанесенным на них положением сторон и боевыми задачами. Левой рукой и зубами снял полусгоревшую гимнастерку, оторвал левый рукав рубашки, надел на правую кисть и вставил в ладонь револьвер. Нашел в левом кармане брюк спички и зажег карты. Пламя оказалось значительным, поэтому пришлось отползти, расправляя за собой рожь. Невдалеке залпами стреляла батарея; по командам понял, что она – вражеская.

Выходить решил ночью, двигаясь на северо-запад, где расстояние до поймы Сухой Верейки самое короткое, а в ней боевой порядок у гитлеровцев менее плотный.

Пока ждал ночь, наряду с физической болью росла душевная: стремился на фронт, совершил ничтожно мало, а сам побит, да еще попал в ловушку. Давили моральная боль, чувство вины за неисполненный долг.

Наступили сумерки, появились первые звезды, а затем и Большая Медведица – известный ориентир для обнаружения Полярной звезды. Двинулся, подтаскивая правую ногу левой рукой с помощью жгута из соломы.

Шел очень медленно. Через пару часов ногу смог немного переставлять. Часа через три вышел в лощину, перешедшую затем в овраг, который через час движения расширился, берега его понизились, появилась мокрота и камыш. Это была заболоченная пойма Сухой Верейки, в которую вышел на заре. В дымке за рекой узнал Ильиновку, а справа – Федоровку. Не помня себя, быстро раздвинул камыш и с жадностью припал к воде, хотя она была ржавой, пахучей.

Не менее часа потратил на переход поймы, двигаясь по пояс в воде и жиже, вытаскивая и перетаскивая левой рукой увязавшую раненую ногу; к этому времени – почти рассвело. Слева, метрах в ста, на улице стоял немецкий танк. Ускорил шаг и прислонился к сарайчику ближайшей хаты. Вышедшая на двор женщина сначала испугалась меня, но узнав, кто я, напоила.

– Боже мой! Что эти изверги с вами сделали! – с сердечным сочувствием проговорила она.

– В деревне они есть?

– Не знаю. К ночи вчера ворвались снова, а наши отступили к лесу.

Утолив немного жажду, бодрее зашагал через огороды в поле, а она сквозь слезы проговорила:

– Дай вам бог счастья попасть к своим.

Едва отошел метров на 250—300 в направлении Перекоповки, как подвергся обстрелу из оставшейся позади Ильиновки. Стреляли двое из винтовок. Пули ложились близко, но, к счастью, мимо, так как после каждой неуклюжей перебежки отползал в сторону. «Если фашисты начнут догонять, то не уйду», – с горечью думалось мне. Но с удалением на значительное расстояние стрельба прекратилась; погони не было.

В Перекоповке оказались наши, попал прямо к автомашинам подразделений тыла бригады. Шоферы сначала недоуменно посмотрели на руку с револьвером, но затем по моей просьбе осторожно разжали ее и вложили револьвер в кобуру. На соломе, в кузове грузовика они отвезли меня в бригадный медпункт. В пути снова наступило забытье…

Очнулся на перевязочном столе. Тело чем-то обмазывали и накладывали повязки. Рядом со столом был бригадный врач Кахидзе. Выяснив, могу ли я говорить, он спросил:

– Где полковник Шаповалов?

– Иосиф Андреевич, передайте в штаб, что в Ильиновке противник, а у нас до Перекоповки никого нет, – тихо сказал я ему. – Комбриг тоже был ранен и не смог выбраться из танка. Петя Козлов и мехводитель Хахаруз были убиты первым снарядом. Все трое сгорели.

Именно так думалось мне на основании описанных выше событий. Однако во время работы над архивными материалами в 1986 году из учетной карточки полковника Шаповалова узнал, что он, к великой радости, жив. Обгоревший и раненый, он попал в плен и после освобождения в 1945 году проходил службу на преподавательской работе. В 1948 году он уволился в запас по возрасту.

