Текст книги "Хоу-Хоу, или Чудовище"

– Будь они прокляты на десять поколений! – воскликнул я и замолчал, ибо что толку спорить с этой суеверной бандой.

Суеверие царит еще над большей частью мира, называя себя религией. Вэллосы, конечно, гордились своей религиозностью. Так кончилась страшная ночь.

Глава XIV. Конец Хоу-Хоу

Против скалы Приношений, у самого берега, лодка остановилась. На мой вопрос, зачем это делалось, старый Вэллу, которому сбившаяся набок тиара придавала вид пьяного, робко ответил: – Таков закон, господин. Закон повелевает нам ждать, пока не покажется солнце и Хоу-Хоу не выйдет во славе своей принять Святую Невесту.

– Прекрасно, – ответил я, – так как Святая Невеста сидит в лодке, положив голову мне на колено (это была правда – Сабила, не доверяя никому другому, прислонилась ко мне, и так же поступила Драмана, голова которой покоилась на моем втором колене), я не советую его величеству Хоу-Хоу являться сюда за нею – или в голове у него появится дыра величиною с мой кулак! – прибавил я, выразительно хлопнув по кожаному футляру своего двуствольного «экспресса».

– Все-таки мы должны ждать, господин, – кротко возразил Вэллу, – ибо я вижу, что у столба еще привязана Святая Невеста, а пока ее не отвяжут, закон запрещает нам удаляться.

– Да, – ответил я, – то святейшая из Невест, ибо она мертва, как камень, а все мертвые святы. Ладно, ждите, если вам угодно, потому что мне и самому хочется посмотреть, что произойдет.

Мы сложили весла, и в надлежащий момент, едва показался над горизонтом красный край восходящего солнца, из пещеры вышел Хоу-Хоу, «взыскующий своей Святой Невесты».

– Как он мог выйти? – злорадно спросил Гуд. – Вы сказали, что Хоу-Хоу был просто статуей – как же он мог выйти из пещеры?

– А вам, Гуд, не приходило в голову, – ответил Аллан, – что со статуями иногда бывает, что их везут? Но в данном случае этого не произошло: Хоу-Хоу сам вышел из пещеры в сопровождении нескольких женщин. За ними шла толпа Волосатых. Глядя на чудовище, как оно выступало, безобразное и огромное, я понял две вещи. Во-первых, почему Сабила клялась, что многие, в том числе Иссикор, собственными глазами видели Хоу-Хоу, «идущего прямо». Во-вторых, для чего по закону лодка должна ждать до рассвета, когда Невесту уведут: для того, чтобы гребцы и родичи Невесты могли увидеть Хоу-Хоу и, вернувшись в свою страну, свидетельствовать о телесном существовании бога.

– Но ведь Хоу-Хоу не было, – опять запротестовал Гуд.

– Гуд, – сказал Аллан, – решительно, Ханс назвал бы вас «совсем умным». С необычайной проницательностью вы дошли до истины. Хоу-Хоу не было. Но, Гуд, когда вы поживете подольше, – продолжал он с любезным сарказмом, в котором сквозила скука, – да, так вот, когда вы поживете подольше, вы узнаете, что этот мир полон обмана и что Древо Видений растет (или, вернее, росло) не только в саду Хоу-Хоу. Как вы метко изволили заметить, никакого Хоу-Хоу не существовало – но зато существовало его превосходное подобие, исполненное с искусством, достойным первоклассного артиста пантомимы. Правда, столь превосходное, что на расстоянии пятидесяти ярдов, или около того, невозможно было найти различия между ним и великим оригиналом, то есть идолом в пещере.

– Во всей своей волосатой красе шел Хоу-Хоу, или, переходя к фактам, шел Дэча – на ходулях, артистически завернутый в обезьяньи шкуры и несущий над головой мочальное сооружение, с холщовой маской, великолепно размалеванной под прелестного бога.

Набожный экипаж нашего судна узрел его, и классические головы благоговейно склонились перед божеством. Даже Иссикор склонился, что заставило Драману и даже саму любящую Сабилу одарить его взглядом, полным негодования и презрения.

