Текст книги "Небесная иерархия. Книга первая. Анархист"

– Кстати, я знаю, что у тебя и сейчас есть любовница, – продолжала она вспыльчиво говорить.

– А может, ты знаешь и о том, что она недавно сделала аборт? Так у меня все в порядке… – вырвалось у меня неожиданно.

Она вдруг замолчала. Я понял, что она блефовала, и как младенец попался на удочку. Продолжать разговор о любовнице не стала. Видно было, что это для неё было большой неожиданностью, Она ещё не сообразила, как реагировать на эту новость. Я попытался перехватить инициативу в разговоре и сказал:

– Давай, закончим разговор на сегодня. Мы наговорим друг другу глупостей и трудно будет потом преодолеть их. Я предлагаю пожить некоторое время отдельно, подумать и потом решить, что будем делать, – сказал я.

Она согласилась и я уехал к себе домой. Я не стал ничего объяснять родителям. Сославшись на большой объем работы и занятость, я сказал, что некоторое время поживу в Ессентуках. Работы действительно было много в последние две недели декабря. Кроме хозяйственных обязанностей директор сделал меня ответственным за подготовку к Новому году. Что касалось оркестра, то нужно срочно было приготовить новую концертную программу, т.к. ожидался высокопоставленный гость. Директору нужно было очередной раз похвастаться. Было дано распоряжение освобождать всех участников самодеятельности после обеда и репетировать столько, сколько нужно.

Каждый день пришлось задерживаться на работе. После репетиций обязательно кто-то предлагал пропустить по сотне грамм водки. Обычно для этого использовался магазин, где покупалась водка, а затем, перейдя в павильон «Мороженое», разлив водку в гранёные стаканы, выпивали её, закусывая мороженым. Вспоминая о Валентине, я думал: почему я должен бегать за всеми, уговаривать? Это больше нужно ей. Я был зол на неё. А на свою любовницу просто обиделся и не спешил искать встреч.

А не пойти ли мне в небольшой загул? Нужно подыскать какую-нибудь красавицу. А со временем всё станет само собой на место. Что голову ломать и изводить себя? Всё уже произошло и ничего не изменить. Нужно отдаться судьбе в полное распоряжение. Что она преподнесёт в следующий раз?

Тридцать первое декабря было занято полностью. Вечером концерт, а потом танцевальный вечер до полуночи. Мной был оформлен отпуск с первого января. Я не хотел думать о Валентине. Если бы захотела, то попыталась бы связаться со мной. Не захотела? Не надо. Спешить не буду.

Второго числа. От нечего делать, немного приняв на грудь, я отправился в пансионат. Там опять был танцевальный вечер. Моё присутствие было не обязательно, но нужно было чем-то занять себя и помочь ребятам. Играя на трубе, я изучал присутствующих. Глаза скользили от пары к паре, танцующих звучащий вальс, потом стал изучать не пригашённых на танец. Всё те же лица, подумал я. В середине следующего медленного танца я увидел подошедшую к зеркалу, которое было в холле, у стены напротив, очень красивую молодую женщину. Взглянув на себя в зеркало, она повернулась и стала смотреть на танцующих. Я взглянул на гитариста и обратил внимание, что изучающий взгляд остановлен на ней. Он был примерно моих лет. Холост. Мне не хотелось в данном случае иметь соперника.

Я положил трубу и, обращаясь к нему, сказал:

– Надеюсь, вы доиграете без меня? – А затем добавил, соврав, чтобы у него не было иллюзий, и не мешал мне: – Вон, у зеркала чувиха стоит. Видишь? Это моя старая подружка. Не могу её заставлять себя ждать. Пойду танцевать.

Я направился к ней, продолжая изучать её. Она была одета в эффектное расшитое под золото синее платье немного выше колен. На ногах были чёрные туфли на небольшом тонком каблуке. Можно было сказать, что она была худой, но хорошо сложенная. Прямые ноги с красивыми коленями и густые пышные каштановые, распущенные слегка волнистые волосы ниже плеч, обрамлявшие её круглое лицо с правильными чертами лица, делали её вид броским, привлекающим внимание и скрывали явно недостающий вес.

