Текст книги "Небесная иерархия. Книга первая. Анархист"

– Да, – согласилась она.

– Я предлагаю в эту субботу принять приглашение прийти в гости ко мне домой. Если тебе понравится, тогда ты после окончания срока остаёшься ещё на несколько дней, пока я в отпуске. Если мы не найдём решения, тогда ты поедешь домой. И сможешь вернуться тогда, когда тебе захочется. Согласна?

– А как же распорядок в пансионате?

– Чего ты боишься? Если даже тебя заставят уехать раньше, поживёшь у меня. Но никто не следит так пристально, как ты думаешь. Это, когда что-то со скандалом происходит, тогда говорят до свидания. Так мы договорились?

– Получается, что у нас строго по церковным праздникам домашние свидания. В воскресенье Крещение.

– Вот и примем мы крещение в Крещение.

– А как же жена?

– Не нужно вспоминать о ней. Прошло больше месяца, Она не захотела вспомнить обо мне, и попытаться решить проблему. Думаю, что её поезд ушел безвозвратно. Я не вернусь больше к ней ни-ког-да.

В субботу вечером мы пришли ко мне домой. Посидели. Поговорили с родителями. В основном они задавали вопросы о её жизни, но слишком не надоедали и уже к полуночи мы буквально утонули в роскошной хорошо взбитой перине, которая ещё сохранилась на полуторной с панцирной сеткой кровати. Пахло чистым бельём. К нему примешивался тонкий запах духов, которыми, наверняка, намазала Людмилу соседка по комнате из Норильска. А у меня в объятиях была полностью обнажённая с замирающим дыханием Людмила. Мы почти не спали ту ночь. Моя голова лежала на её шелковистых длинных волосах, которые толстым слоем покрывали огромную подушку. Перина с трёх сторон обволакивала наши тела. Стало очень жарко. Пришлось сбросить одеяло. И опять фонарь напротив окна позволял любоваться изумительной фигурой этого небесного создания. Уже к утру мы договорились до того, что было произнесено:

– А не выйти ли тебе замуж за меня, если ты ничего не имеешь против?

– Я-то ничего не имею против, а насчёт замужества сложнее. У тебя и у меня нет развода.

– Так, ты сомневаешься?

– Нет. Нисколько. Только у тебя займет развод, если ты захочешь развестись, месяц, а я уже дважды подавала на развод и все не получается. Дело в суде. Он пока не даёт мне развод. Сказали, что в следующий раз его согласие будет не нужно.

Мы долго утром лениво лежали еще в постели. Я был без ума от её кожи и продолжал её ласкать, целуя в плечо. Затем мы встали. Позавтракали, если это можно было назвать временем завтрака. Кто-то постучал в калитку. Я вышел на улицу и увидел медсестру с подружкой.

– Привет! – сказала она, пытаясь обнять меня.

– Привет! – ответил я, увлекая их быстро от дома, т.к. окно в комнату было в пяти метрах, и Людмила могла увидеть, как меня обнимают. Какие черти притащили их сюда, подумал я. Ну и интуиция! Или случайность?

– Чем занимаешься? Собирайся. Ждут нас великие развлечения.

– Не могу. Мне некогда.

– Чем ты ещё можешь быть занят в воскресенье и в отпуске?

– А чем ты занималась целый месяц? Я тебя ни разу не видел. И как ты меня нашла? Ты же ни разу у меня не была. Откуда вы узнали мой адрес? Хотя, понятно, у водителей спросили.

– Ты будешь собираться? Нас ждут. Я даже пришла к тебе. Стою, умоляю. Тебе не стыдно?

– Мне не стыдно. Я никуда не пойду. Я занят. У меня гости.

– Пригласи и нас.

– Не могу.

– Значит, у тебя женщина. Не та ли отдыхающая.

– Какая разница кто. Ты можешь меня понять, что я никуда сейчас не пойду. Я занят, и освободиться не могу.

– Если ты не пойдешь сейчас с нами, считай, что между нами всё кончено.

– А я думал, что это произошло месяц назад.

– Ну, пойдем, я тебя очень прошу. Не пожалеешь, – умоляюще говорила она, пытаясь обнять и поцеловать.

