Текст книги "Клеопатра"

Вечером того же дня, когда мы ужинали, в дом постучали. Дверь открыли, и вошла женщина, закутанная с ног до головы в большое темное покрывало так, что лица ее почти не было видно.

Когда мой дядя поднялся, женщина сразу же произнесла пароль.

– Я пришла, дядя, – произнесла она чистым красивым голосом. – Хотя, сказать правду, сбежать с празднества, когда во дворце такое торжество, было не так-то просто. Но я сказала царице, что у меня от солнца и шума на улице заболела голова, так что она меня отпустила.

– Хорошо, – ответил он. – Сбрось покрывало, здесь ты в безопасности.

Устало вздохнув, она расстегнула застежку. Когда покрывало соскользнуло с нее, я увидел ту самую красавицу, которая стояла в колеснице с опахалом рядом с Клеопатрой. Сейчас она показалась мне еще красивее, да и греческое одеяние ее подчеркивало стройность юного хрупкого тела. Пышные волосы ее, спускавшиеся на плечи сотнями тонких буйных завитушек, были перехвачены золотым обручем, на ногах у нее были сандалии тоже с золотыми застежками. Ее щеки с ямочками алели, точно распустившийся цветок, а мягкие темные глаза были скромно опущены вниз, хотя на устах ее играла улыбка.

Когда дядя увидел ее наряд, лицо его омрачилось.

– Почему ты в таком виде, Хармиона? – строго спросил он. – Разве одежда, которую дала тебе мать, для тебя недостаточно хороша? Сейчас не время и не место думать о женском кокетстве, о нарядах. Ты здесь не для того, чтобы на тебя обращали внимание, чтобы покорять сердца мужчин.

– Не беспокойся, дядя, напрасно ты сердишься, – ласково ответила она. – Ты просто не знаешь: та, которой я служу, запрещает нам носить при дворе нашу египетскую одежду, потому что это не модно. Если бы я так оделась, я бы вызвала подозрения. К тому же я очень спешила.

Я заметил, что она, пока говорила, тайком смотрела на меня из-под длинных, густых опущенных ресниц, скрывавших ее скромные глаза.

– Что ж, хорошо, – напряженно произнес он, внимательно всматриваясь ей в лицо. – Уверен, что ты говоришь правду, Хармиона. Но ни на одну минуту не забывай своей клятвы, которую ты дала, девочка, и помни дело, ради которого ты здесь оказалась. Ты не должна быть легкомысленной. Я хочу, чтобы ты забыла обо всем суетном, о красоте, которой тебя прокляла судьба. Помни, Хармиона, о той мести, которая падет на тебя, если ты хоть в самой малости подведешь нас, о мести людей и богов! Не забывай, – продолжил он, все больше и больше распаляясь, отчего голос его загремел так, что, казалось, в небольшой комнате задрожали стены, – для какой великой цели ты рождена. Ты была обучена и послана на службу во дворец, чтобы заслужить доверие и подслушивать разговоры этой распутницы. Роскошь дворца не должна соблазнить тебя, Хармиона, замутить чистоту твоей души и отвратить от цели!

Глаза его горели, а тщедушное тело словно увеличилось, он стал казаться величественным, и, глядя на него, я даже ощутил благоговейный трепет.

– Хармиона, – продолжил он, указав на нее пальцем, – признаюсь, я иногда сомневаюсь в тебе. Вот только две ночи назад мне приснилось, будто ты была в пустыне. Я увидел, что ты подняла руку к небу и оттуда дождем хлынула кровь. А ты смотрела на это и улыбалась. Потом небеса опустились и накрыли землю Кемет, словно саван. Как ты думаешь, девочка, отчего мне приснился такой сон? Каков его смысл? Пока я тебя ни в чем не уличил, но берегись! Если такое случится, хоть ты моя родственница и я люблю тебя, я в тот же миг прокляну тебя, чудное лицо и твое прекрасное тело, которым ты так гордишься и которое любишь выставлять напоказ, будет растерзано коршунами и шакалами, а душа познает самые страшные пытки. Ты не будешь похоронена, останешься лежать поверх земли и, проклятая богами, отправишься в Аменти, где твоя душа будет вечно скитаться, так и не воссоединившись с телом!

