Текст книги "Небесная иерархия. Книга первая. Анархист"

– Вот, если бы ты мог делать мебель. Прибыльное дело, сказал как-то тесть.

– Ну, для сложных вещей нужно мастерство и опыт, а что-нибудь простое, например, тумбочку для белья, без проблем.

– Если сделаешь качественно, я смогу её продать, – не отставал он.

Через пару дней я закончил собирать первую. Ему понравилось, как я её сделал, и уже на следующий день она была продана.

– Видишь, какое прибыльное дело. Почти половина твоей зарплаты. Сделай ещё штуки три. Уже клиенты есть.

Он привез полированные щиты, и я выполнил его просьбу.

– Может, ты пойдёшь работать на мебельную фабрику? Через некоторое время научишься делать сложную мебель, – предложил он. – Это надёжнее, чем твоя музыка.

– Надо подумать, – уклонился я от прямого ответа.

Мне не очень хотелось идти работать на фабрику. Но не хотелось огорчать тестя. Поэтому я настроил мою жену Валентину, которая уговорила своего отца не приставать ко мне с этой идеей.

Работа музыкантом меня устраивала. После перехода в цирковой эстрадный оркестр, который состоял человек из двадцати, я открыл для себя новое ощущение, которое испытывает оркестровый музыкант. Репертуар постоянно менялся, партитура была сложной. Это сильно отличалось от маленьких ансамблей и духовых оркестров, в которых, в основном, приходилось мне играть. Может, исключением был диксиленд, в котором пришлось поиграть несколько месяцев.

Один из трубачей, который был немного старше меня, но имел солидный опыт работы в крупных российских оркестрах, указал мне на некоторые мои недостатки. Оказывается, что если «дышишь» животом, а это означало регулирование потока воздуха, вдуваемого в трубу брюшной мышцей, начинаешь меньше уставать и легче выдерживать стройность звучания, которое так необходимо для обеспечения качества звучания в коллективной игре. А еще нужно было поменять манеру атаки языком. При игре на трубе языком регулируется и акцентируется начало и конец звучания каждой ноты. И необходимо обратить на правильность акцента окончания звучания нот. Обычно, это не всегда выполняется музыкантами и приводит к небрежному звучанию оркестра. Я учел его замечания.

Вдруг, я услышал совершенно иное звучание своей трубы. Я понял, как должны звучать настоящие оркестры. К сожалению, оказалось, что по настоящему, вкусно звучат всего раз-два и обчелся оркестров. Я был поглощен новым восприятием и как наркоман хотел испытать то чувство восприятия музыки, которое испытывает музыкант, не слушая музыку, а которое можно испытать, сидя в оркестре и участвуя в процессе рождения звуков, аккордов и последовательностей аккордов. Это особенно интересно, когда не упрощены сложные гармонические композиции авторов. Ты – не вне, ты – внутри звучащей музыки. Да, музыкант совершенно по-другому воспринимает музыку, слушая её. И каждый, не приобщившийся к музыке, можно сказать, обворовывает себя, т.к. слушание музыки – это мироощущения через плоскость звуков. Но музыкант во время участия в рождении этой музыки, испытывает другие ощущения, которые мало сравнимы с ощущениями слушателя.

Дома все было мирно и спокойно. Её родители относились ко мне внимательно, хотя мы не так уж и часто с ними встречались из-за разного режима работы. В их доме не любили принимать, почему-то, гостей. Да и к нам никто не заходил, может, потому, что я постоянно занят вечерами. А может, потому, что Валентина была далека от музыки. Как говорится, ей медведь на ухо наступил. Она не пела и ни на чём не играла. Ей не интересно было в кампаниях с музыкантами. К тому же она не употребляла спиртное, а среди музыкантов часто встречались любители пропустить рюмку-другую особенно, если есть хорошая кампания. Удивлялась, как можно, кроме обычных рабочих дней по одному представлению, выдерживать по три представления в день, трижды в неделю, каждое из которых длилось по два с половиной часа. Она где-то вычитала, что два часа игры на духовом инструменте, равен рабочему дню шахтёра по затраченной энергии. «Вот, ты такой и худой», – говорила она.

