Текст книги "Дэдо (сборник)"

Но остановить Семена ничто не могло. Он стремился в Париж.

В Малакке жара, в Стамбуле проститутки походят на головешки, такие же худые и жадные, в Испании на них лучше совсем не смотреть. Семен все время стремился в Париж. Тонул у берегов Мадагаскара, отставал от корабля в Тунисе, сидел на Кипре в тюрьме. Там были очень крупные клопы. Таких он не видывал даже в Танжере, а в Танжере он тоже сидел в тюрьме. Там на грязной стене камеры было выцарапано гвоздем по-гречески: «Янакис – за убийство». Стоило родиться греком, подумал тогда Семен, чтобы в Танжере сесть за убийство! За годы скитаний он научился многим языкам, разумеется, в самых простых матросских вариантах. Еще он научился драться и не жалеть противника в драке. Он многому научился, но хотелось ему одного – попасть в Париж. В Париж, только в Париж! А заносило его то в Танжер, то в Малакку, то вообще в Гонолулу. Сперва Малакка ему даже понравилась, но когда его туда занесло в пятый раз, он решил, что Малакка это чистое рвотное. И не потому даже, что Малакка совсем не походила на Париж, и даже не потому, что в Малакке он напивался страшно, – просто человека нервирует невозможность добраться до того, чего сильнее всего хочется.

Скорпион и египтянка

Летом 1911 года Семен все же попал в Париж.

Город встретил его неуверенным дождем, потом выглянуло солнце.

В кармане бывшего марсового лежало почти четыреста франков, неплохие деньги, если вдуматься.

Но вдумываться он не хотел.

Он волновался. Ведь он в Париже.

Правда, в воздухе, чуть смоченном каплями дождя, как и во всех других городах мира, все равно чувствовалось что-то рвотное, а люди не походили на художников. Даже надпись на уличных писсуарах «Лучший шоколад Менье» не показалась Семену остроумной.

Узнав, что улочка Коланкур находится на Монмартре, он вспрыгнул на подножку узкоколейного парового трамвайчика. Возле базилики Сакре-Кёр, белый купол которой величественно возвышался над городом, Семена выгнали из вагона, потому что платить за проезд он не захотел. Какой смысл! Он бы и пешком прошел это расстояние! В общем, его выгнали. По кривым плохо вымощенным улочкам, вьющимся по склонам самого высокого парижского холма, он отправился искать нужную улицу.

Сперва по узкой Норвен поднялся до площади дю Тертр. Тут оказалась тьма мелких магазинчиков и кафе, но Семен не захотел тратить франки. Он хотел найти Жанну, увидеть ее друзей и сразу выбросить из мастерской и Дэдо, и Пабло, и вообще всех, кто с ней рядом окажется, а уж потом повести Жанну в одно из маленьких уютных кафе, прячущихся под красивыми – красными в белую полоску – козырьками.

«У друга Эмиля».

«У прекрасной Габриель».

«У Марии, хорошей хозяйки».

В кафе «Проворный кролик» (приземистый покосившийся домишко с зелеными ставнями, окруженный грубой нормандской оградой) Семен разговорился с папашей Фреде – нескладным, заросшим сивым волосом стариком в широченных брюках, в свитере и в рабочих сабо.

– Ищу человека по имени Дэдо. Слыхал о таком, браток?

– Может, и слыхал. Только кто он?

– Говорят, что художник.

– Ну, не знаю. Он постоянно сидит в кафе и ничего не делает, только пьет абсент, – не поверил папаша Фреде. – Он задолжал мне почти сто франков. Слышите, моряк? Вы его друг? Вы пришли вернуть мне деньги?

– Мне он тоже должен.

Семен приврал, но такое вранье не могло замутить правду.

– Если поможете найти Дэдо, возможно, он вернет и ваш долг.

Взглянув на мощные плечи Семена, папаша Фреде усмехнулся:

– У вас, моряк, может получиться. Господин Дэдо, которого вы ищете, теперь перебрался на Монпарнас. Они все туда сбежали с Монмартра, эти пьяницы и развратники.

– Похоже, вы не любите художников?

