Текст книги "Юсупов и Распутин"

– Минутку, – свесил он ноги с постели, – дайте сообразить…

В гостиной, куда он вошел, лежали в живописных позах – на диванах, в креслах, на полу – поверженные Бахусом друзья. Принца среди них не было. Стоя растерянно посреди залы, он пробовал вспомнить детали вчерашнего вечера, когда из-под рояля в углу послышался легонький храп. Кинувшись, он сдернул с чего-то живого шелковую накидку – между ножек рояля, сжавшись по-детски, спал сном праведника принц Христофор в мантии.

5.

«Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный! Адонис, женской лаской прельщенный! Не довольно ль вертеться, кружиться? Не пора ли мужчиною быть?» – звучит невыразимо прекрасно со сцены домашнего театра на Мойке дивный шаляпинский бас.

– Это о тебе, мой милый, – наклоняется к нему с соседнего кресла батюшка. – Задержался в девках…

Гости и приглашенные артисты после ужина разъехались, они втроем в будуаре матушки.

– Тебе кто-то звонил утром, Фелюша? – спрашивает она не отрываясь от вышивки. – Мне показалось: женский голос?

– Приятель. Из теннисного клуба. Приглашал поиграть.

Он ерзает в кресле: начинается! «Сколько можно ходить неженатым, пора подумать о собственной семье». Непременная тема домашних разговоров после его возвращения из Англии с оксфордским дипломом свободного слушателя. Сватают одну за другой расчудесных невест. Последняя по счету – веселая и общительная дочь камергера Стекла, за которой он приударил от скуки в последнюю осень в Крыму…

– Давай начистоту, – прерывает молчание отец. – Оставим Зою Стекл. Есть у тебя кто-то на примете?

– Ну, есть же, Феленька! – вмешивается мать. – Мы же не слепые! Давай обсудим все серьезно, решим, как быть. Говори, пожалуйста! Она? Ирина?

– Не знаю… Может, и она.

– Не «может», а она, – волнуясь говорит мать. – Вспомни ваши крымские встречи. Ты же не скрывал, что увлечен. Нарисовал ее, помню.

– Ну, нарисовал, – защищается он. – Она оступилась на прогулке, присела на валун, я попросил ее немного попозировать, набросал что-то в альбоме. Получилось смешно – она смеялась, когда увидела, сказала, что похожа на татарку-служанку у нас в имении…

– Знаешь, кто к ней сватается? – откладывает в сторону пяльцы матушка. – Принц Уэльский Альберт. И другой принц, Христофор греческий.

– Христофор? – округляет он глаза. – Ты уверена?

– Абсолютно. У меня надежные уведомители.

«Надо же, – думает он, лежа ночью в постели, – Христофор!»

Новость ему неприятна. Вообще неприятно, когда хорошенькие барышни выходят за кого-то другого. Всякий раз ощущение, будто кто-то из знакомых бесцеремонно залез тебе в бумажник.

Относился к старшей дочери великого князя Александра Михайловича и сестры государя Ксении Александровны как к другим нравившимся барышням: мила, приятна. Слишком, пожалуй, застенчива. Участвует в разговорах больше глазами, мимикой лица. После давней встречи в Крыму, когда они столкнулись, проезжая мимо друг друга на узкой дороге, а спустя день нескладная застенчивая девочка смеялась, приехав с родителями в Кореиз, его шутке с эмиром Бухары, они виделись урывками: в Подмосковье, где были соседями по имениям, встречаясь на петербургских балах, в морозный солнечный день на катке напротив Зимнего, когда он попросил разрешения у сопровождавшей ее повсюду воспитательницы, давней графини Комаровской, прокатиться с княжной до Ростральной колонны и обратно. Разрешение с улыбкой было дано, они скользили по льду держась за руки, он жал ее пальцы в перчатках, наговорил кучу комплиментов и, кажется, напугал – в ответ она не проронила ни слова.