Я пригласил незнакомку. Положив руку, обнимая за талию, я почувствовал, что даже приталенное платье ей было широким. Она была очень худой. Другую руку я положил ей на спину на уровне груди, и она оказалась под пышными волосами. Ей ничего не оставалось делать, как положить свои руки мне на плечи. Я увидел красивые глаза. Они были слегка подкрашенными, но это было сделано аккуратно. Её красивые губы обнажали ровные белые зубы. Мне не понравились морщинки вокруг глаз. Обычно такие морщины появляются старше у женщин, которые пользуются избыточно косметикой. Но это не делало её менее очаровательной.

– И как зовут это небесное создание, – обратился я к ней.

– Людмила, – произнесла она.

– Если представляются по имени, то не против, чтобы обращались на ты? – представился я.

– Можно на ты.

– С какой же стороны занёс к нам тебя ветер? – давая понять, что имею ввиду её вес.

– Из Магнитогорска.

– Сталь варим?

– Нет. Воспитываем.

– А я здесь работаю. Позавчера ещё тебя не видел.

– Потому, что меня здесь и вчера еще не было. Я только сегодня приехала. Новый год встречала в поезде.

– Понравилось?

– Встречать Новый год в поезде?

– Понравилось, как здесь тебя встретили? – обменялись мы улыбками.

– Пока все нравится.

– Раньше здесь была? – допрашивал я, путаясь в её волосах.

– Нет.

Танец закончился. Я проводил её к зеркалу и продолжал разговаривать. Оркестр заиграл быстрый танец. Я попытался пригласить её опять, но она мне отказала.

– Что-то не так? – озаботился я.

– Всё нормально. Я люблю танцевать, но пока боюсь танцевать быстрые танцы. Всё никак не отойду от операции. Шов ещё сильно тянет.

– Следующий танец, надеюсь, будет за мной. Он будет медленным.

– Откуда ты знаешь?

– Я думал, что ты заметила, как я играл несколько минут назад в этом оркестре на трубе.

– Я люблю, когда звучит труба.

– Я тоже, но еще люблю саксофон и неподражаемый тромбон.

Закончился быстрый танец и зазвучал опять медленный.

Мы медленно танцевали под звуки саксофона. Я стал оберегать её от неловких движений соседей по танцам. Оркестр играл громко и был предлог каждый раз прижимать её к себе, чтобы сказать ей что-то прямо в ухо. Мешали волосы, и это заставляло меня их немного отодвигать, касаясь губами её уха, а затем щеки. Я спрашивал, а она отвечала, и я опять, подставляя ухо касался её нежной кожи лица.

– Ты мне очень понравилась. Все ребята обратили внимание на тебя. Я сказал, что я тебя давно знаю. Уже лет пять. Ничего, что я соврал?

– Нет.

– Если будут спрашивать, не выдавай.

– Хорошо.

– Вот. У нас уже есть тайна, которую будем вместе беречь. Договорились?

– Согласна, – ответила она, улыбаясь.

– Ты прелесть, – чмокнул я её незаметно от всех в кончик носа, когда звучал последний аккорд танца. Следующий поцелуй будет в губы, подумал при этом я, не давая ей опомниться и увлекая её к зеркалу.

– Сейчас будет конкурс на исполнение «Барыни», «Гопака». Потом будет «Краковяк», а потом, если ты не против, мы ещё с тобой станцуем. Договорились?

– Договорились.

– Помни, я весь вечер хочу танцевать только с тобой. Ты хорошо танцуешь.

– А мне понравилось, как ты танцуешь, – отвечая, улыбнулась она.

Я пошёл играть на трубе с ансамблем «Краковяк», а гитарист тем временем, подошёл к ней и начал о чем-то разговаривать. Вот, мерзавец! Я же сказал, что это моя знакомая. После танца он вернулся и начал надевать на плечо гитару.

– Женя, я же сказал, что это моя давнишняя знакомая.

– Она мне уже это сказала, что вы лет пять знакомы.

– А ты не поверил и пошёл проверять?

– Слишком она соблазнительна.

