Текст книги "Маленькие большие вещи"

2. The Little Big Things. Маленькие большие вещи

Перелет из Португалии в Англию стал еще одной травмой, но на тот момент я даже не понимал, насколько серьезной. Оказалось, что ни я, ни родители не подозревали, что, помимо стафилококка и пневмонии, у меня начался еще и сепсис. Пилот и медицинский консультант авиакомпании отказывались принимать меня на борт из-за моего состояния, но португальским врачам все же удалось убедить их. Во время перелета мне дали большую дозу транквилизаторов, но меня все равно сильно тошнило, и в течение полета я пережил несколько панических атак.

В больнице Сток-Мандевилла в Бакингемшире меня поместили в бокс рядом с отделением интенсивной терапии, как можно дальше от других пациентов, чтобы я их не заразил. Первое, что помню, – я открываю глаза в маленькой темной комнате, где не было окон и естественного освещения. Я не видел внешнего мира уже две с половиной недели с того самого дня на пляже и ужасно соскучился по солнечному свету. Меня, как и прежде, окружал миллион аппаратов, отовсюду торчали трубки. Но, по крайней мере, перед отъездом из Португалии мне сделали трахеостомию, поэтому теперь аппарат ИВЛ подсоединялся не через трубку во рту, а через трубочку поменьше, через переднюю поверхность горла. Благодаря этому я смог немного говорить, хотя слушавшим приходилось наклоняться ко мне, практически прислоняя ухо к моему рту, чтобы разобрать слова. Тикающий кардиостимулятор больше не сводил меня с ума, поскольку его поместили под кожу, рядом с ключицей.

Вернувшись в Англию, я отчаянно хотел увидеть своих братьев. Раньше мы никогда не расставались с ними так надолго, и мне очень нужна была их сила и уверенность. Мы с братьями поразительно близки, все время соревнуемся друг с другом, но где бы мы ни были и что бы мы ни делали, нас как будто соединяет невидимая нить. Как я уже говорил, мы обожаем спорт – крикет, плавание, футбол и многое другое, но наша истинная страсть – регби. Ее привил нам отец, который выступал за местную команду еще до нашего рождения. С некоторым недоверием произведя на свет примерно четверть игрового состава команды, он передал всем четверым сыновьям любовь к этой поистине прекрасной игре. Мы стали играть, как только научились ходить, все время проводили во дворе, практикуясь отдавать пас, бить по мячу, делать подбор, и превращались в бешеный клубок рук, ног и спортивной злости. Как только мы все подросли, я с Уиллом играл против Тома и Дома, обычно в саду, но иногда на гравийной дорожке перед домом. Как правило, дело заканчивалось слезами и ссорами, но после школы мы тут же забывали об этом и со всех ног бежали домой, чтобы возобновить игру. И эти схватки за мяч сделали свое дело: повзрослев, мы все стали членами школьной сборной, выступали за местную команду регби, а несколько раз – за Хартфордшир, Лондон и Юго-Восточный дивизион.

Когда все это произошло, мой старший брат Том учился на последнем курсе Борнмутского университета по специальности «реклама». Уилл, профессиональный регбист, только что вернулся домой со сборов из ЮАР, чтобы прооперировать щиколотку. Их и нашего младшего брата Дома, который учился в десятом классе, я не видел больше трех недель, и вот наконец мы должны были встретиться.

Не могу сказать, что до этого меня переполняли чувства. Внутри все будто отключилось, странное ощущение. Словно я беспомощно лежу на кровати, но на самом деле меня там нет. Мне давали настолько сильные препараты, а тело испытывало настолько сильные физические страдания, что мое сознание находилось в состоянии, близком к галлюцинациям. Я не мог четко понимать, что происходит, или ощущать что-то на физическом или эмоциональном уровне. Но когда в палату впервые вошли мои братья, я как будто вернулся в реальность и внезапно увидел себя их глазами, увидел свою полную беспомощность, и мы все разрыдались. К нам присоединилась мама, медсестры и врач. Вспоминая об этом, я до сих пор чувствую, как слезы наворачиваются на глаза.