Наутро после разговора с родителями он перебирал в постели принесенные письма, записки, приглашения. Бросал, пробежав глазами, на пол – ничего привлекательного. Потянул из газетной стопки свежий номер «Нового времени»… Зарубежные телеграммы… Китай накануне восстания. Анна Павлова совершает свое американское турне, никаких недоразумений ни с кем из труппы, по уверению артистки, у нее нет… В состязании за звание чемпиона мира на расстоянии 10 000 и 1 500 метров победил Струнников… Бросился в глаза заголовок: «Свободные нравы». Заметка парижского корреспондента: «Французов занимает прибывшая в Париж чета русского императорского дома: великий князь Александр Михайлович и его супруга, сестра императора Николая Второго Ксения. В то время как великий князь ужинает в Caffe de Paris с любовницей-американкой, великая княгиня всюду появляется с красивым английским джентльменом, имя которого тщательно скрывается»…

«Интересно, – подумал, – Ирина с ними? Или осталась дома?»

В свете не была секретом беспорядочная жизнь ее родителей. Дядя и один из ближайших друзей монарха, великий князь Александр Михайлович, Сандро, как называли его друзья, блестящий морской офицер, приобрел в морских походах богатый мужской опыт в публичных домах. Не менял, женившись на старшей сестре императора Ксении, образа жизни, брал нередко молодую жену в притоны, развратил в конце концов. К рождению последнего, четвертого по счету, сына брак их превратился в пустую формальность: оба развлекались как могли. Были равнодушны, в особенности мать, к замкнутой, с изломанным характером старшей дочери. Уезжая надолго, оставляли ее на попечении воспитательницы, редко писали. Она, кажется, платила им тем же самым…

«Съездить, что ли? – крутилась в голове мысль. – Все одно: планов на утро никаких».

– Иван! – закричал в соседнюю комнату. – Одеваться!

Бывший Воронцовский дворец, принадлежавший Романовым, был в десятке шагов – он добрался до парадного входа за считаные минуты. Позвонил.

«Какого черта я притащился? – успел подумать.

– Милости просим, ваше сиятельство! – показался в проеме привратник.

– Кто дома?

– Их сиятельство госпожа графиня. Прикажете доложить?

Он не успел ответить: наверху парадной лестницы показалась знакомая фигура воспитательницы.

– Милый Феликс Феликсович, – улыбнулась дружелюбно, – как мило с вашей стороны! Вы к княжне?

– Да, если можно.

– Она в саду. Идемте, я вас провожу.

Сидевшая на скамье с книгой в руках Ирина, заметив их, встала в замешательстве. В глазах испуг, точно ее застали за чем-то предосудительным.

Подойдя, он поклонился.

– Не буду вам мешать, – воспитательница направилась к дому. – Захотите чаю, возвращайтесь. Накроем в зимнем саду, там прохладно.

– Вы меня, конечно, не ждали, – начал он с натугой. – Мы не виделись с зимы.

Она промолчала.

– Что вы читаете?

– Лермонтова.

– Что именно?

– «Героя нашего времени».

Он взял у нее из рук раскрытую книгу, глянул: во весь лист – гравюра. Кавалькада всадников переезжает горную речку, Грушницкий придерживает за талию верхоконную княжну Мэри, навстречу кавалькаде с другого берега – Печорин в седле.

– Вам симпатичен Печорин?

Она покачала головой:

– Нисколько.

– Интересно, как бы вы поступили, окажись на месте княжны Мэри?

Она кинула на него взгляд, бледное ее лицо перекосила гримаска.

– Растерзала бы, наверное.

– О, да вы опасное существо! – вскричал он. – А очутись на месте Печорина, допустим, я?

Она пристально смотрела на него из-под полуопущенных ресниц.

– Оставила бы жить. Зоя Стекл моя подруга. Вы ведь на ней женитесь, не правда ли?

«Меня, кажется, ревнуют!»

Ему стало необычайно весело.

– Ни на ком я не женюсь, княжна, останусь холостяком. Или в монахи постригусь.

Она хмыкнула.

– Князь Феликс Юсупов в монашеской рясе…

– В клобуке и с посохом, – продолжил он. – Хотите прогуляться? Погода нынче на редкость.

– Да, хорошо…

День и впрямь выдался замечательный: солнышко греет, легкий ветерок, на небе ни облачка.