– Ты помнишь, чтобы я когда-то просил уступить мне кого-то. Это первый и единственный раз, – я сообразил, что почти проговорился и, спохватившись, продолжил, – Уже за своих давнишних девок нужно просить. Тебя-то я знаю и прошу успокоиться.

– Нет, никогда не просил, – а потом добавил, – я, просто, пошутил.

Мы танцевали. Я уже иногда не понимал, преднамеренно я все ближе и ближе располагаю её к себе, разрушая привычно барьеры, или она действительно мне нравилась все больше и больше. Рука под волосами гладила ей спину, иногда нежно касаясь кончиками пальцев её оголённой шеи, а губы всё увереннее и чаще встречались с её лицом. Её грудь уже слегка прижималась к моей груди, и я не пытался скрыть своего возбуждения. Вероятно, она это чувствовала и, как бы невзначай, её нога оказывалась во время танца немного глубже между моих ног.

Давно я не испытывал такого длительного, нежного, вызывающего наслаждение, внутреннего сближения. Я забыл обо всех своих неурядицах. Но танцевальный вечер заканчивался. Я предложил её прогуляться перед сном с полчаса. Она согласилась.

Быстро, убрав инструменты, ребята сели в автобус, который развозил всех по домам, и уехали. Я отказался ехать. Дождался Людмилу и мы пошли на улицу. Улица была покрыта чистым снегом, который поскрипывал под ногами от лёгкого морозца.

В другой обстановке можно было переходить к постельным процедурам, подумал я. Но мне было хорошо с ней просто идти по пустынной улице по тротуару вдоль забора пансионата. Смотреть, как сверкают снежинки, изредка падающие из-за ярко горящих фонарей, от которых было светло, как днём.

– Куда мы идём? – спросила она.

– К утру вернёмся, – пошутил я

– Нет. Серьёзно. Куда мы идем, – повторила она, остановившись, – мне через пятнадцать минут нужно быть в пансионате?

– Не бойся ты. Мы идем вон туда, т.е. до конца забора, а потом вернёмся назад. И тебе можно вернуться не через пятнадцать минут, а через полчаса, даже через час сегодня в честь праздника. Если мы опоздаем, то мне откроют дверь и ты, все равно, попадёшь к себе в кроватку.

Она успокоилась. Я взял её под руку.

– Не могу допустить, чтобы ты поскользнулась.

– Надеюсь, что ты не дашь мне низко упасть, – улыбнулась она.

– Посмотри, какие красивые снежинки падают к твоим ногам, – поднимая голову, обратил её внимание на сверкающие снежинки.

– О! Какая прелесть! – приоткрыв рот, протянула она, вызвав у меня жгучее желание её немедленно поцеловать в этот полуоткрытый рот.

Я снял перчатку и прикоснулся рукой к её лицу, убирая упавшую на щеку снежинку. Наши глаза встретились и она испытывающим, пристально вопрошающим взглядом посмотрела в них, Они улыбались, подчеркивая искреннюю улыбку на губах.

– Не напрягайся. Расслабься. Все будет хорошо, – прервал я вдруг образовавшуюся паузу. Я это сделаю, но не сейчас, а когда ты не будешь этого ждать, подумал я.

Не умолкая, мы дошли до угла и остановились:

– Можно пойти направо. Можно пойти прямо. Можно пойти налево и обойти вокруг пансионата. Можно за углом войти в калитку и вернуться по территории. Нужно везде и во всём хорошо ориентироваться. Тогда легко найти в этой жизни своё место. Но я тебе обещал только до этого угла сегодня ознакомить с хорошо освещённой улицей, чтобы ты ничего не испугалась и верила мне, что я выполняю всегда обещанное, – говорил я, одновременно обнимая за плечи и разворачивая её, чтобы идти назад.

Она, вероятно, ожидала, что в неосвещённом углу я, всё-таки, попытаюсь поцеловать её и притихла, слегка напрягаясь. Но я развернул её, оставил руку на плече и мы медленно уже в объятиях пошли назад. Мы вышли на ярко освещённое фонарём место. Я повернулся к ней. Приблизил своё лицо к её лицу, и будто что-то пристально рассматривая, сказал:

– А ну-ка скажи «О».