По этапам эвакуации 16 июля я попал в сортировочный госпиталь в Тамбове. Видимо, потому, что мог только стоять, причислили к легко раненым и почти трое суток везли до этого госпиталя в товарном вагоне. На мне, кроме повязок, были только трусы и сапоги, а в левой руке – сверток из остатков гимнастерки с партбилетом. В вагоне как раз и обнаружились последствия хозяйничанья мух – поползли опарыши, вследствие чего старался держаться в стороне от всех. В Тамбове, как и положено легко раненым, они по команде покинули вагон, а у меня после пятисуточного стояния ноги отказали. Ждал минут десять и затревожился: а, что, если с порожняком увезут куда-нибудь? На колене и левом локте добрался до двери и крикнул:

– Эй вы, верхогляды, я еще жив…

Очнулся на столе госпитальной перевязочной. Рядом стояла женщина-врач.

– Займемся перевязкой, товарищ командир.

– Доктор, – умоляюще сказал ей, – избавьте меня от мушиного потомства. Я слышу, как они буравят мое тело.

– Обязательно.

Два часа эта женщина терпеливо отмачивала прикипевшие повязки, очищала ожоги и раны, причем делала это так, что не ощущалось сильной боли. Какое же сердце было у этой женщины, если она обращалась с незнакомым ей человеком как с родным сыном! Разве такую забудешь! Попутно и успокоила, показав, какую пользу принесло это самое «мушиное потомство».

В операционной, после удаления осколков, хирург сказал:

– У нас госпиталь сортировочный, я удалил осколки поверхностные, которые мешают. Глубокие вам удалят на месте постоянного лечения.

Он показал сосуд, в котором лежало шесть осколков разных размеров из листовой дутой бронзы.

Подумал, было, что они – от гильзы снаряда, но тут же отверг это предположение; бронза была достаточно толстой. Сидение?! Да, оно: взрывом разнесло подо мной бронзовое сидение!

Из Тамбова санитарный поезд, шедший целых две недели, доставил в Кемерово. В эвакогоспитале, развернутом в корпусах коксохимического техникума, удалили из правого бедра еще четыре глубоко проникших осколка.

С улучшением самочувствия не было, кажется, дня без раздумий над прошедшими боями. Конечно, врагу бригада нанесла определенный урон, разгромив более двух батальонов пехоты и мотопехоты, уничтожив 13 танков, 5 штурмовых орудий, 42 противотанковых орудия, пять минометных батарей, три самолета, более десятка тягачей и автомашин'⁷. Несравненно больший урон нанес в целом корпус¹⁸.

Но почему бригада и корпус свои боевые задачи не выполнили?

Раздумья высветили много причин и ошибок. Бегло те и другие по ходу повествования уже упоминались. Это – серьезные недостатки в управлении, выразившиеся в поспешных и в большинстве случаев запоздалых решениях, в переходе в наступление без должной подготовки, в неумелой организации разведки и связи. Это, далее, слабость бригадных и корпусных ударов в первые дни боев, обусловленная недостаточным выделением сил в первые эшелоны. Это также невысокая подготовка ряда штабов и комсостава и слабая боевая выучка подразделений.

Однако не находил объяснения таким явлениям, как отсутствие авиационной поддержки и истребительно-авиационного и зенитно-артиллерийского прикрытия; мизерное усиление артиллерией и инженерными средствами; ввод в сражение корпусов по частям. Одно не вызвало сомнений: они не зависели от бригад и корпуса.

Лишь через немалое число лет после войны при изучении ряда публикаций и архивных материалов раскрылись для меня причины этих явлений. Не занимаясь исследованием, укажу лишь на самые существенные.

Несмотря на то, что Ставка ВГК в конце июня передала 5-ю танковую армию в состав Брянского фронта, она организацию контрудара взяла на себя. Задача армии была поставлена директивой Ставки в обход командования и штаба фронта, что последними было воспринято как снятие с них обязанности командовать ею. Фактически руководство контрударом осуществляла Ставка.