Но мы плакали не только от горя. Во-первых, мы были вместе, а все могло закончиться иначе, и в тот момент, когда я лежал на дне моря лицом вниз, и тогда, когда мое сердце много раз переставало биться в больнице в Португалии. Но тем не менее я остался жив, вернулся в Англию и смог снова увидеть своих братьев! Я был жив, добрался сюда, и мое сердце все еще билось! Их слезы и медвежьи объятия как будто вернули меня к жизни, и я понял: пока мои братья со мной, я могу вынести многое. Мы всегда были и будем командой! Я видел, как тяжело в тот день было маме, которая привезла братьев в больницу, а теперь наблюдала за нашей встречей. Однако, помимо этого, я видел, что братья со мной, что они помогут маме и папе пережить этот кошмар.

Вечно плакать невозможно, и, получше присмотревшись к братьям, я рассмеялся. Оказывается, проблемы были не только у меня! Уилл все еще был в гипсе после операции, а Дом, как выяснилось, тоже не мог передвигаться без посторонней помощи. Я даже не знал, что он наступил на осколок стекла, рана загноилась, поэтому нога была забинтована и он прыгал на костылях. Дух соперничества не покинул нас и сейчас, и мы единогласно решили, что, поскольку я вообще не могу двигаться, меня стоит признать чемпионом по инвалидности – «Ну ладно, так и быть!» – эта шутка помогла осушить наши слезы, и мы начали болтать как ни в чем не бывало.

Слушая разговоры моих братьев, глядя, как Уилл то и дело поглаживает мою ногу – позднее он объяснил, что физиотерапевт посоветовал ему все время массировать свои сухожилия, чтобы они не потеряли эластичности, и Уилл решил, что если он будет делать такой массаж и мне, то я что-нибудь почувствую и все станет как раньше, – я понимал, что даже в этот невероятно тяжелый и печальный период моей жизни я могу смеяться, могу ощущать силу, исходящую от окружающих меня людей. Было замечательно просто слышать их голоса, наблюдать за ними, за до боли знакомыми жестами и выражениями лица даже в этой совершенно непривычной всем нам ситуации. В этот момент я еще глубже осознал, насколько мне важна поддержка других, если я хочу сохранить свою висящую на волоске жизнь.

С этого дня как минимум один из братьев навещал меня каждый день во время всего пребывания в больнице Сток-Мандевилла. Вообще-то, на отделение интенсивной терапии пускают только близких родственников, к тому же у меня был стафилококк, иногда я очень страдал и от других инфекций. Поэтому братьям приходилось каждый раз проделывать скрупулезные и длительные процедуры просто для того, чтобы зайти ко мне в палату: тщательно мыть руки с огромным количеством отвратительно пахнущего дезинфицирующего средства, а порой надевать перчатки и маски, но это их не останавливало. Количество посетителей в день было строго ограниченно, но доктора и медсестры всегда старались пойти нам навстречу, пускали моих братьев ко мне всех вместе, даже если это означало, что родителям придется ждать своей очереди в мрачной комнате ожидания для членов семьи.

И хотя семья была рядом, первые дни на отделении интенсивной терапии дались мне нелегко. Для начала, в отличие от Португалии, где бóльшую часть дня я проводил на специальной койке, приведенной в полусидячее положение, здесь мне приходилось все время лежать на спине, а садиться было вообще запрещено, так как врачи боялись, что я могу еще сильнее повредить шею. Это было совершенно невыносимо, но еще хуже было то, что каждые несколько часов меня переворачивали, чтобы избежать пролежней. Я был привязан к кровати, и, когда кровать наклоняли, мое тело слегка поворачивалось. Угол наклона был минимальный, но мне он казался просто огромным, и я был уверен, что вот-вот упаду. Каждый раз, когда медсестры производили эту операцию, я впадал в панику и думал: «О нет, только не это!» Через четыре долгих дня наконец было принято решение о моем переводе в другую палату, но, когда меня должны были переложить на другую кровать, я пришел в ужас. На самом деле медсестрам надо было просто подложить под меня доску и плавно переместить на другую кровать, но для моего помутненного сознания это стало серьезным, травматичным событием. Мне дали успокоительное, и потом я радовался, что они приняли такое решение, потому что с новой кровати я мог видеть свою палату, быть на одном уровне со всеми посетителями и наконец-то смотреть телевизор.