Прошло два года. Казалось, что все было нормально. Но постоянно можно было ощутить, что каждый из нас остался частично в прежней жизни. Чувствовалась немного обособленность. Это было заметно и в наших сексуальных отношениях. Как бы я ни пытался избавить её от внутреннего напряжения во время занятий любовью, чтобы она хотя бы немного, но полностью отдалась бы чувствам и эмоциям, этого у меня не получалось. Ею быстро было найдено оправдание, что матка у неё, почему-то, опущена и поэтому она не понимает, каких ощущений я пытаюсь добиться от неё. Её вполне устраивает и так, как есть, а лечиться все никак не соберётся. Да и разве плохо, что не нужно предохраняться? Я частично смирился с этим.

Наконец-то, у неё появилась перспектива устроиться на работу в тот же самый институт на свой факультет в качестве преподавателя французского языка. Вероятно, отец постарался через своих знакомых, заплатив кому-то деньги. Но для того, чтобы начать работать, нужно было окончить специальные курсы повышения квалификации в Ленинграде. И уже в конце августа она уехала в Ленинград, а я остался на Кавказских Минеральных Водах, чтобы дождаться окончания циркового сезона и уже только затем приехать к ней.

В Ленинграде было, где остановиться и пожить несколько месяцев, т.к. тёща на лето сдала комнату одной лет восьмидесяти от рождения ленинградке. Ей понравилось, и она собиралась приехать и на следующий год. Забавная старушка, которая работала ещё у Ленина в секретариате, и которая запомнилась мне фразой: – «Не заменимыми полны кладбища». В счет взаиморасчётов мы могли жить у неё в довольно большой и приличной квартире недалеко от Невского проспекта.

Я остался один на несколько месяцев. Как-то раз неожиданно для себя я встретил в Кисловодске камчатскую знакомую. Её звали Марией. Она работала радисткой на аэродроме.

Была замужем и вела себя всегда пристойно.

Хорошо меня знала по радиодиспетчерской, т.к. иногда наши смены совпадали. Я был очень рад нашей встрече даже только потому, что можно было узнать все новости с первых рук. Я спрашивал её обо всем и обо всех. У нас было много общих знакомых. Да и жили мы в соседних домах. Было интересно узнать, как и что изменилось после моего отъезда. Она рассказывала все подробно. И все время выражала сожаление о том, что всего осталось два дня до её отъезда.

– Ну, почему, в кои-то веки, я вырвалась на курорт и только за два дня до отъезда я встретила тебя? – лукаво глядя на меня, произнесла она.

– А что бы изменилось, если бы мы встретились месяцем раньше?

– Я бы попыталась тебя охмурить, – продолжала она.

– Ты же добропорядочная жена. Или на курорте все отменяется? Что же ты на Камчатке не интересовалась мной, как делали это другие? – не делая акцент на её желании, ответил я.

– А что, нужно было вешаться на шею? Тебе с твоими друзьями, по-моему, далеко было не до таких, как я.

– Зачем ты себя принижаешь, У тебя все в порядке. Даже муж и дети есть, – пытался я вынудить её отозваться насчет мужа.

– Не думаю, что мой муж отличается от большинства других мужиков, когда уезжает на курорт. А там, где живёшь, нужно соблюдать элементарные правила. Там ничего нельзя скрыть. Все становится когда-нибудь явным. А у тебя как дела с новой женой, надеюсь, все нормально? Не так, как с первой?

– Да как тебе сказать? И не то, что чтобы «да» и не то, чтобы «нет». Так себе.

– Дети-то есть?

– Нет, и пока не предвидится.

– Это уже хорошо. Можно ещё сто раз передумать и поменять жену.

– Я уже сто раз поменял. Что-то не хочется бесконечно продолжать эти замены, – засмеялся я.

– Что, и исключения не делаешь?

