Текст книги "Земля теней"

Глава X
Крыло Азраила

Несмотря на тяжелый перелом, в следующие два дня состояние Генри, казалось, улучшилось настолько, что его мать и Эмма Левинджер, регулярно получавшие подробные сведения о раненом, почти успокоились. К концу второго дня миссис Джиллингуотер потребовалось отойти куда-то по делам, и она оставила с Генри Джоанну – хотя рука девушки все еще была на перевязи, рана уже не причиняла ей беспокойства.

Джоанна села возле кровати больного; Генри в это время спал. Проснувшись, он сразу увидел ее.

– Это вы, мисс Хейст? Я и не знал, что вы тоже моя сиделка.

– Да, сэр, – отвечала Джоанна. – Тете нужно было отлучиться, а вы, как она сказала, чувствуете себя лучше, так что присмотр можно доверить и мне, пока она не вернется.

– Это очень мило с вашей стороны, – улыбнулся Генри. – Больничная палата – не самое приятное место в мире. Вас не затруднит дать мне немного этого ужасного напитка – ячменной воды, если не ошибаюсь? Пить ужасно хочется.

Джоанна подала ему стакан и поддерживала голову, пока Генри пил. Утолив жажду, он сказал:

– Я ведь так и не поблагодарил вас за вашу храбрость, мисс Хейст. Делаю это сейчас, от всего сердца. Если бы не вы, я упал бы на эти ужасные шипы, и все было бы кончено. Я их видел, пока висел на стене, и решил, что мне конец.

«Видел – и все-таки велел мне не подходить!» – подумала Джоанна, а вслух произнесла:

– О, умоляю, не благодарите меня, сэр! Я вообще во всем виновата, из-за меня с вами произошло это несчастье. Когда я думаю об этом, сердце у меня разрывается…

Из глаз девушки покатились крупные слезы. Генри не мог этого вынести.

– Ну же, не плачьте, пожалуйста, не плачьте! Меня это огорчает, а мне нельзя волноваться. Слушайте, если я и упал, то только по своей вине. Я должен был думать, прежде чем делать.

– Хорошо… я не буду… Тетя сказала, вам нельзя много разговаривать, а я вас заболтала…

– Давайте так: вы перестанете плакать, а я – разговаривать.

Как нетрудно догадаться, с того самого момента и до самого выздоровления, до которого было еще очень далеко, Джоанна стала бессменной сиделкой при Генри Грейвзе. Ее тетя выполняла самую тяжелую часть работы, но во всем прочем Генри полностью зависел от Джоанны. Он цеплялся за нее со странным упорством, отвергая все попытки заменить ее более опытной профессиональной сиделкой. Однажды, когда усилия такого рода были предприняты особенно энергично, пациент немедленно почувствовал такую слабость, что Джоанну немедленно вернули к его постели – к ее тайному удовольствию – и больше подобных попыток не делали.

Джоанна подала ему стакан

Через несколько дней состояние Генри неожиданно ухудшилось. У него начался жар, он стал бредить и терять сознание. Заражение крови, которого и боялись более всего врачи, заявило о себе – и Генри стал жертвой ужасной лихорадки, которая едва не убила его. Врачи уже почти решились на ампутацию, считая, что это единственный шанс спасти раненому жизнь, но, в конце концов, отказались от этой идеи, убедившись, что в нынешнем его состоянии пациент попросту не переживет операции.

Затем последовали три страшных дня, когда Генри лежал без сознания, находясь между жизнью и смертью. Большую часть этого времени леди Грейвз и Эллен провели в маленьком баре гостиницы «Корона и Митра»: они были бледны, молчаливы – но все еще собраны и спокойны. Даже сейчас Эллен не теряла присутствия духа, и это было очень важно, поскольку остальные были близки к отчаянию. Не доверяя способностям Джоанны, которую она винила во всем произошедшем, именно Эллен настояла на вызове профессиональных сиделок – чем это закончилось, мы описали выше. Когда же врачи заговорили об операции, не решаясь прибегнуть к ней немедленно, Эллен категорически воспротивилась и убедила мать сделать то же самое.