– Неужели ты не хочешь понять, что я не могу оставить человека и пойти с вами.

– Пусть, твой человек идет с нами.

– Не может этот человек пойти с нами.

Я не знал, как заставить их уйти. Становилось неприлично оставаться на улице так долго. Я стал объяснять, и нагло лгать. Стал быстро говорить, что это одна из моих женщин. Я долго с ней жил, а потом мы расстались и теперь опять встретились.

– Опоздала ты. Ты помнишь, о чём я тебя просил месяц назад? Ты не захотела меня слушать. Ты мне сделала больно. Я обиделся. А сегодня я не хочу слушать тебя. Пока, – поворачиваясь, чтобы уйти, сказал я.

– На сколько? На неделю? Две? Она же из Магнитогорска.

Теперь я хотел, чтобы она почувствовала то, что я почувствовал, когда был отвержен ею. Мне захотелось сделать ей больно.

– На один день и этого достаточно. Хочешь, обижайся. Хочешь, нет. Меня ждут, сказал я, уходя.

Занятия языками не прошли даром. Бесконечные упражнения с поисками синонимов, антонимов и другие, казалось, безрассудные языковые выкрутасы в результате научили меня непроизвольно пользоваться результатами. Иногда, неожиданно всплывали жёсткие, может, сразу мало понятные сравнения или хлёсткий вывод. Произнося вслух в адрес кого-либо, я чувствовал, как испытывает физическую боль тот, кому они предназначались. Казалось, что кнут со свистом опускался на оголённый зад противника, рассекая на нём до крови кожу. От таких «развлечений» приходилось страдать особенно на Камчатке. И это было только подтверждением, что цель была достигнута и повержена. Так и здесь, я заново почувствовал, как свистящий кнут обласкал мою уже бывшую любовницу. Произнесённое и услышанное слово похоже на яд укусившей змеи, который изнутри начинает уничтожать человека и, порой, трудно найти противоядие. Тем самым я подвёл черту в своих с ней отношениях.

Больше не было произнесено ни слова. Уже заходя в калитку, я посмотрел мельком в их сторону. Они стояли там же, где я их оставил.

– Кто приходил? – спросила меня Людмила.

Она могла видеть их в окно. Я не знал, что сказать. Мне явно не хотелось объяснять, кто и зачем приходил. Нужно было без промедления что-то ответить:

– Они спрашивали адрес общего знакомого, – выпалил я первое, что пришло в голову.

– Ты так долго объяснял?

– Они хотели, чтобы я их сопровождал. Я долго объяснял, что не могу этого сделать.

– Где-то я видела их, – пыталась она вспомнить, – одна их них симпатичная.

Она не скрывала, что увидела их в окно. Я не знал опять, что ответить. Хорошо, что я не стал ей врать, получилось бы совсем некрасиво. Я стал опасаться, что задетое самолюбие любовницы заставит её сделать пакость Людмиле. Но, если попросить не пытаться разговаривать с ней и опасаться её, то будет сделано именно обратное. Я понимал, что она вспомнит, или увидит их в пансионате, поэтому я сказал:

– Если захочешь узнать обо мне что-нибудь новое, можешь, при случае, с ними поговорить. Это даже не вчерашний день, а позавчерашний.

– У меня не будет желания делать это, – вероятно, прекрасно всё поняв, спокойно произнесла она.

Через некоторое время я проводил её в пансионат. Соседка по комнате сделала всё возможное, чтобы никто не обратил на отсутствие Людмилы.

Оставалась неделя, которая быстро пролетела. Как мы и договаривались, она поменяла билет и осталась у меня до конца моего отпуска. Меня удивил её багаж. В небольшой сумке на дне лежали четыре целлофановых пакета. Один пакет с дешёвым из хлопчатобумажной ткани платьем, а то, что расшитое, было на ней. Второй пакет с туфлями, в которых она танцевала. Третий пакет с нижним бельём, а точнее, виден был бюстгальтер, двое-трое трусиков и капроновые колготки. В четвёртом лежали зубная щётка с пастой и тушь для ресниц. Не густо.