– Пока нет.

– Не поверю никогда, чтобы мужик мог так резко измениться. Если попробовал хотя бы пару женщин, то трудно остановиться. А ты, я всегда думала, что был озабочен этим вопросом, – пыталась она оставить прежнее русло разговора.

– Знаешь, здесь другая атмосфера и другие люди. А тебя встретил, и почувствовал себя на Камчатке и все, кажется как прежде, – решил я не томить её больше, т.к. было понятно, что она, не против мне отдаться.

Мы сидели на скамейке в укромном уголке кисловодского парка. Было не так поздно, но никого нигде не было. Всё время разговора я сомневался, переступать рубеж или нет. Я уже знал до встречи, что этого мне, скорее всего не избежать. Какая разница, когда это произойдёт, позже или сейчас? Я решил не сопротивляться самому себе. Было интересно отметить, как меняются люди, уехав из дома на курорт. Иногда они становятся почти неузнаваемыми, раскованными и привлекательными.

– Иногда, конечно, хочется забыть обо всем, – продолжил я, обнимая её, – протянуть руку, расстегнуть кофточку, – говорил я, расстёгивая на груди её блузку, – оценить мимолётом её нижнее, пахнущее духами, бельё, умудриться нежно оголить грудь и прильнуть к ней губами.

Она молча следила за моими движениями рук. Чувствовалось, как участилось её дыхание, особенно, когда я начал целовать её грудь. Её руки обнимали мою голову. Затем я поцеловал её в губы и встал пред ней так, чтобы её ноги оказались между слегка раздвинутыми моими ногами. Взял её руку и её пальцами расстегнул молнию и пуговицу на брюках. Они сползли вниз. Своими руками я взял её за голову и медленно привлёк к себе. Она не сопротивлялась, обняв меня за талию. Стала целовать мой живот, опускаясь всё ниже… Я вытащил из кармана ветровки носовой платок и протянул ей.

Освободив рот, она сказала:

– Я немного не на это рассчитывала.

– Ты же опытная замужняя женщина. Подожди немного. Я, ведь, не сказал, что я уже ухожу, – улыбнулся я.

– Надеюсь, – тоже улыбаясь, ответила она.

Часа через два уже прощаясь, я признался ей:

– Вообще, я не ожидал от тебя такого.

– Да я и сама от себя такого не ожидала. Все получилось само собой. Хотя, я такая, наверно, как и все. Не лучше и не хуже. Как ты говоришь, атмосфера здесь на курорте другая? Дома работа, суета, семья, а здесь на курорте вспоминаешь, что ты еще и женщина, к тому же. Теперь, уж, точно запомнится этот отпуск.

– А я тоже буду вспоминать тебя, как прощальную камчатскую улыбку моей судьбы. Было приятно и почему мы с тобой не обратили друг на друга более пристального внимания раньше?

– Потому, что ты был увлечён другими, а я была преданной и верной женой. А ты меня взял и соблазнил, – улыбалась она.

– Ты-то тоже меня пустила в блуд. Наверно, тому суждено было случиться, – больше себе, чем ей, сказал я.

Прощай соблазнитель чужих жён и не только. Вероятно, мы уже никогда не встретимся больше.

Прощай, Машенька. Привет Камчатке.

Мне не хотелось идти в дом жены, и я уехал в Ессентуки. В Кисловодске у меня никто не поинтересовался, почему я не пришёл ночевать.

После окончания работы в цирке я уехал в Ленинград. Валентина настояла, чтобы я остался до конца её курсов с ней. Несколько месяцев мы посещали концерты, музеи в свободное от её занятий время. Я понимал, что, уговаривая меня остаться, она просто не хочет, чтобы я продолжал занятия музыкой. Оставаясь один, я занимался иногда на трубе, чтобы не потерять форму и вяло пытался восстановить свой английский язык. В своё время я ушёл с четвертого курса испанского факультета, а, уехав с Камчатки, я оставил уже английский факультет в середине учебного года на четвёртом курсе.