Между тем Хоу-Хоу шагал вперед своей в буквальном смысле слова ходульей поступью. Свита одетых в белое дам следовала за ним с пением свадебного гимна, а за дамами шли косматые «пажи». Однако мой бинокль показывал мне, что прекрасные дамы отнюдь не ликовали. Они тревожно косились на подымающуюся воду, а одна повернулась было вспять, но спутницы ее не пустили – должно быть, при сей торжественной церемонии бегство считалось тяжелыми грехом. Так дошли они до столба, где, согласно обычаю, «подружки» бросились к Невесте, чтобы сорвать с нее покрывало, а косматые «пажи» выстроились за ними.

Еще мгновение, и первая «подружка» остановилась с изумленным взором. Потом из ее груди вырвался дикий крик, раскатившийся по озеру, словно рев сирены. Посмотрели и остальные и, в свою очередь, начали вопить. Тогда сам Хоу-Хоу засеменил вокруг столба и взглянул на Невесту. Он, надо думать, хорошо все рассмотрел, потому что кто-то совсем сорвал покрывало с трупа. Он не стал долго любоваться, а в тот же миг со всех ног (то есть со всех ходуль) кинулся к пещере. Я не мог больше выдержать соблазна. Под рукой у меня лежало ружье – мой двуствольный «экспресс», заряженный разрывными пулями. Я вынул его из чехла, поднял и прицелился чуть повыше того места, где, по моему расчету, находилась голова человека, сидевшего внутри чучела, потому что я не хотел убивать эту скотину, а только его напугать. Секунда – и разрывная пуля смела к черту корзину с павианьими клыками. Не было еще в истории столь внезапного разоблачения духовного князя, одетого во все свои ризы.

Итак, все должно было теперь сойти благополучно, раз Дэча сошел с ходуль и пошел пехом – великолепнейший венценосец, когда-либо разбивавший себе нос о глыбу застывшей лавы. С минуту он лежал на земле, затем вскочил и, бросив ходули, побежал за вопящими женами и их обезьяноподобными пажами назад в пещеру.

– Теперь, – обратился я тоном оракула к старому Вэллу и остальной команде, испуганной ружейным выстрелом, – теперь, друзья мои, вы видите, из чего состряпан ваш бог?

Вэллу пытался возражать. Он слишком был поражен – вы понимаете, крушение иллюзий часто приносят душевную боль. Но один из команды, очевидно официальный блюститель времени, сказал, что солнце взошло, священный обряд свершился, хоть, правда, несколько необычно, и теперь, по закону, надо возвращаться домой.

– Нет, – ответил я, – я вас долго ждал, а теперь вы подождете немного меня, потому что я хочу посмотреть, что произойдет дальше.

Однако блюститель времени – закоренелый рутинер, совершенно лишенный любопытства, – погрузил в воду весло, подавая тем самым сигнал остальным гребцам делать то же, в ответ на что Ханс ударил его по пальцам прикладом револьвера и затем приставил дуло к его виску.

Этот аргумент убедил его в необходимости повиновения, и он, рассыпаясь в извинениях, поднял весло. Остальные последовали его примеру.

Итак, мы остались на месте, наблюдая. И было на что посмотреть: вода уже заливала скалу Приношений. Волны достигли Вечных Огней, в результате чего они перестали быть вечными и расплылись в облако дыма и чада. Еще три минуты, и волны бурным водопадом хлынули в зев пещеры. Не досчитал я и до ста, как из пещеры в панике стали выбегать люди, словно осы из потревоженного гнезда. Среди них я узнал Дэчу, которому пришла в голову блестящая идея позаботиться прежде всего о собственной персоне.

Он и несколько человек за ним бросились вперед и, выбравшись из воды, полезли вверх по склону горы за пещерой. Остальные были менее удачливы. Поток достиг уже значительной глубины, и они не смогли его преодолеть. Их влекло обратно, к любвеобильному лону Хоу-Хоу.