Кажется, что она только вчера переступила порог моего дома, и я уже провожал её в Магнитогорск. Она обещала вернуться, как только сделает накопившиеся дела, главным образом, нужно было решать вопрос с разводом.

– Ты привезёшь свою дочь? – спросил я.

– Думаю, что нет. Давай не будем спешить. Я приеду, а потом, все равно, нужно будет ехать ещё раз. Что её таскать туда и обратно?

– Тоже верно, – согласился я

– Она уехала. Я остался один в томительном ожидании. Начал работать. Я сказал родителям, что пригласил Людмилу погостить у меня и что она скоро приедет опять. Родители спокойно отнеслись к этому сообщению. Я решил привести в порядок комнату, в небольшом, по сравнению с домом, здании, которое было во дворе. Это была, так называемая, времянка, где под одной крышей располагалась небольшая жилая комната с прихожей. Затем, с отдельным входом баня, в которой можно было отменно попариться и еще, отдельно, была мастерская, которая использовалась больше, как сарай.

Раньше, в жилой комнате, была русская печь. В ней пекли вкусный хлеб. Помнится, было приятно залезть на прогретую после выпечки печь и понежиться в необычном тепле, исходящим от разогретых кирпичей. Правда, это было недолго, т.к. я, почему-то, быстро вырос, а печь так и осталась небольших размеров. Но потом, хлеб выпекать перестали. Провели газ и, к великому сожалению, её убрали.

Получилась уютная, тёплая светлая комната с отдельным входом. Обычно там почти постоянно кто-то жил из наших молодых родственников, приехавших в Ессентуки, но сейчас она была пуста. Я счел, что будет гораздо удобнее, расположиться нам с Людмилой там. К её приезду комната была готова.

Я выбрал время и встретился с Валентиной. Разговор был коротким.

– Поставим точку в наших отношениях? – сказал я.

– Ты же изменил мне. Как после этого жить вместе? – спокойно ответила она мне, будто и не было других причин для размолвки.

– И то верно, – не вдаваясь в подробности, согласился я.

– У нас нет детей. Нас разведут там, где мы регистрировались. Нужно подать только заявление и подождать месяц. Я всё узнала.

– Прекрасно. Когда пойдём относить заявление?

Мы договорились не откладывать. Назначили время и, встретившись в очередной раз, без сожаления подали заявление на развод. Будто и не было четырёх прожитых вместе лет.

Приехала Людмила. Ей понравилась идея с комнатой. Она нашла её уютной. С работы я спешил домой, а она что-то скоблила, чистила и обустраивала комнату, внося своё в её убранство.

Удивительные создания женщины. Они всегда могут найти работу по дому, когда, кажется, что её совсем нет. Она успевала поболтать с матерью, приготовить еду и убраться. Конечно, было видно, что она избегает тяжёлой работы по дому, и я ничего не позволял ей делать. Правда, из тяжёлого было только принести воды, т.к. водопроводный кран был во дворе. Вода была проведена только в дом.

Однажды, недели через две я застал её в слезах.

– Что случилось, красавица моя, – спросил я.

– Твоя мама попросила помочь ей управиться с полами в доме. Я ей сказала, что у меня шов болит, если я его напрягаю, а она сказала, что зачем замуж, тогда, выходить, если здоровья нет. Мужья здоровых жен любят. Мне пришлось выполнить её просьбу, – всхлипывая, поведала она мне о случившемся.

Я её пожалел и упокоил. Этого я не мог предвидеть и не ждал от матери такого выпада. У неё самой болела уже давно печень. Она прекрасно знала, что может вызвать чрезмерная физическая нагрузка. Я пообещал непременно поговорить с матерью и, надеюсь, что этого не повториться. Не откладывая, я пошел и объяснил матери, что Людмиле нельзя поднимать тяжести, ещё рано. Если нужно помочь что-либо сделать, пусть просит меня, и я сделаю. Ведь, я всегда помогал по дому, когда здесь жил до этого. На этот раз, как я понял потом, мать не стала выговаривать мне ничего. Она пообещала не заставлять её делать трудную работу по дому. Инцидент был исчерпан, хотя Людмиле пришлось успокаивать свою поджелудочную железу.