– Я ничего не смыслю в операциях, – твердо сказала она, – и вполне возможно, что без операции бедный Генри умрет… но я уверена, что если вы попытаетесь отрезать ему ногу, он умрет совершенно точно!

– Я думаю, вы правы, мисс Грейвз! – сказал на это знаменитый хирург, которого пригласили на консультацию, и от которого зависело окончательное решение. – Мое мнение таково: единственное, что мы можем сделать, это оставить вашего брата в покое и положиться на его крепкое сложение и здоровье.

Так и вышло, что Генри избежал хирургического скальпеля.

Эмма Левинджер и ее отец также часто посещали гостиницу, и именно в эти мрачные дни и самой Эмме, и всем окружающим стало окончательно ясно, что она влюблена в Генри Грейвза. До этого она даже самой себе не признавалась в этом чувстве, но теперь, терзаясь страхом и ожиданием, черпала силы лишь из этой любви и знала точно, что, независимо от того, умрет Генри или останется жив – для нее он навсегда будет единственным, с кем она хотела бы связать свою жизнь.

Почему она любила его? Эмма не могла бы это объяснить, такие вещи вообще с трудом поддаются объяснению. Факт оставался фактом: она любила и больше не скрывала своей любви, отчасти из-за драматических обстоятельств, которые заставили ее забыть об общепринятых манерах и женском целомудрии. Будь обстоятельства иными, она наверняка хранила бы эту тайну в своем сердце до тех пор, пока не получила бы возможность заявить о своих чувствах открыто и законно.

Наконец, в состоянии больного наступил кризис, которого все ожидали с ужасом и надеждой. Прогноз был неблагоприятен. Врачи и сиделки в комнате больного делали все возможное, чтобы предотвратить, как им казалось, неизбежное; леди Грейвз, Эллен, мистер Левинджер и Эмма сидели в гостиной, ожидая вестей и отчаянно надеясь из последних сил на лучшее. Прошел час – и Эмма, не в силах более выносить эту неопределенность, незаметно выскользнула из комнаты и на цыпочках приблизилась к комнате Генри, пытаясь расслышать, о чем говорят внутри. Слышен был лишь сбивчивый бред раненого и тихие шаги тех, кто хлопотал у его ложа. Потом дверь распахнулась, и навстречу Эмме вышла Джоанна с посеревшим, почти пепельным лицом и дрожащими руками.

– Как он? – отчаянным шепотом спросила Эмма, схватив девушку за руку.

Джоанна посмотрела на нее, покачала головой и пошла прочь: говорить она не могла. Эмма смотрела ей вслед пустыми бессмысленными глазами, а сердце ее разрывалось от ревности и боли. Почему эта женщина может свободно находиться возле постели мужчины, которого Эмма любит? Держать руку умирающего, вытирать смертный пот со лба – пока Эмма вынуждена находиться за закрытой дверью? Эмма с горечью думала о том, что это должно быть ее место, ее – а не деревенской девушки, которая была причиной всех этих несчастий. Затем она повернулась, бросилась обратно в гостиную, упала на стул и закрыла лицо руками.

– Вы что-то узнали? – вскинулась леди Грейвз.

Эмма не ответила, но разразилась тихим душераздирающим плачем.

– Не стоит так убиваться, дорогая! – вежливо заметила Эллен.

– Позвольте мне горевать! – воскликнула Эмма, поднимая бледное заплаканное личико. – Позвольте мне скорбеть так, как я могу. Я знаю, что вера должна дать мне утешение, но она не помогает мне. У меня есть, есть это право – горевать! – продолжала она со страстью. – Я люблю его! Мне все равно, что об этом не принято говорить вслух: я люблю его, пусть я ничего для него не значу, но я люблю его, и если он умрет, сердце мое будет разбито навеки!

Напряжение момента было столь велико, что заявление Эммы, каким бы неожиданным оно ни было, не вызвало никакого удивления у собравшихся. Возможно, все и без того знали о ее чувствах, во всяком случае, леди Грейвз ответила лишь:

– Мы все любим его, дорогая!

Больше не было сказано ни слова.