– О, – произнесла она коротко букву «о»

– Не так. Вспомни, как ты сказала это, увидев падающие снежинки, – сохраняя пристальный взгляд, попросил я её.

Она слегка запрокинула голову, посмотрела на падающие снежинки и произнесла протяжно, как в первый раз, «О-О-О». Именно в этот момент я очень нежно прильнул своими губами к её открытому рту и немного задержал их в поцелуе.

– Вот, теперь, эта буква была произнесена правильно, – ещё крепче обнимая, сказал я.

– И часто ты учишь говорить «О»? – лукаво спросила она.

– Даю честное слово, что первый раз в жизни. Знаешь, мне очень понравилось. Ты – прелесть! А тебе не понравилось?

– Слишком неожиданно было.

– Давай повторим. Повторение – мать учения. Этому ещё в школе учили.

– Немного поломавшись, в ответ на мои просьбы произнести «О», она повернулась ко мне, закрыла глаза, приоткрыла рот и начала произносить «О».

На этот раз уже прикосновение к губам переросло в жаркий продолжительный поцелуй.

Мы медленно ходили по пустынной улице, время от времени упражняясь в произношении буквы «О». От поцелуев её губы немного припухли, а щёки пылали румянцем. Я знал, что вот-вот уже закроют дверь. Я подвел её к двери и сказал:

– Как обещал. Очень жаль, что приходится расставаться.

– Спасибо. На сегодня и так слишком много впечатлений.

Мы простились, договорившись встретиться на следующий день. У неё дни заполнились посещением врачей, назначением процедур. Встречались мы после ужина на час-полтора. Как и где затащить её в постель не приходило в голову. Нарушение режима в пансионате каралось строго. Я это знал. Невзирая на объяснения, могли выпроводить отдыхающего из пансионата за нарушение режима, поэтому ночь за пределами лечебного заведения отпадала. Мне не хотелось доставлять ей с этим неприятностей и в то же время дни уходили.

Наступило воскресенье и можно было встретиться днём.

– Сегодня церковный праздник. Не хотела бы ты его отметить? – спросил я её, в очередной раз, отправляясь на прогулку.

– Каким образом?

– Можно сходить куда-нибудь, что-либо выпить, потанцевать. Или ты воздерживаешься после операции?

– Да я и до операции была к алкоголю равнодушна. На спиртное у меня аллергия. Насмотрелась я, что творит спиртное, и натерпелась я от мужа алкоголика.

Во время коротких встреч она успела мне рассказать, что была замужем и ещё, даже, не разведена, хотя они уже давно не живут вместе, что муж беспробудно пьёт, что у неё есть дочь. А я ей поведал свою неприятную историю, не скрывая и не приукрашивая.

– Всё равно, сегодня у нас есть много времени. А на улице холодно. У меня есть укромное местечко, где можно в тепле поболтать. Поехали? – предложил я.

Было видно, что она уже озябла и через некоторое время, сомневаясь, всё-таки, согласилась на приглашение. Мы приехали в квартиру, от которой был у меня ключ. Чувствовалось, что она была напряжена. Вперед нужно согреться. Я заварил ароматный чай. Чашка чая после холодной улицы сделала свое дело. Она согрелась. Румянец выступил на её лице.

– Действительно, зачем люди пьют водку, когда и чай делает красивых ещё красивее, – поцеловал её я.

– По крайне мере, от чая люди не становятся идиотами, как от водки, улыбнулась в ответ она.

Она всё ещё оставалась слегка напряжённой, вероятно, понимая, зачем я привёз её сюда на квартиру. Видя это, я не стал спешить. Времени достаточно, чтобы найти путь, хотя на улице уже наступали ранние зимние сумерки. Комната погрузилась в полумрак. Было тепло и тихо. Сидя на раскинутом диване, я наслаждался нежными, дразнящими поцелуями, следя за её напряжением и ломая голову, как оголить её грудь, к которой я ласково прикасался через глухое платье с длинной молнией на спине. Я невзначай приподнимал её платье, оголяя её красивые ноги, а она также невзначай опускала его. Я начинал расстёгивать молнию на платье все больше, а она каждый раз молча, застегивая её, продолжая целоваться. Это напоминало игру. В очередной раз я расстегнул молнию так, что ей стало неудобно достать застёжку.