Тут он замолчал, потому что неожиданный его порыв охладел, но в тот миг я как никогда ясно увидел, какое горячее сердце бьется за его внешней веселостью и простодушием и как неистово, фанатично он предан своей цели. Но его слова так испугали девушку, что она сжалась от страха и, закрыв свое милое лицо руками, заплакала.

– Не говори со мной так, дядя, – сказала она, всхлипывая. – В чем я провинилась? Я не знаю, почему тебе снятся такие ужасы. Не я навеваю на тебя эти сны. Я не вещунья, чтобы их растолковывать. Разве я не выполняла все твои желания? Разве я когда-нибудь забывала об этой жуткой клятве? – Она содрогнулась. – Разве я не стала шпионом и не рассказываю тебе все, что вижу во дворце? Разве я не покорила сердце царицы, да так, что она полюбила меня, как сестру, и ни в чем мне не отказывает? А разве не полюбили меня все, кто ее окружают? Так за что же ты такое говоришь мне? За что так пугаешь меня своими угрозами? – И она заплакала пуще прежнего, отчего стала казаться еще красивее.

– Ну хватит, хватит, – успокаивал ее он. – Я это говорю не просто так. Помни мои слова и не являйся сюда больше в платье, пригодном разве что для блудницы. Ты думала, мы станем любоваться твоими изящными руками? Мы, посвятившие себя Египту и преданные египетским богам? Так знай же, девочка, что перед тобой твой двоюродный брат и твой царь!

Она перестала всхлипывать, вытерла глаза полой хитона, и я увидел, что от слез они стали только нежнее.

– Мне кажется, о царственный Гармахис и любимый брат, – сказала она, поклонившись мне, – что мы уже встречались.

– Да, сестра, – ответил я не без стыдливости, ибо никогда еще не разговаривал с такой прекрасной девой. – Это ты была в колеснице рядом с Клеопатрой, когда я дрался с нубийцем?

– Конечно, – сказала она с улыбкой и неожиданным блеском в глазах. – Ты отважно сражался и ловко победил этого черного негодяя. Это был великолепный поединок. Я видела, как вы схватились, и, хоть не знала, кто ты, очень испугалась за такого мужественного человека. Но я отплатила ему за свой страх, ведь это я подсказала Клеопатре приказать стражникам отрубить ему руку. Если бы я тогда знала, кто ты, я бы попросила отрубить ему голову. – Она бросила на меня быстрый взгляд и улыбнулась.

– Довольно, – вмешался дядя Сепа. – Не будем попусту тратить дорогое время. Расскажи, с чем ты пришла, Хармиона, и уходи.

Тут выражение ее лица изменилось. Она кротко сложила перед собой руки и заговорила:

– О фараон, выслушай свою служанку. Я – дочь твоего дяди, фараона, покойного брата твоего отца, который давно умер, во мне тоже течет кровь царей Египта. Я исповедую нашу древнюю веру и ненавижу греков. Моя самая заветная мечта – видеть тебя на троне, ради этого я, Хармиона, забыла о своем высоком происхождении и стала прислужницей Клеопатры, чтобы проложить тебе дорогу к трону. Фараон, дорога уже проложена.

Выслушай меня, мой царственный брат, вот что мы задумали. Ты должен проникнуть во дворец и разузнать все о его жизни, тайнах и хитросплетениях. Тебе нужно будет, если представится такая возможность, подкупить евнухов и начальников стражи. Некоторых я уже убедила перейти на нашу сторону. Когда это будет сделано и когда будут закончены приготовления вне дворца, ты должен будешь убить Клеопатру. Когда поднимется шум, воспользовавшись суматохой, ты с помощью людей, которые помогают мне, откроешь ворота. Мы же прикроем тебя и задержим преследователей. Ты впустишь во дворец тех наших сторонников, которые уже будут ждать. Они перебьют тех стражников, которые откажутся перейти на нашу сторону, и захватят Бруцеум. Когда с этим будет покончено, не пройдет и двух дней, как изменчивая Александрия окажется у твоих ног. В то же время преданные люди, поклявшиеся тебе в верности, которые есть в каждом городе Египта, восстанут с оружием в руках, и через десять дней после смерти Клеопатры ты действительно станешь фараоном. Таков план, и, как видишь, царственный брат, хоть наш дядя и думает обо мне плохо, подозревая во всех возможных грехах, я не только хорошо выучила свою роль, но и неплохо сыграла ее.