– Разве я похож на педика? – возмутился папаша Фреде, но цель, так просто и благородно озвученная Семеном, его привлекла. – Оседлайте его, моряк и хорошенько отделайте, он заслужил это. Напомните ему о долгах папаше Фреде. Если он вернет долг, моряк, вы можете целых две недели подряд получать у меня аперитив бесплатно.

Поиск Дэдо длился долго.

Улочки и площади Парижа скоро надоели Семену.

Они, конечно, были красивыми, но нельзя так много красивого.

Бистро. Неровно вымощенные мостовые. Снова бистро. Тяжелые битюги, запряженные в длинные фуры. Бродячие фокусники, шарманщики. И снова бистро. Желто-коричневые ассенизационные бочки. Ноги у Семена болели, но он чувствовал, что цель близка, потому что добрался, наконец, до перекрестка бульваров Монпарнас и Распай. Здесь тоже было много магазинчиков и кафе, в которых пахло потом и винным перегаром, зато кофе и рогалик стоили всего пять сантимов. Правда, что-то подсказывало Семену, что в такие случайные места человек, ждущий славы (может, уже дождавшийся) не пойдет. Скорее, человек, ждущий славы, заглянет в одно из тех четырех заведений, что украшают собой указанный перекресток –

кафе «Дю Дом»,

кафе «Куполь»,

кафе «Ротонда»,

кафе «Клозери де Лила».

По наитию Семен выбрал «Ротонду».

А может не по наитию, а по тому, что вывеска «Ротонды» была украшена красивой рекламой «Перно» – пузатая зеленая бутылка и две рюмки на черном фоне. Если бы Семен был художником, он рисовал бы только такие картины.

Комната с деревянной стойкой.

Грубые столики. Дым трубок и сигарет.

Рабочие спецовки, грубые вязаные фуфайки.

За рюмочкой «Перно», такой же зеленой, как на рекламе, расположился мрачный человек в коричневой куртке, похоже, надетой прямо на голое тело. Рядом с ним сидела дородная негритянка, одобрительно глянувшая на широкие плечи Семена.

Рыхлый господин с почтенной сединой и аккуратным пробором (как выяснилось вскоре, сам владелец кафе – мсье Либион) поставил перед Семеном стаканчик с аперитивом.

Семен отказался.

– Наверное, хотите вина?

Семен кивнул. Он не хотел начинать расспросы с ходу.

Он собирался присмотреться. Куда торопиться? Тем более что посетители «Ротонды» выглядели подозрительно, особенно бледный, худой, черноволосый (до синевы) человек, перед которым лежало несколько листков писчей бумаги, испачканных кофейными пятнами. Свободных мест в шумном кафе не было, но черноволосый нагло занимал целый столик, никто почему-то не подсаживался к нему. Черные (густо синие, так точнее) волосы, распахнутая вельветовая куртка. Из кармана торчала какая-то потрепанная книга.

Подумав, Семен решительно занял место за столиком черноволосого.

Взглянув на широкие плечи Семена, тот не возразил. Он даже выложил перед Семеном несколько фотографий. Наверное, приторговывает изображениями певичек, решил Семен, но на фотографиях оказались не певички. Каменные скульптуры оказались на фотографиях. Их, наверное, калили в адских печах. Под воздействием адского огня все скульптуры необыкновенно вытянулись. Адской температуры не выдерживает даже камень. Таких длинных голов Семен не видел даже в Африке. Пустые глаза без ресниц и без зрачков.

– Вы этим торгуете?

– Сто франков.

– За любую?

Черноволосый кивнул.

– Жаль, у меня нет ста франков.

– Если найдете пятьдесят, мне хватит.

– Хорошо, браток, – весело кивнул Семен. – А как увидеть саму скульптуру?

Он не собирался расставаться с пятьюдесятью франками, просто знакомство с художником возрождало в нем многолетнюю надежду найти Жанну. Без Жанны Париж напоминал Семену рвотное, как все прочие города…

По узким не очень чистым переулкам черноволосый (синеволосый) вывел Семена на строительную площадку. На заросшем травой участке недавно начали возводить жилое здание – торчали из земли сваи, тяжелой пирамидой возвышались каменные блоки для фундамента. Черноволосый нежно провел рукой по теплому камню. Это моя мастерская, сказал он. Хорошее место для моих вещей. Черноволосый так и сказал – la chose (вещь). Иногда я так увлекаюсь, сказал он, что пропускаю обед у тетушки Розали. Она ругается, но я все равно опаздываю. Мне приходится работать при луне.