– У тебя нет толковой профессии и у тебя нет высшего образования, говорила мне Валентина.

– Профессия-то у меня есть и не одна. Другое дело, ты не хочешь смириться, что у меня нет высшего образования, и тебе становится неловко, когда тебя спрашивают, чем занимается твой муж.

– Даже, если это и так, – не скрывая этого, продолжала она, – неужели тебе не жалко того времени и сил, которые ты потратил на языки?

– Совершенно не жалею. Я почувствовал, прежде всего, русский язык, хорошо или плохо, но знаю испанский и английский. В данном случае не результат главнее, а участие в процессе, он временами был интересен и полезен. Дело не в языках и моих способностях к ним, но не вижу я себя в роли учителя. Не могу представить себя учителем. Это выше моих сил. Ты можешь это понять?

– Ты же переводил статьи с английского, когда я подрабатывала с переводами. Мог бы окончить институт, поискать работу с языком. Всего-то год-два осталось. Восстановился бы в институт и закончил бы заочный английский факультет. Вот посмотришь, когда-нибудь ты сильно пожалеешь об этом.

– Да понимаю я все и согласен с тобой. Постараюсь в этом году продолжить обучение. Только на заочном учатся, чтобы получить диплом, а не знания.

– Значит, получи диплом и занимайся, чем хочешь.

– Получить диплом и через пару лет с трудом вспоминать то, чему учился?

Там видно будет.

Я понимал, что диспетчером можно было попытаться устроиться в Минеральные Воды. Прошло время и, может, там всё изменилось, а можно было попытаться устроиться на Ново-Пятигорском аэродроме, где базировалась сельхозавиация, но там совсем мало платили. Но диспетчерская работа как-то ушла в прошлое. Ушла в прошлое оттого, что я намеревался получить специальное высшее образование по профилю организации движения в гражданской авиации, но неувязка с переводом и мое не возвращение на Камчатку перечеркнули эту идею. Можно было продолжить работу музыкантом, но и здесь нужно было бы привести всё в порядок. Нужно тогда поступить и закончить хотя бы музыкальное училище. Это совсем не трудно. Но мастерства исполнения вряд ли прибавилось бы. А в консерваторию я не сдам экзамены. Нужен педагог и специально позаниматься бы упорно с годик. А этого годика нет. Можно было бы даже пойти летать, но все стало непонятным, куда и как обращаться. Да и рассчитывать можно было бы только на длинный путь через не престижную сельскохозяйственную авиацию. Даже можно было бы пойти работать в школу, но туда было невозможно устроиться. Можно было бы уехать в деревню, но это было с Валентиной исключено. В то же время, непременным условием возвращения и обучения на заочном факультете была работа с педагогическим уклоном, а её не было и не предвиделась.

Что-то не так. Что не так, никак не мог понять. В детстве привили мысль, что ты не должен быть похож на других. Что должен стать неповторимым. А неповторимость можно достичь, совершенствуясь долго в чем-то одном. Я пытался представить себя кем-то и рисовал себе всевозможные картины. Но это касалось работы. Сейчас я многое могу, но, ни на чём не остановился, чтобы сказать себе: «Вот это и только это на всю жизнь». Это делают в детстве, когда тебя бесконечно спрашивают, а кем же этот карапуз хочет стать. А сколько себя помню, этот вопрос был самым трудным для меня. И поэтому ни в чем толком не продвинулся. Начал метаться.