– Я все понял, сестра, – ответил я, удивляясь тому, что такая молодая девушка, а было ей всего двадцать лет, смогла задумать такое сложное предприятие, ведь изначально заговор был составлен ею. Но в те дни я мало что знал о Хармионе. – Продолжай. Как же мне стать вхожим во дворец Клеопатры?

– Это не сложно, брат мой. Клеопатра любит красивых мужчин, а ты, прости меня, хорош и лицом, и фигурой. Сегодня она обратила на тебя внимание и дважды спрашивала меня, где можно разыскать этого астролога, как его найти, ибо ей кажется, что астролог, который может голыми руками уложить нубийского гладиатора, наверное, великий ученый и действительно умеет расположить к себе звезды. Я сказала, что попытаюсь узнать. Слушай же, мой царственный Гармахис. Днем Клеопатра спит в своих внутренних покоях, которые выходят окнами в сад у гавани. Завтра в полдень я встречу тебя у ворот дворца, куда ты придешь не таясь и спросишь госпожу Хармиону. Клеопатре я скажу, что тебя удалось найти, и устрою так, чтобы, когда она проснется, рядом с ней никого не будет, только ты. Остальное будет зависеть от тебя, Гармахис. Она очень любит разные мистические вещи, таинственные знания. Я видела, как она, бывает, ночь напролет смотрит на звезды и делает вид, будто понимает их значение. А совсем недавно она изгнала из дворца Диоскорида, придворного врача, который – глупец! – по расположению звезд предсказал победу Кассию в битве с Марком Антонием. Клеопатра приказала военачальнику Аллиену послать еще несколько легионов в Сирию, где Антоний, чье поражение, по словам Диоскорида, было предопределено звездами, сражался с Кассием. Но все случилось наоборот: Антоний разбил сначала Кассия, а потом Брута, и Диоскориду пришлось покинуть царский двор. Теперь он, чтобы заработать на кусок хлеба, читает в Мусейоне лекции о лекарственных травах и ненавидит все, что связано со звездами, о которых и слышать не хочет. Его место пустует, ты займешь его. Царский трон станет нам хорошим прикрытием, нас никто не заподозрит, и мы начнем действовать. Мы уподобимся червям, разъедающим плод изнутри, и твой меч, Гармахис, подточит трон этой македонянки, и червь, совершивший это, сбросит свою рабскую оболочку и гордо расправит царственные крылья над Египтом.

Я снова в изумлении посмотрел на эту удивительную девушку и увидел, что лицо ее озарено таким внутренним огнем, какого я еще никогда не замечал в глазах женщины.

– Благодарение богам! Ах, как же мне нравится видеть тебя такой, девочка! – воскликнул мой дядя, который тоже внимательно слушал ее. – Вот теперь ты та, прежняя Хармиона, которую я знал и которую с такой любовью растил, а не придворная девица, разодетая в косские шелка и умащенная благовониями. Пусть же твое сердце останется таким же твердым, укрепи его всепобеждающей любовью к отечеству, и награда судьбы будет великой. А теперь прикрой этот непотребный наряд и возвращайся во дворец, уже поздно. Завтра Гармахис придет к воротам дворца, как ты сказала. Прощай.

Хармиона наклонила голову и обернулась своей темной накидкой. Потом она взяла мою руку, прикоснулась к ней губами и, не сказав ни слова, ушла.

– Странная женщина! – промолвил дядя Сепа, когда за ней закрылась дверь. – Очень странная женщина. И никогда не знаешь, чего от нее ждать…

– Мне показалось, дядя, – заметил я, – что ты был несколько груб с ней.