Они вышли на набережную, встали у парапета. Величественный город обступал их со всех сторон. С пронзившим бледно-голубой купол неба шпилем Адмиралтейства, мостами над Невой, куполами соборов, дворцами вдоль широких проспектов. Проносились мимо окутанные дымом авто, пролетки с пассажирами, на тротуарах толпы по-летнему одетых людей. Запах духов, газолина, речной прохлады – дыхание северной столицы.

– Как я люблю Петербург! – говорил он с чувством. – Вернешься из заграницы, дышится, живется по-иному. Все твое, каждый камень родной.

– А Лондон, князь?

– Лондон прекрасен. И Париж, и Рим. Но жить, быть счастливым, по-моему, можно только в Петербурге.

Впервые, кажется, за время знакомства они говорили открыто, не таясь. Ирина мало-помалу поборола застенчивость, обнаружила ум, верность суждений. Он рассказывал о себе, уверенный, что его поймут, признался, что именно отвращает его в женских натурах: мелочность, непрямота – она кивала головой:

– Согласна, мне это тоже не по душе…

– Какие-то вы у меня сегодня необычные, – говорила, когда они вернулись в дом, воспитательница, управлявшаяся за столом. – А, князь?

– Феликс Феликсович собрался постричься в монахи, – сообщила, сдерживая смех, Ирина.

– Батюшки!

– При одном условии, – он жевал с удовольствием пирожное. – Если настоятельницей соседнего монастыря будет Ирина Александровна.

– Ну, уж нет, извините!

Домой он вернулся переполненный впечатлениями. «Черт возьми! – думал. – Где я был раньше? Очаровательное же создание! Прости, милейший Фердинанд, этот нежный плод не по твоей части!»

– Свататься, и дело с концом! – сказал как отрубил батюшка. – Немедля!

Легко сказать. Княжну из царствующего дома просто так под венец не ведут. На пути препятствия одно сложнее другого. Родители Ирины, в принципе, не против, однако считают, что следует подождать: дочь еще слишком молода. Вопрос, как отнесутся к их союзу во дворце? Государь, императрица? Вдовствующая императрица Мария Федоровна, «Бабушка», как зовут ее в свете? Голова кругом…

Возник, как черт из подворотни, серьезный соперник – в жизни бы не подумал! Только что вернувшийся с Олимпийских игр в Стокгольме участник состязаний по конному спорту, офицер лейб-гвардии конного Его Величества полка великий князь Дмитрий Павлович. Каково? Нанес визит, как сообщила в срочном послании Ирина, вел себя в высшей степени странно, уверял, что давно отличал кузину от барышень своего круга, питает нежные чувства, etc, etc… «Я ответила, – писала она, – что плохо его знаю и слова его отношу к простой любезности».

Он немедленно пишет в ответ:

«Вы не знаете, какое счастье было для меня получить Ваше письмо. Когда я был у Вас последний раз, я чувствовал, что Вы хотели многое мне сказать, и видел борьбу между Вашими чувствами и Вашим характером. Вы увидите, что скоро Вы победите его, привыкнете ко мне и мы будем хорошими друзьями. Когда я узнал о том, что Дмитрий был у Вас, то у меня явилось вдруг сомнение, мне показалось, что настала моя лебединая песня, и так невыразимо грустно стало на душе. Я невольно подумал, неужели все мои мечты разбиты, и счастье, поиграв со мной, отвернулось от меня – одним разочарованием больше в моей жизни. Получив Ваше письмо, я искренне верю тому, что Вы пишете, и безгранично счастлив.

Храни Вас Господь! Феликс.

Завтра еду в Крым, в начале мая вернусь в Петербург на 2 дня, затем за границу. Пока чем меньше про нас будут говорить, тем лучше».

Вечером того же дня решающее объяснение с Дмитрием в его доме в Царском Селе. На столе нетронутое вино, фрукты в вазе. Сидят в креслах напротив друг друга.

– Враги! – напевает он вполголоса прощальный дуэт из «Евгения Онегина». – Давно ли друг от друга нас жажда крови отвела?

– Не кривляйся хоть сейчас! – Дмитрий обхватил голову руками. – У меня не то настроение!

