Текст книги "Перевернутое небо"

То под его тяжестью обрушивалась подгнившая крыша некогда шикарного летнего театра в

парке культуры и отдыха.

То обрывались беcхозные электропровода.

То насмерть разбивались на неприбранных улицах города автомобили.

То из-за заносов прекращали ходить поезда…

Год 1995-й не сулил никаких перемен.

Просидев в холодном зальчике сельской станции около двух часов, следователь по особо важным делам Серёжа Санин решил возвращаться в город по шпалам – он свято верил в перемены к лучшему, и не верил в разум иной.

Выбившись из сил на полдороге, Сергей понял, что к сроку ему не дойти, что нужно позвонить, предупредить об этом.

Надвинув капюшон куртки на брови, он добрёл до железнодорожной будки-поста.

– У вас есть телефон? – спросил у вышедшей навстречу ему женщины в оранжевой одежде.

Женщина помяла растрескавшейся ладонью свои обветренные щёки, насторожённо постояла.

– Чего надо? – неприветливо спросила она.

– Я спрашиваю: телефон у вас есть на посту?

– Ну, я слышу. А ты кто такой?

Сергей протянул ей удостоверение личности.

– Ну и что? – спросила женщина. – На меня, что ль, кто пожаловался сдуру?

– А вы чего это такая?

– Какая?.. Кто нажаловался, что ль?

– Мне необходимо позвонить в город.

– А я что, запрещаю? Проходи и звони…

В будке стояла металлическая кровать, застеленная синим армейским одеялом.

Стул у служебного стола; на столе – телефон.

Сергей откинул капюшон куртки за плечи, покрутил диск аппарата…

– Занято! – объяснил он хозяйке поста.

Стоявшая у окошка женщина с обветренными щеками спросила:

– Ты из города, что ль?

Сергей, оглядывая помещение, кивнул.

– И квартира, что ль есть?

– Есть.

– И работа, значит, хорошая… Может, оженишься на дочке моей? Ей пока что тринадцать, так с тобой подрастёт.

Сергей молча смотрел.

– Ну, а коль не желаешь ожениться, то бери так. Так теперь много живёт… Пропадёт она тут… Поживёшь так-то с ней? Поживи, а! Платить мне за неё не надо – ты корми её и просто живи. Барахлишко, может, прикупишь какое, да и всё.. Вырастит она девкой-то ладною – у неё был красавец отец, не то, что остальные… Теперь окромя-то её у меня ещё трое ребят есть, а прокормить их всех одна я не в силах – больно плохо живём. Хуже некуда. Деревня наша на пути к развалу идёт. Нет солярок, бензинов и людей тоже нет. Поразъехались, поразбежались в батраки в дальние страны. Конец света идёт… Возьмёшь, что ль?

Сергей поднялся со стула.

– Я в деревню схожу, – сказал он, чтоб уйти от ответа. – Может, где переночую.

– Не переночуешь. Не пустит никто. Да и прибить могут. Одичали тут все, которые пооставались… Не ходи. Оставайся. Может, со мной переспишь – я мужика на себе девять лет не видала. Переспишь?

***

– Кто-то бежит! – сигналили друг-другу сороки, порхая вдоль вечереющей лесополосы. – Всем, всем, всем: кто-то по шпалам бежит!

А бежать было почти невозможно – предупреждениями из космоса засыпано было всё полотно.»

– Ты её знаешь? – спросил Тарас Дмитриевич, прочитав рассказ.

– Кого?

– Христю из моего села, от которой сбежал твой Сергей.

7.

После ночной смены работы в кочегарке хлебозавода, я домой шёл через прежде мне родной, а теперь почти чужой город.

      Улицы тесными рядами облепили разноцветные торговые будки с надписями над разбойничьими козырьками, преимущественно не на нашем языке: «MINI-SHOP», «ARKO», «COFFI», «BURGER KING», «FFNTA», «XEROX», «PXOTOSHOP»

Я выискивал в неторопливой толпе прохожих ну, хоть что-то родное, хоть кого-то.

Так и брёл… и почти проглядел.

– Здравствуйте! – поймал я взглядом уже проходящего мимо высокого почти старика во всём в клетку.

Почти старик, полуобернувшись, приподнял над головой клетчатую шляпу:

– Мы знакомы?

– Да! То есть,.. нет!

Высокий полустарик обвёл взглядом чужие надписи вдоль улицы, протянул свою руку:

– Аврам Линкольн! – представился он.