– Да, – согласился он, – но не без причины, она это заслужила, Гармахис, будь осторожен с этой девушкой, не очень доверяй ей. Она слишком своенравна, и я боюсь, что она непостоянна и может свернуть с пути. Она женщина, настоящая женщина, и, как норовистая лошадь, которую очень трудно обуздать, пойдет той дорогой, которой сама захочет. У нее есть внутренний огонь, она – за свободу, умна и преданна нашему делу, но я молюсь богам, чтобы ее преданность не пришла в противоречие с ее желаниями, потому что она всегда будет идти на поводу у своего сердца и пойдет на все, чтобы ее желания исполнились, всего добьется любой ценой. Поэтому я и припугнул ее сейчас, пока она еще прислушивается ко мне и в моей власти, ведь, кто знает, вдруг она в один прекрасный день взбунтуется и отвернется от меня, окажется вне моей власти? А я к этому не готов. Скажу тебе откровенно, в руках этой девушки жизни всех нас. Если она предаст нас, что тогда? Жаль, но нам приходится полагаться на нее. Увы, у нас не было другого способа проникнуть во дворец, она помогла нам, и все-таки мне не дают покоя недобрые предчувствия. Я не переставая молюсь, чтобы все закончилось благополучно, но порой я боюсь свою племянницу Хармиону – она слишком красива, и кровь в ее голубых венах слишком горяча. Плох тот замысел, исполнение которого зависит от женской преданности, ибо женщины преданны только в любви, и когда они любят, их безверие становится их верой. Разлюбив, они могут предать. У женщин нет постоянства, свойственного мужчинам. Мужчина не подведет, не предаст. Женщины же взлетают выше и падают глубже, они сильны и переменчивы, как море: то оно спокойно и ласково, то вдруг на нем разыграется шторм. Гармахис, бойся Хармионы, ибо она, подобно волнам океана, может примчать тебя к родному берегу, а может разбить и погубить тебя, а вместе с тобой последнюю надежду Египта!

На следующий день, перед тем как отправиться во дворец, я обрядился в длинный ниспадающий балахон из тех, что носят колдуны и астрологи, на голову надел колпак, расшитый звездами, а за пояс заткнул дощечку писца и свиток папируса, весь исписанный магическими заклинаниями и знаками. Еще я прихватил жезл из черного дерева с наконечником из слоновой кости, какими обязательно пользуются жрецы и маги, среди которых я занимал высокое положение. Я не практиковал магию, но постиг все сокровенные тайны и премудрости этой науки за время своего пребывания в Ана. В сопровождении дяди Сепа я, краснея от стыда, ибо не люблю вульгарного притворства и презираю низкопробную магию и дешевые трюки бродячих прорицателей, прошел через Бруцеум к царственному дворцу, расположенному на мысе Лохиас. По длинной аллее сфинксов мы дошли до огромного мраморного входа с бронзовыми створками ворот, рядом с которым находилось помещение для стражи. Здесь дядя оставил меня, молясь о моем спасении и успехе. Я же со спокойным видом направился к воротам, но там мне преградили дорогу грубые стражники-галлы. Они спросили, кто я, чем занимаюсь и с какой целью иду во дворец. Я ответил, что я Гармахис, астролог, и что я хочу встретиться с госпожой Хармионой, приближенной царицы. Тогда стражники хотели позволить мне пройти, но к ним подошел их начальник, римлянин по имени Павел, и приказал ни за что и никогда не пропускать меня. У этого Павла, мужчины огромного роста, были большие кулаки, но совершенно женское лицо. Дрожащие руки указывали на то, что он был пьян, и все же он узнал меня.

– Смотри-ка! – воскликнул он на родном, латинском языке, обращаясь к солдату, который пришел с ним. – Это же тот самый парень, что вчера дрался с гладиатором-нубийцем, который потом всю ночь у меня под окном ныл про свою отрубленную руку и спать не давал, будь он неладен! Я на его бой с Каем ставку сделал, на него поставил, но теперь он не сможет сражаться, никогда больше не выйдет на арену, пропали мои деньги. Из-за этого астролога я лишился всего этого! Ты говоришь, у тебя дело к госпоже Хармионе? Тогда я тебя тем более не пропущу. И не мечтай. Знаешь, я ведь поклонник госпожи Хармионы. Мы здесь все ей поклоняемся, вот только взаимностью она не одаряет, больше смеется над нами. Неужто ты думаешь, что мы допустим к ней такого соперника – астролога с такими глазами и плечами, как у тебя? Клянусь Вакхом, не бывать этому! Ноги твоей во дворце не будет! Если у вас назначена встреча, пусть она сама к тебе выходит, иначе ты не пройдешь.