Мгновение – и разом все дома, включая и тот, который служил нам приютом, рухнули и исчезли в пене. Казалось, то был конец. Я раздумывал, пустить ли мне пулю в Дэчу, который стоял теперь на краю утеса и ломал руки, глядя на разорение своего храма – на гибель своего бога, и города, и гарема, и слуг. Но какой-то голос подсказал мне предоставить этого грешника своей участи, и я уже приготовился дать команду грести восвояси, как Ханс окликнул меня, приглашая взглянуть на вершину горы.

Огромные клубы пара валили из кратера, как из тысячи тысяч паровозов; и рев, подобный пыхтению тысячи тысяч паровозов, раздирал наши уши.

– Что там, Ханс? – прокричал я.

– Не знаю, баас. Должно быть, огонь и вода разговаривают внутри горы и объясняются во взаимной любви, как сварливые супруги, запертые в тесной хижине. Жена шипит, плюется, мечется; муж мечется и тузит жену. – Он остановился, выпучив глаза на вершину горы, и тихо повторил: – Да, муж здорово тузит жену. Гляньте на него, баас!

В это мгновение с оглушительным грохотом, подобным чудовищному громовому раскату, вулкан словно раскололся надвое, а вершина его разлетелась в воздухе.

– Баас, – сказал Ханс, – меня зовут Господином Огня, не так ли? Однако над этим огнем я не властен, и нам лучше держаться от него подальше. Смотрите! – он протянул руку, указывая на мощный поток лавы, хлынувшей, казалось, из облаков прямо в озеро на расстоянии каких-нибудь двухсот ярдов от нас, поднимая фонтаны пены и дыма, как взорвавшаяся торпеда.

– Гребите! Изо всех сил! – крикнул я вэллосам, которые уже поворачивали лодку со всей поспешностью.

Пока лодка описывала круг (мне эти минуты казались вечностью), я был свидетелем странного и страшного зрелища. Дэча оставил свой уступ и кинулся в озеро, преследуемый потоком расплавленной лавы, приплясывая, словно от боли, – должно быть, его обожгло паром. Он нырнул в воду, и в то же мгновение выросла огромная волна, образовавшаяся, несомненно, от какого-нибудь подземного взрыва. Она мчалась на нас, а на гребне несла Дэчу.

– Я думаю, жрецу хочется к нам на борт, баас, – сказал Ханс, – ему надоел его родной богоспасаемый остров, и теперь он желает поселиться на материке.

– Ты думаешь? – ответил я. – Так в лодке нет места, – я вытащил револьвер.

Волна донесла Дэчу совсем близко. Плыл ли он, или его поддерживало давление снизу, но только казалось, что он почти стоит на гребне волны. Он осыпал нас проклятиями и, потрясая кулаками, грозил Иссикору и Сабиле. Жуткое было зрелище.

Но на Ханса оно не произвело должного впечатления, ибо в ответ он указал сперва на меня, после чего с неискоренимой своей вульгарностью приставил большой палец к своей сопатке и показал длинный нос барахтающемуся в воде верховному жрецу.

Волна превратилась в воронку, и Дэча скрылся, «отправившись в гости к Хоу-Хоу», как пояснил Ханс. Таков был конец этого злого, но далеко не заурядного человека.

– Я рад, – сказал Ханс после некоторого размышления, – что Дэча-проповедник, перед тем как отправиться к Хоу-Хоу, узнал, кто его туда посылает. А подумал ли баас, что все наши планы так славно удались? Одно время я уже боялся, что все пропало – когда я влез в лодку и эти остолопы отказались забрать вас и женщин, потому, мол, что закон не велит. Надевая свое сухое платье, я раздумывал, не застрелить ли мне одного из них. Однако решил, что лучше подождать, баас, потому что, если бы я застрелил одного, остальные стали бы еще тупее и упрямее и, может быть, совсем бы уехали, а меня убили бы. Итак, я дождался, и все пришло к благополучному концу, несомненно благодаря покровительству преподобного отца бааса, взирающего на нас с небес.