– Но где же ваши работы?

– Посмотрите сюда.

Черноволосый осторожно обвел Семена вокруг каменной пирамиды и поставил перед отдельным каменным блоком. Наверное, этот блок привезли последним и поленились или еще не успели уложить в пирамиду. Строители, наверное, удивились бы, увидев, что кто-то придал обыкновенному каменному блоку сходство с удлиненным женским лицом, может даже излишне удлиненным.

– Это твердый камень? – по-хозяйски спросил Семен.

– Не имеет значения, – улыбнулся черноволосый. Волосы у него отливали явственной синью, как у североамериканского индейца. – Материал вообще не имеет значения, моряк. Важно создать впечатление твердости, а там делай вещь хоть из мыла. Мягкость или твердость скульптуры зависит только от мастера. Как в этой моей вещи. Видишь? Это египтянка. Я так ее называю.

– С ней не надо больше работать?

– Она само совершенство.

– Она мне нравится, – кивнул Семен. – Но, кажется, она вросла в землю. Я могу одним средним пальцем поднять сто восемьдесят килограммов, но эта вещь весит больше, гораздо больше. И что я скажу рабочим, когда они сюда придут? Камень наверняка принадлежит не вам.

– Это неважно, – раскипятился черноволосый. – Разве ваш ребенок принадлежит акушеру?

– Нет, так не бывает, браток, – покачал головой Семен. – Купленная вещь должна принадлежать покупателю. Таков закон. Купленную вещь приносят домой.

– Не всегда.

– Как это не всегда?

– Ну, у вас всегда есть выбор.

– Какой? – заинтересовался Семен.

– Мы можем пойти на кладбище. Там есть склад надгробий. У тебя сильные плечи, моряк, мы украдем кусок мрамора, и я выполню твой специальный заказ. Только для тебя. А если вам не нравится эта моя мысль…

– Совершенно не нравится.

– Я так и подумал, – разочарованно протянул черноволосый.

– А почему вы не спросите, почему мне не нравится эта мысль?

– Да, наверное, потому, что вы против прогресса. Вы, похоже, даже не социалист. Вы, похоже, не жалуете строителей. Наверное, вы не хотите, чтобы на этом месте когда-нибудь вырос хороший жилой дом. Кроме того, – искренне признался черноволосый, – три последних дня я ничего не ел. Только одну булочки за три су.

– Ладно. Беру.

Эффект оказался поразительный.

Сжатые кулаки черноволосого разжались.

Он засмеялся, как ребенок, получивший желанную игрушку, и, бережно приняв купюру в пятьдесят франков, вскрикнул:

– Я угощаю!

И нежно погладил скульптуру по длинному каменному носу.

– Теперь вы каждую ночь можете приходить сюда, моряк, и любоваться моей вещью. Видите? Это египтянка. Она из России. Это настоящая египтянка из России, так бывает, – загадочно добавил он. И дружески предупредил: – Приходите сюда только ночью. Местный сторож любит простое красное вино. Только не засиживайтесь с ним, а больше общайтесь с египтянкой.

Конечно, Семену было жаль пятьдесят франков, но зато в Париже у него теперь была некоторая собственность. Я хорошо начал, решил он. Ночи сейчас теплые, буду угощать сторожа красным вином. Интересно, как выглядит египтянка из России при лунном свете? Наверное, неплохо вписывается в пейзаж, высказал он вслух свою мысль, но черноволосый возразил:

– Пейзаж? Какой пейзаж? Не сердите меня. Пейзажа не существует.

– Как? – удивился Семен и обвел рукой пыльную строительную площадку, серые домики, тонущие в зелени, белые тихие облака, медленно катящиеся над Парижем. – А это что?

– Это не пейзаж, – объявил черноволосый. – Это фон.

И махнул рукой:

– Идемте!

Угощение оказалось приличным.

– Смотри. Вон туда смотри, – указал Семен, подкручивая усы, утирая пот, капельками выступивший над звездчатым шрамом, украшающим правую сторону его лба. Он уже не жалел. Ему было хорошо. Конечно, он отдал пятьдесят франков за какой-то строительный блок, но зато теперь пил и ел. – Смотри туда. Кажется, этого человека я видел в Танжере.