В чем же заключается цель, которую нужно себе чётко представлять, чтобы уверенно можно было стремиться к ней всю жизнь. Везде и во всём, особенно имея в виду профессии, я видел изъяны. Начинал чувствовать, что упущено время для своевременного начала длинного марафона, в котором все участвуют. Да и куда стремиться? Я вырвался вперед, а потом стал оглядываться присматриваться, как и чем другие живут тихо и спокойно, довольствуясь тем малым, что у них есть. Получалось, что если хочешь жить по бытующим меркам, научись жульничать, обманывать. Живи как все. Не высовывайся. Мне это было противно. Я не мог переступить себя, а все молчаливо как бы подталкивали к их образу жизни. Ничего из себя не представляя, многие мнили из себя неповторимыми, а ты, если что-то и делал хорошо, то считал это само собой разумеющимся. Я прожил свои молодые годы открыто, честно, размашисто, бесшабашно. Казалось, что я вдохнул эту жизнь полной грудью. А теперь стал задыхаться – все чаще и чаще мне что-то мешает продолжить воспринимать её широко и вольно. В чём же причина неудовлетворённости? Я возвращался к этим мыслям и не находил ответа.

Может завести детей? Это должно наполнить жизнь другими заботами и, может, наполнится смыслом. Я все настойчивее стал напоминать о желании завести ребёнка Валентине. Решили, что она начнёт лечиться.

Мы вернулись из Ленинграда. Нужно было искать работу и решать с институтом. Пошушукавшись с родителями, она предложила новый вариант развития событий.

– Послушай, я разговаривала с родителями и они не против купить мне квартиру. Но для этого нужно устроиться на работу опять в пансионат «Металлург». Ты мог бы это сделать?

– Устроиться нет проблемы, но каким образом это связано с квартирой?

– Не забивай себе голову. Там всё договорено. Не ты же платишь деньги. Тебе нужно будет поработать всего несколько месяцев, чтобы купля квартиры не бросалась в глаза. А когда всё закончится, ты уволишься и всё.

Я согласился с условием, если она приведет свои внутренности в порядок. Она пообещала заняться своим желудком, своим позвоночником, своей половой сферой.

Я опять устроился в пансионат. Меня и раньше, вперёд отговаривали, а потом звали вернуться. Оформился опять на должность завхоза, но договорился, что я не буду исполнять обязанности заведующего клубом и массовика затейника. Мне захотелось присмотреться к хозяйственной работе, вникнуть в её суть и санаторную специфику. Мне открыли зелёную улицу в этом вопросе. Для начала мне вменили в обязанность отвечать за работу дворников и сторожей. Также я должен был выполнять разовые поручения директора. Я должен был являться несколько раз на день и докладывать о выполненной работе. Когда, казалось, всё было сделано, директор говорил:

– Чем занимаешься?

– Пока ничем, – следовал естественный ответ.

– Неужели ты не можешь найти себе занятие?

Столько хозяйственной работы, которую нужно давно сделать, а ты её не видишь или не хочешь видеть, – начинал меня учить он.

Мы выходили из кабинета и он, действительно, находил уйму дел, которые можно и нужно было бы сделать. Я пытался оправдаться, ссылаясь, что за ту или иную работу отвечает кто-то другой. А он отвечал мне всегда одно и то же:

– Ты здесь хозяин. Ты определяешь, что и когда нужно сделать. Если кто-то не видит или не хочет выполнять работу, говори мне. Я буду разбираться. Не прячься за других. Ищи себе занятие сам. Не я должен тыкать пальцем, я должен контролировать. Я свое отбегал.

Уже через месяц я нагрузил на себя столько работы, что приходилось приезжать раньше и уходить позже рабочего дня.

– Если для решения вопроса нужна будет кому-либо путёвка или металл, говори. Будем решать этот вопрос, – сказал он мне однажды. – Будь смелее и напористее.

Шло время. Не решался вопрос с институтом. Я подумал, что для хозяйственника подошло бы больше экономическое образование, чем педагогическое и поехал в Ростов попробовать или перевестись со сдачей некоторых специализированных дисциплин или, на крайний случай поступить на экономический факультет, хотя бы, на второй или даже первый курс.. Я заручился поддержкой директора и начал заниматься этим вопросом. За устройство всех дел в институте попросили, ни много, ни мало, ротапринт. Это такой копировальный аппарат. С согласия директора я пообещал, что будет у них ротапринт, хотя он и был в дефиците. Директор сказал, что «в Магнитке все есть, если надо для дела будет им ротапринт». Все, казалось, было устроено, но в самый последний момент мне отказали, сказав, что я уже использовал свой шанс с поступлением в институт и отказали.