– Что ты делаешь? – сказала она.

– Пытаюсь расстегнуть тебе молнию на платье.

– Зачем? – задала она убийственно простой вопрос.

– Чтобы потом было, что застёгивать, – не решился я сказать прямо, зачем я это хочу сделать.

– Не надо, – сказала она, но в её голосе я не услышал категоричности.

– Тогда, давай, я тебе помогу застегнуть её, сказал я, поворачивая её спиной к себе.

Она послушно повернулась. Её волосы запутались в молнии.

– Вот видишь, прежде, чем застегнуть, нужно, оказывается, вперёд расстегнуть. Волосы попали в молнию.

– Давай, я сама, – попыталась она достать застёжку молнии.

– Сиди спокойно. Может, мне доставляет удовольствие делать это, – убирая её руку и расстегнув молнию до конца, сказал я. – Может мне приятно прикасаться к тебе и ласкать тебя, целуя твою потрясающе нежную кожу, продолжал я, уже целуя обнажившуюся спину.

Я обнял её, продолжая целовать её спину. Мои руки были у неё на груди. Они ласкали её грудь через платье, а я продолжал осыпать её спину и плечи поцелуями до тех пор, пока она не успокоилась и не смирилась с моими действиями. Напряжения уже не чувствовалось, может быть потому, что я сам начал испытывать мелкую, пока ощущаемую только мной, дрожь в своих руках от чрезмерного возбуждения. Я убрал с её груди свои руки и сделал вид, что начинаю застёгивать молнию. Но вместо этого я нажал на нехитрую застёжку её бюстгальтера и она расстегнулась. Не дожидаясь пока она что-либо скажет, я повернул её и начал целовать её в губы. Она пыталась застегнуть застёжку. Было понятно, что она может сказать и я, закончив целовать первым, спросил:

– Зачем ты это делаешь? Мне очень хочется поцеловать твои груди, а ты нарядилась в такие доспехи, что это невозможно сделать, не раздев тебя.

– А этого не стоит делать. Мне, всё равно, нельзя то, что ты хочешь.

– Почему? Месячные?

– Не понимаю, зачем спешить? Я же говорила, что я ещё не совсем окрепла после операции, -помолчав, ответила она.

– Хорошо. Мы обойдёмся сегодня без «этого». Я обещаю, а как ты знаешь. я строго выполняю обещанное, но я очень ласково и нежно хочу прикоснуться хотя бы один раз к твоей груди. Всего один раз вот сюда и еще сюда, – указал я, касаясь ладонью к груди, – и ты покажешь, что сделали с тобой садисты-хирурги.

Я принялся стягивать с её плеч платье. Она прижала руки к груди:

– Тебе я верю, но мне очень неловко.

– Я бы выключил свет, но это светит фонарь на улице. Представь, что здесь совсем темно, если хочешь, и от этого тебе станет легче, – уже пытался я убрать её руки с груди.

– Они у меня так похудели, – переставая сопротивляться, стала оправдываться она.

– До первого размера. Да? Для других и такой размер уже мечта.

– Нет, до нулевого, подавая вперёд плечи, опустила она руки.

Обнажилась грудь больше похожая на девичью, чем на женскую. Она была аккуратна и, можно сказать, красива. Она не обвисла у неё после кормления. Если и был нулевой размер, то граничащий с первым. В глаза бросался заметный шрам сверху у основания правой груди. Ниже груди, под рёбрами, был другой страшный, сантиметров пятнадцать длины, глубокий, грубый, неаккуратный шрам. Даже в свете фонаря, который проникал в комнату, можно было рассмотреть грубые, отдающие синевой, края шва.

– Ничего себе. Вот, это да! – произнёс я, потрясённый увиденным.

Я прикоснулся к нему и провёл по нему пальцами. Он был твёрдым, как круто скрученная верёвка.

– Бедная ты, бедная, – пожалел её искренне я.

Потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя от увиденного.

– А это, что за шрам? – указал я на шрам, который был на груди.

– Это след от ножа. Меня однажды хотели изнасиловать и поранили ножом, когда я сопротивлялась.