– Нет, ты не мог видеть этого человека в Танжере, – возразил черноволосый. – Это местный мясник. Я его хорошо знаю. Лучше не смотри на него. Он работает на бойне, лучше его не трогать.

– А почему с ним негритянка, а с нами никого нет?

– Да потому, что он не еврей.

– При чем тут это?

– Все евреи гуманисты, – туманно пояснил черноволосый. Возможно, он сам имел отношение к этому неутомимому племени. Лоб от вина тоже покрылся у него мелкими капельками пота. – Лучше не смотри на мясника. Я сам попробую его убедить. На мясника подействует. Или хотя бы на негритянку. Ей пора задуматься о том, что такое истинная любовь.

Увлекшись, черноволосый извлек из кармана потрепанную книгу.

С книгой в руках он подошел к мяснику и к негритянке. Наверное, хочет цитировать Библию, догадался Семен. Не убий, не прелюбодействуй, и все такое прочее. Или прочтет им про гиппопотама.

– «Будь сильным и хитрым… – донесся до Семена вдруг ставший ровным голос черноволосого. – Победа сама по себе не приходит… Без крови и жестокой резни нет войны, а без ужасной войны нет прекрасной победы… – Непохоже, чтобы он цитировал Библию. – Если хочешь стать знаменитым, научись нырять в реки крови… Цель оправдывает средства… Если больших денег нет, убивай ради денег, они тут же появятся… Сделайся вором, не жалей ребенка и женщину… Будущая слава все смоет, ты будешь чист… А потом, окончательно победив, ты сделаешь людям столько добра, что все остальное просто забудется…»

Произнеся последние слова, черноволосый одним движением сбросил с себя широкие потрепанные штаны и весело покрутил голыми бедрами перед ахнувшей негритянкой.

Мясник обалдел.

Но уже в следующую минуту черноволосый оказался в мусорном баке, стоявшем за раскрытой дверью. Туда же полетела и раскрытая книга. Правда, почти сразу туда же полетел и сам мясник. Негритянка, громко захлопав в ладони, пересела за столик победителя-моряка, к которому через минуту подтянулся и черноволосый.

– Я спал с негритянкой в Африке, – весело признался Семен.

– А почему ты не привез черную подружку в Париж? – восхитилась негритянка.

– Она была такая черная, что ночью я ее все время терял. Не мог найти даже на ощупь.

– Смотрите, мсье Либион, как у меня здорово получилось! – крикнул черноволосый хозяину «Ротонды», быстро набросав что-то на листке бумаги, лежавшей на столике. – Смотрите, как здорово я изобразил эту черную женщину. Смотрите, какой у нее благородный рот.

– Это всего лишь проститутка.

Мсье Либион, не торопясь, подошел к столику.

Наверное, он считался знатоком и покровителем местных художников.

– Это всего лишь проститутка. И почему на твоем рисунке она такая кривая?

– Потому что стоит две бутылки вина.

– За проститутку, даже за черную, я не дам тебе и одну бутылку.

– Мой рисунок стоит больше, – обиделся черноволосый и опять встал.

– Куда это ты? – насторожился мсье Либион.

– Вон к той американской даме. Покажу рисунок ей.

– Если ты обнажишься перед американкой, тебя точно выбросят.

Черноволосый отмахнулся. Он неторопливо направился к застывшей от ужаса и восторга американке, но дойти не успел. Как только его руку скользнула к брючным пуговицам, мсье Либион подмигнул, и вышибала, дюжий серьезный молодец в красной феске, выкинул черноволосого в мусорный бак, стоявший за дверью.

И сам незамедлительно полетел туда же.

– Зачем вы это делаете, моряк? – удивился мсье Либион. – Хотите, чтобы я позвал фараонов?

Ну, прямо Египет какой-то, удивился Семен.

Пришлось уйти, хотя на достигнутом черноволосый не остановился.

Из кафе «Дю Дом» черноволосого (до синевы) выкинул мускулистый кельнер Андре (за что сам был незамедлительно выброшен из заведения). Потом Семен и его приятель потеряли негритянку, а с ней пятьдесят франков. Семен дал купюру (мельче у него не нашлось) негритянке на вино, и она тут же потерялась.