Тяжелее всего было по ночам. Медсестры мыли меня, чистили зубы, поздно вечером папа желал мне спокойной ночи и наконец уходил домой, а меня накачивали снотворным через зонд для кормления, но мой мозг работал так напряженно, что таблетки не действовали. Спал я очень мало, в голове все время крутились какие-то странные мысли и картинки, и бóльшую часть бессонной ночи я пытался сосредоточиться на том, что завтра будет новый день, ко мне снова придут мои близкие, и тогда я успокоюсь и смогу немного вздремнуть. Каждый день первой с утра приходила мама, а остальные присоединялись к ней позже, пытаясь распределить посещения так, чтобы со мной рядом постоянно кто-нибудь находился. Дом приходил после школы и часто делал уроки прямо в больнице, пока я дремал, папа приезжал после работы, Уилл после тренировки, а по выходным из Борнмута приезжал Том, и тогда вся семья была в сборе. Как я любил эти дни! А еще мне было очень важно чувствовать, что у моих братьев продолжается жизнь во внешнем мире, и я был готов часами слушать их рассказы о школе, университете, «Сарацинах», вечеринках, девушках и сплетнях. Они всегда говорили со мной обо всем на свете, и я очень ценил это. Мы с ними никогда ничего друг от друга не скрывали, и с какой радости нам было это делать сейчас? Еще мы очень много смотрели телевизор: бесконечные сезоны телешоу «Званый ужин» и «Симпсонов».

Со дня несчастного случая я ничего не ел и не пил и до сих пор получал питание и питье только через зонд. Особого голода я не чувствовал, поэтому отсутствие еды меня не беспокоило, а вот невозможность пить воду просто сводила с ума. Мышцы шеи совершенно не работали, врачи опасались, что я могу подавиться, а позволить себе такой риск мы не могли. Но я все время жаловался на жажду, и в один прекрасный день нам выдали губку на шпажке, которую надо было опускать в стакан с водой и прикладывать мне к губам, чтобы я мог высасывать воду таким образом. Я испытал невероятное облегчение и понял, что до этого времени даже не знал, что такое настоящая жажда, – чистая, безопасная вода всегда была у меня под рукой. И в этот момент я испытал глубочайшую благодарность за то, что раньше принимал как должное. Вкус этой первой капли воды был настолько замечательным, что я задумался, пусть и всего на мгновение, над тем, как прекрасна жизнь как таковая. В моей копилке появилось еще одно новое для меня переживание. Узнать что-то, чего я не знал раньше, означало, что это знание навечно принадлежит мне, и осознание этого произвело на меня очень сильное впечатление, пока я утолял мучившую меня жажду еще парой капель вкуснейшей воды.

Как-то раз в воскресенье, пока я еще лежал на отделении интенсивной терапии, моим кузенам разрешили навестить меня. Это было огромное событие, потому что, если не считать очень эмоционально насыщенного посещения моих бабушки и дедушки, никого, кроме родителей и братьев, ко мне не пускали. Но в то утро все мои болезни и инфекции обострились одновременно. Худшего времени для визита просто и придумать было нельзя. Я понимал, что мое состояние резко ухудшилось, потому что зубы начали стучать, меня бил озноб, а температура достигла максимальной отметки в сорок один градус. Раньше повышение температуры у врачей особого беспокойства не вызывало, поскольку лихорадка может быть полезна и защищает организм от инфекций, но сорок один градус – слишком опасная температура, подвергающая риску внутренние органы и клетки, она является смертельно опасной и часто вызывает кому. Вследствие травмы я потерял способность регулировать температуру тела, которая, кстати, так и не восстановилась, поэтому единственным способом борьбы с лихорадкой было обложить меня пакетами со льдом. На этот раз мне стало действительно плохо, не только из-за инфекций, но еще и потому, что моим кузенам пришлось уйти, не пробыв со мной и минуты. Меньше всего мне хотелось оттолкнуть людей, которые пришли поддержать меня, а от лихорадки мое сознание было настолько спутанным, что я воспринял произошедшее очень тяжело.