Тем временем, мы с Валентиной решили пройти обследование в клинике по поводу возможности иметь детей. Я должен был сдать сперму на анализ.

– Зачем я буду её сдавать, когда я и так знаю, что все в порядке? – попытался отказаться я.

– Затем, что меня не будут обследовать, – объяснила Валентина.

– Для меня это слишком сложно. Я никогда не занимался онанизмом, ничего у меня из этого не выйдет.

– Скажешь, зря сюда я приехала? Все, что угодно, но нужно сдать этот анализ. Я не поеду больше сюда, – начинала нервничать Валентина.

– Все кончилось тем, что пришлось купить за четыре копейки презерватив и отправиться в клинику.

– Зачем тебе презерватив, – удивилась она.

– Я не знаю, как и где, но придется тебе помочь сделать мне это.

В клинике мне дали пробирку, куда я должен был собрать сперму и ещё теплой сдать её лаборанту, и указали на туалет. Мы долго подыскивали место, где можно было это сделать с помощью Валентины, но, в конечном счете, пришлось запереться в кабине туалета, и она сделала минет. Благо, что туалет оказался чистым. Было противно и это только замедляло акт семяизвержения. Собранную сперму из презерватива, который, показалось, вначале был обильно посыпанным тальком, я поместил в пробирку и отнёс лаборанту. После всех экзекуций небольшой процент сперматозоидов был непригоден для оплодотворения. У Валентины нашли отклонения, которые могли быть причиной временного бесплодия.

– Оказывается, и у тебя отклонения, – прицепилась она к результатам анализов.

– Чтобы зачался всего один ребёнок, нужен всего один сперматозоид, а их сотни тысяч и даже миллионы, – парировал я.

– Мои отклонения сами пройдут, может быть, – добавила она, а ты сам лечись.

– Придётся проверить другим способом, если ты считаешь, что причина во мне, – улыбаясь, ответил я.

– Можешь проверять, если хочешь, – процедила она сквозь зубы.

– Хорошо. При случае проверю. И тебе всё равно? – уже с издёвкой спросил я

Она промолчала. Я так и не узнал, почему она так упорно отказывалась лечиться. Мы приехали домой и не любили вспоминать посещение клиники.

Шло время, а вопрос с квартирой не решался. Я уже работал в полный рост хозяйственником, а по вечерам играл в ансамбле пансионата. Директор меня ставил в пример и говорил, что я его незаменимая рука. Почему-то я при этом вспоминал старушку с её фразой, что незаменимыми полны кладбища.

Однажды дома в Кисловодске я нашел старую плёнку для небольшого переносного старенького магнитофона, который был у Валентины. Сколько же ей лет? Обычно на них были записаны модные тогда песни. Давно не слышал Адамо, подумал я, включая магнитофон. Там был записан какой-то разговор. Я прислушался. Чем больше я слушал, тем противнее мне становилось. Все внутри вдруг перевернулось и мне захотелось взвыть от досады. На плёнке говорили об изнасиловании Валентины в какой-то гостинице Кисловодска каким-то карачаевцем. А в ответ пытались доказать, что она не первый раз в той гостинице и все преднамеренно было подстроено, чтобы вымогать с «насильника» деньги, хотя она сама отдалась ему. Но самое интересное, что тесть действительно намекал на урегулирование вопроса именно компенсацией ущерба.

Я спрятал плёнку и несколько дней не находил себе места. Вот, тебе и незамеченная в распутстве. Действительно, кисловодские студенты всегда держались обособленно у себя в Кисловодске. Их редко можно было встретить где-либо кроме института. Стало ясным её поведение в постели. Говорят, что изнасилованные обычно пускаются в загул после насилия через некоторое время, когда проходит шок и психологическая рана притупляется. Вот, почему они все в этой семье такие не общительные, а теперь можно сказать, что скрытные. Вот, почему они не стали устраивать свадьбу. Может, поэтому они продали свой обжитый дом совсем не меньше по размеру, чем этот, чтобы соседи ничего не могли поведать?