– Правильно, Ханс. Но если бы ты пришел к другому решению, кого бы ты застрелил? – спросил я. – Старого Вэллу?

– Нет, баас, он стар и глуп, как дохлая сова. Я застрелил бы Иссикора, потому что он мне надоел и мне хотелось бы избавить госпожу Сабилу от долгих лет скуки. Что хорошего в человеке, который, зная, что его невесту отдают черту, сидит в лодке и хнычет о непреложности древних законов. Так он вел себя, баас, когда я просил его приказать команде грести к пристани.

– Не знаю, Ханс, это их дело. Пусть улаживают между собой.

– Да, баас, и когда госпожа придет в себя и настанет час расплаты, мне будет жалко Иссикора. Он не будет смотреть таким гоголем, когда она с ним порвет. Мне думается, когда он попросит: «поцелуй меня», она ответит ему «бац, бац!» по обеим щечкам, баас. Смотрите, она уже и теперь повернулась к нему спиной. Однако, баас, это не касается ни меня, ни вас, потому что вам придется иметь дело с госпожой Драманой. Она-то не поворачивается спиной, баас. Она пожирает вас глазами и говорит в своем сердце, что наконец нашла настоящего Хоу-Хоу, хоть он и мал, и бел, и неказист, и волосы у него ежом. Важно, что внутри человека, а не его внешность, как часто говорили мне женщины, когда я был молод, баас.

С восклицанием, которое здесь неуместно было повторять, ибо никто из нас не любит, когда верный, искренний друг критикует нашу наружность, я замахнулся прикладом, намереваясь любезно опустить его Хансу на носок. Но в этот момент мое внимание было отвлечено от болтовни, которой готтентот выражал свою радость по поводу нашего бегства, новой расплавленной глыбой, упавшей рядом с нашей лодкой, а непосредственно за нею – ужасающей финальной сценой извержения.

Не могу сказать в точности, что произошло, но только вдруг полотнища пламени и клубы дыма взвились в небо. Это сопровождалось потрясающим землю грохотом и оглушительными взрывами, отдававшимися словно сильнейшие удары грома, и за каждым ударом следовал дождь пылающих камней и поток расплавленной лавы, с шипением низвергавшейся в бурлящую воду. Лодка качалась, и нас заволакивало густыми тучами пепла и каким-то горячим дождем, до того затемнявшим воздух, что мы не видели ни зги перед самым носом. То была грозная демонстрация сил природы, и, по какой-то смутной ассоциации, я подумал о Судном Дне.

– Хоу-Хоу мстит нам! – застонал старый Вэллу. – За то, что мы у него похитили Святую Невесту!

Но здесь его речь оборвалась, и по веской причине – ибо большой горячий камень угодил ему в голову и, по выражению Ханса, пришиб его, как скотину.

Когда по причитаниям спутников Сабила поняла, что ее отец убит, она совсем очнулась, словно почувствовав, что на нее легла порфира власти.

– Выбросьте из лодки раскаленный камень, – сказала она, – а то он прожжет насквозь дно и мы утонем.

Иссикор исполнил приказание, и, накрыв тело вождя, мы скорбно поплыли вперед. По счастливой судьбе, поднявшийся с берега ветер задержал и отогнал к острову горячий дождь и пемзовые тучи, и мы опять получили возможность видеть окружающее. Теперь единственную опасность представляли камни, падавшие в воду вокруг нас, вздымая фонтаны пены. Мы плыли точно под тяжелой бомбардировкой, но, к счастью, больше ни один камень не попал в лодку и по мере приближения к пристани риск все уменьшался. Впрочем, впоследствии мы узнали, что некоторые камни долетали до берега.

Однако нам пришлось пройти еще одно испытание, ибо вдруг мы врезались в целую флотилию примитивных пирог, или просто связок тростника и бурелома, на которых сидели верхом волосатые дикари, гребя двухлопастными веслами.