– Представь, у меня тоже.

– Давай без лишних слов, если не возражаешь… – чувствуется, чего стоит Диме говорить спокойно. – Еще ничего не решено, Ни родителями, ни во дворце. Шансы наши равны. Положимся на сердце Ирины Александровны. Если она меня не любит, а любит тебя, я немедленно отступлюсь. Если наоборот, отступишься ты. На решение ее мы влиять не будем.

– Справедливо, Дима, я согласен.

Они пожали друг другу руки.

– Здесь не очень весело, – оглядел стол хозяин. – Может, напоследок в Новую Деревню, к цыганам? Завьем горе веревочкой?

Вызвали автомобиль, веселились всю ночь в цыганском ресторане, он едва не опоздал на поезд.

В Крыму пробыл недолго: покровительница и друг великая княгиня Елизавета Федоровна, не устававшая направлять его на путь добродетели, уговорила посетить вдвоем Соловецкий монастырь. Он пишет оттуда княжне:

«Дорогая Ирина!

Надеюсь, Вы не рассердитесь на меня, что я Вас называю по имени, но не все ли равно, немного раньше или позже. Я так часто себе его мысленно повторяю, думая о Вас, что в письме к Вам было бы неискренне его пропускать. Тем более что мы решили с Вами иметь искренние отношения без всяких предрассудков.

Вот уже четвертый день, как я нахожусь в Соловецком монастыре, живу в келье, маленькой, темной, сплю на деревянном диване без всякого матраса, питаюсь монашеской пищей и, несмотря на все это, наслаждаюсь путешествием. Столько интересного тут. Это совершенно самостоятельное маленькое государство окруженное громадной каменной стеной. У них есть свои корабли, свой флот, настоятель монастыря – король и правитель этой маленькой страны на далеком севере, окруженной бушующим морем.

Как странно попасть сюда после всех наших разговоров о нашей заграничной жизни, это так все различно, что даже нельзя сравнивать. Весь день осматриваем окрестности, удим рыбу в громадных озерах, которых здесь около 400 и все они соединены каналами, так что можно часами по ним ездить, переезжая из одного в другое. Великая княгиня все больше в церкви уже с 5 часов утра. Службы длятся тут по 5–6 часов, я был раз, и с меня этого раза довольно. Пока она молится, я ловлю рыбу и прихожу уже к самому концу. Много тут схимников в удивительных костюмах. Спать тут совсем невозможно, звонят и день и ночь в колокола, сотни ручных чаек, которые орут не переставая и прямо влетают в комнаты, а самое ужасное – это клопы, которых легионы, и они беспощадно кусаются. Пища ужасная и всюду торчат и плавают длинные монашеские волосы. Это так противно, что я питаюсь только чаем и просфорой. По вечерам много читаю, думаю о Вас, о наших разговорах, а также о том, что скоро Вас увижу. Теперь я вижу, как трудно мне жить без Вас, и меня все тянет туда, где Вы. Как странно судьба сводит людей. Думал ли я когда-нибудь, что в Вашей маленькой, неопытной головке уже существуют такие устоявшиеся взгляды на жизнь и что мы с Вами эту жизнь понимаем и чувствуем одинаково. Таких людей, как мы с Вами, очень мало в этом мире, и понять нас другим почти невозможно. И Вы, и я, в общем, глубоко несчастливы. Мы оба думали, что нас никто не понимает и что только мы так чувствуем. Мы с Вами встретились и сразу почувствовали каким-то сверхчутьем, что именно мы друг друга поймем, что доказал наш вечерний разговор в саду. Я уверен, что мы с Вами будем так счастливы, как еще до сих пор никто не был. Наше счастье должно заключаться в общности наших взглядов и мыслей и исходящих из них действий, которые должны быть только известны нам одним и никому другому. Мы будем это хранить как святыню, и даже наши лучшие друзья не будут подозревать, что именно служит залогом нашего счастья. Много еще хочется Вам сказать, но думаю, что на все это у Вас не хватит терпения, чтобы прочитать. Посылаю Вам фотографии, а также графине.