По вечерам, она много рассказывала о себе. Она была маленькой, когда её мать рассталась с её отцом и вышла замуж за другого. Это был латыш, который любил сало и в детстве, когда они жили еще в деревне, он постоянно заставлял есть это сало. Её тошнило и рвало, а он продолжал заставлять его есть, поэтому у неё стала болеть печень. Потом она осталась с бабушкой, которая её любила и жалела. Дед её давно умер и они жили пару лет с бабушкой в её доме. Там было очень хорошо. Потом её забрали в Магнитогорск, и она жила с матерью и отчимом в одной комнате. Затем, её родители вернулись на несколько лет в лесхоз, где начал работать её отчим, а её отдали в интернат. Мне совсем было это непонятно, зачем нужно было ребёнка отдавать в интернат? После интерната она поступила в педучилище в районном городе и вспоминала, что ей не помогали деньгами, а когда она приезжала домой нагружали замороженными пельменями, сгущёнкой и постоянно приходилось быть полуголодной и растягивать копеечную стипендию, подрабатывая игрой на баяне и участвуя иногда в показах мод, как я понял в виде модели.

Она привезла несколько фотографий, где она была с дочерью и своей матерью, еще последнюю фотографию малышки, которой тогда уже исполнилось четыре года. Я взял фотографию и немного опешил. На фотографии была симпатичная мордашка очень похожая на меня.

– Если бы мы были знакомы лет пять назад, а сейчас, встретившись, ты сказала бы, что это моя дочь, я нисколько бы не усомнился. Надо же, какое сходство. Если кто увидит её из моих знакомых, то мне трудно будет убедить их, что это только совпадение.

– Я тоже удивилась, когда тебя увидела в первый раз и то же об этом подумала.

Также была там фотография Людмилы, когда ей было шестнадцать лет. На фотографии стояла с хорошо сформировавшейся фигурой девчонка с очень тонкой талией, хорошо развитыми бёдрами, ровными, красивыми ногами, которые подчеркивались чёрной обтягивающей сантиметров на десять выше колен юбкой. Увидев её, я не выдержал и сказал:

– Никогда не дал бы тебе здесь шестнадцать лет.

– Почему? – удивилась она.

– Я дал бы тебе лет восемнадцать, не меньше. Слишком сформирована твоя фигура. Наверно, от поклонников не было отбоя?

– Никого у меня не было. Не до этого было и время другое было.

– А я, что, на луне в это время жил? Что, я не могу представить этот возраст? У нас разница с тобой всего пару лет.

– Я была увлечена бальными танцами, игрой на баяне.

Мне никогда не хотелось ковыряться в прошлом своих избранниц, если они сами хотели что-то рассказать, то рассказывали. Но это было, обычно, исключением из правил, а спросить, чтобы тебе нагородили сто вёрст до небес, когда всё заканчивается всего одним парнем до тебя, мне не хотелось. Пытаясь вспомнить тех, кто рассказывал о себе, я мог вспомнить только медсестру-любовницу. Она любила рассказывать, как они могли с мужем заниматься любовью везде, где только появлялось желание. Если это был парк, то они занимались в парке, если это была машина, то они занимались в машине, если это была просто ночная улица, то занимались, стоя посреди улицы, никогда не откладывая этот процесс на потом. Рассказывала о своих юношеских, еще школьных похождениях, когда стала женщиной, да и то, наверно потому, что в маленьком городе трудно что-либо скрыть, если ты на виду, ты симпатична и на тебя обращают внимание. Лучше никогда не интересоваться, всегда я думал, пока не почувствовал нелепость своего положения с Валентиной. Это тоже мне не нравилось.