Полагаю, то была армия Дэчи, которую он собрался выслать на город Вэллу. Как ни низко стояли волосатые дикари на скале человечества, они оказались достаточно проницательными, чтобы установить связь между нами и происходящей катастрофой. Визжа и тараторя, как некоторые крупные обезьяны, они тыкали пальцами то на адское зрелище разрушающего вулкана, то на нас.

Затем со своим жутким боевым кличем «хоу-хоу! хоу-хоу!» они приступили к нападению.

Оставалось одно: открыть огонь, что мы с Хансом сделали успешно, и в то же время спасаться, пользуясь нашей превосходящей скоростью. Должен сказать, что эти безобразные жалкие твари выказали замечательную отвагу. Невзирая на смерть своих товарищей, которых поражали наши пули, они упорно старались приблизиться к нам вплотную, с явным намерением опрокинуть лодку и потопить нас всех.

Мы с Хансом стреляли как только могли быстро, но все же этим путем мы справлялись лишь с десятой долей нападающих, так что главная надежда была на скорость и изворотливость. Сабила стояла в лодке и отдавала команду гребцам, в то время как Ханс и я стреляли сперва из ружей, потом из револьверов.

Все-таки один гориллоподобный великан с заросшим волосами звериным лбом схватился за корму и начал переворачивать лодку. Ни ружья, ни револьверы не были заряжены. Тумаки не помогали – он не отпускал нас. Лодка качалась все сильнее и сильнее и начала зачерпывать воду.

Когда я думал уже, что настал конец, так как и другие нападающие были совсем близко, Сабила со смелостью отчаяния спасла положение. Рядом с ней лежала тяжелая пика того жреца, которого Ханс сбросил в канал около шлюзов. Сабила схватила ее и с неожиданной силой пронзила звероподобного великана. Он отпустил лодку и погрузился в воду. Искусным маневрированием мы ускользнули от остальных и через три минуты были уже вне досягаемости.

– Поработали мы этой ночью, баас! – разглагольствовал Ханс, отирая пот со лба. – Может быть, если около самого берега нас не проглотят крокодилы, если эти дураки не принесут нас в жертву призраку Хоу-Хоу и если нас не убьет молнией, баас позволит мне выпить здешнего пива, когда мы вернемся в город? От всего этого огня у меня пересохло в горле.

Наконец мы доехали. Мне казалось, что прошли десятки лет с тех пор, как я покинул эту пристань, которую мы нашли запруженной смертельно напуганным населением. Они приняли тело вождя в почтительном молчании, но как будто без особого огорчения. Право, этот народ словно изжил все сколько-нибудь острые человеческие страсти. Время вместе с гнетом низменного фетишизма сгладило их характеры и превратило их в автоматы, которые прислушиваются, навострив уши, к голосу бога, улавливая его в каждом естественном звуке. По правде сказать, при всем интересе к их происхождению, я чувствовал презрение к этим вырожденцам.

Возвращение Сабилы их весьма удивило, но не вызвало восторга.

– Она жена бога, – расслышал я чей-то голос, – она бежала от бога, оттого и разразились все эти бедствия.

Сабила тоже расслышала и с воодушевлением повернулась к народу. Девушка уже вполне овладела собой, чего отнюдь нельзя было сказать об Иссикоре, который, вместо того чтобы одуреть от радости, был молчалив и подавлен.

– Какие бедствия? – спросила она. – Правда, мой отец умер, убитый раскаленным камнем, попавшим в него, и я его оплакиваю. Но он был очень стар и должен был скоро отойти. А разве несчастье, что, благодаря храбрости и силе чужеземных гостей, я, его дочь, освободилась от когтей Дэчи? Говорю вам, бог – это Дэча. Хоу-Хоу, которому вы поклоняетесь, – всего лишь размалеванный идол. Если не верите, спросите мою сестру Драману, забытую вами, мою сестру, которую в прошедшие годы вы отдали богу Святой Невестой. Разве несчастье, что ненавистная дымящая гора тает, объятая пламенем, и больше не будет пещеры таинств, внушавшей ужас? Ныне сбывается пророчество, что нас освободит Белый Вождь С Юга!