Я его почти полюбил.

– Джон Форсайт! – шутливо представился и я.

– Очень приятно! – сказал почти старик, внимательно прищурившись, – Давно… Давно мечтал познакомиться с вами вживую… Что скажете об этой, мертвящей душу, не родной зиме? Как думаете, ей будет когда-нибудь заслуженный «end… финиш»?

– Надеюсь.

– А я нет… Чем обязан?

– Я хотел бы угостить вас чашечкой кофе.

Высокий почти старик, прикрыв глаза, мечтательно улыбнулся, и, взяв меня под руку, молча повёл.

– Знаете, куда мы идём? – спросил.

– Да. В кафе. – Я кивнул в сторону «COFFI».

– Нет! – решительно качнул он головой. – Я угощу вас у «СОФЫ»!..

В полупустом подвальчике, куда привёл меня весь в клетку полустарик, негромко звучала простая, какая-то очень уютная музыка, на каждом столике горели стилизованные под керосиновые настольные лампы; витал запах свежесваренного кофе.

– Здравствуйте, Софа! – поклонился высокий полустарик черноволосой красавице средних лет, которая стояла за барной стойкой. – Будьте любезны, два кофе!

Мы сели за свободный столик.

Не снимая шляпы, полустарик сложил обе ладони в один «пирожок», и опустил на него голову.

Мы поулыбались друг другу.

– Мне всегда был симпатичен ваш пёс Балтезар, мистер Форсайт, – сказал полустарик, внимательно заглядывая в мои глаза.– А в вашу супругу Ирен я всегда был безумно влюблён… Она ведь вначале была женой вашего брата, адвоката Сомса?

Я согласно кивнул.

– Очаровательая белокурая женщина… Что с ними, со всеми, стало потом?

– Мне не ведомо, сэр. Я ведь по воле автора «Саги о Форсайтах», если помните, умер.

– Да, да, да! В кресле, в саду, в сладком сне… Я помню, как перед этим, вы спокойно дышали, и ваше дыхание шевелило седые волосы вашей бородки. Потом… Благодврю вас, Софа! – обратился он к принесшей барменше его заказ. – Надеюсь, с коньяком?

– Как всегда.

Полустарик, не отрывая головы от сложенных «пирожком» ладоней, кивнул.

– Потом, – продолжил он, не изменяя позы и задумчивости в голосе. – Потом шевелилась только одна волосинка. А после успокоилась и она.

– По-моему то была пушинка тополя, которая накануне опустилась на мою бороду, – ответил я.

Полустарик сощурил в улыбке добрые глаза.

– Счастливая смерть, мистер Форсайт. Поздравляю!

– Полустарик в клетчатой шляпе приподнял над столом чашку с кофе.

– Изумительный напиток! – похвалил он первый, обжигающий губы глоток коньяка. – Такой кофе сегодня можно выпить только у Софы. – И опять посмотрел на меня. – А теперь поделитесь: что с вами, Прохор Курай?

– Я вас, кажется, тоже узнал, – сказал я. – Вы ведь – Аввакум Аронович Цаш?

– Вы правы! А. А. Цаш… Что за время ушло! ВРЕМЕНА! Я же, знаете, прежде чем допустить материал к печати, предварительно перечитывал его несколько раз. Потому что это же был МАТЕРИАЛ!.. Что теперь издаём? Пошлость! Перечитывать это я не могу! Я отправляю это сосло в печать, не читая. Пусть работают на ЭТИМ корректоры и редакторы – не моё это дело!

– Много публикуете? – спросил я.

– Вагоны!.. А теперь угадайте, кто есть авторы сии?.. Не угадаете! Авторы сих, с позволенья сказать, повестей и романов, являются бескультукрые, малообразованные богачи и прохиндеи! Кто ещё может сейчас заплатить за издание собственной книги тысячи американских долларов?, кто из порядочных, кто?.. А теперь расскажите что-нибудь о себе. Я же вижу, что вам как-то в новой жизни не очень. Мы ведь с вами – не чужие. Как-никак, первый сборник ваших рассказов редактировал именно я!..

Мы « У СОФЫ» просидели с ним долго. Профессиональный литературный редактор А. А. Цаш обожал грамотно изложенный материал, он дотошно копался в каждой авторской строчке. И, либо принимал его душою, либо отвергал…

Много раз он подзывал к нашему столику достойно-услужливую хозяйку Софу, что-то заказывал ей, и снова, внимательно слушал меня, опустив седую голову на свой «пирожок» из ладоней.