Людмила рассказала, что у неё были ухажёры, которые её звали замуж и, однажды, почти до этого чуть не дошло. Но её унизило то, что мать потенциального жениха, как-то, пригласила в гости и предложила попариться в бане вместе с ней. Там она оценивала свою будущую невестку как лошадь, которую хотела приобрести. После этого случая она порвала с парнем и на спор решила выйти замуж. Уехала в деревню и девственницей вышла замуж. Хотела на свадьбе сильно напиться, чтобы не было страшно и все никак не могла. Это сделать. Зато её муж был очень пьян. А утром, по обычаю, показывали простынь, со следами крови. Сразу забеременела, а потом узнала, что он её дальний родственник. Уехали в Магнитогорск. Родила, а муж спился. Она работала в детском саду и получила две комнаты в квартире с соседями.

Всё было интересно. Я внимательно слушал и только иногда выражал сомнения:

– Ты, знаешь, я не намерен проверять то, что ты говоришь, но не всему сразу верится. Я знаю, что в Магнитогорске, чтобы получить квартиру, нужно стоять в очереди десять-пятнадцать, а то и двадцать лет. А ты пришла, поработала года два и тебе дали квартиру. За какие это заслуги?

– Мне дали как молодому специалисту.

– Не буду спорить, дали, так дали. А кто сейчас там живёт кроме тебя? Мы давно живём с бабушкой, которую я забрала из деревни, чтобы было, кому сидеть с дочерью, да еще, по-соседски, в одной комнате живет муж с женой и двумя маленькими детьми.

Было решено, что она, когда поедет в Магнитогорск в следующий раз за документами о разводе, привезёт свою дочь.

История с Ириной сгладила восприятие различия состояния между целомудренной девушкой и женщиной. Я понимал, что уже невозможно начать жизнь со своей половинкой с чистого листа целомудрия потому, что первой может быть только одна и её место заняла женщина. История с изнасилованием Валентны была неприятна, но показала, что жизнь у каждого своя и она не всегда может быть тебе приятна и даже терпима. И в глубине души я смирился, что ко многому нужно обращаться более равнодушно. Есть то, что было до тебя, а есть то, что рядом с тобой и вместе с тобой. Непонятно, как влияет то, что было раньше с тем человеком, который теперь становился частью тебя. История с абортом меня приблизила к осмыслению себя в роли отца чужого ребёнка. Я не мог представить, но, также, в душе смирился с этим. Поэтому уже без великих раздумий согласился взять в жёны женщину с ребёнком. Ещё совсем недавно я не допускал подобной мысли, а теперь, не видел ничего в этом предосудительного.

Совсем недавно я мог неожиданно стать отчимом и воспитывать мальчишку. А теперь, неожиданно, я становился отчимом девочки, которая прекрасно помнит своего отца. С мальчиком было более или менее понятно, чему учить и как воспитывать а, вот, с девочкой сложнее. Я пытался вспомнить рядом какую-либо девочку, но их с пяти лет никогда не было рядом, даже по соседству, если не считать школы. Я не видел примера ежедневного воспитания кем-то своего маленького чада в юбке.

Я мог вспомнить себя около шести лет, когда мы с соседской ровесницей летом в кустах знакомились с различиями мальчика и девочки, пытаясь блеснуть познаниями взрослой жизни. Благодаря своему брату, который был старше меня на восемь лет, я знал всё и даже больше. Находясь в его мальчишеских кампаниях, можно было наслушаться небылиц, которые запоминались и принимались за чистую монету. Это было тогда. На окраине деревни, когда мы полностью были предоставлены себе. А что представляют из себя современные дети, которые также полностью предоставлены, но не столько себе, сколько безликой детсадовской толпе, и что они знают, и как их воспитывать было непонятно. Эти мысли вызывали у меня панический страх. Я не мог сказать об это Людмиле, да и что изменилось бы?

Близилось время отъезда Людмилы.

– Ты не передумал жениться на мне? – спросила она меня однажды.

– Почему я должен был передумать?

– Не знаю. Может, испугался, что я такая больная? Но почему-то я поверила, что ты мне можешь помочь выкарабкаться из моих болячек и поменять эту жизнь, от которой я стала задыхаться.

– Меня не пугает, что ты больна. Я могу почувствовать и понять боль. В том году я девять месяцев испытывал неимоверные боли в желудке из-за язвы. Знаю, что это такое не понаслышке. Жизнь не чувствуется наполненной В душе я рад, что могу быть полезен кому-то. Мне кажется, что я тебе нужен. Я помогу тебе выпутаться из твоих болячек.