Эта пламенная речь заставила замолчать смущенную толпу. Сабила взглянула на поникшие головы и продолжала:

– Иссикор, нареченный мой, выступи вперед и возвести народу свою радость. Чтобы спасти меня от Хоу-Хоу, ты внял моей мольбе и отправился в далекие земли искать помощи у великого Южного Волхва. Он прислал избавителя, и я спасена, и конец жестоким законам, ибо побежден Хоу-Хоу и жрецы его убиты силой и мудростью Белого Вождя. Возвести же народу, нареченный мой, как велика твоя радость, что не напрасно ты ездил и не напрасно вняли они твоей мольбе о содействии. Вот стою я перед вами, свободная и незапятнанная, и отныне земля наша избавлена от проклятия Хоу-Хоу. Да, возвести это народу и выскажи нашу благодарность доблестным чужеземцам.

Как ни был я утомлен, однако не без волнения ждал я, что скажет Иссикор. И что же? После некоторой паузы он выступил вперед и начал, запинаясь:

– Я радуюсь, возлюбленная, что ты спасена, но когда я приглашал Белого Вождя С Юга, я надеялся, что он спасет тебя как-нибудь иначе – не свершая святотатства и не убивая жрецов бога огнем и водой. Ты заявляешь, госпожа Сабила, что Хоу-Хоу умер, но как мы можем это знать? Он дух, а может ли дух умереть? Мертвый ли дух поразил камнем Вэллу? И не может ли он поразить камнями многих из нас – прежде всего тебя, госпожа моя, тебя, стоявшую на скале Приношений в покрывале Святой Невесты?

– Баас, – задумчиво проговорил Ханс, нарушая воцарившуюся за этими робкими вопросами тишину. – Как вы думаете, действительно ли Иссикор мужчина, или, на самом деле, он сделан из дерева и раскрашен под человека, как Дэча был раскрашен под Хоу-Хоу?

– Я думаю, что он был человеком в Черном ущелье, Ханс, но тогда он был далеко от Хоу-Хоу. А теперь я не поручился бы. Но, может быть, он только очень испуган и мало-помалу придет в себя.

А Сабила только смерила взглядом своего красивого жениха и не вымолвила ни слова, по крайней мере ему. Затем она повернулась к толпе и властным голосом сказала следующее:

– Да будет вам известно: мой отец умер и отныне я – Вэллу, и мне вы должны повиноваться. Возвращайтесь к своей работе и ничего не бойтесь, ибо больше нет Хоу-Хоу, Волосатый Народ разбит. Я же иду отдыхать и беру с собой их, моих гостей и избавителей, – и она указала рукой на меня и на Ханса, – а потом я буду говорить с вами, и с тобой также, господин мой Иссикор. Унесите тело покойного Вэллу, моего отца, в родовую гробницу всех Вэллу.

Она повернулась и в сопровождении нас и присутствовавших членов своей свиты направилась во дворец.

Здесь она с нами простилась, так как мы все были чуть живы от усталости и сильно нуждались в покое. Перед уходом она поцеловала мне руку и со слезами, наполнившими ее прекрасные глаза, поблагодарила меня за все, что я претерпел ради нее. Драмана не преминула сделать то же.

– Почему это, баас, – сказал Ханс, когда мы, перед тем как лечь, уничтожали принесенную нам пищу и туземное пиво, – почему эти дамы не поцеловали руки мне? Ведь я тоже кое-что сделал для их спасения.

– Потому что они слишком устали, Ханс, – ответил я, – и отпустили по одному поцелую на нас обоих.

– Понимаю, баас. Но, наверное, и завтра они все еще будут слишком уставшими, чтобы поцеловать бедного старого Ханса?

С этими словами он вылил в свою чарку все, что оставалось в кувшине, и одним глотком осушил ее.

– Так-то, баас, – сказал он, – по всей справедливости: вам поцелуи, а мне пиво.