– Почтенный господин, – промолвил я почтительно, но с достоинством, – я прошу вас передать госпоже Хармионе, что я пришел к ней, потому что мое дело не может ждать.

– Надо же! – воскликнул олух. – Что это за важная птица к нам пожаловала, которая не может подождать? Переодетый Цезарь? Проваливай, если не хочешь попробовать копья, да поскорее, пока я не кольнул тебя.

– Погоди, – остановил его другой из стражи, – он же астролог. Пусть предскажет что-нибудь. Пусть покажет какой-нибудь фокус.

– Да! Верно! – загалдели остальные стражи, которых собралась уже целая толпа. – Пусть покажет свое искусство, на что он способен. Если он колдун, то Павел его не остановит, он все равно пройдет через ворота.

– Я сделаю это с удовольствием, благородные господа, – ответил я, потому что не видел другого способа пройти во дворец. – Ты мне позволишь, о юный благородный господин, посмотреть в твои глаза? – обратился я к тому солдату, который пришел с Павлом. – Возможно, я смогу прочитать твои мысли.

– Хорошо, – ответил юноша. – Жаль, что госпожа Хармиона не колдунья. Ей бы я разрешил хоть весь день смотреть мне в глаза.

Я взял его за руку и стал смотреть ему в глаза.

– Вижу, – сказал я. – Я вижу поле брани. Ночь. Распростертые тела павших. Среди них и твое тело. Гиена гложет твое горло. Благороднейший господин, не пройдет и года, как ты умрешь от удара мечом.

– Клянусь Вакхом, – пролепетал юноша, мертвенно бледнея, – плохой из тебя предсказатель! – И в скором времени он незаметно ушел, как оказалось, навстречу своей судьбе, ибо его послали служить на Кипр, где он и был убит.

– Теперь твой черед, о доблестный начальник стражи, – сказал я, обращаясь к Павлу. – Сейчас ты увидишь, как я пройду через ворота без твоего разрешения. Мало того, я проведу и тебя за собой. Задержи свой величественный взгляд на кончике жезла, который я держу в руке.

Подбадриваемый товарищами, он неохотно повиновался. Я дождался, когда его глаза сделались пустыми, как глаза разбуженной днем совы, потом резко убрал руку с жезлом и перехватил его взгляд, устремив на него свои глаза. Впившись в него взглядом, я подчинил его своей воле, потом несколько раз обошел его кругом, заставляя следить за моими движениями, причем застывшее лицо римлянина было придвинуто к моему почти вплотную. Затем я стал медленно пятиться, продолжая увлекать его за собой, пока не прошел через ворота. Там я резко отвернул голову. Он как подкошенный упал на землю, потом поднялся и с глупым видом потер себе лоб.

– Ты удовлетворен, о благороднейший начальник стражи? – сказал я. – Как видишь, мы прошли через ворота. Кто-нибудь еще из славных господ желает убедиться в моих способностях?

– Клянусь Таранисом, богом грома и всеми богами Олимпа в придачу, нет! – прорычал старый центурион, галл по имени Бренн. – Не нравишься ты мне, астролог. С человеком, который силой взгляда смог протащить нашего Павла через ворота, лучше не шутить. Это Павла-то, который упрям, как осел, и всегда поступает по-своему! До сих пор его только вино и женщины могли подчинить себе, а тут его скрутил ты.

В этот миг разговор был прерван появлением самой Хармионы, которая вышла на мощенную мраморными плитами дорогу в сопровождении раба. Со спокойным и безразличным видом, сложив на груди руки, медленно, словно прогуливаясь, она подошла к нам. Глаза ее, казалось, смотрели в никуда, но именно когда Хармиона ни на что не смотрела, напуская на себя рассеянность, она видела больше всего, каждую мелочь. Когда она приблизилась, стражники и их начальники расступились с поклоном, ибо, как я узнал позже, никто во всем дворце не обладал такой властью, как эта приближенная к Клеопатре девушка, доверенное лицо царицы.