Наконец он сказал:

– А теперь признайтесь: у вас, случайно, в спине не печёт?

Я его не понял:

– Что вы сказали?

– Или в затылке… у вас в затылке не болит? Вас всё время грела взглядом особа неземной красоты. Я думаю, вы недолго будете одиноким.

Я оглянулся.

За моей спиной все столики были заняты. Свободным оказался только один стул у ближайшего стола… И оставленная кем-то дымящаяся паром чашка с недопитым кофе.

8.

У подъезда дома, в котором я жил, меня ждала «несравненная» Ванда Речкнова… с режиссёром местного драм театра, прежде мне хорошо знакомым Вольдемаром.

Они попросили мою старую-старую пьесу-поделку об иноплпнетянке, прилетевшей на землю с какими-то преступными целями.

– Но это же – не искусство! – сказал им я в своей квартире. – Это – почти ученическая дребедень, не достойная большой сцены! Там же всё-всё отвратительно-пошло!

– То, что необходимо сейчас! – уверил меня Вольдемар. – Вы же поймите, мы голодаем из-за своей скромности! А тут появилась блистательная исполнительница роли вашей инопланетянки, Ванда! Она говорит, что уже познакомилась с вами.

Я очень устал. Порылся в книжном шкафу, нашёл, и протянул им старую папку.

– Спасибо! – с чувством сказала выбритая наголо Ванда, горячо прижимая папку к высокой груди.

Мы простились кивками своих голов. И в памяти, ненадолго, задержалась эта картинка: Ванда и я. Я и Ванда. Прощально киваем друг другу своими головами…

Засыпая в постели, я увидел летящего в небе, под солнечным зонтиком, кретина-себя.

Потом уже стоял с этим зонтиком над головой на крыше какой-то тропической хижины из красных пионов, срывал с себя одной рукой не успевшие растаять сосульки. А внизу, по тропической земле, бегали смуглокоже-озабоченные женщины в набедренных повязках и без лифчиков; радостно указывали на меня пальцами и что-то щебетали на своём языке…

       « Где Цаш? – спросил я их на их языке.

– Он пАрит ноги, – ответили дружно симпатичные до невозможности женщины с изнывающими от страсти грудями. – Прыгай, мы тебя будем ловить!

      Я, не зная их тропических нравов, но немного разбираясь в женских натурах, неприступно и категорично сказал на их языке:

– Я подожду Цаша здесь! Идите, и позовите его!

Они все опустили руки. Так и стояли. С опущенными руками и со вскинутыми вверх милыми лицами.

– Почему вы не носите лифчики? – спросил я с укором, походив немного по крыше из красных пионов.

– Потому, что мы – жёны Цаша, – ответили они снизу очень печально. – А он только и делает, что пАрит ноги. – Зачем нам его ноги?

– Не врите! – сказал я. – У старика Цаша никогда не было жён. Ни одной!

– Но он о них страстно мечтал, – ответили красивые женщины хором. – А здесь все мечтания мужчин исполняются. Прыгай! Ну, пожалуйста, прыгай! Пока он пАрит ноги!»

– Здравствуйте, милейший Прохор Курай! – сказал худой и высокий старик в клетчатой набедренной повязке и в клетчатых босоножках на распаренных ногах. – Это интересно!

      И я узнал в нём дорогого Цаша.

       От ступней его ног валил густой пар

– Ну-ну-ну! – весело пожурил он окруживших меня милых женщин. – Отпустите! Его заждалась невеста, а у вас есть я!

– Невеста?! – поразился я. – Какая невеста?

       Цаш добродушно отмахнулся.

– О невесте – потом! – сказал радостный Цаш, принимая от меня букет из пионов. – О невесте речь пойдёт при луне!.. И это интересно!.. Девочки, будьте любезны, снимите с плеч нашего гостя рюкзак и отнесите его в хижину, что под крышей из белых ромашек. И приготовьте кофе с острым напитком!

Цаш взял меня под руку:

– Знаете, куда я вас веду?

      Но сейчас это было не важно. Сейчас было очевидно, что Цаш здесь предводитель – куда решит, туда и поведёт… Но о какой невесте он говорит? Откуда она взялась?

– Не допускайте непрошенных мыслей! – провидчески предупредил меня Цаш. – Я тот, кто обязан направить вас на путь истинный, и разрешить все ваши проблемы! Вы ведь за этим сюда прилетели?