Что касается усиления, поддержки и обеспечения армии, то Ставка ограничилась лишь двумя указаниями. Первое: возложила прикрытие с воздуха на авиагруппу генерала Ворожейкина, входившую в состав 2-й воздушной армии Брянского фронта, подменив его командование в этом вопросе. Но курьез состоял в том, что группа Ворожейкина не могла прикрыть, так как не имела истребителей, а располагала лишь ночными бомбардировщиками У-2. Второе: обязала фронт осуществить материально-техническое обеспечение армии. На авиационную поддержку и усиление артиллерией фронт задач не получил, хотя во 2-й воздушной армии имелось 77 штурмовиков Ил-2 и в непосредственном подчинении фронта – 8 полков и 3 дивизиона реактивной и 6 полков ствольной артиллерии. Армия получила лишь полк реактивной и полк легкой пушечной артиллерии.

Не может быть оправдано и невнимание командования фронта к усилению и поддержке войск армии: ведь танковую армию из его подчинения никто не выводил.

Наконец, командарм был лишен инициативы в выборе времени и особенно в определении способа действий. В директиве Ставки указывалось: «Операцию начать не позднее 15.00—16.00 5.7.42 г., не ожидая сосредоточения всех сил армии… Для участия в операции прибывающие танковые бригады 2 и 11 танковых корпусов вводить побригадно, развертывая их восточнее 7 тк».

Во-первых, к указанному времени корпуса не успевали, так как перевозка их по железной дороге затянулась до утра 7-го июля. Во-вторых, против крупной группировки противника, действовавшей на широком фронте, нанесение контрудара последовательным вводом корпусов, а в корпусах – бригад не обеспечивало сколько-нибудь значительного превосходства над противником и, следовательно, не сулило успеха. Лишь массированный танковый удар всеми силами армии при соответствующей артиллерийской и авиационной поддержке и прикрытии от ударов авиации противника мог привести к достижению цели контрудара.

3 сентября я покинул госпиталь и прибыл в управление кадров Автобронетанковых войск в Москву. С разрешения руководства управления побывал в бригаде, находившейся в резерве западнее Ефремова. Теплой была встреча с боевыми товарищами.

В бригаде и батальонах все командование обновилось. Тяжело воспринимались потери боевых товарищей. Весьма больно отозвалась в душе гибель генерала А.И.Лизюкова, павшего 25-го июля. Он остался в памяти не только беспредельно храбрым, волевым, энергичным, образованным генералом, но и простым и доступным для людей.

В бригаде меня поздравили с присвоением звания «капитан», в отделе кадров фронта вручили медаль «За боевые заслуги» – первую, а потому особо памятную боевую награду.

Глава вторая Под старой Руссой

1. Рождение полка

– Вам в Могилу? – спросил младший лейтенант, с которым свел меня дежурный помощник военного коменданта станции Владимир.

Видя мое смущение, он, улыбнувшись, переспросил:

– Вы ведь в 239-ю бригаду? Штаб ее в деревне Могила, километров десять от города в сторону Москвы.

– Да, в бригаду.

– Тогда поехали! – проговорил он, приглашая в кабину полуторки, кузов которой был занят парнями в штатской одежде. – Я тут встречал команду призывников для своего мотострелкового батальона.

Так вечером 13-го сентября 1942-го года я прибыл во вновь организуемую танковую бригаду на должность начальника штаба. Через несколько дней она была перемещена решением командования Костерявского учебного танкового лагеря, в число формирований которого входила, в более емкое и удобное место – село Боголюбово, в десяти километрах на восток от города Владимира.

Командиром бригады был назначен сорокалетний подполковник И.Н.Ершов. Небольшого роста, коренастый, с приветливым взглядом голубых глаз, он располагал к откровенному и непринужденному разговору. Кратко расспросив о службе, образовании и участии в боях, Иван Николаевич сказал:

– Мы с комиссаром здесь уже полмесяца. Нам всем, считайте, повезло: штаб образовался раньше батальонов, значит, есть кому формировать и обучать бригаду.

– Каким временем мы располагаем?

– Фронтам на юге тяжело, там нужны резервы. С момента получения танков, надо думать, больше трех-четырех недель не дадут.