– Это Париж, – счастливо покачал головой черноволосый. – Ты сказал ей, что придти нужно в «Улей»?

– А где это?

– На улице Данциг.

– Откуда мне знать такое, браток?

– Ладно, не жалей, – смирился черноволосый, когда они остановились перед странным огромным домом, внешне похожим на какую-то уродливую пагоду. – Вот он наш «Улей».

Под окнами алели цветы, со стороны бойни Вожирар несло мерзким запахом свежей крови, доносилось приглушенное мычание обреченного скота. Чадили трубы унылой огромной фабрики, будто броненосец на рейде разводил пары. Улица Данциг, плохо вымощенная, грязная, никуда не вела. Ну, может, только в близкую осень. Сорняки на обочинах ядовито и страстно зеленели, потому что их постоянно и густо посыпали порошком от крыс.

– Эй, мадам Сегондэ, – весело окликнул черноволосый консьержку. – Не займете ли мне семь су? – как это ни странно, от пятидесяти франков у черноволосого тоже ничего не осталось.

– Я лучше налью вам похлебки, – мудро ответила консьержка. – Вот я сварила похлебку из картофеля и бобов. Ах, божьи дети, пчелки мои, – заботливо запричитала она. – Вы не всегда приносите мед, а если и приносите, то он такой горький. Но есть надо каждому, это правда.

В глубине темного коридора черноволосый, оглянувшись, поставил глиняную миску с похлебкой перед небольшой серой ослицей. Перед самой настоящей живой ослицей. Неизвестно зачем она стояла в коридоре, но ведь стояла.

– Это тоже художница?

Черноволосый не ответил.

Семен повернулся и сразу понял, почему его приятель не ответил.

Три плечистых подвыпивших человека, даже не сняв рабочих фартуков, ломились в запертую дверь. На черноволосого и на Семена они не обращали никакого внимания. «Я сам видел, что там баба! – возбужденно выкрикивал один с особенно толстой, лоснящейся от жира мордой. – Я сам видел! И Франсуа говорил, что тут часто бегают бабы. Приходят к этим мазилам. Тихие, как мыши, не люблю мазил».

– Это твои друзья? – спросил Семен.

Черноволосый отрицательно повел головой.

– А куда они ломятся?

– Похоже, в мою комнату.

– А почему ты не скинешь штаны, браток, и не покажешь им то, чего они еще не видели?

Черноволосый печально пожал плечами.

В третий раз за первый парижский день Семен пустил в ход кулаки.

– Я могу одним средним пальцем поднимать сто восемьдесят килограммов, – весело сообщил он восхищенной консьержке, выкинув из «Улья» последнего мясника.

– Поздравляю, мсье! Вы просто молодец. Входите. Мясники часто приходят сюда бить наших пчелок, теперь они наказаны. Эй, Дэдо! – закричала она черноволосому, заставив сердце Семена горячо вздрогнуть. – Откуда приехал твой друг?

– Из Африки, – сообщил Семен.

– Зачем ты приехал в Париж из Африки, это же далеко!

– Если ты тот Дэдо, которого я ищу, то я приехал бить тебя.

– Стоило ради этого ехать так далеко, – удивилась консьержка. – Да и какая нужда? Дэдо постоянно бьют мясники. Эй, Дэдо, вот тебе семь сантимов, я хочу услышать, почему бить тебя приезжают даже из Африки.

– Где Жанна? – нетерпеливо спросил Семен.

Дэдо, не оборачиваясь, кивнул. Как раз в этот момент какая-то мегера с распущенными волосами и в ночной рубашке (правда, в чулках) приотворила дверь, в которую несколько минут назад ломились мясники, и заорала во весь голос:

– Дэдо, ты опять пьян? Ты, наверное, опять скормил похлебку ослице!

Дэдо засмеялся и стал кивать. Было видно, что он без ума от Жанны.

– Зачем мясники ломились в нашу дверь?

– Наверное, хотели тебя изнасиловать.

– Могли бы и постучать. Я люблю вежливость.

Мегера перевела жадный взгляд на Семена и подмигнула ему.