– Что здесь за шум, Бренн? – обратилась она к центуриону, на меня даже не глянув. – Ты разве не знаешь, что царица в это время спит, и если она проснется, ты будешь за это отвечать и спросят с тебя строго?

– Да, прости, госпожа, – кротко промолвил центурион. – Но к нам тут, – он ткнул в мою сторону большим пальцем руки, – один никчемный… прошу прощения, наглый, я хотел сказать, искусный колдун явился. Он только что уставился в глаза нашему славному Павлу и взглядом протащил его, достойного Павла, за собой сквозь ворота, хотя наш начальник поклялся, что умрет, но колдун через эти ворота не пройдет. И кстати, госпожа, раз уж вы здесь, этот колдун говорит, что у него к вам дело, что, признаться, меня тревожит.

Хармиона повернулась и посмотрела на меня безо всякого интереса.

– Да, припоминаю, – равнодушно промолвила она, – он должен был прийти… Царица хотела увидеть его искусство. Но если все, что он умеет, это водить пьяниц, – тут она презрительно покосилась на Павла, который все еще ошеломленно смотрел на меня, – через ворота, которые им поручено охранять, надолго он здесь не задержится. Однако следуйте за мной, господин колдун. А ты, Бренн, прикажи своим людям не шуметь. Ты же, почтенный Павел, скорее протрезвей и запомни: если кто-то подойдет к воротам и будет меня спрашивать, проводи его тотчас ко мне. – И, царственно кивнув головой, она развернулась и пошла ко дворцу. Я и ее вооруженный раб последовали за ней на почтительном расстоянии.

Мы прошли по мраморной дорожке, которая тянулась через сад и вдоль которой стояли мраморные статуи, в основном изображающие языческих богов и богинь, которыми Лагиды не постыдились осквернить свое царское жилище. Наконец мы дошли до великолепного портика с колоннами, украшенными по греческому образцу продольными желобами, где встретили других стражей, которые почтительно расступились перед госпожой Хармионой. Миновав портик, мы оказались в небольшом мраморном зале с мягко журчащим фонтаном, а оттуда через невысокую дверь вошли в покой, называемый Алебастровым Залом и поразивший меня сказочной красотой. Потолок его поддерживали легкие колонны из черного мрамора, но все стены были полностью покрыты белыми сияющими алебастровыми панелями, на которых были вырезаны сцены из греческих легенд. На разноцветном мозаичном полу были выложены сцены, изображающие страсть Психеи к греческому богу любви, стояли кресла из слоновой кости и золота. Хармиона приказала вооруженному рабу остаться у дверей, поэтому сюда мы вошли с ней вдвоем. В помещении не было никого, кроме двух евнухов с обнаженными мечами в руках, которые стояли в дальнем конце зала перед опущенным пологом.

– Мне очень досадно, мой господин, – застенчиво и очень тихо прошептала девушка, – что тебя так встретили у ворот, подвергнув унижению. Дело в том, что стражники простояли двойную смену, и я приказала начальнику охраны сменить их. Эти римские солдаты все слишком высокомерны, они хоть и делают вид, что служат нам, на самом деле понимают, что Египет – игрушка в их руках. Но это не страшно, даже кстати, что у тебя произошло такое столкновение, потому что эти солдафоны ужасно суеверны и теперь будут тебя бояться. Теперь подожди здесь, пока я схожу в опочивальню Клеопатры. Я недавно убаюкала ее пением, и, если она уже не спит, я позову тебя, потому что она с нетерпением ждет встречи с тобой.

И не говоря больше ни слова, она скользнула в сторону.

Вернулась она быстро.

– Хочешь увидеть спящей самую прекрасную женщину в мире? – прошептала она. – Тогда следуй за мной. Не бойся, когда Клеопатра проснется, она только обрадуется, потому что царица приказала мне привести тебя сразу, когда ты придешь, даже если она будет спать. Видишь? У меня ее перстень.