Я неуверенно пожал плечами:

– Просто я не знаю, как мне жить.

– Вот именно, – сказал Цаш, тихо улыбаясь. – Вот именно! Пройдёмте дальше, нам есть о чём поговорить… Это правда, что вашу пьесу про инопланетянку хотят ставить в театре?

– Правда, – ответил я.

– Вот и чудесно!.. Знаете, куда я вас веду?

– Да, – сказал я. – Вы хотите угостить меня кофе «У Софы»!

– Нет, нет, нет! – радостно засмеялся Цаш. – Сегодня мы будем пить «У Афос»!

В хижине, куда привёл меня Цаш, пахло календулой и левкоем.

Мы опустились в гамак

– Афос! – обратился в полумрак хижины Цаш. – Девочки сварили напиток?

– Как всегда, – ответил приятный голос из полумрака.

– Два напитка, пожалуйста!..

Когда красивые женские руки принесли нам две чашки ароматнейшего напитка, я Цашу сказа:

– Вы сейчас будете говорить жизненно важные для меня слова, мэтр, а я не смогу видеть ваших глаз. Во-первых, из-за густого полумрака, царящего в хижине, и, во-вторых, из-за того, что мы сидим плечом к плечу. Я бы предпочёл сидеть напротив вас, хотя бы при свете лучины.

– Я вам, знаете,что на это отвечу? – голосом ласковой улыбки сказал Цаш. – Я вам отвечу словами всех мудрых толмудов мира: «Вначале сотворил Бог небо и землю. И так как последняя была невидима глазу, из-за глубокого первородного мрака, Господь повелел создаться свету»… Я, как вы понимаете, не Бог, и даже не толмудист, но хочу вам сказать: всему своё время! В том смысле, что после дневного яркого света моим глазам необходим непродолжительный режим скромного полумрака… И пока что мы поговорим о делах незначительных, светских. К примеру, я у вас сейчас спрошу: как вы находите сегодняшний климат в бывшей главной стране Советов?.. Не торопитесь с ответом. Не торопитесь!.. А вы должны мне ответить: климат там среднеконтинентальный. Давайте! Как вы находите сегодняшний климат в бывшей главной стране Советов??.. Ну, ну, ну!.. Как вы находите сегодняшний климат в бывшей главной стране Советов ?

– Климат – среднеконтинентальный.

– Абсолютно с вами согласен!.. А теперь я вас спрошу: что это значит?

– Ни рыба, ни мясо.

– И здесь бы я мог с вами либо согласиться, либо поспорить. Но я не сделаю ни того, ни другого. Потому что я хотел только преподать небольшой урок: так вот в миру ведётся светская беседа. То есть людям нечего друг другу сказать, и они просто ведут светскую беседу… А теперь я вас спрошу, как бы озабоченно:

– Как, любезнейший, ваше здоровье?.. Хоть мне на него, мягко говоря, наплевать! (Не на ваше, лично, здоровье, а вообще. Скажем, на здоровье того же новоиспечённого Президента проданной Западу страны, который от пьянства не просыхает – то ли от содеянного, то ли от того, что ещё только будет содеянно. Какое мне дело?!) Но я вас всё же спрашиваю: как здоровье?

– Мне отвечать за себя или за Президента?

– Слава Богу, ни за того, ни за другого! Будем считать, что наша никчемная светская беседа исчерпалась. Потому что я уже вижу свет…

Из полумрака, с двух дальних сторон хижины, к нам, колеблясь, приближались огоньки горящих свечей. Свечи несли симпатичные смуглые женщины с обнажённо поблескивающими грудями. Их лица отображали желание, всепоглощающий соблазн.

– Ладно, ладно! – отечески пожурил их Цаш. – Для нас ещё не созрела луна! Будьте любезны, займитесь бытом… Ночью, красавицы, ночью! – он проводил их ласковым взглядом. – Думаете, они мне очень нужны? – небрежно-задумчиво спросил он меня. – Или я без них сильно страдаю? Ни капли! Но у меня никогда не было ни единой женщины в жизни, и я все отпущенные мне Господом годы и дни мечтал: чтоб у меня их было именно столько! А мечты, поверьте, имеют свойство сбываться. Вот, как, наверно, у вас!

– Как, наверно, у меня?! – искренне поразился я.

– Или, как у людей, нас полюбивших!