Конечно, она не узнала русского моряка. Зато увидела пакет с вином и закусками. Жизнь здорово потрепала маленькую сладкую сучку. Втащив мужчин в комнату, она махом опустошила чуть не половину бутылки и закричала:

– О-ла-ла! Теперь будем танцевать!

Спустив до бедер застиранную ночную рубашку, тряся наполовину пустыми грудями, она, прихрамывая, пошла по кругу. Счастливый Дэдо, не глядя, швырнул недопитую бутылку. Бутылка упала на страшную каменную голову, валявшуюся в углу комнаты, и разбилась. Выругавшись, мегера (по имени Жанна) упала на пол и начала слизывать вино прямо с камня, сплевывая на пол осколки стекла. Теперь Семен отчетливо разглядел, что одна нога у нее деревянная.

Потом Жанна поднялась. Глаза у нее хищно сверкали.

Отвернувшись, она завернула полу застиранной ночной рубашки и вытащила из-под чулка купюру. Приоткрыв дверь, она сунула купюру непонятно кому, и скоро в мастерской появилось вино и послышались нервные мужские голоса.

Зажгли свечи. Неровный свет таинственно отражался на поверхностях каменной головы с отколовшимся носом.

– Неудавшаяся вещь, – объяснил Дэдо. – Я все равно не хотел ее заканчивать.

– А почему у нее только один глаз, браток?

– Когда смотришь на мир одним глазом, другим непременно смотришь в себя. Это важно. Понимаешь, моряк? Я все время хочу вернуться в Ливорно, я там родился. Если бы не Жанна, я бы давно вернулся. Там, в Ливорно, я всегда гляжу в себя одним глазом. Я ведь родился под знаком Скорпиона.

Кто-то запел. Кто-то упал в неустойчивое плетеное кресло.

Пахло потом, чадом, тошнотворно несло с боен. «Смотрите, какое красивое у меня тело!» – кричала, беснуясь, Жанна. Кто-то блевал в медный тазик. Это вдруг рассердило Дэдо. «Прекрати, – крикнул он. – Это мой тазик для умывания!». Но тазик у несчастного не отнял. Мятые разрисованные бумажные листки, приколотые к стене, раскачивались от движения душного воздуха. Всех этих женщин, изображенных на листках, Дэдо, наверное, рассматривал сквозь горлышко бутылки, иначе они не получились бы такими искривленными.

Потом опять принесли вино.

Потом пришло странное влажное утро.

Потом в чаду и в веселье прошел длинный нелепый день.

К вечеру еще одного дня Семен проснулся от того, что над ним стоял голый Дэдо.

– Чего тебе, браток?

– Купи у меня чемодан.

– Зачем мне твой чемодан, браток?

– Это очень хороший чемодан.

– Но зачем он мне нужен?

– Разве мы можем знать, в чем действительно нуждаемся?

– Тогда тем более, браток.

– Всего три франка.

– А как ты можешь знать, что три франка нужны тебе?

– Хочу угостить тебя вином.

– Где моя одежда?

Привстав, Семен обнаружил, что он голый. Как в водах Цусимского пролива.

Но спал он на вытертом русском полушубке, несомненно, привезенном Жанной из Японии. И спина у него чесалась.

– Какую-то одежду выбросили в окно, – проснулась Жанна. – Дэдо, посмотри в саду.

Дэдо вышел.

– Ты откуда будешь, моряк?

Семен ответил, хотя его ответ не имел значения.

Он терпеливо дождался Дэдо и извлек из тайника куртки последние пятьдесят франков. «Дэдо, я знаю, чем мы теперь будем угощать моряка», – сварливо, но уже весело заявила Жанна, бесстыдно поднимаясь с лежанки. Семен отчетливо увидел то, наконец, чему пытался не верить: левая нога Жанны была почти по колено деревянная. Накинув на себя слишком просторное, можно даже сказать, бесформенное платье, Жанна кокетливо подмигнула мужчинам и схватила кошелку.

И вдруг взгляд ее заледенел:

– Что это у тебя на спине, моряк?

– А мне откуда знать? – пожал плечами Семен. – Глаз у меня на затылке нет.

И насторожился:

– А что там?

– Египтянка! Опять проклятая египтянка! – завизжала Жанна. – У тебя, моряк, на спине египтянка! С египтянкой на спине ты вполз в наше тихое жилище, как настоящий ядовитый скорпион!