В эти дни, как и год тому назад в Москве, когда фашисты к ней рвались, все мы с тревогой смотрели в сторону Сталинграда и Кавказа, куда враг продвигался.

Позже узнал, что Иван Николаевич в прошлом – уральский рабочий, уже более 20-ти лет служит в Красной Армии, с 1929-го года – в танковых войсках. Последовательно пройдя службу от командира танка до командира танковой бригады, приобрел большой практический, а в боях с гитлеровцами – и боевой опыт, вполне восполнявшие его скромное курсовое образование.

Здесь, в отличие от предыдущей бригады, заместитель и помощники начальника штаба подобрались более подготовленные: все они окончили нормальные училища и имели боевой опыт. Это позволило мне заниматься боевой подготовкой повседневно: горький урок слабой выучки подразделений предыдущей бригады не забывался.

С прибытием маршевых танковых рот были укомплектованы танковые батальоны, и боевая подготовка развернулась во всю ширь. К большой радости, бригада комплектовалась средними танками Т-34 и легкими Т-70 советского производства.

Направление и темп всему учебному процессу задавал командир бригады; находили у него поддержку и инициативы штаба. Он поддержал, например, предложение штаба провести вслед за обычными учениями и учения с боевой стрельбой.

– Хотя бы ротные учения с боевой стрельбой провести – уже успех, – говорил он при рассмотрении плана. – Но где? Не везти же танки за сто с лишним километров по железной дороге в Костерево.

– Попытаемся найти место где-нибудь поближе, – пообещал я.

В поисках района для стрельб мы с заместителем начальника штаба капитаном В. М. Контрибуцием остановили свой выбор на обширном колхозном лугу, в излучине реки Клязьмы, на противоположном берегу которой находился лесной массив глубиной 5—6 км, обеспечивавший минимальное излетное пространство для снарядов.

За получением разрешения обратились к председателю колхоза, а затем вместе с ней посетили председателя сельсовета. Обе женщины пошли нам навстречу.

– Только земляные валы между лугом и селом не трогайте, – потребовала председатель сельсовета. – Они вместе с монастырем объявлены памятником старины.

– А что тут было? – спросили мы.

– Дворец Андрея Боголюбского в окружении валов и рвов с водой на берегу Клязьмы, которая тогда протекала рядом, а затем отошла. Монголы в XIII веке его разрушили. Сохранились здание монастыря и церковь, а от дворца – одна из башен, в которой у нас музей, носящий имя князя.

С некоторыми ограничениями, которые существенно не повлияли на качество, удалось выполнить на этом лугу все стрельбы и ротные учения с боевой стрельбой. Предварительно нами было вывезено на колхозные фермы заготовленное и состогованное сено.

А музей заинтересовал. Несмотря на занятость, я и Виктор Мефодьевич в тот же день отыскали учительницу, которая ведала музеем, побывали в нем и послушали ее рассказ.

И только тут до меня дошло, где мы находимся. Видел проездом богатство архитектуры Владимира и вот – Боголюбове! Это же центр Владимиро-Суздальской Руси, одна из жемчужин нашего древнего наследия! Читал, помню, но из-за ратных забот чуть не прошел мимо.

В эти дни уже начались поездки личного состава для ознакомления с историей и архитектурой города Владимира; был к этому подключен и местный музей.

В октябре с командирами штаба побывал во Владимире и я. Впечатление от увиденного осталось на всю жизнь. А какие чувства вызвало это соприкосновение с памятниками старины у воинов, вскоре узнал в разговоре с танкистами.

– Сначала здесь мы вроде ничего особенного не замечали. А теперь для меня Владимир и Боголюбово так же близки, как родная Рязань, – ответил сержант, командир башни.

– Да и мне – тоже. Я как будто побывал на своей Смоленщине, – высказался механик-водитель. – Душа изболелась за такую же великую нашу красоту. Крепостная стена, красавец-собор, называющийся тоже Успенским, как во Владимире -это только в Смоленске! Небось, еще злее разграбили и порушили все это фашисты, чем монголо-татары, вот здесь, семьсот лет назад.