Как ни был я изнурен, я не мог удержаться от смеха, хотя, по правде сказать, не прочь был бы выпить еще стаканчик. Затем я повалился на постель и моментально заснул.

Это факт, что я проспал весь остаток дня и всю следующую ночь и проснулся, лишь когда первые лучи солнца осветили нашу комнату сквозь заменявшее нам окно отверстие в крыше. Когда я открыл глаза, чувствуя себя совсем другим человеком и благословляя небо за этот дар сна, Ханс был уже на ногах и чистил ружья и револьверы.

Я смотрел на маленького уродливого готтентота и думал о том, как это чудесно, что столько отваги, ума и преданности скрывается в этой желтой шкуре и в этом шишковатом черепе. Не будь Ханса, я, несомненно, погиб бы вместе с обеими женщинами. Это ему пришла идея разрушить порохом шлюзы. Всеми грозными последствиями этого вдохновения мы обязаны были только Хансу.

Хотя некоторые соображения приходили мне в голову, все-таки я рассчитывал самое большее затопить низко лежащие поля и, может быть, пещеру, чтобы отвлечь жрецов от преследования. А мы выпустили на волю мощные силы природы, и вот они разыгрались. Вода проникла по внутренним ходам Вечных Огней в недра вулкана и породила пар, спертое дыхание которого оказалось так велико, что оно разорвало гору, как гнилую тряпку, и навсегда разорило гнездо Хоу-Хоу и всех его радетелей.

В это грозном событии мне чудилась воля судьбы, избравшей Ханса своим орудием. И вот смекалка маленького готтентота смела с лица земли злую тиранию и сразила идола-кровопийцу и всех его служителей.

А как благоразумно вел себя Ханс в лодке? Попробуй он силой заставить этих трусливых фетишистов немедленно взять нас на борт, как я его заставлял, они, по всей вероятности, из опасения нарушить свой дурацкий «закон», стали бы сопротивляться и, пристукнув Ханса веслом по голове, уплыли бы совсем восвояси, предоставив нас нашей судьбе. Но у него достало терпения ждать, хотя сердце разрывалось на части в тревоге обо мне.

От Ханса мысли мои перешли к Иссикору. Почему характер этого человека в корне переменился с тех пор, как он прибыл на родину?

Его путешествие за сотни верст, которое он совершил совершенно один, было настоящим подвигом. Но со дня возвращения домой Иссикор превратился в нравственное ничтожество. Какого труда стоило убедить его отвезти нас на остров! А при первом призраке опасности он бросил нас и бежал.

Далее, он покорно повел свою возлюбленную на казнь и пальцем не пошевелил, чтобы ее спасти. Наконец, несколько часов тому назад он произнес малодушную позорную речь, явно возмутившую его невесту, которая после своего спасения и смерти отца словно обрела все то мужество, что утратил он, и даже более.

Эту необъяснимую для меня загадку я передал на разрешение Хансу.

Он внимательно выслушал меня и ответил:

– Баас не держит глаза открытыми – по крайней мере днем, когда не подозревает об опасности. Если бы у бааса глаза были открыты, он бы понял, почему Иссикор стал мягок, как раскаленный брус железа. Что делает людей мягкими, баас?

– Любовь, – ответил я.

– Да, иногда любовь делает людей мягкими – таких людей, как баас. А еще что, баас?

– Пьянство, – свирепо отразил я удар.

– Да, и пьянство делает людей мягкими. Таких людей, как я, баас, которые знают, что иногда самое мудрое – перестать быть мудрым, дабы небо не позавидовало нашей мудрости и не захотело бы ее урезать. Но что делает мягким всякого человека?

– Не знаю.

– В таком случае, я опять позволю себе поучать бааса, как меня наставлял его преподобный отец, сказав мне перед смертью: «Ханс, когда ты увидишь, что мой сын попал в лужу, ты его вытаскивай, Ханс».

– Ах ты, лгунишка! – воскликнул я, но Ханс невозмутимо продолжал:

– Баас, всех людей делает мягкими страх. Иссикор гнется, как раскалившийся шомпол, потому что внутри него горит огонь страха.