– Я искренне за вас рад, мэтр! – сказал я.

– Я – тоже! – покивал седой головой растроганный Цаш.

Между нашими гамаками, на дощатом столе, стоял современный лакированный чайник с двумя наполненными напитками чашками. Из чашек струился голубой дымок неизвестного мне происхождения.

– Я бы хотел закурить, – сказал я.

Цаш медленно сомкнул и разомкнул ресницы:

– Сделайте это!

Цаш проследил за огоньком моей зажигалки

– А теперь поговорим о ваших делах, – сказал он, после моей первой затяжки.

– Ещё пару минут! – попросил его я, чувствуя предательскую дрожь в кончиках пальцев руки, в которой держал сигарету.

– Вас что-то беспокоит? – догадался мудрый Цаш.

– Я только хотел спросить…

– Спрашивайте – отвечаем!

– Где мы находимся?

– В каком смысле?

– В какой местности, в каком времени, в каком государственном строе, где?

Цаш медленно покачал головой.

– Если бы я не проникся к вам непредвиденной симпатией, – сказал он, – я прямо сейчас отправил вас туда, откуда вы прилетели… Вы не должны заморачиваться этим! Это чревато. Тот, кто задаётся подобными вопросами, обречён.

– Почему?

– Видите ли… Интересующийся вопросами, не относящимися к его личности, к разрешению его личных проблем, из-за которых он прилетает с высоты десять километров, в таком случае, останется ни с чем. Он оставляет впечатление бездушного говоруна. Мечтаешь о своём счастье, думай только о нём!.. Вы понимаете, о чём это я?

– Простите! – я опять затянулся сигаретным дымом.

Цаш добродушно отмахнулся:

– Оставьте!.. И не думайте о моих женщинах. Они, все – моя, единственная в жизни мечта. Значит, они – самые чистые, самые прекрасные, бесконечно мои. Это-то вы понимаете?

– Понимаю.

– Только не надо краснеть! – по-доброму заулыбался полустарик Цаш. – Дело абсолютно естественное – других женщин в мире просто нет, и не думать о них – значит, не жить! Возражения есть?

– Возражения отсутствуют.

– Вот и прекрасно! – Цаш протянул мне свою руку через столик для рукопожатия. – Всё, забыли, думаем о вас!.. Насколько я помню из одной вашей исповеди, вас беспокоят четыре вопроса: как получиилось, что страна наша бескрайняя и непобедимая, в единый момент рухнула, и многие из нас остались без Родины и без любимой работы? Это – первое, так?

– Так.

– Отвечаю! Бескрайняя страна, строившая коммунизм, долгое время жила без коммунистов. Сорок пять миллионов так называемых членов руководящей партии были туфтой. Они вступали туда исключительно ради карьеры и вседозволенности. Идеи всеобщего равенства и братства в их душах не ночевали. «Коммунисты вперёд!» – не их мечта. Это – лозунг погибших, замученных, честных и смелых.. Оставшиеся же умирать не хотели. Им нужен был только личный уют и комфорт. Поэтому, как только два бездарных руководящих олуха из этих же рядов пожелали называться не «товарищами», а «господами», бесчисленная армия безыдейных приспособленцев побросала прежние партийные билеты, а самые популярные и любимые зрителями типы даже всенародно, со злорадством на упитанных лицах их сожгли., и ухватились за церковные свечи!.. Извините, это и для меня вопрос непростой. Может, перейдём ко второму?

– А как же мы, с вами?

– Что?

– Мы ведь с вами тоже мечтали о личном.

Цаш уронил голову на «пирожок» из своих ладоней.

– Мы… – сказал он. – Во-первых, таких, как мы, с вами, в свои ряды эти дармоеды не пускали… по причине, известной только им, одним. Мы, с вами, не морочили людям головы псевдовеликими идеями и обещаниями скорых побед. Наши проблемы были и остаются исключительно нашими. Тык?

Я согласно кивнул.

– Афос! – устало окликнул Цаш хозяйку питейной хижины. – Повторите нам…

Мы помолчали.

– Курите, курите! – сказал откинувшийся на заднюю «спинку» своего гамака Цаш. – Пожалуйста, курите!.. Знаете, я часто задумываюсь: почему в жизни я не был подвержен вредным привычкам? Я бы давно имел женщин столько, сколько бы пожелал! Женщины не любят мужчин, от которых пахнет приличным козлом. Им всегда необходим экстрим, и запах чего-то палёного… Поэтому я стал пить напитки с коньяком – милое дело!.. Анажж! – ласково окликнул он кого-то. – Арел! Янат! Исюл! Ялю!.. Идите ко мне, мои курочки, пусть я вас, всех, расцелую! Я хочу, чтобы вы сказали, чем я пахну сейчас!