Ваш преданный Феликс»…

Следуют один за другим праздники: столетие Бородинской битвы, торжества по поводу 300-летия Дома Романовых. Он с родителями в числе ближайших лиц, сопровождающих в церемониях царскую семью. Прием в переполненных залах Зимнего дворца, спектакль в Мариинском театре: опера «Жизнь за царя». Он рассеян, невнимателен, смотрит по сторонам, ищет глазами любимое лицо. Столкнулись, в результате, нос к носу в Казанском соборе во время торжественной литургии: он ее сразу не узнал. Стоял коленопреклоненный неподалеку от царской четы, все дамы, включая государыню, были в русских нарядах, стоявшая в двух шагах на коленях Снегурочка в голубом бархатном платье и высоком кокошнике повернулась неожиданно в его сторону: бог мой, Ирина! Показывала ему осторожно глазами куда-то наверх – он глянул: под высоким куполом собора кружили, точно ниспосланные небесами курьеры любви, два белых голубя. Дома, вернувшись, он набросал по памяти картинку, вывел по бокам монограммы: «И» и «Ф», наказал управляющему обрамить и поставить на стол…

Неопределенность, как она невыносима! Намеченная было помолвка откладывается, вокруг запутанная игра. Царица Александра Федоровна сменила, судя по всему, гнев на милость, готова поддержать их союз, государь после нескольких бесед с матушкой всецело «за», ждут согласия Бабушки. Неблагородно ведет себя Дмитрий. Помчался за Ириной в Париж, преследовал по пятам. Не удается покончить с головной болью, положить конец сплетням о продолжающихся якобы его встречах с Зоей Стекл.

«Получил Ваше письмо и глубоко возмущен поведением Дмитрия, – пишет он Ирине. – Как это подло и нечестно. Меня тоже сердит, что из-за этого Вы имеете неприятности. Получивши мое письмо, телеграфируйте мне, сколько Вы останетесь в Париже и когда приедете в Лондон. Я бы давно уже приехал в Париж, но не знаю, как посмотрят на это Ваши родители. Приехать тайно, все равно узнают, и видеться с Вами будет трудно. Вы себе представить не можете, как ужасна эта неизвестность и все, что я теперь переживаю. Мне иногда так безумно хочется скорее Вас увидеть, с Вами говорить, что я готов сейчас сесть в поезд и поехать туда, где Вы находитесь. Напишите мне хоть два слова из Парижа. Мне тоже очень многое Вам нужно рассказать. Узнайте, где Вы будете жить в Лондоне и сколько времени. Жду с нетерпением от Вас известий.

Через неделю он пишет ей из Архангельского:

«Дорогая Ирина!

Сегодня уезжаем в Москву на 2 дня. Затем в Курское имение на неделю. Это совершенно необходимо, и я никак не могу от этого отделаться. Меня ужасно мучает, когда Вы пишете, чтобы я приехал скорее. Я сам об этом только и думаю, когда снова увижу Вас? А вместе с этим я должен сидеть тут, и это бессилие и невозможность делать то, что хочется, меня очень изводят. Когда я Вас увижу, я Вам все расскажу, и Вы меня поймете. В Treport я приеду 1/14, 20 сентября мне нужно быть обратно в Крым, т. к. это день рождения моей матери. Для этого мне надо будет выехать из Парижа с Nord Express в субботу 14 сентября. Я надеюсь, что все-таки останусь дольше и пропущу этот день. Получил Ваше письмо. Когда возвращается Ваш отец и едете ли Вы в Крым? Ольга Владимировна едет тоже в Париж. Это очень хорошо. Вы начали гораздо лучше писать. Я сравнил Ваше первое письмо и два последних – громадная разница. Я перевернул в Архангельском весь дом кверху ногами, и у меня масса разных планов, которые со временем я хочу исполнить. Это очень забавно этим заниматься, надеюсь, Вы тоже любите строить и устраивать дома. У меня снята масса фотографий. Я их захвачу с собой. Сейчас зовут обедать, и я спешу закончить письмо, чтобы оно дошло скорее на почту, которая сейчас уходит в Москву. Всего, всего хорошего, и верьте, что я глубоко несчастен вдали от Вас.

Феликс».