И мы прошли по великолепному залу к пологу, рядом с которым стояли евнухи с мечами. Стражники преградили мне дорогу, но Хармиона нахмурилась, вынула спрятанный на груди перстень и протянула им. Внимательно изучив надпись на перстне, они поклонились, опустили мечи, и мы через раздвинутый ими тяжелый, расшитый золотом занавес прошли в опочивальню Клеопатры. Красота этого помещения превосходила всякое воображение: здесь был мрамор всех возможных оттенков, золото, слоновая кость, драгоценные камни, цветы – лучшее, на что способно истинное искусство; все, что только может дать роскошь, было собрано здесь. Здесь были картины, выполненные столь правдоподобно, что залети сюда птицы, они стали бы клевать нарисованные художником плоды; здесь были каменные статуи, которые можно было принять за замерших красавиц, здесь были драпировки, мягкие, как тончайший шелк, но оплетенные золотой паутиной, здесь были ложа и ковры, каких я никогда нигде не видел. Сам воздух здесь нежно благоухал сладостными ароматами, а через открытое окно доносился далекий шепот моря. И в дальней стороне покоя, на ложе из блестящего шелка, за пологом из прозрачного газа, лежала спящая Клеопатра. Клеопатра – прекраснейшее создание, на которое когда-либо взирали глаза мужчины, прекраснее любой мечты, окутанная волнами черных как смоль разметавшихся волос. Одна точеная белая рука ее была подложена под голову, вторая же свешивалась с ложа к полу. Приоткрытые в легкой улыбке алые уста ее обнажали ровные зубы цвета слоновой кости, ее удерживаемое поясом из драгоценных камней одеяние, в котором она спала, было из такого тонкого косского шелка, что сквозь него светилось светло-розовое тело. Я ошеломленно замер рядом с ложем царицы, и хоть мысли мои были направлены совершенно в иное русло и далеки от женщин, ее красота поразила меня, как удар, настолько, что я преисполнился благоговейным трепетом перед таким великолепием, на миг забыл обо всем, подчинившись ее могуществу, и сердце у меня болезненно сжалось оттого, что мне придется погубить столь прекрасное создание.

Быстро отвернувшись от этого завораживающего зрелища, я увидел устремленные на меня зоркие проницательные глаза Хармионы. Она смотрела на меня так, словно хотела прожечь во мне взглядом дыру и увидеть мое сердце. Должно быть, какие-то мои мысли в ту минуту и вправду отразились на моем лице, и она, очевидно, сумела их прочесть, потому что прошептала мне на ухо:

– Тебе жаль ее, верно? Гармахис, ведь ты обычный мужчина, поэтому, я полагаю, тебе придется собрать все свои силы, все могущество твоих тайных знаний, чтобы они поддержали твое мужество, чтобы ты смог свершить задуманное.

Я нахмурился, но, прежде чем успел ответить, она легонько коснулась моей руки и указала на царицу. В ней что-то изменилось: руки ее сжались, а на лице, розовом ото сна, сгустилась тень страха. Дыхание ее участилось, она подняла руки, точно закрываясь от удара, потом издала сдавленный стон, села и распахнула очи. Они были темные-темные, как сама ночь, но, как только на них пал свет, они окрасились в синий цвет, как озаряется синевой предрассветное небо.

– Цезарион! – вскрикнула Клеопатра. – Где мой сын Цезарион?.. Так это был сон? Слава богам, что это было лишь во сне! Мне приснилось, что Юлий… мертвый Юлий пришел ко мне, укрытый окровавленной тогой. Он обнял своего сына и увел с собой. Потом мне приснилось, что я умерла, умерла в крови и мучениях, и кто-то, кого я не могла видеть, насмехался надо мной. Ах! Кто этот человек?

– Не бойся, госпожа! – ответила Хармиона. – Это всего лишь астролог Гармахис, которого ты приказала привести в то время, когда ты пробудишься.