Что-то мне в этой, демонстративной процедуре, не очень понравилось. Похоже, что добрейший Цаш, добившись своей заветной мечты, не подумал о её исполнителях. Томные, источающие откровенную страсть, женщины целовали Цаша притворно. Их мечтою был, явно, не он.

Счастливый Цаш этого не замечал_

– Ну, идите, идите! – ворковал он упоённо, похлопывая уплывающих красавиц по аппетитным ягодицам. – Вижу, вижу – заждались! Я скоро буду!

Потом долго и умиротворённо смотрел на меня.

– Пора! – безуспешно сдерживая радость, промолвил он. – Пора мне парить ноги! Луна созрела, милейший мой! А вас ждёт невеста!.. Сейчас выйдете из заведения Афос, свернёте на кипарисовую аллею, увидите в отдалении идущую навстречу вам девушку в белом…

Сердце моё учащённо забилось: неужто ОНА, долгожданная, под солнечно-жёлтым зонтиком того ноября?

Я глянул на наручные часы… Полночь.

                   9.

Над кипарисами стояла полная луна.

Шурша гравием пешеходной дорожки, навстречу мне нерешительно шла девушка в белом, с ромашковым венком на голове.

Потом, раскинув в стороны руки, она побежала… И обвила горячими руками мою шею. Венок из ромашек упал с её обритой наголо головы.

– Ванда?! – поразился я.

– Нет, нет! – счастливо засмеялась она, прижимаясь лицом к моей груди. – Вы ошибаетесь. Здесь я – Аднав! Дайте, мне ещё раз вас поцеловать! И ничего не говорите! И не сопротивляйтесь, пожалуйста, не сопротивляйтесь!

Она с трудом оторвалась от моих бесчувственных губ, и, с блаженной улыбкой разглядывая моё лицо, как несмышлённому ребёнку, а точнее: как кретину, повторила:

– Не сопротивляйтесь! Так надо. Шац не знал, что ваша мечта – не я. Он видел однажды «У СОФЫ» как я грела своим взглядом ваши затылок и спину… И я счастлива! Я счастлива!… А теперь, пойдёмте! Я расскажу, что нам следует делать дальше, когда мы сыграем премьеру вашей пьесы «Эксперимент»!

Она взяла мою руку в свою, и повела…

10.

В хижине 108 всё было, как в моей городской квартире. Прихожая с вешалкой и тапочками под ней, направо – комната с книжным шкафом и диваном. Налево – кухня со столом, на котором стояла пишущая машинка.

Влажные глаза красивой Аднав лучились тёплым светом.

– Я постелю постель, – сказала она. – Так надо… Вы должны понять, что сегодня, сейчас исполняется МОЯ мечта. И значит, хозяйка здесь я!.. О вас мы поговорим чуть позже.

Аднав, шелестя подвенечным платьем, ушла в мою комнату с диваном, с тихой радостью выглянула из-за двери:

– Я, кажется, в аллее потеряла свой свадебный венок……Принесите, пожалуйста, его, – чуть слышно прошептала она…

Я шёл под луной не по своей воле, чувствуя, как постепенно и покорно растворяюсь в чужой лучезарной мечте…

Венок из живых цветов, лежавший на тропинке из чуткого гравия, потянулся ко мне лепестками. Я поднял его, подошёл к скамье, сел. И долго не решался вернуться в хижину 108. А когда вернулся… Аднав ещё не разделась.

Она трепетно протянула руки ко мне, подошла, робко заглянула в мои глаза, и, встав на цыпочки, осторожно прижалась горячей щекой к моему внезапно потеплевшему лицу.

– Наденьте, пожалуйста, мне на голову этот венок, – попросила Аднав. И чуть отстранившись, запрокинув голову, с мольбою в голосе спросила: – Вам нравится?

– Да.

– Очень?

– Очень.

Я не соврал.

Сверкая из-под венка огромными влюблёнными глазами, Аднав трогательно сморщила нос.

– Хорошо! – промолвила она. – Я бесконечно рада! Вы видите, я приготовила постель!

– Вижу.