Дмитрий по-прежнему не держит слова: что ни день, с визитами во дворце Романовых на Мойке. Он срочно едет в Петербург, телеграфирует с вокзала графине с просьбой принять. Назначают на пять пополудни. Чаепитие на веранде, великий князь и Ксения Александровна сама любезность, за столом косо глядящие на него братья Ирины, ее самой не видно. Разговор вокруг да около: погода, столичные новости, планы на лето. Они, скорее всего, поедут всей семьей в Англию. По поводу предполагаемого их союза… Все, разумеется, в силе. Следует лишь дождаться согласия Бабушки, которая пока молчит.

Младшие дети ушли, слуга зажег электричество.

– Что там у вас, милый Феликс Феликсович, с этой ирландкой, как ее? – раскуривает сигару хозяин. – Зоей Стекл?

Его передернуло: опять двадцать пять!

– Я откровенно рассказал обо всем Ирине Александровне, – старается говорить спокойно. – Ничего серьезного между нами не было. И несерьезное давно позади.

– Хорошо, хорошо, оставим это! – машет руками великий князь.

– Давайте все-таки решим! – ему уже наплевать на формальности. – Отношения наши с Ириной Александровной, недавно дружественные, сейчас, по крайней мере, с моей стороны, изменились. Понятно, надеюсь, о чем я говорю. Если ваши высочества имеют на этот счет что-либо против, скажите мне об этом прямо, я прерву эти отношения!

За столом напряженная тишина.

– Давайте не будем драматизировать ситуацию, хорошо? – откликнулась первой Ксения Александровна. – Время покажет, насколько сильны у вас обоих чувства. В Лондоне, когда мы все там будем, вопрос, я думаю, решится. Мы с мужем очень надеемся, что счастье ваше и Иры не за горами.

Он телеграфирует матери:

«Все по-старому, очень были рады меня видеть. Уверили (в который раз!), что, в принципе, ничего против меня не имеют. Ждут согласия Бабушки, которая пока молчит. Та, по-видимому, выжидает. На ее втором сыне Михаиле поставили крест, на внука надежды призрачные. Остается мой лучший друг Д. Конечно, выгоднее быть в таком случае его женой, чем женой кого-либо другого».

Мать отвечает из Киссенгена:

«Дорогой мой Феликс! Все не собралась тебе написать, т. к. в Париже с утра до вечера бегали по городу, а вчера рано утром выехали сюда. Твое письмо очень ясно показывает, что все у них решено. Мне только не нравится переписка ваша. Я нахожу это преждевременным. Боюсь тоже за Дмитрия. Он тебе говорит все, но так, как он хочет. Перед тобой он чист, а в душе неизвестно, что происходит. Если даже все это устроится теперь, я боюсь за будущее. Вообще, это вопрос, с которым нужно считаться. Пока Дмитрий не женится, я не успокоюсь».

Лабиринт, не знаешь, как выбраться!

В середине июля Ирина с семьей приезжает в Лондон, он ее опередил.

«Вчера завтракал в «Рице» с родителями, Ириной и англичанином, – сообщает матери. – Очень странное впечатление производит этот господин. Он себя, по-моему, держит очень развязно, хотя довольно симпатичный. Во время завтрака он несколько раз напоминал великой княгине все то, что она должна была купить для Ирины. Он очень о ней заботился, но ей это неприятно, и за завтраком она все время краснела. После завтрака я их отвез в гостиницу, а вечером поехал с ними в театр, англичанин тоже был. Все очень странно. Великая княгиня все время с ним ездит вдвоем, и он у них все время сидит. Сегодня были с Ириной в музее. Много говорили. Она решила бесповоротно, даже если бабушка будет против, настоять на своем. У нее очень утомленный вид, и я думаю, что жизнь родителей не может не быть ей замечена».

«Сейчас пришла твоя телеграмма, где ты говоришь, что вы были в театре и что все на вас смотрели, – отвечает встревоженная мать. – По-моему, это глупое положение! Не имея согласия Бабушки, не показываться публично. Можно видеться сколько угодно, не ставить себя на положение женихов. Где находится Бабушка? Если она с тобой не познакомится теперь, то это очень дурной знак!»