Между тем, если бы кто-нибудь мог заглянуть в маленькую комнатку позади бара, он стал бы свидетелем проявления горя не менее сильного и еще более отчаянного, ибо там, уткнувшись лицом в подушку, лежала на кровати Джоанна Хейст, девушка, которой Эмма так завидовала. Рыдания сотрясали ее тело, хотя она закусила зубами носовой платок, чтобы заглушить их; руки судорожно вцепились в простыни. До сих пор Джоанна вела себя спокойно и тихо, но теперь, уйдя со своего поста у постели Генри, она больше не сдерживала себя и полностью отдалась своему горю.

– О, Боже! – молила она, задыхаясь, между приступами плача. – Избавь его от страданий, забери мою жизнь – ибо это я, я виновата, я его убийца! О, Боже мой, Боже милосердный! Что же я сделала, чтобы заслужить такие страдания! Спаси его! Спаси! Пощади!

Прошло еще полчаса. Наступили сумерки, и в гостиной стало почти темно.

– Как долго! – пробормотала леди Грейвз.

– Пока они не вышли и не позвали нас, есть надежда! – отвечала Эллен, стараясь сохранить все свое мужество.

Вновь наступила тишина. Становилось все темнее.

Потом в коридоре послышались приближающиеся шаги доктора Чайлдса. Все инстинктивно поднялись с мест, ожидая страшных окончательных слов. Доктор вошел, но лица его в темноте они разглядеть не могли.

– Позвольте мне горевать!

– Леди Грейвз, вы здесь?

– Да! – прошептала несчастная женщина.

– Леди Грейвз, я пришел сказать вам, что по милости Неба крепкий организм вашего сына одержал победу и теперь, насколько позволяют судить мои скромные познания в медицине, я уверен, что он будет жить.

Еще секунду в комнате царила тишина, а затем, издав короткий отчаянный крик, Эмма Левинджер упала, словно ей выстрелили прямо в сердце.

Джоанна тоже услышала шаги доктора. Вскочив с постели, она поспешила вслед за ним к двери гостиной и выслушала его сообщение, стоя в коридоре – ей даже в голову не пришло зайти в комнату, настолько велики были ее беспокойство и страх.

Услышав слова доктора, Джоанна вообразила, что они стали ответом на ее молитвы. Переживания ее были так глубоки, что она и не вспомнила о других людях, не менее обеспокоенных судьбой Генри Грейвза. Джоанна еще не знала, не осознавала этого – но душу ее уже подхватили крылья великой и трагической страсти. Она знала лишь одно: она молилась – и ей ответили. Она просила – и жизнь Генри была возвращена.

Потом она услышала крик Эммы и увидела в приоткрытую дверь, как та упала без чувств. Что ж, теперь она уверилась в том, что раньше только подозревала: эта красивая и милая юная леди любит мужчину, лежащего в комнате Джоанны. Увидев же любовь Эммы, Джоанна осознала и свою собственную любовь к Генри – так ночью внезапная молния на мгновение освещает весь ландшафт одинокому путнику, заблудившемуся в горах. Пребывавший до этого во тьме, он вдруг видит, что ноги его стоят на протоптанной дороге, но при этом он окружен зловещими и полными опасностей пустошами… Так и сердце Джоанны забилось от испуга – вокруг нее сгущалась тьма, и не было для нее пути назад. Впереди ждала пропасть, вокруг клубился туман, мокрый от ее слез…

Кто-то в гостиной стал кричать, чтобы принесли свет, и голоса людей вернули Джоанну к жизни, вырвав ее из собственных видений. Что может случиться с ней? Это мало волновало Джоанну Хейст. Генри будет жить – это было то, чего она желала более всего, о чем она молилась, еще не зная, по какой причине молится так страстно, предлагая взамен собственную жизнь. Теперь она понимала, что молитва ее услышана – и значит, жизнь ее принадлежит Генри, пусть он даже никогда и не узнает об этом. Он будет жить, найдет свое счастье с мисс Левинджер – и пускай это разорвет Джоанне сердце, она все равно будет радоваться за него…

Она принесла зажженную лампу, помогла расстегнуть ворот платья Эммы и сбрызнуть ей лицо холодной водой. Никто из собравшихся не обращал на Джоанну внимания. Да и с чего бы им делать это – ведь они сначала пережили сильнейшее потрясение от радостного известия, а теперь хлопотали над молодой леди, упавшей в обморок. Они даже разговаривали в полный голос, игнорируя присутствие Джоанны.