Я вспоминал её по институту. Её поведение было капризно вызывающим и удивляло, что капризы со временем стали почти незаметными. Было достаточно противности в её поведении, но это нельзя назвать беспочвенными капризами. Сколько же еще тайн скрывается от меня? Но то, что меня удерживали в полном неведении, было ясно как день.

Трудно было это переносить по нескольким причинам. Нужно было рассказать самой до того, как поженились, чтобы я мог решить смогу ли я мириться с этим или нет. На Кавминводах национальностей не счесть. Ни у кого не вызывает отрицательных эмоций смешанный брак. Но гулять славянке с чернявым парнишкой, меняя их, было предосудительно всегда. С такой девкой мог начать встречаться только тот, кто не знал об этом. Подобная связь считалась негласной гранью. Если переступила её, там и оставайся. С разговора на плёнке трудно понять было это с согласия или нет. Все её подружки, в основном, по факультету были ещё теми девочками, но вели себя скрытно. И это тоже бросало тень на Валентину. Я не знал, что делать. Меня использовали по полной программе. Мало, кто решается жениться на изнасилованной. Брак превращался в ширму, который позволял женщине скрыть свое прошлое. Обычно такие браки распадаются и следующий строится уже на хорошо упакованной лжи. И без этого было забавно наблюдать, что если спросить женщину о её прошлой половой жизни, то у всех у них, почему-то, был всего единственный, который сделал её женщиной. Он обычно погибал, а она начинала скромно ждать того второго, которым оказывался ты. Я стал подозревать Валентину во всех грехах. Вдруг стал замечать, что она иногда приходит позже, или у неё нет настроения заниматься сексом. Чтобы это не так действовало на нервы, немного успокоившись, я решил завести себе любовницу.

Как обычно, я не подавал вида, но замечал, как на работе скучает одна медсестра после того, как заканчивались у неё, назначенные на день отдыхающим процедуры. Она была моложе меня. Я знал её ещё по школе, в которой мы вместе учились. Ещё тогда, малолеткой в старших классах она уже знала, что можно делать с мальчиками. Красивой была бестия. У неё был бурный роман, который нельзя было не заметить. Но потом вышла замуж. Родила сына. Окончила медицинское училище и уже несколько лет работала в пансионате. Её рабочее место находилось в таком месте, что всегда можно было зайти и выйти незаметно. Хотя была замужем, вела себя вызывающе смело.

Если внимательно присмотреться, то можно было заметить, что на работе было место хорошо скрываемой интимной жизни. А меня директор приучал видеть незаметное для других – то, что не бросалось другим в глаза. Конечно, потряс меня один столяр. Он изготовил и установил небольшой стеллаж в небольшой комнатке в несколько квадратных метров на верхнем этаже главного многоэтажного корпуса. Длина и высота были рассчитаны строго для одной маленького роста симпатичной санитарки, работавшей на этаже. Только с её ростом можно было лечь на него, упираясь головой в стену и поднять ноги, а за стеллажом оставалось место только для того, чтобы можно было примоститься сзади. Остальное было делом техники: следовал заказ и один и тот же столяр спешил на этаж «ремонтировать» или испортившийся замок, или плохо закрывающуюся форточку.