Обычно, если к нам в гости приезжали мои кузены, я всегда старался провести с ними побольше времени. Я всегда очень ценил своих родственников и получал удовольствие от общения с ними, поэтому ощущение того, что я подвел их, хотя они проделали такой долгий путь, что я не могу пройти через все препятствия и побыть с ними, было просто ужасным. Я чувствовал себя виноватым перед ними, и хотя теперь я знаю, что думал так из-за лихорадки, я все-таки впервые, возможно лишь на уровне подсознания, понял, что придется несколько ослабить свойственное мне стремление контролировать и принимать решения, и это оказалось очень тяжело. В глубине души я понимал, что они приехали не только повидаться со мной, но и поддержать моих родителей, а значит, все равно приехали не напрасно, но я настолько не привык к тому, что могу кого-то подвести, что полностью погрузился в эти мрачные размышления, мучаясь от лихорадки.

Наконец подействовали антибиотики, температура упала, но не одно, так другое – вскоре мне сменили аппарат ИВЛ, и тот день стал для меня настоящим кошмаром. Я уже привык к огромному стационарному аппарату, который все время жужжал и булькал в углу палаты и дышал за меня, но на случай, если потребуется срочный перевод в другую палату, меня решили подключить к портативному аппарату меньшего размера. Для начала я просто не смог скоординировать дыхание с ритмом аппарата, решил, что он работает против меня, и запаниковал. Мне казалось, что в горле что-то застряло, что я снова тону в море. Это было ужасно, я долго привыкал к новому аппарату, но когда все-таки сумел адаптироваться, жизнь заиграла новыми красками. Во-первых, я смог практически нормально говорить, а во-вторых, это был еще один шаг к переводу на другое отделение.

В те дни я наконец смог увидеться с друзьями, которые были со мной в Португалии, когда все это произошло. Первым пришел Маркус, и мы с ним оба много плакали. Мама встретила его на станции и попыталась как-то подготовить к тому, что ему предстояло увидеть, но вряд ли это можно было передать словами. С тех пор как он видел меня в последний раз на пляже, я так и не обрел способности двигаться и теперь был подключен к куче аппаратов, поддерживавших мою жизнедеятельность. Моим друзьям многое пришлось пережить из-за меня, и наша встреча была очень трогательной. Лишь позже, когда я смог более четко говорить и мыслить, я сумел осознать все, что произошло после того, как меня увезли с пляжа. Я заметил, что Маркус до сих пор переживает из-за того, что не смог полететь вместе со мной на вертолете и что первые несколько часов и всю первую ночь мне пришлось провести одному. Я с трудом убедил его в том, что обо мне хорошо заботились в больнице, а на следующий день уже приехали родители. Сейчас я понимаю, какое нелегкое испытание выпало на долю моих друзей. Мы были совсем юными, и большинство из нас еще никогда не сталкивалось с серьезными событиями, меняющими всю жизнь. Больше всего им помогло то, что они поддерживали друг друга и получали поддержку от своих родных, нашей школы и моей семьи, – вот еще один пример того, как круг поддержки может оказаться жизненно важным в тяжелых ситуациях. Я был очень тронут, когда Маркус и Хьюго рассказали мне, как близко к сердцу приняли произошедшее их португальские друзья и как они помогли отыскать меня после того, как меня эвакуировали с пляжа.