– Не волнуйтесь! – говорил доктор Чайлдс. – Я никогда не слышал, чтобы от счастья умирали. Она, должно быть, переволновалась в ожидании известий.

– Я не знал, что все зашло так далеко, – тихо говорил мистер Левинджер леди Грейвз. – Боюсь, если бы вердикт был иным, он убил бы ее.

– Должно быть, она очень любит Генри, – отвечала леди Грейвз. – Я рада этому, она прелестная девушка. Что ж, если Богу было угодно, чтобы Генри выжил, я надеюсь, что все закончится хорошо, и он сделает правильный выбор. Было бы странно, если бы он поступил иначе.

Именно в этот момент Эллен, кажется, заметила присутствие Джоанны.

– Благодарю вас, – сказала она. – Вы можете идти.

Джоанна послушно вышла, отчаянно страдая и вместе с тем чувствуя себя необыкновенно счастливой. «По крайней мере, – думала она с внезапно вспыхнувшим чувством превосходства, – я его сиделка, и они пока не могут прогнать меня, потому что он меня не отпустит. Когда он поправится, мисс Левинджер заберет его, но до тех пор он будет моим. Моим! О, если бы я знала, что они помолвлены… впрочем, нет, это не имеет никакого значения, я все равно полюбила бы его. Я обречена его любить, и я предпочту любить его и быть несчастной, чем быть счастливой – и не любить его. Мне кажется, это началось в тот миг, когда я впервые увидела его, хотя тогда я этого не понимала – я только удивлялась, почему же он так отличается от любого другого человека из тех, кого я знала… Что ж, теперь всё, теперь нет смысла плакать об этом – и я буду смеяться и радоваться, как может радоваться человек, чье сердце превратилось в осколок льда!»

Опасность миновала, но выздоровление Генри тянулось медленно, хотя и верно. Прошло без малого три недели, прежде чем он узнал, как близко рядом с ним прошла Смерть. Ему рассказала об этом Джоанна, поскольку первое время доктора разрешали его матери и Эллен заходить к нему лишь на несколько минут – и ни в коем случае не тревожить. Когда же больной немного окреп, доктор Чайлдс лично разрешил Джоанне все ему рассказать и ответить на все вопросы.

Стоял прекрасный июльский день, и Джоанна устроилась шить возле открытого окна в комнате Генри – вернее, в ее собственной комнате. Комнату наполнял аромат цветов, издали доносился шум моря. Генри задремал, и девушка отложила шитье, украдкой наблюдая за спящим. Вскоре глаза его открылись, и он посмотрел на Джоанну.

– Хотите что-нибудь, сэр? – спросила она, поспешно хватаясь за шитье. – Вам удобно лежать?

– Мне удобно, спасибо, и я не хочу ничего, кроме как продолжать смотреть на вас. Вы у открытого окна в летний день – очень красивая картина, знаете ли.

Джоанна зарумянилась и ничего не ответила. Через некоторое время Генри снова заговорил:

– Джоанна? – он теперь всегда называл ее по имени. – Джоанна, я был очень плох, да?

– Да, сэр. Три недели назад вас едва не похоронили – доктора говорили, что у вас шансы умереть были десять к одному.

– Странно, я ничего не помню об этом. Знаете, вся эта история стала для меня чем-то вроде… поворота в судьбе. Я всегда был слишком занятым человеком, чтобы думать о смерти, и мне не очень-то понравилась ее близость… хотя, возможно, смерть вовсе не так плоха, как о ней думают. Кто знает, быть может, она избавила бы меня от множества бед здесь, на земле, – и Генри тяжело вздохнул.

После минутной паузы он продолжал:

– Я очень благодарен всем вам за заботу и уход… в особенности вам, Джоанна. Я чувствовал ваше присутствие, даже когда был не в себе. Не знаю, чем вы занимали свое время… знаю только, что вы любите свежий воздух. С вашей стороны очень великодушно присматривать за мной.