– Значит, премьера вашей пьесы с огромным успехом состоится!

Она упала в белоснежную постель…

В окна заглянула луна.

Я был рад, что луна опоздала.

Плотно прижавшись ко мне, Аднав утомлённо сказала:

– Я хочу, чтобы сбылась и ваша мечта… Но для этого… Господи, как я не хочу возвращаться в наш город!

11.

В дверь моей квартиры позвонили резко и нетерпеливо.

Я проснулся, подошёл к двери, отворил её.

В проёме распахнутой двери стояла чем-то озадаченная соседка Зина.

– Что случилось? – спросила она. – На телефонные звонки не отвечаешь, ручка двери горячая… У тебя не пожар ли?

Я затряс головой, избавляясь от сна.

– Ах, Зина! – сказал я, остывая. – Я же после ночной смены. Крепко уснул.

Зина вынула из-за пазухи бутылку самогонки:

– Ну, давай, приглашай!.. Или у тебя кто-то есть?

– Никого.

– Как же ты меня напугал! – сказала Зина, входя вслед за мною на кухню. – Позвонил, поговорил о каких-то кипарисах, и ни гу-гу! К телефону-то почему не подходишь?

– Да я его, Зина, когда сплю, отключаю. – Присаживайтесь, будем завтракать!.. Сегодня какое число? – Я вынул из холодильника колбасу и какой-то сыр, стал всё нарезать и раскладывать на тарелки.

– Проша? – осторожно спросила Зина. – А ты вправду здоров?

– Абсолютно. А что?

– Так ты же уже спрашивал про число по телефону.

– Сегодня?

– А когда же?.. Прош, а Прош… Извини, конечно… ты не в запое?

Я глянул на Зину.

– Фуф! – сказала она. – Улыбаешься вроде нормально… Ну, а чего же всё же с тобой? Почему по телефону дурацкие вопросы задаёшь? Про день месяца, про число дня. Как с другой планеты свалился. А, Проша?

– Когда я крепко сплю, Зина, я за временем не слежу. А вы, разве, следите?

– Нет, конечно.

Я расставил на столе закуску и две рюмки, налил в них из Зининой бутылки самогонки.

– Ну, и всё! Спасибо за ранний визит! Ваше здоровье!

– Погоди!

Зина что-то сняла с моего плеча.

– Батюшки-светы, – воскликнула она ошарашенно. – Откуда холодной зимой лепесток от пиона?

Я не знал, что сказать.

– Как думаете, Зина, – спросил я её, думая о своём. – Можно ли человеку, который до беспамятства любит свою девушку, однажды изменить ей с другой женщиной?

– Ты это к чему? – забыв о лепестке пиона, поинтересовалась Зина.

– Есть у меня один друг, – соврал я. – С ним случилась такая беда. И он теперь невыносимо страдает.

– Сильно пил, что ли? Пьяный был, когда изменял?

– Нет. Говорит, что был абсолютно трезв.

– Бес попутал?

– И беса не было.

– А тогда – чего же полез?

– Вот и я понять не могу. Говорит, что у этой, другой, была такая мечта… И что, если бы мечта её не осуществилась, то женщина эта умерла… Вот я и думаю: может, ничего, что мой друг не дал молодой и красивой женщине умереть? А, как думаете?

– Мечта, мечта! – загрустила вдруг Зина. – У меня тоже подружка была, всё мечтала… Мечтала выйти замуж за моего мужа. Ну, и вышла… А я осталась одна… Каждая отдельная мечта, Проша, осуществляется за счёт страданий других… А любимая девушка узнала про его измену?

– Нет ещё. Он хочет ей всё сам рассказать, если когда-нибудь встретит.      – Это как? – не поняла Зина.

Я и сам почти ничего, из рассказанного Зине, не понял.

12.

Я не знаю значения слова «грусть», его толкования. Что это?.. Когда из рук твоих сама собой вырывается полная чайная чашка, и с треском разбивается о пол, а тебе на это начхать?.. Или, когда, размышляя о чём-то своём, не замечаешь льющейся через край кухонной раковины воды? Или, когда, как истукан, смотришь на падающий снег за окном, и ни о чём вообще не думаешь, даже не слышишь разрывающегося звонка телефона?.. Какое состояние человека обозначает это слово – «грусть»?.. Я не знаю… Но мне было грустно.