– Ах, астролог… тот самый Гармахис, который победил гиганта? Теперь я вспомнила. Я рада, что он пришел. Пусть остается. Скажи, уважаемый астролог, может твое волшебное зеркальце рассказать, что означает мой сон? Какая странная вещь – сон, который обволакивает разум паутиной тьмы и вынуждает следовать своей воле. Где рождаются эти страшные видения, которые поднимаются над горизонтом нашей души, точно луна на полуденном небе? Кто наделяет эти образы силой выходить из глубин памяти и оживать? Какие силы теребят раны, сталкивая прошлое с настоящим? Быть может, они приносят нам какие-то вести? Возможно ли, что время той полусмерти, которую мы называем сном, является для них опорой и позволяет соединять оборванные нити, когда-то соединявшие судьбы? Говорю тебе, сам Цезарь стоял только что рядом со мной в том сне и сквозь тогу произносил зловещие слова предостережения, только я не могу вспомнить о чем. Ответь мне на эти вопросы, разгадай эту загадку, о египетский сфинкс[19]19
  Указание на его имя. Греки словом «Гармахис» называли сфинкса, тогда как по-египетски оно произносилось как «Хорэмахет».


[Закрыть], и я укажу тебе путь к счастью и богатству лучше, чем все твои звезды. Ты принес мне знамение, так растолкуй же его.

– Я пришел вовремя к тебе, о могущественная царица, – ответил я, – ибо я обладаю познаниями в области толкования снов. Сны, как ты верно угадала, являются дверью, через которую те, кто пребывает в царстве Осириса, могут время от времени оказываться рядом с нами. Знаки и слова, которые мы видим и слышим во сне, эхом доносят до нас то, что слышно в Царстве Истины, где они обитают, и эти знаки доступны для понимания посвященным смертным. Да, сон – это лестница, по которой к нам в различных обличьях спускаются посланники богов-охранителей. Ибо, о царица, для тех, кому известен ключ к тайне, безумие наших снов обладает куда большим смыслом и имеет намного больше определенности, чем язык мудрости и событий нашей жизни в минуты бодрствования, которая в действительности и является сном. Ты увидела великого Цезаря в окровавленной одежде, он обнял принца Цезариона и увел его с собой. Узнай же тайный смысл твоего видения. Ты действительно видела самого Цезаря, пришедшего к тебе из Аменти в собственном обличье, так что его невозможно не узнать. Обняв своего сына Цезариона, он подал знак, что ему и ему одному он передает свое величие и свою любовь. Тебе приснилось, что Цезарь увел его от тебя. Когда он его увел, это значит, что он увел его из Египта в Рим, чтобы короновать в Капитолии, сделать императором Рима и повелителем всех провинций. Об остальном ничего не могу сказать, это скрыто от меня.

Так я объяснил тогда ей это видение, хотя сердце подсказывало мне более зловещий смысл. Но не стоит пророчить дурное царям.

Тем временем Клеопатра встала и, откинув полог из тончайшего газа, защищавший ее от комаров, села на край ложа. Глаза ее были устремлены на меня, а руки теребили концы драгоценного пояса.

– Поистине, – воскликнула она, – ты мудрейший из астрологов. Ты сумел заглянуть в мое сердце и в дурном на первый взгляд знамении увидел добрый знак.

– Да, – произнесла Хармиона, стоявшая рядом со мной, потупив глаза, и в ее нежном голосе мне послышалась горечь. – Пусть недобрые слова никогда больше не оскорбят твоего слуха, и пусть дурные знамения обходят тебя стороной, а все зло пусть оборачивается для тебя благом.

Клеопатра заложила руки за голову, откинулась назад и посмотрела на меня полузакрытыми глазами.

– Покажи мне теперь что-нибудь из своей магии, египтянин, – сказала она. – На улице сейчас жарко, и я до смерти устала от этих иудейских послов и от их разговоров об Ироде и Иерусалиме. Я ненавижу этого Ирода, о чем он узнает в свое время. И сегодня я не стану принимать его послов, хоть и не прочь поговорить на иудейском. Так что ты умеешь? Знаешь какие-нибудь новые фокусы? Клянусь Сераписом, если ты колдуешь не хуже, чем пророчишь, можешь рассчитывать на место при дворе с хорошей оплатой и щедрыми подарками, если твоя возвышенная душа не гнушается подарков.