– Не говорите так, сэр! Это мой долг и моя работа!

– Работа? Почему это? Разве вы профессиональная сиделка?

– Нет, сэр… хотя они мне предлагали платить поденно! – говоря это, Джоанна покраснела от негодования.

Девушка отложила шитье, украдкой наблюдая за спящим

– Ну, не сердитесь на них. Да и почему бы вам не получать за это деньги? Полагаю, вам было бы приятно зарабатывать своим трудом, как и большинству из нас.

– Потому что я не желаю этого! – сказала Джоанна яростно, постукивая по половице туфелькой. – Я бы предпочла голодать, чем взяла бы за это деньги. Это по моей вине вы попали в беду, и предлагать мне деньги за уход за вами – это оскорбление.

– Ну же, не стоит так переживать по этому поводу. Я не сомневаюсь, они думали, что у вас совсем иное мнение на этот счет… и в самом деле не понимаю, почему бы вам не принять их предложение. Ладно. Расскажите мне, что случилось той ночью, когда врачи от меня отступились – меня это очень интересует.

Джоанна в нескольких словах пересказала Генри события той ночи, причем так живо и ярко, что он словно воочию увидел себя лежащим без сознания на кровати… смерть все ближе… доктора наблюдают и шепчутся между собой…

– Вы были здесь все это время, Джоанна? – с любопытством спросил Генри.

– Большую часть времени – пока могла быть хоть чем-то полезна. Потом – нет, я не могла больше вынести…

– Что же вы сделали?

– Я пошла к себе в комнату.

– И что делали у себя в комнате? Легли спать?

– Спать! Я чуть все сердце не выплакала… Я молилась.

– Очень любезно с вашей стороны проявить ко мне такое внимание! – шутливым тоном начал Генри, но быстро понял, что девушке не до шуток, и переменил тему. – А остальные? Что делали они?

– Они все сидели в гостиной. Ждали там, пока совсем не стемнело, но они так и сидели в темноте, потому что боялись, что сейчас выйдут и скажут им, что вы умерли… Потом у вас случился кризис, и доктор Чайлдс пошел сказать им. Я услышала его шаги и побежала за ним. Это, конечно, было не мое дело – идти к ним в гостиную, но я ничего не могла с собой поделать. Доктор вошел в гостиную и пытался разглядеть в темноте, кто где сидит… была такая ужасная тишина. Доктор заговорил с вашей матерью и сказал, что по милости Небес вы будете жить.

– Да… – зачарованно протянул Генри. – А что же они на это сказали?

– Никто ничего не сказал, только мисс Левинджер страшно закричала и упала на пол, в обморок.

– Почему? – удивился Генри. – Наверное, они просидели весь день без обеда, вот у нее нервы и расстроились.

– Конечно, сэр! – довольно саркастически заметила Джоанна. – Нервы расстраиваются у большинства женщин, которым неожиданно сообщают, что мужчина, с которым они помолвлены, вернулся практически с того света!

– Возможно, возможно, но я не очень понял, о какой помолвке…

Джоанна медленно поднялась со стула, и ее шитье упало на пол.

– Я не совсем понимаю вас, сэр… Вы хотите сказать, что не помолвлены с мисс Левинджер?

– Помолвлен с мисс Ле… Конечно, нет! Что бы там ни было потом, когда я окончательно поправлюсь, в настоящий момент я не имею никаких обязательств ни перед одним человеком на свете!

– Тогда мне жаль, что я сказала лишнее, – отвечала Джоанна. – Пожалуйста, забудьте мою глупую болтовню, я допустила ошибку. Кажется, тетушка идет… вы меня извините, я выйду, мне надо немного проветриться!

С недоумением глядя ей вслед, Генри подумал: «Все это для меня темный лес… Разумеется, Эллен ошибалась! Это полная чепуха, глупость, и я больше не стану даже думать об этом!»