Страхи матери кажутся ему чрезмерными.

«Только что вернулся от великой княгини Елизаветы Федоровны, которая уезжает завтра в Киль на неделю, затем в Россию, – пишет в ответ. – Мы с ней много говорили про меня. Она мне дала очень хорошие советы, за которые ей очень благодарен. С Ириной мы видимся каждый день и несколько раз в день. Вчера у меня был Александр Михайлович, посидел немного, а затем мы с ним поехали встречать Мими Игнатьеву, которая приехала на несколько дней. Мы с ним очень подружились, и у нас отношения совсем как между товарищами. Вчера обедали втроем: он, Ирина и я, затем поехали в оперу. Они все себя ведут, как будто все между нами решено, а вместе с тем Бабушка молчит. Великая княгиня Елизавета Федоровна ничего не могла узнать, только когда она спросила Марию Федоровну, скоро ли Ксения Александровна уезжает, то та подмигнула многозначительно глазом и сказала: «Пусть останется подольше, это очень хорошо». Вот и все, что она могла узнать. Завтра мы все едем на целый день за город в моем автомобиле. Toute la sainte famille (все святое семейство – фр.). Ксения Александровна еще похудела и вид у нее отчаянный. Отец совсем с ума сошел и с утра до поздней ночи танцует. Во вторник мы с ним даем большой ужин с танцами».

Мать в ужасе.

«Я думаю, что, может быть, завтра, 3-го, ты как-нибудь встретишь Бабушку, а может быть, и нет, что также возможно! – читает он очередное ее послание. – Вызвать тебя она не может, так как это было бы равносильно объявлению, но встретить, как будто случайно, было бы более чем естественно, и меня удивляет, что она не пожелала тебя видеть! Значит, у нее на душе все еще эта мысль не улеглась, и она надеется, что, авось, переменится и будут новые впечатления. Это мне очень не нравится по отношению к тебе, и я советую об этом серьезно подумать. Мне тоже не нравятся товарищеские отношения с отцом. Это ни к чему. Он очень хитер и очень изменился к худшему за последние годы, так что я опять повторяю, будь осторожен и не выдавай зря, не доверяй ему чересчур! Все это очень грустно, но что же делать, приходится говорить печальную правду, когда ее видишь, а его я знаю насквозь и поперек! Ужин с танцами мне тоже не нравится! Во-первых, это эксплуатация твоего кармана, во-вторых, эти поганые танцы меня возмущают! (танго)… Говорят, что порядочные женщины в Лондоне не допускают этого безобразия у себя! Здесь, в Kurhaus, запрещено танцевать неприличные танцы полицией! Это какая-то болезнь, и я нахожу, что надо быть ненормальным, чтобы пускаться в пляс, как это делают «родители»! Великий князь Георгий Михайлович очень остроумно говорит, что новые танцы не что иное, как хлыстовские радения! Это, говорит, черт знает что! Мне обидно думать, что Ирину также привлекают туда, и нахожу, что пора отрезвиться. Жизнь не для того дана, чтобы превращать ее в какую-то вакханалию! Не ужасайся моим возмущением».

Эмоции эмоциями, а практичная головка матушки устремлена на хозяйственные нужды: готовит для них загодя уютное гнездышко. Пишет ему в августе:

«Мы с Красновым затеваем перестройку Морозовской дачи! Планы и рисунки будут готовы к твоему приезду, и все дальнейшее будет зависеть от тебя. Мечтает он сделать что-нибудь вроде татаро-итальянского empire!!! с зеленоватой черепичной крышей и зелеными ставнями. В комнатах бордюры на стенах и мебель красного дерева, карельская, березовая и т. д., покрытая ситцем старого образца. Он уже разбил сад кругом со спуском прямо от балкона, и вместе с тем впечатление всей дачи остается то же, что и теперь, но гораздо красивее! Он говорит, что это чрезвычайно интересная задача! И что-то особенное хочет создать! Посмотрим! Расписалась я сегодня! Думаю, что тебе и некогда будет читать мои письма».