– А давно у тебя язва?

– Почти с тех пор, как начал жить с Валентиной.

– Это, наверно, от нервов. Врачи говорят, что это является главной причиной болезни.

– Что-то не припомню, чтобы я сильно нервничал. Наоборот все было спокойно и тихо, как жизнь на болоте. Да и с питанием было как никогда. Я в любое время суток могу зайти в столовую, если она не закрыта и меня накормят всем тем, что я захочу. Любая диета. Пожалуйста. Я здесь в начальниках, а все приучены их почитать. Здесь, на курорте и в пансионате, куда приезжают все лечить свои кишки, грешно этим болеть. Да и болезнь – это, всего, лишь, результат. Здесь есть какая-то закономерность. Если можно понять её, тогда можно понять, как избавиться от недуга. Да и в твоем случае то же самое. Конечно, результат покруче, но всё одно. Я хочу разобраться в этом и не остановлюсь, пока не доберусь до истинных причин.

– Как я рада, что ты не пьёшь! С таким человеком ощущаешь себя совсем по– другому. Так легко!

– Почему не пью? Пью по праздникам, пью в хорошей кампании за кампанию.

– Не пугай! У меня мурашки по коже даже побежали.

– Не бойся. Я шучу. Могу выпить, но не нахожу в этом необходимости. Мозги должны быть ясными. Люди и так себя странно ведут и без спиртного, а когда выпьют, так вообще становятся с прибабахом. Интересно, а почему, иногда, начинают пить и ничем не остановить, пока человек перестанет быть похожим на человека. Ему всё становится по барабану и семья, и дети, и друзья. Наверно, и здесь можно найти закономерность? Никогда не пробовала?

– Пробовала. Как не попробовать? Бесполезно. Я выдохлась.

– А мне, кажется, что я близок к разгадке.

– А в чем, по-твоему, она?

– Вот, когда буду уверен, тогда и расскажу. Она не так уж близка, чтобы о ей уже можно было говорить, – поправился я.

– А я-то думала, что знаешь.

– Хотела воспользоваться и мужа себе вернуть?

– Не напоминай мне о нём. Ни видеть, ни слышать о нём не хочу. С удовольствием вычеркнула бы его из своей жизни.

– Теперь не удастся. Вас связывает дочь. Она всегда будет напоминать о нем.

– То-то и оно. К тому же, вы с ним лицом слегка похожи.

– Почему мы с тобой не встретились раньше? Я подарил бы половину своего бездонного мира. Может быть, тогда ты не довела бы себя до всех своих операций.

– Может быть, всё может быть, – грустно произнесла она.

– Надеюсь, всё образуется постепенно.

– А ты любишь детей? – оживилась она.

– Соврать или правду сказать?

– Зачем тебе мне врать?

– Я не могу ответить на этот вопрос. У меня их не было. Как я могу знать, люблю или нет? Для меня все равны и маленькие дети и старики. У меня совсем другой критерий: передо мной человек и отличается он только тем, что в меру своего возраста соответствующе мыслит и поступает. Себя в роли учителя я представить не могу, но пошёл бы работать в школу и работал бы не хуже других. Так можно спросить: а любишь ты стариков? А любишь ты мужиков и женщин? Могу ответить, что стариков вообще, скорее всего, нужно уважать, а любить можно своих родных отца и мать. Насчёт мужиков, точно, нет, а женщин… тоже не любил. Они мне нравились или нет. Наверно, правильнее спросить, а способен ты полюбить не своего ребёнка?

– Да, да. Именно так я хотела спросить.

– Легче было бы сказать да, но многие не любят и своих. Я просто готов психологически к появлению рядом твоей дочери. Думаю, что мы найдём с ней общий язык. По крайней мере, максимально постараюсь это сделать. Это я могу твёрдо обещать. Удовлетворена ответом?

– Вполне.