Глава XI
Эллен встревожена

Утром у Генри состоялся первый долгий разговор с матерью и Эллен; они снова в подробностях рассказали ему о событиях последних недель, в особенности же – о том вечере, когда он едва не умер. Эллен присовокупила к рассказу свою версию обморока Эммы, которая, впрочем, не слишком отличалась от того, что рассказала Джоанна. Когда она остановилась передохнуть, Генри заметил:

– Я уже слышал об этом. И сожалею, что моя болезнь причинила такие страдания мисс Левинджер.

– Ты слышал? Кто же тебе рассказал, доктор Чайлдс?

– Нет, Джоанна Хейст, которая ухаживает за мной.

– Тогда должна заметить, что это ее совершенно не касается. И без того достаточно плохо, что эта женщина навязала нам свои услуги в такой тяжелый момент, но еще хуже то, что она шпионила за несчастной Эммой, а потом еще имела наглость прийти и доложить тебе обо всем!

– Ты меня извини, Эллен, – отвечал ее брат, – но лично я могу только благодарить Джоанну Хейст – если бы не ее забота, я сомневаюсь, что мы сейчас разговаривали бы здесь. И тебя не должно удивлять, что она интересовалась моим состоянием – она вовсе не шпионила за вами, а желала услышать, что скажет врач.

– Интересовалась – это мягко сказано! – сухо заметила Эллен, однако продолжать не стала, поскольку леди Грейвз бросила на нее предупреждающий взгляд, а затем переменила тему разговора.

Потом она вышла из комнаты, чтобы переговорить с миссис Джиллингуотер, оставив Эллен и Генри наедине.

– Прости, дорогой, что я была так резка, – сказала Эллен. – Я довольно строптива и люблю спорить, а тебе сейчас это вредно. Однако, честно говоря, мне немного досадно, что ты так равнодушно воспринял известие об обмороке Эммы… кроме того, мне хотелось первой рассказать тебе обо всем.

– Я вовсе не равнодушен, Эллен, могу только повторить: мне очень жаль, что девушка с таким темпераментом, как мисс Левинджер – у которой, к тому же, не было никакого опыта тяжелой болезни ее близких друзей или знакомых – подверглась такой психической нагрузке.

– Ты сказал – близких друзей? – Эмма изумленно изогнула брови.

– Ну, да, по крайней мере, я полагаю, что могу себя таковым считать! Что опять не так, Эллен? – добавил Генри уже несколько раздраженно.

– Знаешь, Генри, ты меня просто поражаешь. Либо ты и в самом деле простак – либо притворяешься простаком из врожденного чувства противоречия.

– Объяснись, если не возражаешь, Эллен – это сильно упростило бы дело. Я никогда не был силен в отгадывании загадок, и падение с башни не обострило мой ум.

– Да что ты говоришь! Разве ты не помнишь, что я тебе рассказала, когда ты только вернулся домой?

– Ты мне много чего рассказывала, Эллен, в основном – про неприятности.

– Я тебе сказала, что Эмма Левинджер уже почти влюблена в тебя.

– Это я помню – и не верю в это.

– Ну, так поверишь сейчас, когда я скажу, что она влюблена в тебя, и не почти, а всем сердцем – как только женщина может быть влюблена в мужчину!

– Нет! – Генри покачал головой. – Я не хочу снова спорить с тобой, но в подобное верить отказываюсь.

– Да что же за упрямец! Послушай, если ты не веришь мне, спроси у мамы! Спроси у мистера Левинджера, спроси саму Эмму, в конце концов!

И Эллен слово в слово повторила страстное признание бедняжки Эммы, произнесенное ею перед обмороком.

– Теперь ты мне веришь?

– Кажется, мне придется поверить, – сказал Генри после недолгой паузы. – Впрочем, вполне возможно, что эти слова вырвались у мисс Левинджер в момент крайнего волнения и нервного напряжения, и на самом деле она вовсе не имела этого в виду. Кроме того, Эллен, мне кажется, что тебе должно быть стыдно за то, что ты передала мне ее слова без ее согласия и ведома, поставив ее, таким образом, в ложное положение. Представь, что доктор Чайлдс или Джоанна Хейст начнут пересказывать тебе все, что я болтал в бреду – интересно, что сможешь из них заключить? Наверное, я отчасти виноват – ведь я вынудил тебя проговориться, и ты с удовольствием это сделала, но теперь, видишь ли, я просто не знаю, как мне смотреть в глаза этой несчастной девушке. И знаешь… я немного устал. Позови миссис Джиллингуотер или кого-нибудь.