Отделение интенсивной терапии стало для меня настоящими «американскими горками» в плане эмоциональной и физической адаптации. Инфекции, с которыми приходилось бороться моему организму, представляли собой куда бóльшую угрозу моей жизни, чем нам тогда казалось, и только потом нам рассказали, что временами врачи не были уверены, выживу я или нет. Думаю, что бессознательно основная часть моей энергии уходила просто на то, чтобы оставаться в живых. К тому же мне пришлось столкнуться с огромным спектром эмоций, которые раньше никак не проявлялись в моей жизни. Практически каждый раз, когда ко мне кто-нибудь приходил, в какой-то момент я начинал плакать, а я, как положено фанатичному спортсмену, не привык открыто проявлять чувства. Сначала было тяжело, у меня возрастала тревога, я пытался сдержать слезы, но через некоторое время они стали для меня чем-то настолько естественным, что я перестал обращать на них внимание. Столкновение с тьмой, водоворот эмоций – все это было очень тяжело, но приводило к катарсису, и сегодня я умею это делать гораздо лучше именно благодаря тому, что со мной произошло.

Именно находясь на отделении интенсивной терапии, я осознал, что открытки и сообщения начали приходить с того самого момента, как стало известно о несчастном случае. Пока я был в Португалии, друзья и родственники писали моим родителям на домашний адрес, но теперь, после перевода в Сток-Мандевилл, большинство открыток приходило прямо в больницу. Поначалу, пока я должен был все время лежать на спине, я не мог оценить количества приходивших открыток, но, когда меня наконец перевели в полусидячее положение, я смог наблюдать, как их становится больше с каждым днем, потому что мои близкие вешали их на полки, стены – повсюду, где были какие-то выступы или свободное пространство. Я был поражен тем, что все эти люди думают обо мне, и не просто думают, а еще и находят время написать открытку, нарисовать рисунок или отправить подарок. Некоторые люди прикладывали столько усилий, что мне было даже неловко, и мое потрясение росло с каждой следующей открыткой.

Почти на всех открытках было что-нибудь написано, какие-то слова утешения, надежды или любви, и я принимал их все близко к сердцу. А еще я был поражен тем, что за люди мне писали: друзья и дальние родственники, друзья друзей, учителя, родители и ученики школ, где раньше учился, члены команд по регби, за которые я когда-то выступал, с некоторыми из них я даже не был знаком, соседи и люди, которых я никогда не видел. Прежде я никогда не задумывался над сообществом людей, меня окружающих, но, когда так много народу стало желать мне всего наилучшего, поддерживать моих родителей и братьев, я был просто поражен. Реакция окружающих заставила меня задуматься над тем, сколько же в людях доброты и что в критические моменты жизни мы можем рассчитывать только друг на друга. Дружить и поддерживать своих родных и близких в тяжелые времена – лучшее проявление человеческой природы!

Я читал, перечитывал, впитывал в себя все позитивные послания, которые мне приходили. Я постоянно поглядывал то на одну открытку, то на другую, словно пытался утолить свой голод, свое страстное желание поправиться и обрести надежду на будущее. Особенно сильное впечатление на меня произвела открытка от одного из моих школьных друзей, текст которой начинался с цитаты из святого Франциска Ассизского: «Начни делать необходимое, затем возможное, и внезапно увидишь, что уже делаешь невозможное». Эти слова зажгли в моей душе искорку надежды. Далее мой друг, как и многие другие, писал, что думает обо мне, что будет рядом, если потребуется его помощь, что верит в мою силу и способность пройти по этому пути. Несмотря на все эти добрые слова, запомнилось мне именно изречение святого Франциска. Я часами лежал и размышлял над их истинным смыслом, над тем, как я могу применить их к своей новой ситуации, и в первые, очень тяжелые для меня в эмоциональном отношении дни эти слова стали моей мантрой.