– Страха перед чем, Ханс?

– Как я уже сказал, если бы у бааса глаза были открыты, он бы знал. Заметил ли баас: когда мы впервые высадились на пристани, к Иссикору подошел высокий темнолицый жрец, перед которым расступалась толпа?

–Заметил. Он вежливо поклонился и, мне показалось, поздравил Иссикора и сделал ему какой-то подарок.

– А разглядел ли баас, что это был за подарок, и расслышал ли слова приветствия? Баас качает головой. Хорошо; зато Ханс разглядел и расслышал. Тот подарок был маленький череп, вырезанный из почерневшей слоновой кости или раковины, или, может быть, из куска полированной лавы. А слова были следующие: «Дар от Хоу-Хоу господину Иссикору, дар, который Хоу-Хоу посылает каждому, кто нарушит закон и осмелится покинуть страну Вэллу».

Потом жрец отошел, а что сделал с подарком Иссикор, я не знаю. Может быть, он носит его на шее, потому что у него нет часовой цепочки, как у бааса, на которой баас носит обыкновенно вещицы, подаренные ему дамами, или их портреты в маленькой серебряной табакерке.

– Так, а что означает череп, Ханс?

– Баас, я наводил справки у старого гребца в лодке – для того, чтобы убить время, баас, пока Иссикор был на другом конце и не мог нас услышать. Череп означает смерть, баас. Помните, баас, в Черном ущелье нам говорили: кто осмелится оставить страну Хоу-Хоу, непременно умрет от какой-нибудь болезни. Иссикор благополучно выбрался и оставил болезнь позади, вероятно потому, что жрецы не знали о его отъезде. Но он сделал ошибку, баас, и вернулся назад, влекомый любовью к Сабиле – совсем как рыбу приманка завлекает на крючок, баас. И крючок крепко вонзился ему в горло, потому что жрецы прекрасно знали о возвращении Иссикора, баас, и, конечно, ждали его.

– Что ты говоришь, Ханс? Как могут жрецы преследовать Иссикора, когда они все мертвы?

– Да, баас, они все мертвы и никому больше не могут чинить вреда, но Иссикор прав, говоря, что Хоу-Хоу не умер, потому что черт не умирает, баас. Его жрецы погибли, но все-таки Хоу-Хоу сумел убить старого Вэллу – и так же он сможет убить Иссикора. В делах фетиша, баас, есть много такого, что непонятно для добрых христиан, как вы да я. Фетиш не властен над христианами, баас. Вот почему Хоу-Хоу не может убить нас, но кто поклоняется Черному, Черный того в конце концов схватит за горло.

Я подумал по себя, что Ханс, сам того не сознавая, высказал одну из глубочайших и самых основных истин. Однако, не вдаваясь в рассуждения, я только спросил, как он себе представляет, что именно произойдет с Иссикором. Он ответил:

– То, что я уже сказал: Иссикор умрет. Старый гребец объяснил мне, что «Черный череп» приносит смерть в течение месяца, а иногда и раньше. Судя по виду, Иссикор не протянет и недели. Он хоть и красив, но очень глуп, баас, так что большой беды в этом нет. Сабила долго горевать не будет. Да, баас, Иссикор изменился, и Сабила изменилась, потому что для нее страх смерти миновал.

– Чепуха! – воскликнул я, хотя сам разделял эти подозрения. Я кое-что понимал в фетишизме. Конечно, эта религия – вздор, но вздор крайне вредный. Мы не знаем, до чего губительна власть наследственных предрассудков над душой дикаря или вообще примитивного, невежественного человека. Если жертве такого суеверия предречь (со всей торжественностью обычаев, от лица бога или беса), что она должна умереть, то в девяти случаях из десяти она действительно умирает. Никто не убивает ее, но она совершает некое нравственное самоубийство. По выражению Ханса, страх делает ее мягким. Какой-то недуг снедает ее, расшатывая всю его нервную систему, и в урочный час прерывается физическая жизнь человека.

Такова участь несчастного Иссикора.