Эллен покинула комнату брата в крайнем раздражении, которое терзало ее еще сильнее, поскольку ей приходилось его скрывать. Она чувствовала, что ее заговор провалился, что она даже усугубила положение дел, а не улучшила их. Она-то рассчитывала, что рассказ о столь драматическом проявлении чувств Эммы если и не затронет ответных чувств Генри, то хотя бы пощекочет его тщеславие, одно из двух… но сейчас вынуждена была признаться самой себе, что ничего похожего не случилось. Напротив, Генри воспользовался случаем, чтобы прочитать ей нотацию по поводу злоупотребления доверием – и больше всего Эллен злило, что упрек этот совершенно ею заслужен. По правде говоря, она так отчаянно стремилась устроить этот брак поскорее, что совершенно забылась… и тем самым разрушила собственные планы.

Эллен совершенно неверно оценивала своего брата. Она считала его холодным и склонным к фарисейству – и именно в этом ключе трактовала его воззрения на браки, удовлетворительные с денежной точки по расчету. Она не предполагала, что Генри может обладать деликатностью и чувствительностью – качествами, которых не хватало ей самой; даже мысль о том, что ему могут навязать брак исключительно ради того, чтобы облегчить материальное положение его семьи, могла привести его в такое бешенство, что человек, которого он в ином случае мог бы и полюбить, стал ему почти неприятен. Эллен не понимала и того, что ее преждевременное и бестактное заявление о чувствах со стороны дамы, которую ему прочили в жены другие, могло дать такой же эффект. Будь она чуть внимательнее и заинтересованнее в изучении человеческой природы, она не совершила бы этой ошибки.

Но Эллен не предполагала наличия подобных чувств у Генри, более того, столкнувшись с ними, она презрительно их отвергла и стала искать иные объяснения. Вскоре она нашла то, что, как ей казалось, объясняло все: Джоанна Хейст. Эллен была наблюдательна, от нее не ускользнуло то, что Джоанна была искренне расстроена случившимся с Генри. Заметила она и то, как сам Генри цеплялся за девушку, даже в бреду не отпуская ее от себя, и то, с какой нежностью Джоанна ухаживала за ним, – Эллен прекрасно знала, как часто мужчины влюбляются в женщин, выхаживающих их во время болезни.

Да, Джоанна Хейст ей не нравилась, Эллен считала ее поведение в тот страшный вечер наглостью, или даже чем-то худшим – но все же нельзя было отрицать, что девушка очень красива и обладает утонченными манерами, которых странно было ожидать от девицы ее положения; кроме того, она была действительно добра к Генри и вела себя вполне достойно. «Разве не могло случиться так, – размышляла Эллен, – что все эти чары повлияли даже на братца-пуританина, раз он выражает свою благодарность сиделке с такой теплотой?»

Эта мысль наполнила Эллен тревогой, поскольку если Генри закрутит роман с этой деревенской красоткой, о возможном браке с Эммой Левинджер можно будет забыть. Между тем Джоанна была с ним рядом постоянно, днем и ночью – у какой женщины могли бы быть лучшие возможности довести свое гнусное дело до конца; в том, что Джоанна строит некие коварные планы, Эллен уже практически не сомневалась.

Оказавшись перед этой сложной дилеммой, Эмма решила посоветоваться со своим женихом, поскольку в некоторых вопросах он был довольно проницателен. Матери она предпочитала ничего не говорить, а сэр Реджинальд был слишком слаб, чтобы беспокоить его подобными вопросами. К этому времени Эдуард Милуорд уже знал, что Грейвзы хотели бы устроить брак Генри и Эммы, хотя и не был осведомлен, насколько в действительности серьезны их денежные трудности, из-за которых они и стремились к этому браку. Милуорд с интересом выслушал рассказ Эллен, усмехнулся и сказал:

– Похоже, ты, как всегда, угодила в верную лунку, Эллен. Все эти святоши, вроде твоего братца, на самом деле не так просты – и он наверняка ведет свою собственную игру.