– Ну да, он так и вполз, – с готовностью подтвердил Дэдо.

– Египтянка! Ну да! Я узнаю ее! – Жанна с животной ненавистью впилась обломанными ногтями в лицо Дэдо. – Это ты ее написал! Зачем? Ты обесчестил моряка! На его спине теперь всегда будет твоя египтянка!

Она, конечно, преувеличивала. В кривом осколке зеркала, удерживаемом на стене тремя гвоздями, Семен с трудом разглядел на спине всего лишь несколько стремительных линий – что-то вроде очертаний некоей длинной, вытянувшейся вдоль всей его спины женщины.

Но Жанна бешено ревновала.

Она ревновала Дэдо к этой египтянке совсем как к живой женщине.

Что же касается художника, то он, наверное, изобразил египтянку автоматически, в обычном пьяном затмении, даже не отдавая себе в том отчета. Может, он принял широкую спину спящего Семена за некую рабочую плоскость, почему нет? Могло быть и так. Думал всю ночь о своей египтянке и изобразил ее. В конце концов, не все ли равно на чем рисовать?

– Не кричи, сестричка, – ласково попросил Семен Жанну.

Он жалел художника и хотел отмазать его:

– Я сам попросил Дэдо об этой услуге.

– Зачем? – не верила Жанна.

– Это моя женщина, сестричка. Понимаешь, моя бывшая женщина, – Семен огорченно и убедительно развел руками. – Жаль, что она тебе не понравилось. Но тут, каждому свое. Я – моряк и хочу, чтобы моя женщина везде сопровождала меня.

– Даже если пойдешь ко дну?

– Конечно.

– Тогда иди и утопись в Сене!

– Нельзя, – торопливо вмешался Дэдо. Он явно боялся потерять египтянку. – Нельзя ему топиться, Жанна. Он обещал за работу тридцать франков, – художник старательно уклонялся от возмущенных взглядов Семена. – Сейчас придет Гийом и сделает моряку наколку. Прямо по моему рисунку. Тогда египтянка останется с ним навсегда. Гийом – настоящий мастер.

И страшно забарабанил в стену соседа:

– Гийом!

Гийом тут же явился.

Это был тощий паренек невероятно голодного вида.

При нем находились кисточки, баночки с тушью, набор игл.

– Падайте на лежанку, моряк, – приказал он, сразу оценив обстановку. Наверное, был прекрасно осведомлен обо всех тайнах соседей. – А ты, Жанна, купи кофе и рогаликов. Хорошо, если найдется немного вина, – в это паренек, кажется, не верил. – Работа требует твердой руки, я не хочу, чтобы моя рука дрогнула.

И понимающе кивнул Дэдо, все еще закрывавшему руками исцарапанное лицо:

– Ты хорошо справился с заказом моряка.

И повелительно повторил:

– Жанна!

– Нет, я не пойду, – заявила Жанна. – Пусть теперь за вином пойдет Дэдо. А я останусь и буду от всей души ненавидеть египтянку. Пусть она лопнет. Пусть кожа этого моряка покроется страшными язвами. Пусть корабль этого моряка в первом же рейсе потерпит крушение. Пусть рыбы растащат на части эту наглую тварь! А ты, Дэдо, не ходи долго, не то я отдамся моряку, – угрожающе заявила. – А потом отдамся Гийому.

И все время, пока проклятый Гийом жег спину Семена раскаленными иглами, Жанна ненавидела египтянку. Иногда Семен даже вскрикивал от боли. Когда Дэдо принес вино, Семена начали отпаивать. Боль, сетования Жанны, чужие голоса – опять все смешалось. Над каменной головой танцевали. Мастерская наполнилась друзьями Дэдо и Жанны, праздник шел двое суток. Потом мастерская внезапно загорелась. Тут же с шумом и с колоколом подкатила пожарная повозка. Комнату залили водой, смыв со стены длинноголовых женщин вместе с бумагой, на которой они были нарисованы. А фараоны, подоспевшие вслед за пожарными, зацапали Семена, потому что к этому времени он (к восхищению консьержки, варившей вкусную похлебку из картофеля и бобов) во второй раз побил мясников, пришедших поглядеть на пчелок бедных. В подкладке у Семена были зашиты бесценная книжка моряка и последние пятьдесят франков, поэтому он ничего не боялся. Когда бывшего марсового везли в участок, он кричал: «В Париже у меня собственность! Не поеду в участок, пока не взгляну на свою собственность!»