– Так хотели изнасиловать или изнасиловали? – насторожился я.

– Всё обошлось, только пытались.

– Ну, слава богу, а то я решил, что всех изнасиловали, кто начинает со мной встречаться.

– Не переживай. Не насиловали меня, – еще раз успокоила она меня.

От увиденного я медленно приходил в себя. Мне страшно было теперь к ней прикасаться, чтобы не сделать ей больно. Уже не рука, а пальцы скользили по её коже живота и груди. Редко, а может никогда мне не встречалась такая до одурения нежная кожа. Я медленно и бережно положил её на диван и стал целовать её груди. Они были упругими, и не верилось, что она рожала и кормила грудью ребёнка. Может, она врёт, что у неё есть ребёнок, подумал я? Её соски стали упругими от возбуждения. Рукава были сняты, и верхняя часть платья была чуть ниже талии. Осталось немного, чтобы его снять, но руки не слушались сделать это. Я понял, что стал жалеть её и поэтому не решался трогать.

– У меня есть ещё один шрам справа внизу.

Я провёл рукой по животу и обнаружил его. Он находился там, где остаётся обычно при удалении аппендицита.

– Бедняжка! Всю её обидели врачи! – прошептал я и начал целовать её в губы, переходя на шею, а затем на грудь и возвращаясь к губам.

Рука непроизвольно стала опускаться вниз ниже талии. Она прикоснулась к ней и сказала:

– Ты же обещал… Не сегодня, – вырвалось у неё.

– Скажи, когда? – понимая, что тем самым она попала в западню, спросил её я.

– В следующий раз, – помедлив, сказала она.

– Дождаться его для меня будет пыткой, – сказал я с сожалением.

Я убрал руку. Было определено время и ничего уже не помешает мне получить то, что я хочу. Я немного успокоился. Время незаметно пролетело. Нужно было возвращаться в пансионат. На такси мы доехали до пансионата, и в последний момент перед закрытием двери, она успела попасть внутрь.

На следующий день мы договорились встретиться опять после ужина в вестибюле главного корпуса пансионата. В назначенное время вместо Людмилы подошла ко мне её соседка по комнате.

– Людмила не сможет сегодня прийти. Она попросила меня передать вам об этом, обратившись ко мне, сказала она. Это была женщина лет сорока.

– Что-нибудь случилось? – насторожился я.

– Да. Её сегодня привезли на Скорой из грязелечебницы.

– Почему? Где она сейчас? – совсем обеспокоился я.

– В палате.

– А в какой палате вы живёте?

– Я могу проводить. Она просила об этом.

Я поднялся к ним в двухместную палату, Соседка ушла, оставив нас наедине.

– Что случилось, небесное создание? – поцеловав и гладя по голове, спросил у неё я.

– В грязелечебнице потеряла сознание.

– Как это произошло?

– Мне нужно было намазать грязью только суставы, а я понравилась медсестре и она решила сделать мне лучше и намазала немного больше, – улыбнулась она и продолжила: – Я не знала, что так сильно действует грязь. У меня не выдержало сердце, и я потеряла сознание. Меня привели в чувства и привезли сюда.

– И что теперь?

– Ругают тех, кто разрешил мне ехать сюда. Ругают врача, который мне прописал грязевые процедуры.

– А причём они?

– Мне еще нельзя было ехать в санаторий. А я с великим трудом уговорила. Не хотелось упускать счастливую случайность. Кончилось тем, что чуть на тот свет не отправилась.

– Да ладно тебе. Обморок со всяким может случиться. Уже через пару дней ты забудешь о нём, успокаивал я её.

– Ещё поджелудочная воспалилась. Придётся несколько дней приходить в норму.

– Я вообще не понимаю, как это ты могла расслабиться, когда мы не закончили начатое вчера. Теперь к тебе вообще страшно прикасаться, – решил пошутить я, но шутка оказалась не совсем удачной.

– Вот, такая я стала, – грустно посмотрев на меня, с навернувшимися на глазах слезами, сказала она и отвернулась к стенке.