– Не знаю, что ты подразумеваешь под «его собственной игрой», Эдуард, и мне бы не хотелось, чтобы ты использовал в моем присутствии столь вульгарные выражения. И во что, ради всего святого, он может играть, если никогда в жизни не видел эту девицу до несчастного случая и увечья?

– Не играет – так собирается сыграть, все к тому идет – и это, разумеется, отталкивает его от второй девицы. Я его совершенно не виню, между прочим, потому что Джоанна – самая очаровательная и красивая женщина, каких я когда-либо видел, и не удивительно, что твой брат предпочитает ее этому тощему бледному призраку, мисс Левинджер, с ее полуобморочными взорами и грацией привидения. Плоть и кровь – сильная штука, и будь уверена, Генри это прекрасно понимает.

В этой короткой красочной речи Эдуард ухитрился оскорбить свою нареченную, по крайней мере, тремя разными способами, но Эллен сочла разумным отложить на время свое негодование по этому поводу.

– Я бы попросила, дорогой, – с обманчивой мягкостью сказала она, – вспомнить, что ты не в курительной комнате своего клуба. Я не прошу твоих соображений, я спрашиваю у тебя совета, как мне найти способ со всем этим справиться!

– Хорошо-хорошо, любовь моя, умоляю, не гляди на меня с таким презрением и прибереги свой сарказм для гадкого мальчика Генри. Что касается совета, то вот он, в двух словах: убери от него эту девушку, и тогда он, возможно, начнет думать о другой – о той, с кем вы так настойчиво хотите его окрутить, хотя я лично не могу сказать, что считаю этот брак удачным!

Высказавшись подобным образом, Эдуард сердито сунул руки в карманы и вышел. Его трудно было назвать тонкокожим и впечатлительным, но шпильки и стрелы, сыпавшиеся с языка Эллен, иногда раздражали и его.

«Интересно, она и после свадьбы будет продолжать в том же духе? – думал он. – Не стало бы хуже… что там было в Библии про древо сухое и зеленое? Эллен иногда – сухое, а я вот почти всегда – зеленое. Господи! Если бы я убедился, что она всю жизнь собирается осыпать меня оскорблениями и издевками, то не посмотрел бы, что она мне нравится, и разорвал бы эту помолвку, пока не поздно. Мне вообще многое в этом деле не нравится! Иногда я подозреваю, что они напрочь разорились – а мне вовсе не улыбается породниться с банкротами. Генри этот – адская зануда… постараюсь реже с ним видеться. И почему Эллен так беспокоится об этом браке с девицей Левинджер? Единственное, что я знаю – ее отец из старых уважаемых горожан, но заключил мезальянс, и от него все отвернулись. Ох, туманно всё, очень туманно…»

Переполненный этими мрачными раздумьями, Эдуард отправился в столовую, где уже был накрыт обед.

К счастью, Эллен, успевшая за это короткое время прийти к выводу, что слишком сурово обходится со своим женихом, была удивительно любезна, ласкова и мила, так что все сомнения Эдуарда развеялись, и он начисто позабыл о том, что еще недавно обдумывал столь серьезный вопрос, как разрыв помолвки.

Как бы вульгарно Эдуард ни выражался, Эллен хватило ума понять, что, по сути, его совет был весьма здравым. Конечно, от Джоанны Хейст нужно было избавляться – но как это сделать? Эллен не могла ее выгнать и не могла приказать сделать это миссис Джиллингуотер.

Она со всех сторон обдумала этот вопрос, потратив на это почти всю ночь, и пришла к выводу, что ей следует посоветоваться с мистером Левинджером. Она знала, что он проницателен и находчив, а кроме того – об этом она слышала от отца – весьма рассчитывает на брак дочери с Генри; наконец, она знала, что мистер Левинджер – хозяин «Короны и Митры», в которой жили Джиллингуотеры. Одним словом, если кто и мог избавиться от Джоанны, то это был мистер Левинджер.