Решено – сделано. Стоило дать только понять, что хочется от неё и вопрос решён. Это была сексуальная машина. Она не знала усталости. Наверно, от этого она была худой и стройной. Всегда была весёлой. Встречи были частыми. Если не удавалось уединиться на работе, мы встречались на пустующей квартире моей родственницы. У меня был ключ. Я мог пользоваться ею при желании. Иногда, когда уезжал муж, она приглашала меня к себе. Это было вызывающе, т.к. в доме жили, в основном, сотрудники пансионата. Дом был заселён уже после того, как она поступила на работу в пансионат. Было понятно, что она её получила. Может, так же, как и я должен был «получить» квартиру. Все знали её и меня. Мне казалось, что это было безумием с её стороны так рисковать нарваться на скандал. А ещё, как-то, будучи ещё мальчишкой, я был в гостях у знакомых грузин моих родителей в Тбилиси. Воспоминания, практически, стёрлись, но одно я запомнил на всю жизнь. Я попытался сесть на кровать хозяев. Не успел я сесть, как меня, неожиданно остановили и объяснили, что это очень дурная примета, если чужой садится на супружеское ложе. Это примета к супружеской неверности, объяснили мне. А здесь затаскивался чужой мужик в супружескую постель. Мне было не по себе. Но только безразличие к жизни, которое заполняло временами меня, оправдывало для меня самого моё поведение.

А в Кисловодске я не выдержал и, молча, вручил жене плёнку. Зачем мне терзаться и скрывать, что тайны этой для меня уже не существует и оставаться в неведении о своем будущем, которое, как я понял, все больше стало зависеть не от меня? Она сразу всё поняла, отказавшись мне комментировать её и что-нибудь объяснять. Я чаще стал оставаться ночевать у своих родителей.

Однажды в декабре моя медсестра сообщила мне новость, не акцентируя на важности.

– Не права твоя жена.

– В чем?

– Да что у тебя что-то не в порядке.

– Насчёт чего?

– Насчёт детей. Беременна я

– От меня?

– Естественно.

– А почему ты не допускаешь мысль, что беременна от мужа?

– Потому, что он не хочет пока второго ребёнка и предохраняется, а ты нет. У меня нет никаких сомнений на этот счет. Я-то лучше знаю от кого и когда.

– Не буду спорить и тебе верю. Кстати, я хотел бы иметь ребенка. Разводись с ним и выходи за меня замуж.

– Ничего, кроме проблем не вижу от твоего предложения. Сейчас у меня все устроено и я всем довольна.

– Ты оставишь ребёнка?

– Нет. Я договорилась сделать аборт.

– Ты подумай. Может, выйдешь за меня?

– Я уже всё решила. Мне голову оторвут родители мужа. Они любят внука и меня не поймут. Можно было бы уехать куда-нибудь, но ехать некуда, а жить в одном городе и делить сына – это глупо. У ребёнка есть отец и пусть он воспитывает своего сына.

Впервые я почувствовал так явно, что мной пренебрегли. Когда я встретил её в следующий раз, она уже сделала аборт. Все меня имеют, как хотят, подумал я. Все всё решают, как будто ничего меня не касается. В Кисловодске всё зависло.

Как-то я пытался объясниться:

– Что-то не решается вопрос с квартирой. Так, будут покупать её или нет? – спросил я.

– Сейчас только этим осталось заниматься

– Что же я упираюсь в этом пансионате? Вы уже, как я понимаю, передумали, а меня в известность не ставите.

– Делай, что хочешь.

– А что я должен хотеть? Я пытался создать семью, и ты прекрасно понимаешь, что нас ничего не может связать кроме ребёнка, но не очень стремишься завести его.

– Тебе же сказано, что это ты виноват.

– Насколько я знаю, все было в порядке, да и ничего не изменилось. Могу предположить, что не так уж и скромно ты жила в институтскую бытность. Может, ты делала аборт? Часто он становится причиной бесплодия.

– Не твоё дело, что я делала все эти годы, и чем занималась, – взорвалась она. – Я не спрашиваю, чем и с кем ты занимался до меня.

– Неужели? И не моё дело, что будет, когда пройдут годы? Что нас будет связывать? Воспоминания? О чем? О том, что было у тебя до меня, а у меня до тебя? Они не объединяют. А чем и с кем я был до тебя, я не скрываю. Это ты темнишь.

– Если тебя что-то не устраивает, уходи. Я не держу.

– Сегодня или завтра? Это не мой дом и не наш. Следовало ожидать, что этим может закончиться наш тихий, можно сказать, приглушённый брак.