Заинтересованные фараоны сделали крюк.

Смеркалось. На строительной площадке торчали сваи фундамента.

Каменная египтянка куда-то исчезла, но Семен догадался:

– Подлецы! Они заложили ее в фундамент!

– Кого? – удивился главный фараон.

– Мою египтянку.

– Вы въехали во Францию не один? Вы въехали во Францию с женщиной? Она египтянка? Она не гражданка Франции?

– Я купил ее здесь, в Париже.

– Вы действительно полагаете, – главный фараон был поражен. – Вы действительно полагаете, что в Париже можно купить египтянку?

– Подлецы! Они теперь заложили ее в фундамент!

– Вы хотите сделать заявление, моряк? Вы хотите, чтобы мы открыли уголовное дело о бесчеловечном преступлении? Хотите свидетельствовать в суде?

Семен хотел крикнуть – да! – но перед ним, как в дыму, предстало измятое пьяное лицо Жанны и ее деревянная нога. «Моя маленькая сладкая сучка»! Ну, нет! Желая поскорее покинуть страшный город, Семен попытался ударить главного фараона. Удар, к счастью, не получился. Нет в этом мире хороших городов, горько думал Семен, когда его тащили в полицейскую карету. Все города как рвотное.

Эта мысль немного его утешила.

Коневой вопрос

Неизвестно, где бывший марсовой с броненосца «Бородино» провел годы первой мировой войны, скорее всего, плавал под разными флагами на коммерческих судах. В полицейских участках Сингапура или малайского порта Диксон, или Танжера и Гонолулу можно, наверное, найти листы полицейских протоколов с описаниями грандиозных пьяных побоищ, проходивших с участием Семена. Но в начале 1917 года на французском транспорте «Ариэль» палубный матрос Юшин пришел в Одессу.

Морскую походку Юшина, его торчащие в стороны лихие усы можно было наблюдать на Дерибасовской и в Аркадии, где он снимал комнатку. Там же некоторое время он выступал с беспроигрышным цирковым номером: по спору поднимал одним средним пальцем правой руки сто восемьдесят килограммов любого груза. Ему было все равно, кто победил в России в октябре, но уже в феврале его захватила грандиозная идея – построить совершенно новый мир, в котором простые люди, такие, как он сам, получат, наконец, свободу. В Первой Конной Семен служил под началом своего тезки (такого же усатого) и участвовал во многих боевых рейдах. Он был отмечен вниманием легендарного командарма, пользовался его доверием, но в сентябре 1920 года в поле под Елисаветградом удар шрапнели свалил бывшего марсового с лошади.

Когда Семен очнулся, стояла глубокая ночь.

Где-то далеко-далеко светились огни, рядом никого не было.

Только стоял над Семеном конь, печально фыркал, вздыхал, мотал большой головой.

Обиженный тем, что его бросили в чистом поле, Семен плюнул на Первую Конную и один отправился в сторону России. Через пару лет в Подмосковье он отличился на некоем возрождаемом Советской властью племенном конезаводе. Левую руку бывшего моряка украсили металлические часы с гордой надписью: «За борьбу с хищниками социалистической собственности».

«Мы кровь проливали, так вас и так! – гордо и кратко заявил Семен корреспонденту местной газеты, приехавшему потолковать с ним. – Должны чувствовать и уважать. Пока я служу в охране конезавода, нет и не будет ходу никаким хищникам! Опять же все должны понимать – свобода!»

Летом 1925 года Семена приняли в ряды ВКП(б).

Отмечая это большое событие, он чуть не вылетел из партии.

Ровно четыре дня окна и двери его большой казенной комнаты не закрывались ни на минуту. Играл патефон, слышались застольные песни. «Кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть». Строгач за слишком затянувшуюся пьянку Юшин схлопотал, но, как человек прямой и сознательный, круто проварившийся в жгучем рассоле революции, придя в себя, заявил: «Служить буду лучше!»

В 1930 году Семен Юшин, как передовой и сознательный стрелок охраны, был приглашен гостем на XVI съезд ВКП(б).