– Золотце, ладно тебе расстраиваться, – наклонился я и, повернув её голову, поцеловал во влажные закрытые глаза. – Всё будет хорошо, я тебе помогу в этом.

– Спасибо. Ты хороший, добрый и очень ласковый, – улыбнулась в ответ она, вытирая слёзы.

– А ты сомневалась?

– Нет, – опять улыбнулась она.

Я попросил пришедшую соседку взять над Людмилой шефство, быть с ней построже, чтобы она не очень своевольничала и вела себя аккуратнее, и, попрощавшись, ушел.

Да. Слишком бурно начинается у меня год. Море ощущений и впечатлений. Я непрерывно стал думать о Людмиле, и как-то назад отодвинулись проблемы с женой.

Я поймал себя на мысли, что я редко вспоминаю свою медицинскую сестру. Обида оставалась. Мной пренебрегли, поставив свои интересы выше. Причём тут ребёнок. Не он первый и не последний. Никто не спрашивает своих особенно маленьких детей, когда уходят от мужей и начинают жить с другими. Хотя в глубине души я понимал, что она права. У ребёнка есть отец, а примеряя себя к этой роли, я не всегда находил ответ. Я ставил себя на место мужа и также не находил ответы. Что за время, когда бросают своих и начинают воспитывать других. А в данном случае я предлагал разлучить сына с отцом. Находил это неправильным. Но был выброшен на помойку из утробы мой не родившийся ребёнок. Как мне реагировать на это, если я не во всём прав? Вопросы были один сложнее другого. Наверно, только у идиота нет подобных проблем потому, что не может их даже почувствовать и хотя бы приблизительно сформулировать их для себя, чтобы что-то решать.

В оправдание любовницы было то, что я воспитывался в полной семье и не мог представить, чтобы это было по-другому. А она для сына захотела оставить, если не семью, то видимость её. Это я хорошо понимал и не мог сказать против ни одного слова. Я нужен был для неё, чтобы ублажить похоть. Остальное у неё было. Я не нужен ей.

Я не нужен Валентине, т.к. она вместе с её родителями ушли в глухую оборону. Отгородились от всех и боялись открыться, чтобы решить давящие душу проблемы. Я был открыт. Я мог понять сложившееся положение Валентины. Найти ей оправдание для своего успокоения, и может, никогда не стал бы вспоминать о том, что было до меня потому, что так распорядилась судьба. Но не захотела Валентина принимать мою помощь. Я тоже ей оказался не нужен.

Я вспомнил о Жанке, которая вышла замуж. Ей тоже я не был нужен, как и не нужен стал её муж, с которым она перестала жить. Ей нужно было стремиться к цели. Она также забывала, что рядом есть человек, который хочет ей помочь, и не только нужен для того, чтобы стремиться к своей цели, а для чего-то большего, которое объединяет и стоит выше, чем мужчина и женщина. В памяти остались самые светлые чувства к Жанке, но она осталась для меня в виде любимого целомудренного образа, которому я добавил недостающее.

Опять, как после возвращения с Камчатки, я почувствовал жгучее одиночество. Когда же это началось? Где та точка отсчета моего одиночества? Моя память меня отбрасывала в детство, когда ещё в станице с пятилетнего возраста я стал осознавать себя. Но я уже тогда чувствовал себя, по-своему, одиноким. Где же она эта точка, найти бы, определить? Кто же виноват? Мне хотелось быть взаимно востребованным. Я хотел поделиться ещё не совсем испорченным своим внутренним миром. Кому-то же я должен быть нужен в этом мире? И мой взор останавливался на Людмиле. Этого я ещё не осознавал. Мне, по-человечески, было её жалко. Я был открыт к состраданию.

Я заглядывал к ней в палату, а когда она почувствовала себя лучше, мы опять стали вместе гулять. Мы рассказывали друг другу о себе. Я ничего о себе не скрывал. Мне хотелось выплеснуть всё из себя, а её было это интересно. У нас не было преград. Мы нравились друг другу. Может, она уедет, и мы никогда больше не встретимся. Это было обычной моей практикой, никогда не возвращаться к тому, с кем расстался. Особенно это касалось женщин.