Все, наконец, в Крыму, решающие дни! Бывают попеременно друг у друга: матушка с отцом в Ай-Тодоре у Романовых, те у них в Кореизе. Временами в компании появляется императрица: малоразговорчива, усталый вид. Исчезла, по крайне мере, неопределенность: говорят, в каком месте лучше жить молодым: в перестроенной ли Морозовской даче или в облюбованном им с Ириной уголке в Сосновой роще, недалеко от родителей, где архитектору Краснову наказано построить на первый случай что-то вроде небольшого живописного бунгало, а впоследствии поблизости поместительный дом.

В Ай-Тодор наезжает император, обедает у Романовых с женой и дочерьми. Любезен, расспрашивает о Лондоне, пригласил на партию в теннис – он, вопреки обыкновению, проиграл, государь пошутил: не специально ли? «Ни в коем случае, ваше величество, – заверил он, – победа ваша вполне заслужена!»

5 октября 1913 года: счастливейшая дата. В Ливадийском дворце торжественный завтрак по случаю именин маленького наследника, множество народу. До этого были обедня, молебен, военный парад. После пятичасового чая он с родителями приехал в Ай-Тодор. Их с Ириной позвали в гостиную и со слезами на глазах и поцелуями благословили. Они помолвлены!

В скором времени выясняется: помолвка предварительная. В который раз всплыла на поверхность его репутация. О чем конкретно речь, одному богу известно: ползут словно тараканы из щелей слухи.

Бросив все дела по обустройству дома, он мчится в Париж, где Ирина с родителями заказывает свадебный наряд. Тяжелый разговор с глазу на глаз с тестем в номере отеля. Гуляка и любитель амурных приключений, великий князь на этот раз – апостол добродетели: строго, как на исповеди, выпытывает подробности давних его парижских похождений. Он вне себя, требует привести факты, говорит, что будь четверть всего, о чем носятся о нем слухи, правдой, он на пушечный выстрел не посмел бы приблизиться к боготворимому им существу.

– Совесть моя чиста, Сандро! Ваше дело: верить мне или нет…

Вроде бы пронесло: пригласили на ужин в ресторан отеля. Ира вышла к столу взволнованной, бледной. Сказала, прощаясь:

– Ни за кого, кроме вас, я не выйду. Ни за что на свете!

Пронесло грозу. Утром поехали вчетвером в ювелирный магазин выбирать подарок Ирине, купили великолепную бриллиантовую брошь. Уфф!

Из Парижа в Копенгаген, где гостит у родственников вдовствующая императрица Мария Федоровна, они едут, соблюдая конспирацию, отдельно, разными поездами. 6 декабря Бабушка пригласила его на завтрак.

Строки из письма матери:

«Во дворце в гостиной, куда ввели меня, находились вдовствующая императрица и великая княгиня Ксения с дочерью. Радость от встречи была написана на лицах и у нас с Ириной. За обедом я то и дело ловил на себе изучающий взгляд Государыни. Затем она захотела поговорить со мной с глазу на глаз. В разговоре я почувствовал, что она вот-вот сдастся. Наконец, Государыня встала и сказала ласково: «Ничего не бойся, я с вами».

Гора с плеч! По сути, это высочайшее благословение. В Архангельском, куда приехали родители Ирины, обсуждается брачный проект. Выходя замуж, восемнадцатилетняя княжна императорской крови теряет наследственные права на престол. Больше того, до того времени, пока именуемый князем Юсуповым супруг не вступит в права наследования, он официально граф Сумароков-Эльстон, она, соответственно, графиня Ирина Сумарокова-Эльстон.

– Ты знаешь, – говорит она смеясь, выходя с ним под руку из комнаты, где подписан в присутствии адвокатов брачный контракт, – быть графиней мне нравится гораздо больше. Намного романтичней…

22 декабря 1913 года, торжественное венчание в домовой церкви Аничкова дворца, принадлежащего Бабушке. Побывавшего накануне с визитом в Царском Селе тестя государь спросил, что подарить жениху к свадьбе? Может быть, должность при дворе? Он просил передать, что лучшим свадебным подарком от его величества посчитал бы право сидеть в театре в императорской ложе. Ответ его, говорят, государю очень понравился. «Быть посему», – ответил смеясь.