Всё это время мы, конечно же, стремились больше понять друг друга и узнать друг о друге. Я начал воспринимать её как умную, начитанную, интеллигентную женщину и в то же время простую, с которой было очень легко. Она была внимательна и заботлива со мной и корректна с моими родителями. Оказалось, что она очень любит вязать и шить. Чтение и вязание были её любимыми увлечениями. Она любила музыку, и ей нравилось танцевать. Ещё, ей нравились цветы особенно розы, но почему-то ей очень редко дарили цветы. Когда я подарил ей первый раз букет цветов, она с трудом сдержала свои чувства и с навернувшейся слезой призналась:

– Я не помню, когда мне дарили цветы.

Я тоже много рассказывал о себе. А рассказывая о себе, всегда заново начинаешь делать оценку себя и происшедшего. Я заметил, что весь мир для меня делится пополам. Один мир я пытаюсь наблюдать и анализировать, но в нем я закрыт. Я не спешу открыть свою реакцию или вывод. Мне трудно переступать себя и делать, как все. Но я вынужден скрыть своё отношение и сделать, как принято это среди окружающих. Это вводит в заблуждение окружающих. А мир чувств слишком велик и если не с кем его делить, то становится совсем невыносимо. Если всё вокруг выстроено на условностях, то в мире чувств этого сделать нельзя. И великое счастье, когда встречается человек, которому можно подарить переполняющие тебя чувства. Становится, конечно, очень трудно, когда нет взаимопонимания и обратной реакции с противоположной стороны. Тогда тоже пытаешься разложить всё по полочкам то, что невозможно по– настоящему сделать никогда. Здесь возможен самый жуткий сценарий, когда, чтобы спасти отношения, которые ты хотел бы видеть, ты начинаешь их конструировать, скрывая свою истинную реакцию и, тем самым, готовя, в конечном счёте, тупиковую ситуацию.

Я искренне был рад, что в моей жизни появилась Людмила, которая как пустой сосуд хотела наполниться переполнявшими меня чувствами или как увядающее растение, которое почувствовало живительную для себя влагу, пыталась её вобрать в себя. Я видел, как стали оживать её часто грустные глаза, как она стала чаще улыбаться. Мне хотелось, и я с удовольствием стремился предугадать самые малейшие её желания, от выполнения которых, мне становилось приятно до замирания сердца. В сексуальном плане она далеко была не самой лучшей из моих бывших многочисленных поклонниц. Но я был уверен, что она когда-нибудь станет ею. Мне не нравилась её прыгающая походка. Я ей сказал об этом, и она стала следить за своей походкой. Она не любила целовать, но отвечала на поцелуи. Не чувствовалось необузданной страсти, чувствовалась нежность. Её кожа меня сводила с ума – она сочетала упругость, которая ещё позволяла коже оставаться нежной как бархат. В общем, я был очарован ею, а она очень хотела понравиться мне. Это я видел. Мы не признавались в любви, но было понятно, что взаимно стремимся остаться вместе.

Мы договорились, что она приедет с дочерью, как решит вопрос с разводом. К тому времени я тоже должен получить свой. Она уехала, и я с нетерпением ждал от неё сообщений. Вначале, она прислала несколько писем подряд. Она писала, что скучает и с нетерпением ждёт встречи. Потом с неделю письма не было. Я начал беспокоиться. Что же могло случиться? Дал телеграмму. Дня через три получил очередное письмо, в котором она спрашивала, почему я передумал и не хочу, чтобы они приезжали. А главное, почему я сам об этом не написал, а написал об этом мой отец?

Мне стала понятна причина её молчания. Что же написали родители ей? Я приехал домой. Дома была только мать. Я спросил о письме. Было понятно, что разговор будет трудным. Я набрался сил и решил, что я буду очень спокойно разговаривать. Я догадывался о причине и готов был к разговору, хотя он был для меня неожиданным. Мать рассказала, что они долго думали с отцом. Она уговорила написать его Людмиле это письмо.

– Не пара она тебе, сыночек, – взволнованно сказала она.

– Во-первых, почему вы со мной не поговорили о своём решении?

– Ты приводил многих и никогда мы тебе ничего не говорили.

– Это было совсем другое.

– Ты женился, хотя мы отговаривали, на кисловодчанке. Мы хотели, чтобы у тебя, наконец, была семья и согласились.