Уже оставалось чуть более недели до окончания её пребывания в пансионате. А воз и ныне там, думал я. Нужно что-то предпринимать. Можно, конечно, воспользоваться опять квартирой, но это совсем не то. Не успеешь туда приехать, а уже нужно спешить назад. Да и хозяйка дома. Не просить же её куда-нибудь исчезнуть? Да и прятаться совсем не хотелось. К тому же, я рассказал родителям, что я, скорее всего, расстанусь с Валентиной. Я не стал рассказывать им, что она была изнасилована, что другая сделала от меня аборт. Я сослался на то, что она не хочет рожать, а если это не сделать, то нас ничего не будет связывать. Я мимолётом сказал, что встречаюсь с одной женщиной. Родители с воодушевлением встретили новость о Валентине потому, что у них была взаимная неприязнь. Валентина не хотела слышать о них. Никогда не приезжала к ним в Ессентуки. А они никогда о ней не вспоминали, когда я оставался у них ночевать. Мимо ушей пропустили новость о новой знакомой. Они не возмущались, когда я приводил некоторых своих знакомых, с которыми более или менее долго встречался. Им было спокойнее, что я дома, а не где-нибудь в непонятной кампании. Это началось ещё с Жанки, которая, иногда, заходила по вечерам в гости. Потом, это была Норма, которая уже оставалась иногда ночевать. Потом череда бортпроводниц, которые с удовольствием у меня гостили, когда я был в отпуске, а они могли улизнуть из опостылевшей гостиницы на этот раз города Минеральные Воды, где у них был отдых и смена экипажей.

У меня голова пухла от раздумий. Чтобы для самого себя, в первую очередь, поставить все точки над «i», я решил сразу разобраться со всеми.

Прежде, нужно довести дело до конца с Людмилой.

Однажды, она заговорила о приближающемся отъезде.

– Скоро домой, – глубоко вздохнула она.

– Что ты так глубоко вздыхаешь? Оставайся здесь. Тебе что, не нравится здесь?

– Здесь мне очень нравится. А Магнитогорск ассоциируется у меня с операциями, реанимациями, с мужем алкоголиком – грустно говорила она, – сбежать бы, да всё так сложно.

– Знаешь, проблемы можно не решать. Они имеют способность сами разрешаться, но тогда результат получается совсем не тот, какой хотелось бы видеть.

– Я пытаюсь, но не вижу просвета. Если бы знал, как надоело болеть.

– Я всей душой рад бы тебе помочь. Скажи как или чем тебе помочь? Я готов, даже, поехать с тобой в Магнитогорск, но я не вижу себя там. Чем я там буду заниматься? Здесь я суечусь. Так сказать, при деле, вон, директор меня называет своей рукой. Я-то понимаю, что он подразумевает одну из его незримых рук, которые нужны, чтобы кто-то создавал видимость приличия, другие нужны для того, чтобы работали, третьи ещё для чего-то. Мне очень приято быть с тобой рядом, и я очень этого хочу, но как тебе помочь, я не могу придумать, сколько бы ни думал об этом.

– Я и так тебе очень благодарна. Ты согрел мне душу. Мне очень легко быть с тобой. Да и у тебя самого есть проблемы.

– Твои проблемы сложнее моих. Какие мои проблемы? Вот их-то можно не решать, их время решит. Я всегда довольствовался тем, что у меня есть. Наверно, этого мало. Стану, когда-нибудь, как все.

– Таким, как все становиться не надо. Хорошо, когда есть не такие, как все. Тошно станет жить.

Ты можешь что-нибудь предложить?

– Нет. Поэтому грустно от неизбежного приближающегося расставания

– Зато у меня есть предложение. Можно сказать, даже необычное, – обратился я к ней.

– И в чем заключается это необычное предложение?

– Оно настолько простое, что не нужно долго объяснять.

– Не томи душу!

– Ты должна остаться со мной после окончания срока путёвки до тех пор, пока мы не придумаем, как тебе помочь. Дай хотя бы несколько дней ещё, чтобы попытаться решить эту проблему. Не думай, что мной руководит желание переспать с тобой. Это можно было сделать там, на квартире седьмого числа. Ты и я прекрасно это понимали тогда и сейчас. Не так ли?