Я подошёл к телефону, снял трубку, и долго слушал протяжный гудок. Потом набрал номер «справочной» города, попросил телефонистку с юным голосом, сообщить мне номер домашнего телефона Аввакума Ароновича Цаша.

Помолчав, юный голос спросил:

– Адрес абонента?

– Не знаю… Но ведь с таким редким именем «Аввакум» в нашем городе может проживать только один человек.

– У нас все городские абоненты значатся только под инициалами. С инициалами А. А. Цашев есть трое.

– Дайте, пожалуйста, всех!

Последний из Цашев, оказался моим.

– Его нет, – неохотно ответил мне женский голос.

– Это Софа? – обрадовался я.

– Нет. А кто его спрашивает?

Я, как смог, объяснил.

– Боже мой! – обрадовались на том конце провода. – Он столько о вас нам, всем, рассказал!.. Я сестра Софы! Она только что вышла за Аввакума замуж, и они, оба, уехали сегодня в Израиль!

– В свадебное путешествие?

– Нет. На постоянную жизнь!

Мне показалось, что после смерти Ивана, я так безутешно ещё не страдал… Благодаря чему, я с былым пылом принялся «терзать» застоявшуюся, было, пишущую машинку… Я застрочил:

13.

Неожиданно и некстати пришла ко мне в гости Антонова Лялюха. С вызовом поцеловала меня, отступила на шаг, полюбовалась произведённым на меня эффектом.

– Ах, ты ж, кретин! – рассмеялась. – А всё недоумевал, когда видел, что я вдруг упала! А про что написал свою пьесу, от которой вся труппа балдеет? Твоя инопланетянка там во всю занимается откровенной оралкой с главным героем!

– Что за глупость ты, Ляля, несёшь? – почти опешил я. – Откуда ты принесла эти мерзкие сплетни?

Лялюха укоризненно покачала своей нарядной головой.

– Я всё видела своими глазами!.. И меценат твой в полном восторге!

– Меценат? Мой? Кто такой?

– Мой Антоша! Он же оплачивает все расходы на постановку! Вы что, озверели, друзья?

И подошла ко мне снова. Обняла за шею, крепко поцеловала.

– Поздравляю! Премьера будет громкой, запоминающейся и прекрасной!

Когда она, счастливой, ушла, я позвонил режиссёру Вольдемару. Чужим голосом убеждённо сказал:

– Автор пьесы «Эксперимент» Прохор Курай погиб в автокатастрофе! Так что ваш спектакль отменяется!

Кажется, после этого, в театре что-то случилось – спектакль так и не состоялся. Не помню, что именно. Не помню!

Я, не отвлекаясь, писал…

СИРОТА

«Казалось бы, ничего не происходило – ночью было темно и звёздно, днём – светло и ясно, только уж совсем нехорошо ночами смеялся где-то сыч и по утрам излишне истерично кричали домашние гуси…

Приходил самоуверенный человек Андрей Кулинин, смотрел на запущенный сад, на одетую по-бабьи Алёну Гвоздёву, укоризненно качал головой.

– А я бы запросто мог, пока не поздно, привести всё в порядок, – говорил он, трогая набрякшие почки. – Пропустишь срок, не будет урожая!

И Алёна понимала, о чём это он – конечно, не только о запутавшихся меж собою голых ветках фруктовых деревьев, но и о ней лично.

– Хочешь? – с развязной улыбкой спрашивал он.

– Нет! – теребила платочек Алёна.

– Ну-ну!.. Смотри! Поздно будет!

– Ничего. Переживём…

Андрей с прищуром оглядывал её тоненькую фигуру, пристально смотрел в синие бесстрашные глаза.

– Никуда не денешься! – снова ухмылялся он. – Долго так не протянешь! Это при живых родителях могла привередничать! А одна – не очень!

– А я не одна.

– Ой, ли!

– Я – не одна! – вскрикивала по-детски звонко Алёна. – Он скоро приедет!

– Гос-споди! Кто?

– Сам увидишь!..

И опять ночью нехорошо хохотал где-то сыч.

Опять горько плакала в постели никому не нужная, написанная мною с натуры, Алёнка.

И я, оторвавшись от клавиш компьютерной панели, подходил к тёмному окну и не знал, чем помочь одинокой девчонке…

Написать о том, что кто-то в самом деле приехал к Алёне, было бы банальной неправдой – у девушки во всём свете не было никого. Никого!

А оставить её так, как есть, я не мог. Никак! Я обязан был заронить в её душу надежду, вселить веру в любовь.