– Чем же эта вас не устраивает?

Мать заплакала. Она сидела на стуле за столом, закрыв лицо, и плакала. Мне стало не по себе. Её слёзы всегда сильно на меня действовали, и она это знала. Но об этом я тоже знал и поэтому слёзы на этот раз сделали меня только твёрже.

– Почему вы против того, чтобы я жил с Людмилой?

– Не такая тебе нужна жена.

– Это не ответ. Какая жена мне нужна, можешь ответить? Если переубедишь, не женюсь, – сказал я, – а если не сможешь, тогда забудем и этот разговор и письмо.

– Она больна.

– И ты страдаешь от печени, а теперь и я с желудком, ну и что? Взять и перестать жить?

– Она не просто больна, она калека. Неужели ты этого не понимаешь?

– Да, я знаю, что у неё были очень серьёзные операции. После двух она могла умереть, но она осталась жива. Значит, ей суждено жить. Другие без рук без ног живут и ничего.

– Ей рожать нужно, а нельзя. У тебя не будет своих детей. Придёт время, ты поймёшь, что вас ничего не связывает по-настоящему.

– Значит, без детей проживём – сопротивлялся я.

– Глупенький, ты мой сыночек. Если бы не вы, имея в виду нас с братом и сестрой, зачем и жить на этом свете. Ты захочешь иметь своих детей обязательно.

– Ты ещё вспомни, что она не может делать тяжёлую работу, – вспомнил я случай, когда она просила помыть полы.

– Об этом я и говорить не хочу. Ты же знаешь, что мы с отцом всегда плечом к плечу везде и всюду и дом строили и все вместе делали. А с ней ты ничего не сможешь сделать.

– Это всё?

– У неё есть дочь и уже большая. Она помнить будет всегда своего отца, а я не встречала, чтобы чужие дети досматривали в старости. Не дай бог, если с тобой что случится, кто тебе поможет, жена калека или чужая дочь?

– Зачем ты об этом говоришь? Ничего со мной не случится. Не переубедила ты меня. Я женюсь на ней, согласны вы или нет.

– Ты не любишь её, а она тебя.

– Я Жанку любил, а больше никого. Может, никого и не полюблю. Есть что-то другое, которое может и должно согревать душу.

У матери началась истерика. Она сползла со стула на пол и от отчаяния стала бить вперёд руками, а потом головой об пол. Я не знал, что делать. Я никогда не видел её такой. Я готов был пообещать её, что не буду жениться. Стал успокаивать мать. Когда она немного успокоилась, я помог ей подняться, сесть на стул и сказал:

– Теперь послушай. Была у меня первая жена. Вы её мне сосватали. Ничего не получилось. Слишком дурной оказалась. Я ничего вам не сказал и не упрекнул ни разу. Потом я сам женился, не послушав вас. Опять не получилось. Я много думал и понял, отчего мои все беды. Я должен быть обязательно кому-то нужен. Я должен жить для кого-то, и этим поглощен. Жизнь должна быть заполнена добром, которое ты хочешь сделать кому-то, а не пустым бездумным наполнением её развлечениями. Она мне нравится, несмотря на её недостатки. Я ей нужен. Я рад буду ей помочь, если она приедет сюда. Мне не хочется вас оставлять одних, пока рядом нет сестры и брата. Если вы будете настаивать на своём, чтобы я не женился, я уеду от вас. Могу не жениться, тогда я перестану себя уважать, не потому, что не сдержал своего слова, а потому, что не стал самостоятельным в этой жизни. Я знаю, что ты хочешь мне только хорошего. Никогда в этом не сомневался. Но сейчас ты должна смириться с моим решением, чтобы я не пропал. Я устал цепляться за соломинку и искать спасение от одиночества. Я не знаю, почему, но иногда мне кажется, что я всю жизнь был одинок. С ней я не чувствую себя одиноким. Ты должна понять и почувствовать всё материнским сердцем. Ты хочешь, чтобы я спился от тоски? А еще, я хочу сказать, что я не стал в одночасье таким. Вы меня сделали таким, а теперь требуете, чтобы я стал совсем другим. Что мне в таком случае делать?