Месяц продолжалась подготовка комсостава и специалистов и боевое слаживание рот и батальонов. Но неожиданно многое из того, что делалось, особенно по тактической выучке батальонов, пропало зря. С 18-го по 20-е октября по распоряжению из центра мы бригаду переформировали в танковый полк. Это, конечно, вызвало разочарование: ведь по степени обученности она была уже близка к тому, чтобы вступить в бой.

Полк имел ротную организацию: две роты средних, рота легких танков и несколько подразделений обеспечения; вместо 65-ти танков теперь было 39, в том числе 23 средних. Командование бригады стало командованием полка с небольшими перемещениями: я был назначен заместителем командира полка, капитан Контрибуций – начальником штаба, военком, старший батальонный комиссар С. В. Коллеров – заместителем командира по политической части.

Без существенного перерыва, в прежнем хорошем темпе было продолжено обучение подразделений, но по измененной тематике, обусловленной предназначением полка – непосредственная поддержка пехоты. Но принятое ранее направление в боевой подготовке – сочетание тактических действий с боевой стрельбой и управлением огнем – сохранилось. (Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9-го октября 1942-го года было установлено полное единоначалие и упразднен институт военных комиссаров в Красной Армии. В частях и соединениях вводились заместители командиров по политической части).

А утвердиться в целесообразности такого направления нам помог начальник учебного танкового лагеря генерал-майор танковых войск С.И.Богданов. Он неожиданно прибыл на первое батальонное учение еще в ходе обучения бригады. Встречаться с ним до этого еще не приходилось, но по характеру его приказов и слухам было известно, что начальник лагеря весьма суров.

После просмотра одного из этапов учения, в ходе которого по его требованию был повторен один из эпизодов, перед наступлением с боевой стрельбой, генерал спросил командира бригады:

– Так у вас и с боевой стрельбой будет наступление?

– Да, стреляют одна танковая и приданная батальону мотострелковые роты; другая танковая рота – атакует без стрельбы, так как из-за узости полосы не обеспечивается безопасность.

– А вот в Костереве бригады находятся рядом с полигоном, но не делают этого. Теперь-то я их заставлю!

И эта атака прошла организованно, в высоком темпе, с хорошим поражением целей. В конце учения, объявив благодарность подразделениям, генерал Богданов сказал:

– Учением я доволен. Направление в боевой подготовке правильное, его и держитесь.

Оценка опытного танкиста ободрила нас. А слухи о чрезвычайной суровости Семена Ильича нам показались преувеличенными. В своем впечатлении в конечном счете мы не обманулись. Вскоре он снова убыл в Действующую армию, командовал танковым и механизированным корпусами, а с 1943-го года – танковой армией, стал дважды Героем Советского Союза и маршалом бронетанковых войск.

Существенные поправки в тактическую подготовку были внесены с поступлением в конце октября приказа Народного Комиссара обороны №325. Он вскрывал недостатки в использовании танковых и механизированных войск, определяя порядок их применения. Что касается танковых частей, предназначенных для поддержки пехоты, то требовалось, чтобы танки не отрывались от пехоты, не теряли с ней взаимодействия, больше маневрировали и вели огонь с ходу. Приказ обязывал также улучшить поддержку танков огнем артиллерии.

Если до сих пор своих танкистов мы учили не оглядываться на мотострелков в атаке, стремительно продвигаться вперед, а мотострелковые подразделения не отрываться от танков, то теперь требовалось другое: ожидать пехоту, маневрируя, пока она не подойдет на 200 метров.

Перед нами остро встал вопрос о проведении учений с пехотой и артиллерией. Начальник штаба связался со штабом лагеря и затем доложил командиру полка:

– Мне ответили, что стрелковых и артиллерийских частей нет даже в пределах ста километров.