Проявления любви и доброты, безусловно, дарили мне утешение, но размышления над истинным значением этих слов давали мне нечто иное, нечто новое. Полагаю, что не только я зачастую читаю поздравления или романы и стихи, которые нам задают в школе по литературе, не особенно обращая внимание на смысл, стоящий за словами. Теперь слова стали для меня всем, и даже самые простые выражения на удивление становились источником вдохновения. Лежа в кровати, я слушал разговоры людей вокруг меня, их слова, их молчание, прислушивался к тому, как сложно подобрать нужные слова тем, кто видит меня впервые. Я научился слушать по-настоящему и слышать не только то, что говорят мои друзья, родственники, доктора и медсестры, но и то, что они не произносят вслух. Я внимательно прислушивался даже к ритмичному шуму аппаратов, поддерживавших мою жизнедеятельность. Мне всегда было к чему прислушаться, а позже я мог настроиться на это впечатление и поразмышлять о нем.

В те дни я столкнулся с огромным количеством вдохновляющих слов. Одна из подруг моей мамы написала, что «плоть и кровь – вещи физические и осязаемые, а душа человека на самом деле состоит из любви, смелости и страсти». Она написала, что верит в то, что жизнь развивается изнутри наружу. «Загляни внутрь себя, – писала она, – и посмотри на свои достижения за последние недели!» Чуть позже я получил открытку от учеников начальной школы, которым я когда-то помогал. Дети приклеили написанные от руки записки прямо на открытку. Их слова оказались бесценными для меня. «Надеюсь, что произошедшее не будет преследовать тебя всю оставшуюся жизнь», – написал один мальчик, а другой сказал, что «твое желание жить просто восхищает, продолжай совершать хорошие поступки и никогда не сдавайся!». Написать открытку человеку, который плохо себя чувствует, под силу почти всем, а вот принимать такие слова стало для меня очень глубоким опытом. Открытки продолжали приходить еще долго, и я до сих пор храню их все.

Все эти люди творили добро не только по отношению ко мне. На протяжении многих недель у дверей нашего дома оставляли посылки с едой – домашние обеды, чтобы моей маме не надо было готовить после длинного дня в больнице, а братьям и папе было что поесть, прежде чем ехать ко мне. Мне еще не разрешали есть, но было приятно, что все остальные наслаждаются этими щедрыми дарами. Иногда мама приходила домой и обнаруживала там еду, появлявшуюся словно по мановению волшебной палочки.

Честно признаться, мою душу в эти тяжелые времена спасли именно эти «маленькие большие вещи». Само по себе осознание того, что есть люди, которые поддерживают меня, придавало силы двигаться вперед, стараться стать как можно более здоровым. Мне казалось, будто все эти люди незримо присутствуют в моем сознании, хотят, чтобы мне стало лучше, а я хочу показать им, как сильно мне помогает их поддержка. Оглядываясь назад, я понимаю, что мое исцеление началось в первую очередь с этого стремления отплатить им за их доброту. Доброту, которая принимала совершенно различные формы: от кратких пожеланий вроде «поправляйся», «мы думаем о тебе», «надеемся на скорую встречу» до длинных сообщений и писем, в которых люди подробно описывали свои сокровенные мысли, рассказывали о том, как они молятся за меня и мою семью, присылали тексты любимых песен или стихотворения, которые вдохновляли и поддерживали их в трудные времена, вырезки из газет о пациентах, переживших чудесное исцеление, подарки и посылки. Я вспоминаю вкуснейшую еду, которую оставляли у нас на пороге, – все это вместе и каждый из этих поступков по отдельности складывались в единую картину и создавали лестницу внимания и заботы, по которой я медленно начал выбираться.

Постепенно инфекции и уровень воспаления снизились, я привык к новому аппарату искусственного дыхания, и врачи заговорили о возможности моего перевода с отделения интенсивной терапии на острое отделение в Сент-Эндрю, о том, чтобы постепенно перевести меня с питания через зонд на обычное, о необходимости интенсивной физиотерапии, чтобы в конце концов я смог дышать сам, без помощи аппарата ИВЛ, а возможно, и передвигаться в кресле-коляске. Но до всего этого было еще далеко.