– А я рассчитывал, что найдутся, – разочарованно проговорил подполковник Ершов. И, подумав, решил:

– Будем обозначать пехоту сборной командой из подразделений обеспечения. Артиллерию обозначим наблюдательным пунктом. Другого выхода, чтобы как-то почувствовать танковым ротам взаимодействие, у нас нет.

Быт полка строился по полевому, как это предписывалось командованием танкового лагеря. Подразделения, кроме штаба, стояли вне населенных пунктов. Рано начавшиеся холода не застали нас врасплох. Помощник командира полка по снабжению капитан Илья Семенович Африн, человек весьма организованный и заботливый, вовремя доставил теплые вещи и зимнее обмундирование. Для личного состава были оборудованы полуземлянки с нарами и печами, покрытые танковыми брезентами; танки и автомобили стояли в окопах, а горячая вода и масла для их заправки содержались в передвижных водомаслогрейках.

Взаимоотношения между личным составом и населением были дружескими. Полк часто приходил на помощь окружавшим его колхозам. По вечерам командиры, а в часы увольнения – и сержанты и красноармейцы посещали в местных клубах кино и танцы. Поэтому полной неожиданностью явилась жалоба председателя одного из колхозов, человека пожилого.

– Обижают танкисты наших мужиков, капитан, говорят, мол, прячутся от войны за валенками. Нехорошо!

– Как понимать «за валенками»?

– Валенки мужики-то для армии катают, на десятки каталей (так здесь называли катальщиков) военкомат наложил броню. Шерсть им привозят и план установлен. Да всем им под сорок и более. Сыновья у многих на фронте. Обидно им.

Успокоившись, добавил:

– Ремесло это у нас потомственное. В старину горожан обували, даже москвичей.

Обидчиков – а это был экипаж во главе с младшим лейтенантом – я доставил в деревню, в семью, которую указал мне председатель, так как с детства знал, видя работу своего дяди, как нелегко катать валенки. За работой мы застали обливавшихся потом двух братьев и их отца, которому, видимо, шел седьмой десяток, и в углу избы детей, перебиравших свалявшуюся шерсть. От котла, вытаскиваемых из него и прокатываемых заготовок клубился пар, смешиваясь с исходящим от шерсти запахом скотского пота.

Представившись и пожелав успеха, я начал разговор:

– Какая и кем вам установлена норма?

– Известно кем, военкоматом и райисполкомом, две пары в день на мужика, – ответил один из братьев.

– Оно бы ничего, две-то пары, да ведь коровий и лошадиный волос – разве шерсть? – продолжил второй брат. – Шерсти-то овечьей – одна шестая часть. Паришь, паришь волосья эти, мнешь, мнешь их железным вальком, пока прикатаешь к колодке.

Экипаж молча наблюдал их работу, которой нельзя было не любоваться. Я молчал. Наконец, командир танка, краснея, принес извинения. А затем, покурив с катальщиками, мы дружески расстались.

При возвращении сначала молчали, а потом заговорил механик-водитель:

– Да, мастера! Работа тяжелая, большой сноровки требует, но как ее делают! Любо смотреть.

– Расскажите это своим товарищам по роте, – попросил я. И хотя убеждать их уже не требовалось, добавил: – Фронту нужны не только танки, но и валенки. Их женщины не скатают. К тому же по возрасту это – вам отцы, у них сыновья на фронте.

На второй день октябрьского праздника мы начали трехдневное полковое тактическое учение с участием проверяющих из штаба лагеря. Полк совершил ночной марш протяженностью 60 километров, провел дневное и ночное наступление и на последнем этапе оборонялся. Высокая скорость марша, организованные и быстрые развертывания, четко работавшая радиосвязь и ни разу не нарушившееся управление говорили о хорошей слаженности полка. С таким мнением и убыли проверяющие. А мне пришел на память фашистский танковый батальон с его искусным маневром на Брянском фронте. И подумалось: у нас получается уже не хуже. А командир полка озабоченно проговорил:

– Мы, считай, неплохо спелись, но будет ли наш голос созвучен с голосом пехоты?

В середине ноября полк погрузился и двумя эшелонами убыл в Действующую армию.